Можжевельник и его свойства

— Хелейна! — воскликнул перепуганный Люцерис, выбежав на порог дома. Во дворе неизменно, как и каждое утро, под набирающими силу лучами солнца сидел Эймонд, очищая свежий улов. Он медленно повернул голову, будто встревоженный возглас с именем сестры никак не взволновал его. Люк только что, поднявшись и взглянув на лежащую на соседней постели Хелейну, заметил, что та едва дышала. Девушка не отзывалась на имя, не просыпалась, как он её ни тормошил. Его руки обречённо обмякли, ослабив хватку на её плечах, а она только коротко нахмурилась, подав признак жизни. Но в остальном выглядела как крайне болезненный человек на последнем издыхании, — с посеревшей кожей, испариной на лице и едва слышным дыханием. Только что в агонии не билась. — Это особенная хворь Хелейны, — спокойно отвечал ему Эймонд, вернувшись к работе. — Каждый год, когда время близится к осени, она засыпает на несколько суток, иногда меньше. Не знаю, действительно ли ей так плохо, как выглядит, но просыпается она здоровой и счастливой… по-своему. — Эймонд сделал паузу, выпрямив сгорбившуюся спину. — Среди крестьян нашу сестрицу называют сновидцем. — А среди господ? — вопросил изумлённый Люк. — Никогда не слышал о таком. — В том-то и дело, мой принц. — Эймонд прежде не обращался к нему по имени, вообще не обращался на самом деле. Люк лишь смел робко мечтать об ином, но сейчас понял, что уж лучше никак, чем то, как Эймонд произнес его титул. И даже назвал своим. И слово это ощущалось совсем не мило с сочившейся в голосе желчью, что могла переполнить их озеро у дома. Эймонд никогда не принял бы его своим правителем и никого из его семьи, надо думать. Впрочем, какая разница: Люку уже не светило вернуться к почётному статусу наследника. Только вот... Он надолго останется здесь, где Эймонд никогда не посчитает его хотя бы приятелем. — Вы редко бываете осведомлены о бремени и невзгодах подданных и уж тем более слишком высоко сидите для того, чтобы до вас дотянулись хотя бы отголоски народных волнений и слухов... — Умелые руки замерли в неоконченном движении, и Эймонд повернул голову на Люка вновь, выразительно, насколько возможно было сделать это с бесстрастным лицом, как у него, смерил того взглядом. — Я так посмотрю, у вас там своих игр и страстей хватает. — Люк никак не стал реагировать на речи, полные обиды и презрения, и в конце концов Таргариен не увидел повода продолжать объяснять их. — Она видит будущее в своих снах. Но нам не рассказывает ничего, кроме того, будет ли удачным урожай. Вязкую сосредоточенность, окутавшую Люцериса, который пытался подобрать слова, нарушил сегодня и по своим меркам слишком шумный Эйгон. Он выглядел крайне взбудораженным ежегодным и привычным их семье событием. — Хелейна опять! — возник он за спиной Люка, обращаясь заговорческим взглядом к брату. — Мы никогда не пробовали подслушать, а вдруг она во сне разговаривает... — Что конкретно тебе нужно знать, малахольный? — Эймонд отозвался угрюмостью на задор старшего брата. Без раздумий, с ощущением крайней важности своего запроса Эйгон отвечал, что это длина волос его будущей супруги, так как сам он не может определиться с выбором, который лежит между двумя приглянувшимися ему девицами. Уже по дороге в город, после того, как погрузили рыбу на телегу и впрягли лошадей, Люк осмелился вновь поднять эту тему. — И мы ничем не можем ей помочь? Эймонд вел лошадь по имени Дримфайр, которая везла ношу, Эйгон ехал за повозкой на том, кого звали Санфаером. Разговор резко и странно оборвался после того, как Люку рассказали, что Хелейна дала лошадям эти странные имена. И Люк забеспокоился, что эта странная хворь слишком плохо изучена, чтобы можно было быть уверенным в её безвредности. Или что братья могут чего-то ему недоговаривать... Самим себе недоговаривать, боясь подумать о возможных рисках. И если не обсуждали это друг с другом, то явно разделяли схожие тревоги, потому что умолкли синхронно. В любом случае, ещё не свыкшийся с их мертвенным спокойствием, Люцерис нарисовал себе мрачные картины смерти Хелейны и того, как братьям в