***
— Так ты, значит, тот самый принц, которого нужно спрятать от сумасшедших родственников? — этими словами мальчика вырвал из сна Эйгон, бесцеремонно ворвавшись в его комнатку и раскрыв занавески на окошках. Яркие лучи полуденного солнца залили помещение, и Люцерис сощурился. — Если ты тут надолго осядешь, тебе нужно найти девицу. Но выбор небольшой, скажу сразу. — Уймись, Эйгон, — прозвучал голос Эймонда, который вошёл через время следом и упёрся о косяк двери, убрав руки за спину. Конечно, юный принц растерялся из-за такого внезапного подъёма, но знал, что со временем получится привыкнуть к таким манерам Эйгона. И даже к такому пронзительному взгляду во всем остальном бесстрастного Эймонда — словно не одним глазом смотрел, а всеми десятью. — …Они сразу все просятся замуж, но ты не ведись на это, — оживлённо разглагольствовал Эйгон. — Все? — ещё сонный переспросил Люк. Он, конечно, не думал, что Эйгон был знаком со всеми барышнями в округе, и таким образом задал уточняющий вопрос о точном количестве, но последовавшая кривая ухмылка на лице старшего сына заставила усомниться в этом. — Я же говорю, у нас их не много... молодых. С женщинами постарше я, конечно, не пробовал, — он оглянулся, как-то странно глянул на брата и вернулся к Люку, — но если ты ценитель, я не буду осуждать. Только тут уже не помогу советом, сам понимаешь. — У нас часто женят родственников, — зачем-то решил сообщить Люцерис. Само собой это был странный способ поддержать разговор, но мальчику спросонья ничего и не нашлось больше сказать. Это было то немногое, что он знал о романтических отношениях, браке, деторождении... в общем, о том, о чем они тут собрались по-мужски поболтать. Эйгон, замерев, широко и показательно раскрыл глаза, и его губы изогнулись в нервной усмешке. — Н-да, не представляю, себя и Хелейну вместе. Хотя... Со стороны Эймонда послышался грозный, предупредительный хмык. Недовольство тем, какой авторитет имел над ним брат, промелькнуло на лице раздраженным смирением. И после этого Эймонд молча удалился, словно внезапно перестал быть заинтересован в этом мальчишеском разговоре. С этого момента началась череда не самых однозначных уходов и многозначительных хмыканий Эймонда, который за многие дни не сказал Люку ни слова. Когда Люцерис пытался помочь с чем бы то ни было, Эймонд не больно ударял его по руке, обозначая, что помощь не требуется. Когда пытался с ним говорить или просил научить чему-то, Эймонд одаривал его прищуренным взглядом, хмыкал и продолжал заниматься своими делами, а то и вовсе перемещался на другое место. Сколько бы он ни просился с ним на рыбалку, тот из раза в раз был очень красноречиво молчалив. И несмотря на то, что подружиться у них явно не выходило, Эймонд продолжал наблюдать. Но, в отличие от Эйгона, молчал там, где можно было удачно вывернуть ироничное замечание или просто посмеяться над неумелостью королевского отпрыска. Зачем тогда ему сдалось это занятие, Люк ума не мог приложить. Он наблюдал за его реакциями — от смущения до возмущения — буравя взглядом, нагло и бесцеремонно, а Люцерис, увы, даже когда сердился и решался пялиться в ответ, не выдерживал больше нескольких мгновений. И лишь в крайний раз, когда он с Хелейной плескался у озера, то обернулся и заметил, как Эймонд вдруг отвёл взгляд и снова сосредоточился на рыбачьих снастях. Он смог привыкнуть к вульгарности и беспардонности Эйгона, но смириться с пренебрежением Эймонда не получалось. И речь не шла о коленопреклонении — Люцерису просто хотелось человеческого отношения и непринужденного общения, как с остальными членами семьи. Может, дружбы, которая быстро образовалась у них с Хелейной. Даже Эйгон, который оказался