Полиамор и я

Меня не будет несколько дней. Стафф в курсе. А вот по поводу собрания стафф не в курсе… Странно, да? Мне не звонить, не писать, не приезжать.

Намджун читает сообщение и обессиленно прикрывает глаза. Всю эту кашу с собранием он заварил специально, чтобы заставить парней поговорить друг с другом, но, видимо, Юнги его раскусил. Лидер, конечно, и правда немного переживает за группу, но если думать об этом серьёзно, он понимает, что парни не позволят личным проблемам разрушить то, что они вместе строили столько лет. А вот разрушить себя эти придурки могли запросто. И Намджун совсем не хотел, чтобы эти трое были несчастны. - В чём дело, Нам? Где все? - Хоби нервно поглядывает на дверь, которая последние минут пятнадцать так ни разу и не открылась. - Не будет никого больше. Извините, - Намджун виновато смотрит на Чимина и Хосока, - Я планировал дождаться только одного человека и по-тихому смотаться отсюда, чтобы вы, наконец, нормально поговорили. Но Юнги написал, что не придёт. - Юнги? - Хоби чуть заметно напрягается, - Не придёт? Он в порядке? Не заболел? - Да не в порядке он! Он, мне кажется, проклинает себя по пять раз в минуту. Но к вам приближаться отказывается. - Почему? - Чимин поднимает голову с колен Хосока и садится прямо, - Объясни, хён, а то мы с Хоби всю голову сломали. - Господи, да откуда я знаю! - лидер раздражённо хмурит брови, - Если уж вы не понимаете, что с этим идиотом, то я подавно! То он ноет, что предал вас и прощения ему нет, то рычит на вас, как псина цепная! Ему нравится страдать, похоже. - Ладно, я устал от этого цирка, - Хосок встаёт с дивана и, делая вид, что всё нормально, криво улыбается, - не хочет нас видеть, флаг в руки. Я в этом больше не участвую. - Хён, - Чимин вскакивает вслед за старшим, - ну ты-то чего снова начинаешь? Намджун-хён же прямо сказал, что Юнги тоже хреново. Значит, дело не в том, что он не дорожит тобой. Или мной. - Всё, Чимин, проехали. Я заебался искать оправдания его поведению. Не хочет - не надо. Это меня нахер послали, а страдальца из себя строит он. Думал бы хоть немного о нас с тобой, уже нашёл бы в себе силы поговорить. А так, пусть идёт нахуй. Придурок! Чимин жалобно смотрит на Намджуна, но тот только плечами пожимает, мол, ну а я что сделаю? - Может, съездим к нему? - почти шепчет Чимин, опасаясь реакции старшего. - Может, ещё цветочков ему купить?! - рычит Хоби, - Всё, Чим, правда, хватит. Я домой. Позвоню тебе позже, ок? Хоби осторожно щёлкает Чимина по носу и подмигивает. На Чимина не за что злиться. Чимин просто слишком наивный и слишком верит в Юнги. Хосок в Юнги больше не верит. * * * - Ма, да хватит мне уже подкладывать. Я и так на месяц вперёд съел. Я на диете вообще-то. - Какая диета?! С ума сошёл! Ты вон, просвечиваешься весь! Когда ты ещё маминой еды поешь? Юнги думает, что он и правда теперь вряд ли скоро поест маминой еды, потому что после того, что он собирается сказать, родители откажутся от него. Он не надеется на то, что они поймут и примут. Он не верит в то, что они будут любить его любым. Не его родители. Не Юнги. Он накидывается на еду, как оголодавший зверь. Глотает, практически не жуя. Он запихивает в рот всё, до чего может дотянуться - кимчи, пулькоги, кимбап, манду, токпокки. Слёзы наворачиваются на глаза, но он говорит, что это от острого. Отец застывает с щипцами для мяса в руке. Мать в ужасе смотрит на сына. А Юнги уже практически сотрясается в рыданиях, не разбирая вкуса еды. - Юнги-а, что ты делаешь? Прекрати! - госпожа Мин выхватывает тарелку, в которую ещё пять минут назад подкладывала еду, чтобы накормить сына, - Да что с тобой творится?! Шуга давится и захлёбывается слезами. Он так сильно боится того, что должен сказать. Он знает, что потеряет их. Но он не может больше притворяться другим человеком. Он тот, кто он есть, и, возможно, только это признание сможет хоть немного облегчить вину перед Хоби. - Я… Мне… Отец, мама… я должен признаться. Я понимаю, что вы не простите меня, но я ничего не могу с этим сделать… - Юнги, если ты понимаешь, что мы с матерью не готовы к тому, что ты собираешься сказать, лучше не говори, - взгляд отца тяжелеет. - Я должен! - Шуга почти задыхается. Он снова чувствует себя 16-летним мальчишкой, который не ждёт от родителей ничего, кроме осуждения. Который знает, что в этом доме он не найдёт поддержки, - Я больше не хочу бояться… - Юнги-а, ты… что ты натворил? - голос матери дрожит. - Я влюблён. Точнее, мне нравятся… мне нравятся парни. Не девушки. Я не прошу у вас прощения, потому что мне не за что его просить. Я не прошу вас принять меня, потому что знаю, что вы не сможете этого сделать. Единственное, о чём я вас прошу - не винить себя в том, что я такой. Это не ваша вина. В этом вообще нет ничьей вины. Просто так получилось, и это не изменить. Вот и всё. Это всё, что я хотел вам сказать. Юнги кажется, что мир трещит по швам. Что всё, что он сейчас видит, слышит, чувствует, перестанет существовать через мгновение. Ему кажется, что через мгновение перестанет существовать он сам. Но всё остаётся целым, кроме сердца Юнги, когда отец, еле сдерживая ярость, произносит: - Уезжай, Юнги. Уезжай и забудь, что у тебя есть родители. Мы не могли родить и вырастить такого урода, как ты. Ты не имеешь права считать себя нашим сыном. Юнги слышит рыдания матери, когда встаёт из-за стола. Слышит их, когда обувается. Слышит, когда садится в такси. Слышит, когда летит в самолёте. Даже на расстоянии почти в 300 км, находясь в своей квартире, Юнги не слышит ничего, кроме рыданий матери и жестоких слов отца. «Ты не имеешь права считать себя нашим сыном»