последствии будет тяжело видеть лошадей, которых нарекла их горячо любимая сестра. Как они ходячим напоминанием об утрате будут расхаживать по вязкой слякоти двора в последующую осеннюю пору, в которую Хелейна больше не заснёт. — Можешь сделать ей ожерелье из мертвых сверчков, — хохотнул Эйгон. — Её негодующий дух заставит и тело подняться, чтобы лишить тебя жизни за такое варварство. Игнорируя шуточки брата, Эймонд серьёзно отвечал: — В городе купим снадобье, которое облегчит её сон. — Будто прочитав мысли Люка о том, как удивительно, что Эймонд всё-таки знает не всё о травах и лекарствах, он пояснил: — Миссария — единственный человек, кто понимает, как обращаться с этой болезнью. — Затяжная пауза, во время которой он словно решался — продолжать ли сыпать ненужными подробностями. Но Люк обратил к нему свой заинтересованный взгляд, который Эймонд считал боковым зрением. — Позже у Хелейны поднимется жар, будет лихорадка. Может начать бредить: иногда шепотом говорит, иногда выкрикивает… что-то размытое. — Да, — перебил Эйгон, — каких-нибудь «смерть Эймонда от приступа занудства» или «голод зимой 345-го» не будет. — И затем в задумчивости добавил чуть тише: — «Да, выбирай Кассандру, Эйгон» — тоже нет... Эймонд сохранил невозмутимое лицо, сосредоточив взгляд на колесе, скребущему сухую землю. И после того, как Эйгон умолк, закончил свой рассказ, который, возможно, предполагался более длинным, но его настрой уже сбили. — И по итогу сестрица станет холодной, как труп... — Мы её в первый раз даже чуть не похоронили, — бодро сообщил Эйгон. — Мы согреваем её всеми возможными способами. А потом она наконец оттаивает. Эйгон закатил глаза на очередное проявление страсти братца описывать абсолютно обыденные вещи художественным языком. — Просыпается то есть. — А если не согревать её, что будет? Взгляд Эймонда исчерпывающе донес насколько идиотский вопрос был им задан. — Мы не рисковали проверять. Люку стало ясно, что эта хворь не волновала их так, как его, потому что они приспособились и каждый год действовали по одному и тому же выученному правилу, пребывая в радостном неведении о других возможных исходах. Видимо, при всем своём стремлении познать окружающий мир, Эймонд мог рисковать только жизнями растений и насекомых (как бы последнее, например, не претило Хелейне). Эйгона вообще мало что интересовало, помимо наработки навыков в помощи по хозяйству и в обольщении дам, — две ниши, в которых он неспешно развивался и счастливо существовал. Люк же замечал за собой опасную и постыдную тягу рисковать, действовать порой опрометчиво, и всё ради того, чтобы узнать, что может ждать по другую сторону предлагаемого судьбой сценария. С жизнью милой Хелейны, впрочем, играться он бы и не подумал. Они прошли вдоль озера по пыльной дороге, обрамленной с другой стороны лесом, тем самым, в который сунься чуть дальше — и ты уже в лапах ведьмы. Дальше предстоял путь через предлесье, скопление редких деревьев, так что это ничем не грозило. Люк засмотрелся на сверкающую под солнцем гладь спокойного водоёма. Споткнувшись о мелкий камешек, он решил больше не отвлекаться от дороги, но надолго внимание удержать не получилось. Эймонд был замечен за подглядыванием, но, как всегда, не смущен. Пристальный взгляд он попытался замаскировать под рассредоточенный и скользящий как бы невзначай, — просто замеченный в (не)удачный момент. И после всмотрелся вдаль. И чего Эймонду сдались эти откровенные подглядывания при всей его незаинтересованности даже к простому взаимодействия с ним? Люк до сих пор не понимал. И раньше, чем смог найти ответ в его единственном глазе, смутился первый и отвернулся. Тут же перехватил ехидный взгляд ухмыляющегося Эйгона, который обогнал его и ехал уже какое-то время впереди. Этот почему-то было выносить проще. — Надо нам с тобой выпить, Люк. — Никто не будет ни с кем выпивать, — строго отозвался Эймонд. — Отдаём рыбу и отправляемся обратно. — Зачем мы тогда вообще его взяли, если не за тем, чтобы показать реальную жизнь? — возмутился Эйгон. — Мы ему и покажем. Как быть сыном рыбака. А не