очень ласковым, при любой возможности по-свойски касался, обнимал Люка или в более хулиганском настроении натирал макушку, крепко прижимая к себе. Такой близости от Эймонда не стоило ждать даже в суровую зиму. Но в конечном счёте Люк перестал задаваться вопросом, что сделал не так, и попривык. Ко всему прочему, рядом всегда была Хелейна, которая поддерживала его и отвлекала от дурных мыслей. Вот и в одно утро они присели у муравейника, и девушка начала рассказывать об их житье. Он, конечно, все это уже знал из уроков его строгих учителей во дворце, но слушал внимательно. Хелейну было приятно слушать. Вдруг над ними нависла чья-то фигура, закрыв тенью обзор на и так сливающихся с землёй маленьких насекомых. Люк задрал голову кверху и увидел все ещё угрюмого Эймонда. Ему уже казалось таким привычным и родным это его выражение, что он бы запаниковал, изменись оно однажды. — Пошли, — скомандовал Эймонд и, не медля ни секунды, направился за дом, в сумрак леса. На лице застыло изумление вперемешку со страхом. А затем он обратился к подруге взглядом, безмолвно прося дать разрешение отлучиться на время и послушать о муравьях позже. Хелейна согласно улыбнулась и подтолкнула его. Люк подскочил и побежал, что есть мочи, чтобы нагнать того. Уже через несколько десятков шагов после начала их вылазки, Люцерис похоронил все надежды. Потому что всё это время Эймонд просто молча шел впереди, а он едва ли поспевал. Для чего его позвали с собой было не ясно. И он уже собирался развернуться и пойти обратно, но ему приглянулась небольшая лужайка в стороне от тропы. Возникла коварная идея напугать Эймонда в отместку за его нарочитое безразличие — внезапно и бесшумно исчезнуть за его спиной. Каким забавным должно быть будет его лицо, когда он обнаружит пропажу, а затем будет горестно сокрушаться о том, как был невнимателен и неучтив... — Если свернешь с тропинки — умрёшь. Тут повсюду ловушки местных пьянчуг-лентяев. — Они ловят людей? — засмеялся Люк. Люк выражения его лица видеть не мог, но напрягшихся плеч было достаточно. — Исключительно маленьких бастардов. У Люка отшибло всякое желание шутить впредь. Он знал, кем являлся и от чего бежал, но слышать, как кто-то произносит его позорный титул имело какой-то иное влияние. Особенно кто-то такой как Эймонд. Дальше они двигались в тишине. Длинными ногами Эймонд делал непомерно огромные шаги. Особенно быстро отдалялся, когда рельеф стал круче и они двигались вверх, ступая на самые крупные камни, торчащие из породы. Люку приходилось совершать гораздо больше телодвижений, чтобы не отстать, и выносливость, которую он развил на тренировках при дворе, покрывала нехватку в росте. — Это правда, что говорил Эйгон? — Что? — не замедлившись ни на йоту, уточнил Эймонд на ходу. — Про чернику. Одинаковое количество ягод на каждой ветке. — Я не слушаю пьяный бред, который он несёт. — Интересно, он что, каждый куст обсчитал..? Это так неестественно. Неестественно, повторил в мыслях Эймонд. Если задуматься, это и правда странно. Что-то такое идеальное в диком лесу. Природа не способна на подобную оплошность. Мир слишком сложен и неидеален: Эймонд часто подмечал мелкие детали и правила, по которым он существовал, — то, что других людей волнует в последнюю очередь в этой веренице попыток свести хотя бы концы с концами. Ну, разумеется, не что-то о черничных кустах, — это могло волновать только его дурацкого брата. Идеальный куст черники мог быть только что творением магии. — Не ешь- Прежде, чем успел развернуться всем телом, Эймонд увидел, что Люк уминает ягоды за обе щеки с довольной физиономией. Он подскочил к тому, сжал его щеки рукой и потребовал открыть рот. Увы, часть ягод уже