гтд: драбблы

Чужие звездочки обмыты на все деньги, из шумного ресторана они вываливаются в теплую майскую ночь. Коллеги расходятся нетвердым шагом, а они все покачиваются у входа, обмениваясь сигаретами из разных пачек (у каждого есть своя, но хочется быть щедрым). Расходиться чудовищно рано. Юра вздыхает: дааа... и Федя присоединяется: ага, здорово... Костя третьим выдыхает в воздух струйку дыма и смотрит из-под полуопущенных век таким взглядом, от которого Федя чуть-чуть трезвеет, потому что сейчас начнется. — Поехали ко мне? — К тебе? — оживляется Юра. — Ну а че? Ночь молода... малой у Ленки... а, Федь? Поехали? Костя смотрит змеем-искусителем, Юра чуть не машет по-собачьи хвостом. Федя медленно крутит идею в голове и минусов в ней, как ни странно, не видит. — Только не... упиваться в хлам, — просит, осторожно соединяя слоги. — Я не... не в том возрасте, чтобы... — Всё ты в том, — заверяет Костя, обнимая за плечи. — Юр... организуй нам тр-ранспорт! — Такси! — истошно орет Юра, размахивая рукой у дороги. Никакого им, конечно, такси в такой час, но через пару минут останавливается какой-то частник. — Товарищ! До центра довезете? — Всех троих? — их скептично осматривает лицо явно не петербургской национальности. — Да мы смирные, брат, мы вообще... мы милиция, — доказывают, показывая корочки вверх ногами. Частник не выглядит впечатленным, но потом Юрка достает бабки — премиальные, толстая пачка под аптечной красной резинкой, — и тон беседы неуловимо меняется на более благожелательный. — Ну-ну, милиция... садитесь, только не на переднее. У меня под ним монтировка. Сгружаются втроем на заднее. Водила выкручивает магнитолу погромче, играет свежачок Арии, и Костя немедленно оживляется. У него красивый голос, когда он забывает ворчать и делать вид, что петь ему совсем не интересно, с водилой на пару они технично орут «возьми моё сердце, возьми мою душу» и «я зверь, мне покоя нет». Федя с Юрой только успевают переглядываться, ухмыляясь во весь рот, и придерживать Костю за плечи, чтоб он не полез на переднее сидение брататься с водителем. — Родной! Тебя как звать? — Давидом. — А по батюшке? — Родионович. — Мировой ты мужик, Давид Родионович, — решает Костя. — У тебя дети есть? Федя прикрывает лицо ладонью, стараясь не заржать. Расплата, мужик, от лица всех пассажиров, которые терпели болтовню таксистов. — Ну, есть. — Пацан или девчонка? — Пацан. — Это хорошо, хорошо, когда пацан! У нас тоже пацан, да, Федь? Такой пацан... Потом Костю приходится оттаскивать от водительской дверцы, чтобы он не насовал водиле полные карманы купюр («пацану что-нибудь купишь... пацанам надо...»). В квартире Костя швыряет пиджак на вешалку так, что она обваливается на пол, и уверенно идет к книжному шкафу. Федя находит Юре тапки и еле слышно уговаривает надеть: ты не хочешь знать, когда тут последний раз мыли полы, давай, носки пожалей. Сам просто разувается. Юра шатается туда-сюда, разглядывая (и трогая) всё, от телескопа до глобуса у Игорька на столе. Замирает у немытого окна, таращась на контур Исаакия на фоне ночного неба. Ну а что, вид тут и правда хорош, а Юра на фоне этого вида — еще лучше, органично вписывается в раму окна, сам как произведение искусства руки неизвестного мастера. Костя выныривает из шкафа с радостным восклицанием и демонстрирует бутылку. — Во! Знал, что ещё осталось. Федька сам настаивал. Федь, тащи рюмки. А лучше сразу стаканы. Федя тащит, предварительно помыв. Юра вешает пальто на телескоп. Первую порцию пьют залпом, вторую потягивают медленно, Юра с Федей — на диване, Костя — беспокойно шатаясь по гостиной. В нем слишком много нерастраченной энергии, Федя видит, как он вертит в пальцах стакан, как