сыном-пьянчугой. Бескомпромиссный тон его голоса всегда утихомиривал Эйгона, которого хлебом не корми — дай повозмущаться, побуянить и просто почесать языком. И с той части пути, где полоса дороги с обеих сторон обрастала деревьями, а озеро осталось дружелюбно мерцать позади, они ехали в тишине. И Люцерис почти поверил, что старший послушает младшего и даже не посмотрит в сторону питейных заведений после такой убедительно-принудительной речи. Однако Эйгон был молчалив и покорен только до поры до времени. После третьей ходки они вернулись с пустыми корзинами к Люку, что караулил лошадей и остальной товар в начале узкой улицы, так как проезд прямо к дому торговца был затруднителен. Эймонд взял последнюю часть рыбы и неспешно удалился, а Эйгон наконец начал вести себя, как обычно. Подойдя сбоку, он уложил руку на плечо Люка и заговорчески скосил на него глаза. — Ну-с, ты готов, мой принц? В слове «мой» из уст Эйгона проскальзывала нездоровая убежденность в праве на владение. — Что..? А как же кони? — Ой, да ладно, Дримфайр первого подошедшего лягнёт так, что причиндалы разом отвалятся. — Но Эймонд запретил, — уточнил Люк на всякий случай, чтобы убедиться, что последствия нарушения его запретов не так страшны, как может показаться по суровому виду. В глазах Эйгона прежний горел строптивый огонек, значит, им действительно не грозило ничего серьезного. — Помилуй, слушать этого зануду — себя не уважать. Эйгон не стал дожидаться согласия во взгляде Люка и потащил того за руку в другую от дома торговца сторону. В пабе было ожидаемо шумно, грязно, но предельно весело. Пьяный смех и радостные возгласы, которые Люк не разбирал, ведь они сливались в неразборчивый дисгармоничный напев, поднимали настроение и притупляли тревогу, без которой соваться в любую авантюру с таким, как Эйгон, было противоестественно для человека с минимально развитым чувством самосохранения. Но успокаивало то, что Таргариен был знаком с этим местом, ведь они довольно быстро нашли путь к заведению, — и, значит, с его правилами. Люцерис и так был не печален, а теперь и вовсе хотелось поскорее влиться во всеобщий пьяный дурман, попробовать вересовое сусло, которое расхваливал Эйгон, и зайти за своего. Они уселись где-то в особенно тёмном углу, но слабый огонь свечей и приторные запахи дотягивались до них без проблем. Эйгон сидел на стуле вальяжно, любовно оглядывая, видимо, знакомый интерьер. Люк же пока робко кидал взгляды вокруг, поджимая плечи, но сидя ровнехонько, как солдат. — А у нас есть деньги? — поинтересовался Люк, наклонившись через стол, уверенный в предстоящем утвердительном кивке. — Я давно уже отпустил себя из рабства этих проклятых монет, — с важным видом заявил Эйгон. В этот момент Люк понял, как было неразумно отправляться куда-то с и так не вызывающим доверия Эйгоном, предварительно не подумав об оплате того самого веселья, что он ему предлагал на этот вечер. — То есть нет? — недовольно скривился юноша. — Чем ты будешь платить за пиво? — Есть уйма других доступных способов, — осклабился Эйгон, уперев ладони в столешницу и выпрямив руки. Люк даже не хотел рассматривать эти способы. Его настроение мгновенно опустили ниже того уровня, что было до входа в паб. Ему не нравились нарисовавшиеся на горизонте риски. В иной ситуации возможность подурачиться он бы не упустил, но теперь на кону стояло слишком много: принцу в бегах не следовало привлекать к себе внимание. Пускай большинство его подданных в глаза его не видели и ещё бы столько лет без этого жили, слишком бездумно было бы все же дать им повод запомнить его лицо. Вероятность убегать от разъярённых хозяина паба или от сутенёра, услугами которого Эйгон собирался воспользоваться (опять-таки, в бессрочный долг) восторга не вызывала. Оставалось надеяться, что Эйгон всё же выберет провести вечер с одной из своих девиц, которые осчастливили бы его за бесплатно, без риска для жизни и здоровья. Ну в крайнем случае, — на то, что он быстро бегает. Но с этим проблемы должны были возникнуть в последнюю очередь: со своими шутовскими повадками ему, наверное, пришлось стать бегуном высшего