была проглочена. Люк, нахмурившись, испуганно воззрился на него, когда тот отпустил хватку; в карих глазах выступили слёзы от уже ослабившей тиски боли. Эймонд помедлил лишь миг и тут же, обхватив рукой Люцериса, потащил их к ближайшему дереву. Прижал к себе спиной, сам прижался к могучему, раздавшемуся в ширину стволу и замер. Люк, неосознанно вторя телодвижениям, замер тоже, но всё ещё не понимал, что происходит. Эймонд на всякий случай зажал ему рот, когда он закинул голову, чтобы обратиться с вопросительным взглядом. Тот глянул на него сверху с нескрываемым раздражением, не желая даже напрягаться ради введения этого беспечного и бестолкового мальчишки в суть. Но взгляд Люцериса был настойчивым. И угрожающе раскрытый под его рукой рот с языком, готовым в хулиганском акте отмщения облизать ладонь. Ухо Люцериса пощекотало теплое дыхание. — Промыслы местной ведьмы. Замри. Но Люк чувствовал себя прекрасно, и на вкус черника была абсолютно обычной. Не сказать, что он не верил в колдовство, но полагал, что столкнется с этой стихией в более эпичных условиях, что ли... Здесь и сейчас совсем не легко было поверить. Он только ухмыльнулся и потянулся, чтобы высвободить рот. И в следующее мгновение почувствовал, как подкосились ноги. Эймонд ощутил вес мальчика, которого прижимал того к себе. Люк вцепился в обе руки Эймонда и сгреб к себе, когда почувствовал, как волна ужаса неумолимо накатывала. Но отчаянии из-за потери контроля над собственным телом без видимой на то причины длилось недолго, вскоре он вовсе потерял сознание. Старая Вэйгар, как хищная рыба или птица-падальщик, словно следуя на запах смерти, явилась аккурат, когда Люка покинули силы. Россыпь черники на раскидистых кустах работала, словно паутина. Глупый путник, коснувшись одной из заколдованных веток-ниточек, цепляющихся друг за другом по всему лесу от центра плетения, что располагался в её доме, сообщал ведьме о своем прибытии. И нити яда опутывали кровь жертвы, словно липкие струны паучьей ловушки. Жертва падала, ударяясь о землю, устланную магическими маячками, посылая сигнал для Вэйгар, что очередной несчастный лежит обездвиженный в её эфирных, незаметных простому глазу сетях. Но у Люцериса был Эймонд, который тотчас подхватил его, не дав коснуться земли. Вэйгар все равно была здесь, рыскала, не обладая достаточным терпением, чтобы усидеть в своей лачуге. В этом была проблема: будет непросто бежать на руках с Люком. Но по крайней мере эта разлагающаяся старуха не сумеет их догнать, рано или поздно они спасутся. Если, конечно, ведьма не расставила ещё путы или не прибрала к рукам ловушки местных охотников. Мерзким, скисшим голосом она напевала что-то под нос, извещая жертву о своем неминуемом приближении (жертва, конечно, зачастую не могла особо что-то услышать). Но сейчас это было только на руку. Таргариен, ориентируясь на звук, мог отслеживать её перемещение, ведь обзор из-за широкого дерева, за которым они прятались, был невозможен без обнаружения. Несмотря на то, что пришлось сосредоточить всё свое внимание на движениях старухи, что бродила поблизости, Эймонд смог уловить в прочих шумах леса стремительное движение воды. Река, в которой они набирали воду, была ниже, в относительно безопасной части леса, а об этой речушке наверху, у выхода из гущи, он уже успел позабыть. Будто своя, родная, болеющая за них, быстротечная подала сигнал и дала надежду. До неё путь был гораздо короче, чем до дома, и Эймонду предстояло принять решение, ощущая давящую — в прямом и переносном смысле — тяжесть тела мальца в своих руках. Владения ведьмы кончались на этом берегу: на другой она не переберется, на другом её магия не будет иметь никаких прав, это всем было известно. Там каменистая почва встречала её извращённую магию природы с насмехающейся безжизненной твёрдостью. Так что Эймонд выждал совсем немного, пока ведьма, судя по утихающему бульканью, побрела в противоположном от них направлении. А затем взял Люцериса на руки поудобнее, уложив ему на живот походную сумку, чтобы не мешала, и быстро зашагал между внезапно выросшим на пути раскидистым сорняком, вверх, к просвету в деревьях.***
