Патока

Дориан появляется в клубе всё чаще, чем в мастерской, и тогда Бэзил чувствует, как неумолимо ширится пропасть между ними, оставляя юношу и лорда Генри на одной стороне, а его — на другой.  Беспечная Муза представлялась ему до болезненного неосязаемой: опиумные папиросы, бутылка красного вина, атласная лента в золоте кудрей, сахар, которого в юноше всегда было слишком много, лёгкое прикосновение чего-то чистого и нежного, как молоко или запах его цветочно-пряного парфюма с нотками ванили и сангрии. Этими духами Дориан всегда извинялся за своё очередное ночное увлечение, свою нетрезвость, за то, что на перепутье судьбы выбрал следовать за Гарри, за своё отсутствие. За свой живой образ, порождающий в душе излишнее, позорное волнение. Шёлковый, коварный, струящийся нежной фиалкой.  Дориан Грей снится Бэзилу в очередную беспокойную ночь, и от этого впору умереть. Ранит сердце своей недосягаемостью, усвоенной, несвойственной ему циничностью, своим юношеским непостоянством. Прекрасная нимфа из сновидений почти та же, что и наяву, та же, что картинно глядит с портрета. Дориан глядит с укором и губительно сладко спрашивает:  — Отчего же Вы такой скрытный, друг мой? Сдаётся мне, Вы идолопоклонникам уподобились?  И Бэзилу не хватит сил, чтобы объясниться. Не получится ни отмолить свой грех, ни оправдаться, ни извиниться и надеяться снискать прощения. Не получится разлепить веки. А Дориан всё спрашивает и спрашивает, всё говорит, претворяя в жизнь — вернее, в сон — мучительный, постыдный страх художника быть раскрытым:  — Знаете, а ведь наши встречи казались мне приятными… Но для Вас, пожалуй, они были даже приятнее. — Мальчик морщится и отворачивается от него. Отворачивается! Но разве может быть что-то страшнее упрёка в глазах вожделенной Музы? — Какая мерзость!.. Дориан Грей снится Бэзилу, и эти сновидения такие яркие, что и живого натурщика рядом не нужно.  Дориан Грей снится Бэзилу, и это всегда кошмар и никогда приятная фантазия.  Гарри говорит, что пора бы показать миру портрет Дориана Грея, но что он знает об этом портрете? О настоящем портрете Дориана Грея? Ещё совсем недавно полотна Бэзила, воспевающие его Музу, не были отравлены пороком, наставительными, искушающими речами лорда Генри. Мир никогда не узнает и не сможет понять, кто и что для художника юная нимфа. Попросту мотив в искусстве? Кто так сказал? Бэзил поначалу? Как он ошибся и как он покорён теперь.  Как покóрен.  Дориан Грей снится Бэзилу и тонет в шёлковых простынях. Это кошмар другого толка, он ещё страшнее и тягостнее. Кудри и кожа Дориана плавятся жидким золотом, и Бэзилу бы остановить себя, вразумить себя; юноша во сне такой бесовской и льнущий, что у художника перехватывает дыхание. На него боязно дышать, смотреть — ещё страшнее.  Настоящий Люцифер.  Грей тянет на себя плавным, но твёрдым движением. Он говорит мягко, вполголоса и с недобрым умыслом:  — Вы так хотели быть добродетельным, Бэзил. Боялись, что я выберу неверный путь. Но взгляните же и узрейте: Вы тонете сейчас вместе со мной.  Метко, сладко, тонко, почти филигранно. Таким живой человек быть просто не может: как мёд-аккурай и как пáтока. Как молоко и как облако. Дориан растягивается на мягкой перине, предлагая себя, и Бэзил Холлуорд плачет самыми чистыми слезами. Ему, конечно, случалось так горько плакать на исповеди когда-то, но это был праведный стыд. А это… Это даже хуже снов, в которых его истинные чувства обличают. Грей смотрит в потолок рассеянным стеклянным взглядом и воплощает собой всё, на что Бэзилу не хватит ни сил, ни воли. Позорная тайна покоится под тяжестью век. Настоящий Дориан Грей — тот, что не из снов, — так смотреть не может. Он совсем не такой. Дориан хорош собой: он скрашивает досуг игрой на фортепиано, появляется на каждой художественной выставке, смотрит не с томной поволокой, но с озорством и беспечностью, свойственной молодости. Он так чист — пока чист, всё ещё чист. И, разумеется, не замышляет что-то настолько порочное. Гарри был неправ, Дориан на такие помыслы просто не способен; разумеется, это не его вина.  Виноват только он сам — вот, как думает Бэзил. В нём так много юной Музы и так мало себя самого. Невероятное влияние — может, божественное, но скорее дьявольское.  Дориан Грей снится Бэзилу, и это похоже на второе пришествие Христа. Это есть отречение от искусства, ибо Холлуорд более не художник, он — иконописец.  Бэзил беспокойно просыпается в полночь, полный желания очиститься и преобразиться перед Богом. Очнуться ото сна, наполненного эфемерным образом Дориана, — это есть благословение или проклятие? Холлуорд перебирает чётки: в следующую ночь прекрасная нимфа вновь посетит его, и художник сожалеет о каждом наступившем утре, и о каждом утре, которое только должно будет наступить и прервать зловещие грёзы. Пока не закончатся краски и холст, Бэзил никогда не испишется.