разряда с отменной реакцией и блестящим боковым зрением давным-давно. Парень уже было собирался подняться из-за стола, как Эйгон, встревоженно зыркнув, подался вперёд и мягко прижал его руку к столу. — Люк, не уподобляйся моему братцу, — последовал удрученный вздох. — Я просто подумал, что, может, у тебя завалялась какая-никакая монета. Ладонь Эйгона всё ещё накрывала его. Он замолчал, но взгляд его странно потемневших глаз навевал не самые приятные мысли. Люцерис мог немного забыться в бунтовском порыве, погнавшись за острыми ощущениями, но чтобы не разглядеть истинные намерения человека за притворной дружелюбностью — таким он раньше не грешил. Ему хотелось верить, что в людях он разбирался, ему хотелось верить, что Эйгон не был бестолковым и жестоким. Но всего лишь на один краткий миг ему показалось, что тот мог хотеть денег больше, чем бояться подвести отца и предать доверие самого Люцериса. Что Эйгон мог его сдать… Хотел это и планировал. — Мне с собой в бега не дали мешочек золотых, — процедил он. — Да ладно тебе, нет так нет, — Эйгон снова откинулся на спинку стула, рассеивая внимание по помещению. — Я скажу Эймонду, что мы разошлись, — заверил его Люк и, когда тот скучающе уронил голову на выставленную руку и ничего не возразил, поднялся из-за стола. На улице оказалось оглушительно тихо по сравнению с той плотностью шума, что его обволакивала внутри. На свежем воздухе Люку даже немного подурнело; ноздри прочистились от ядреного амбре потных тел и алкоголя с табаком, мысли прояснились. Руки потянулись к ближайшей опоре и коснулись холодного камня одной из стены постройки. Люк, чтобы не потерять равновесие, прижался спиной. Сбоку послышались шаги, которые звучали угрожающе громко посреди пустой улицы. И в любом случае нагоняли тревоги, потому что Люк был тут один. Но это ещё ничего, что важнее — он был без оружия. — Куда держишь путь, милый странник? — ни говор с напускной любезностью, ни сам пропитый голос не оставляли никаких надежд на благополучный исход этого невольного знакомства. Вынужденно Люк поднял голову, чтобы быть хотя бы осведомленным о размерах своих возможных противников. Изначально он собирался уйти прочь, опустив глаза, но те всё же начали разговор, который не обещал ничем хорошим закончиться. Но была надежда, что удастся отвязаться от них, уважив вниманием; все лучше, чем рисковать вызвать приступ слепой ярости, что, как сено загорается от спички, вспыхивала в нетрезвой голове. — Я пытался попасть к Миссарии. — Экось ты заплутал, — усмехнулся худощавый, с испещренным шрамами от прыщей лицом, наиболее безобидный навскидку, подойдя к ближе ко входу и показательно взглянув на вывеску. Другой, тучнее, шире и громогласнее, что первый обратился с разговором, начал подходить ближе к Люку, который вжимался в стену, чтобы находиться как можно дальше, пока возможно. — Её заслуги переоценивают, — воскликнул он насмешливо. — Зачем же тебе Миссария? Можешь поработать с нами... напрямую. — Проценты не надо будет платить, — продолжил увлеченно расписывать второй. — Она своих девок грабит нечеловечески, это все знают. Люк попытался изобразить любезную улыбку в благодарность за такие дельные советы, уже уяснив, что та Миссария, о которой говорят они, явно занимается не снадобьями. И теперь неуверенный даже в том, где мог находиться Эймонд, он ощущал себя в крайне уязвимой позиции. — Ну и с парнишками жестока, — не унимался кабаноподобный мужик. — Строптивые они от природы, учит их быть покорными. — Спасибо, — стройно произнес он, — мне нужен только отвар. — Давай поможем друг другу, — тучный мужчина находился уже опасно близко. И то и дело зазывно играл бровями — при всей стальной жестокости во взгляде, готовой вырваться наружу, едва Люк запротестует хоть одним жестом. И едва из-за угла показался третий мужик, явно из этой же компании, Люцерис кинулся бежать, проскользнув под мощной, толстой рукой второго, который выставил её в попытке поймать. Стук шлепающих по каменным плитам подошв слышался словно отдельно от него: Люцерис то и дело напрягался, принимая эти звуки за погоню и