Люк очнулся и тут же подскочил на руках позади себя, озираясь. Острые неровности скальных вкраплений в почве впились в ладони, и он тут же, выпрямившись, сел удобнее, чтобы не нуждаться в опоре. Вокруг — ни души, только затаившийся меж стволов мрак безмолвного леса за спиной, навязчивое журчание мелкой речушки рядом, а также треск небольшого костерка. Над ним стояла треножная конструкция из веток, к которой был прикреплён крючок с подвешенным за него небольшим котелком, походящим больше на кружку. Внутри мерно бурлила вода. И с губ сорвался вздох, едва со стороны послышался шорох. На склоне противоположного берега в зарослях травы копошился Эймонд. Когда он поднялся, то никак не отреагировал на пристально смотрящего на него оторопевшего юношу, пока не спустился и не вошел в реку. Рукава его рубашки были закатаны, как и обе штанины. Эймонд переходил воду босиком. И Люк лениво оглядел пространство вокруг, пока глаз не зацепился за сапоги Эймонда; рядом стояли и его собственные. В ожидании Таргариена, который настойчиво скользил между упрямыми гребнями течения по голень, Люк уставился на свои ноги, в редких местах оцарапанные выше щиколоток. К походу в лес он, конечно, не подготовился, будучи одетым в шорты до колен во время игры с Хелейной. Эймонд присел напротив него, ближе к костру, и уложил рядом на землю пучки сорванных трав. Люк внимательно наблюдал и даже при острой необходимости не смог бы оторваться. Парень ловко снял котелок с крючка, подхватив ручку из бечевки тонкими пальцами и поставил на землю, чтобы немного остудить. Затем выудил из своей сумки через плечо ступку и покрошил в неё собранное. Часть вскипяченной воды досталась травам, а в остальную воду в котелке Эймонд закинул синие ягоды, подозрительно схожие с черникой по цвету, и вновь повесил ту над огнём. Пространство помимо естественных звуков природы наполнялось трескливыми возмущениями сгорающего в пламени хвороста. Люцерис не посмел нарушить молчание, пока вода вновь не вскипела и Эймонд не придвинул по земле сваренный чай ближе к нему. — Собираешься меня отравить ещё раз? — прощупывая почву, шутливо проговорил он. — Ещё раз? — буркнул Эймонд, продолжая размеренно растирать траву пестиком. — В первый раз ты сам оплошал. — Да... — кивнул Люцерис, с досадой приняв по-прежнему сухой тон Эймонда. — Я не умру? — Пей, — коротко указал он, расслабив наконец плечи по окончании своего занятия. Люк ещё не решался испить напиток, дуя на него и ожидая, пока остынет. В это время Таргариен развернулся и потянулся к его ногам. Люк даже не успел должным образом среагировать, так как совсем не мог предвидеть, что Эймонду от него понадобится, когда тот чуть наклонился. Теплое травяное пюре тонкими мазками легко на неглубокие царапины, которые все это время покрывали его кожу и неприятно зудели; теперь и вовсе стали невыносимо жечь. Это резкое ощущение быстро прошло, уступив место убаюкивающей слабой пульсации. — Чай с можжевельником, — Эймонд ненавязчиво решил намекнуть, что достаточно уже наблюдать за его руками и пора начать пить. — Разгонит загустевшую кровь после отравы ведьмы. — Ты много знаешь, — впечатленно заметил Люк. Эймонд закончил и одарил его равнодушным взглядом, подняв голову и задержав