притопывает, вздыхает, чешется. Когда начинает вертеть ручки радиоприемника, Федя даже не пытается напомнить про поздний час. Пускай, соседи Костю и так уже не любят... Федя танцевать не умеет, только головой под музыку покачивает. Юра щелкает пальцами одной руки в такт протяжной мелодии. Костя делает плечами волну, изящный такой, и не скажешь, что по манерам чистый медведь. Прикрывает глаза, поднимает руки над головой, переступает с ноги на ногу, медленно опускает руки на плечи, пародией на объятье. — Чего не танцуете? — спрашивает хрипловато. — Не хочется. — Мы лучше посмотрим, — Юра довольно скалится. — Вот вы черти. Надо было звать с собой Давида. Он бы не ленился. — А ты давай за т-троих, родной, — ухмыляется Юра шире. Костя пожимает плечами. Федя плещет в стакан еще, Юра на молчаливое предложение коротко качает головой — спасибо, не интересно. «Это шепот усталых губ, это слабость усталых рук», завывает девушка с радио. Костя покачивается, как змея под дудочку восточного фокусника, проводит ладонями по рукам, по бокам до талии. Вытаскивает из-за ремня подол рубашки, и Федя садится прямее и шумно выдыхает через нос. Когда Костя начинает её расстегивать, начиная с нижних пуговиц, Юрка свистит в два пальца — сильно громче, чем играет музыка, Федя на него длинно шикает, Юра послушно прижимает палец к губам и продолжает почти шепотом: — Браво, браво! Костя кидает рубашкой в Федю, попадя безошибочно даже с закрытыми глазами, и наставляет палец: — Повесь! Мне в ней завтра еще на родительское собрание... — Отец года, — они все невольно хохочут, а потом Костя тянет из-под ремня майку, и становится уже не смешно, еще на стадии, когда видно только пресс и густую курчавую поросль. Он несколько раз поднимает подол выше пупка и словно передумывает, разжимает пальцы, снова плавно движется, обводя пальцами бицепсы и разлет ключиц. На третий такой раз девица выводит «мне мало-мало-мало», и одновременно с этим оскорбленно взвывает Юра: — Костя! Ну й-ёб твою мать! — Аха-х, — очередь Кости довольно скалиться. — Чё перевозбудился, Смирнов? Ни разу мужика без майки не видел? Видел, конечно, и даже Костю персонально да, но Федя понимает, его самого электричеством прошивает на каждое новое плавное движение рук. Он доливает себе еще. Трек сменяется. Костя замирает на мгновение, потом расплывается в улыбке и начинает двигаться резче, ритмично помахивая кулаками, как будто зажал в них маракасы. Нелепая песенка про Занзибар провоцирует хлопать в такт, а Костя под аплодисменты охотнее раздевается: майка падает под ноги, Костя красуется, царапнув себя по груди возле сосков, проведя ногтями до пупка, оставляя на коже светлый след, быстро наливающийся красным. Потом берется за пряжку ремня и такое движение делает бедрами, что у Феди пересыхает во рту и рука сама тянется за сигаретой. — Ох, ё... — согласно выдыхает Юра. — Тава-арищ милиционер, вы арестованы за непристойное... поведение... — Уже? — интересуется Костя таким низким голосом, что волосы на руках дыбом встают. — Я только начал. Может, договоримся... товарищ милиционер... — Можем, м-можем договориться, — Юра часто кивает и облизывает сухие губы. Феде самому хочется глотнуть, желательно еще горячительного, потому что на трезвую голову тут рехнуться можно — жаль, бутылка уже пуста. — С-сними что-нибудь еще. — А что мне за это будет? — Да всё что у меня есть, — без раздумий отвечает Юра. Костю такое, конечно, заводит сильнее — что ни говори, а тащится он, когда над людьми власть имеет. Костя вжикает ширинкой. Брюки сползают до середины бедра. Он поднимает брови, и Юра быстро лезет в карман. Отсчитывает несколько бумажек. Костя поднимает брови выше, и Юра, ругнувшись невнятно, дрожащими