не понимая, как им удавалось быть такими быстрыми. И когда становилось ясно, что позади никого нет, становилось только страшнее. Он ускорялся, ожидая, что преследователи могут выскочить откуда угодно: улицы им явно были хорошо знакомы, в отличие от него. Он мысленно благодарил своих наставников за тренировки на выносливость, на которые он любил ходить меньше всего. Когда под рукой нет меча или даже права его применить, единственным оружием была скорость и ловкость. Поэтому и тогда, в злополучный день, на рассвете разбуженный криками Рейнис, Люк, всё ещё сонный, едва понимающий, что происходит, потерянный... бежал. Не давая себе передышек, игнорируя немеющие мышцы, не ощущая ничего, кроме вздымающейся грудной клетки и шума в ушах. До тех пор пока не приметил средь зарослей обещанное пристанище. Он ведь не знал, правдой ли были слова Рейнис, твердо ли слово тех, кто пообещал защиту. И всё же бежал. Других позади не слышалось, что означало, что пьянчуги сдались сразу и не стали его преследовать… либо побежали вобходную и вот-вот настигнут его, перехватят в переулке, когда до спасения будет рукой подать. На удивление, Люк по памяти смог вернуться к тому месту, где они остановились по приезде, хотя малознакомые улочки казались нерешаемым лабиринтом, когда Эйгон вел его в паб. И пустая, темная, равнодушная к его беде улица встретила молчанием. Ни Эймонда, ни коней, ни повозки. И на сей раз отчётливо было слышно приближение преследователей. Его окружали с нескольких сторон. Невозможно было угадать, какой из всех домов был тем самым, в котором ему, возможно, могли бы помочь. Вот теперь крайне полезно было, если бы из дома торговца доносился невыносимый рыбный запах, но такой удачи ему не видать. Хотя Люцерис бы сто раз подумал, прежде чем доверять человеку, в жизни которого деньги являлись главной ценностью. Да и что ему тарабанящий в дверь незнакомый мальчишка, за которым гонятся местные пьяницы. Но парень всё равно кинулся бежать именно по этой узкой улочке, в единственную сторону откуда не доносился звук надвигающейся опасности. Пробежав её до конца и так и не учуяв запах рыбы по пути — хотя изначально он подумал об этом в шутку, в душе теплилась надежда, что где-то рядом с этим запахом будет находиться Эймонд — Люк остановился и отдышался. Где жила Миссария вычислить не мог помочь ни один запах. Если только она не печет ароматные булочки с травами, которыми торгует, для своих детишек, которыми тоже торгует... Больше думать было некогда: по преступно плохо освещённой улице к нему двигались три силуэта, темные очертания которых смешались в одно большое чернильное пятно. Угрожая собственному разуму неизбежной гибелью в случае провала, он силился вспомнить хоть какие-то детали, о которых мог упомянуть крайне немногословный Эймонд... И ему вспомнилось: у Миссарии в мастерской высокая влажность, что идёт на пользу в приготовлении некоторых веществ. Вероятно, потоки дождя по улицам стекали вниз, скапливаясь около нее, заливая подвал, в котором она и творила. И Люцерис кинулся бежать вниз по улице, до самого конца, даже не рассматривая другие пути отхода. В конце концов, если неустанно идти, ты обязательно куда-нибудь да дойдешь. Ну а Люцерис бежал. И буквально налетел на то, что искал. Разглядев впереди лошадей и повозку, он побежал ещё быстрее и не заметил выходящего из-за неё Эймонда. И они больно столкнулись. И возмущение на белеющем во мраке лице тут же испарилось, как и, вероятно, готовящиеся вырваться нелестные выражения. Следом за Люком, изрядно запыхавшиеся, появились трое. Эймонд выпрямился и чуть задвинул за себя поднявшегося на ноги Люцериса. И попеременно смерил каждого взглядом. — Глядите, мужики. Миссария приют для прокаженных открыла? — выдал самый высокий из них. — Говорила, что у неё элитное заведение, ни за какие деньги нас, говорила, не пустит... — Ты чем платил, уродец? — подал гнусавый голос долговязый. — На коленях вымаливал? — А детишки её обслуживают даже гремлинов из леса, которыми их пугают за провинности... Присутствующие всерьёз ожидали ответа, но Эймонд удостоил их