её в таком положении на какое-то время. — И всегда подготовлен, — Люк с этими словами показательно оглядел все приспособления и утварь, что имелись у их отряда по выживанию в лесу. — В наш лес не ходят с пустыми руками, — Эймонд в последний раз набрал на подушечку большого пальца самодельное лекарство и коснулся мелкой царапины у колена Люка. — Только дурак сунется сюда, рассчитывая, что сможет вернуться в тот же день. — Уже следующий день? — воскликнул Люцерис, резко отняв губы от кромки посуды. — Нет, но нам придется ждать сумерек. Тогда попробуем пробраться. Ведьма рассадила ядовитый щавель, чтобы нас не упустить. — И он опустил глаза на ноги принца, покрытые целебной мазью. — Она дурно слышит, ещё хуже видит. Если не будешь жрать что ни попадя и вообще не раскроешь рта, то вернемся без происшествий. Он отвернулся от Люка в прежнее положение, лицом к течению, подтянул ступни к себе и раскинул колени, чтобы удобнее было доставать. Его ноги все были изранены от пальцев до самых колен. Как можно было так пораниться, когда на них все это время была обувь! У Эймонда ещё и длинные штаны, впрочем, которые сейчас были подкатаны, а также заметно исполосаны чем-то. Но знатоком ран ядовитого, да при том магического сорняка он не был. Но Люцерис что-то да понимал в людях: и Эймонд не выглядел, как тот, кто с удовольствием ответит на все эти вопросы. Нахмурившийся, он едва начал методично размазывать смесь по коже, как встретил препятствие. Люцерис, сам не успев сообразить зачем, потянулся, коснулся его руки и надавил на неё в попытке остановить. Эймонд замер, не улавливая, что он собирается делать. Хоть вариантов было не много, но этот внезапный жест взволновал сознание, и мысли до единой улетучились, как перепуганная резким звуком стайка птиц. Сопротивления Люк не почувствовал, так что придвинулся ближе для удобства и запустил пальцы в ёмкость с лечебным зелёным пюре. Поднимать глаза Люцерис не осмелился. Сверху донеслась искра шипения, которую Эймонд тут же подавил, когда чужие пальцы коснулись одной наиболее глубокой царапины на внутреннем бугорке щиколотки. — А зачем мы вообще сюда пошли? — наконец появился момент, чтобы разузнать, почему они оказались в такой ситуации и стоило ли оно того. На самом деле в этот момент Люцерис не мог думать вообще ни о чем и просто неосознанно выдал остатки прежнего негодования. Эймонд наблюдал, как нежные, приспособленные только может для удерживания резной рукояти тренировочного меча, но не израненные тяжёлой работой руки касались его сухой бледной кожи. Оставался угрюмым и молчаливым, пока пытался не выдать, как же сильно жгло раны, Люцерис ведь продержался достойно. И в качестве ответа только окинул взглядом реку, дождавшись, когда Люк поднимет на него глаза. Если они пришли за водой, то почему же с собой у Эймонда было всего понемногу, кроме сосудов для этой самой воды. Как если бы прочитал эти неудобные вопросы в одном только коротком недоверчивом взоре Люка, Эймонд отвёл взгляд… словно смутился. И после этого аккуратным движением отодвинул руки Люка и тем самым его самого, отобрав мазь. Эймонд больше не взглянул на него и закончил обрабатывать раны сам. Так же быстро, как к его отстранённости, Люцерис успел привыкнуть и к перепадам настроения. Без возражений и обид отсел подальше, припав губами к посуде с подостывшим чаем. То ли в попытках оправдаться, то ли надеясь, что это будет принято им за их изначальную цель, Эймонд позже, перед самым входом обратно в лес, отвлечённо дал Люку указание словить на обратном пути светлячка для Хелейны. Она давно хотела увидеть их вживую и даже завести одного, но не могла даже мечтать об этом — её в лес никогда не пускали.