пальцами выгребает все, до мелких монет, и рассыпает по полу, Федя только ахнуть и успевает. — Юр, ну куда... Поздно, линия Земля — Юра Смирнов не отвечает. На радио происходит заминка с белым шумом на волне и снова играет что-то гитарное с претензией на Испанию. Костя вальяжно скребет в затылке, потягивается; сверкает глазами прицельно на Федю. — Курить хочется. Федя молча протягивает свою сигарету, прогоревшую едва ли на треть. Костя наклоняется к ней деликатно, как очень вежливая лошадь, берущая корм с ладони. Длинно затягивается, задерживает дыхание, не выпуская дым из легких, и с легкостью седлает юркины широко расставленные бедра. Выдыхает — прицельно ему в лицо, Юра закашливается, а потом жадно дышит, как будто у него нет своих сигарет. У Феди от этого зрелища почему-то заходится сердце, даже галстук приходится совсем распустить, чтобы хватило сил на вдох. В ушах стучит, то нарастая, то снова стихая, то ли из-за дыма, то ли из-за полумрака происходящее кажется нереальным, как будто это театральная постановка из современных, с участием зрителей. Федя машинально тянется за бутылкой, забыв, что в ней пусто — последние капли беспомощно скатываются из горла на язык. — Слабовато, Юр, — говорит Костя, и подбирает в дивана одну упавшую бумажку. Разворачивает, цокает языком, пересчитывая количество нулей. Складывает купюру вчетверо, зажимает между пальцами и ведет ими от длинной шеи Юры по груди к поясу, чтобы тут заправить ему за ремень. — Сла-бо-ва-то. Федь, дай ещё, — Федя протягивает сигарету, чтобы Костя снова затянулся. — Федь, дай ещё, — повторяет за ним Юра, протягивая ладонь. — Юр, ты откуда упал? — Ну д-дай ты, будь человеком, я потом верну. — Юр, не поощряй его, он тебя сейчас до трусов разденет... — А я т-того и добиваюсь, ну дай, Федь, ты смотри, человеку надо, ему, может, сыну на шторы сдавать нечего... — Юра так и молотит языком, не отрывая взгляда от лица Кости, и Федя уверен, зрачки у него сейчас как у наркомана, на всю радужку. — Вы и ваши больные игры... — Феде остается только вздохнуть. Кошелек остался в куртке, а куртка — на крючке в прихожей, это сейчас чудовищно далеко. Он медленно поднимается, нерешительно отпускает спинку дивана, делает один ровный шаг, второй, а на третий комната проворачивается вокруг своей оси и он почему-то оказывается у Кости на руках. — Здрасьте, — говорит Костя. — Приехали. И усаживает его обратно на диван. Федя откидывается на спинку затылком, фокусирует взгляд на старинной люстре, в которой светит только одна лампочка, и все это вращается, постепенно замедляясь, пока не встает на место. — Кто это успел выжрать всю настойку? Юр, ты за ним вообще не следил? — интересуется Костя деловито и мрачно. Юра, еле попадающий в краешек бокового зрения, пожимает плечами. — М-меня что-то отвлекло, — это вызывает у Феди приступ смеха, но через мгновение он уже берет себя в руки и медленно дышит через нос, успокаиваясь. — Я нормально, нормально. Пока не вста-ваю. — Значит, никто не вста-вает, — соглашается Костя и садится сверху, как будто подтверждая эти слова. С ним действительно попробуй встань, он тяжелый, но это приятная тяжесть родного тела, Федя с удовольствием обнимает его двумя руками, трется щекой о грудь, ведет губами вдоль ключицы, утыкается носом чуть повыше подмышки. Костя горячий, соленый, потный и совершенно одурительный, когда вот такой, похожий на сытого ленивого кота, но говорить ему об этом не стоит, а то загордится. — Не загоржусь, — обещает Костя. — Ротик открой. Федя слушается. Костя прикладывает сигарету к его губам, и он послушно затягивается, а потом к губам прижимается сам Костя, и от этого поцелуя земля второй раз уходит из-под ног.