лишь многозначительным хмыком. — Непорядок получается, люди, — театрально раскинув руки в возмущении, обратился тучный мужик к товарищам. — Такую милость получает, а по какому праву? Проучить одноглазого надо. Люк почти физически ощутил, как к кулакам прилила сила. То ли вид рядом стоящего, готового биться Эймонда, то ли вид кинжала за чужим поясом, с которым он умел обращаться, придали ему храбрости. И теперь все мысли были об оружии. Как же он скучал по холодной стали под ладонями. Ему бы меч, с которым он мог в два удара разрубить каждого пополам. В рукопашном бою было бы куда сложнее управиться с тремя толстолобами. А Эймонд, который, он верил, был не менее ловок в обращении с оружием, по какой причине всё ещё придерживался мирной позиции. Эймонд — с таким не редким, но почему-то особенно жестоко обсмеянным изъяном. Эймонд, который, наверное, подвергался нападкам всю жизнь. Стоял, даже не думая заставить их ответить за слова. И Люку хотелось сделать это за него. Он потянулся к поясу Эймонда и выхватил кинжал. Несколько быстрых, мелких почти скачков навстречу и уверенный взмах — кровь хлынула меж пальцев самого высокого из них, который мгновенно прикрыл рукой изувеченный глаз. Никто и вздохнуть не успел, как всё быстро и неожиданно произошло. Преследователи явно никак не ждали, что тощий малец выскочит из-за спины уродца и, не колеблясь, вскинет руку к чужому лицу. Может, Люк и сам не ожидал, что не станет колебаться. Худощавый замер как вкопанный, в ужасе попеременно зыркая то на стонущего друга, то на стоящего в боевой готовности Люка с горящими глазами. Но вот тучный мужик со всей силой своего давно разжиревшего и внезапно разгневанного существа помчался на Люка. И встретил на своем пути препятствие в виде подножки от Эймонда, про которого успел забыть, сосредоточившись на резвом дьяволенке. Эймонд стоял над завалившимся пьяницей и бесстрастно оглядывал его сверху. Тот тяжело дышал, кряхтел и, кажется, даже плакал. По крайней мере, глаза у него блестели, когда он беспомощно вскидывал голову кверху. Раззадорившегося Люцериса обхватили со спины и утащили подальше, едва он сделал рывок, желая завершить карательный поход на последнего, похожего на глисту. Он, оторопевший, сидел около товарища, из глаза которого хлестала кровь; тот вопил и ругался, пытаясь на четвереньках удержаться на одной руке, чтобы подняться. — Миссария не любит, когда около её «Дома особых одолжений» шумят, отпугивая клиентов, — любезно сообщил Эймонд. — Поймает — отрежет ваши яйца и повесит в качестве фонариков у входа. Утомлённые мужчины начали потихоньку собираться с силами и выдвигаться куда подальше. Люк, хмурясь и скалясь, стоял рядом с Эймондом и даже не мыслил ослушаться. Эймонд долгое время смотрел на него, ожидая, когда тот отведет суровый взгляд от удаляющихся неприятелей и обратит внимание на него, и в конце концов присел перед ним и аккуратно вытащил из его безвольно опущенной руки окровавленный клинок. Ловко достал из своей сумки на плече холщовую тряпицу и потянулся к Люку. Она мгновенно пропиталась кровью, что запачкала и рукава рубашки принца. Люцерис отошёл от шока, чтобы тут же войти в новый ступор, когда Эймонд приблизился, зубами надорвал рукав и оторвал залитый алым лоскут. — Лучше скажи отцу, что подрался с мальчишками, чем то, что пролил чью-то кровь, — так любезно попросил Эймонд, что о варианте ослушаться Веларион даже не мыслил. — Он очень серьезно относится к этому. — А как он относится к тому, что ты отовариваешься у этой..? — Отец знает её как хорошую знахарку, какой она была до тех событий, что вынудили её заняться ещё одним... ремеслом. — Ремеслом, — презрительно фыркнул Люцерис. — Я так понимаю, с Эйгоном повеселиться не удалось, — предположил он, едва выражая своё недовольство их непослушанием. И тем, что Люк предпочел компанию Эйгона его. Но этого лёгкого флёра обиды в его обычно ровном голосе хватило для того, чтобы пристыдить Люцериса. Он опустил взгляд и, пока Эймонд разворачивал лошадей, не произнес ни слова, усиленно дотирая кровь с руки. Когда можно было отправляться в путь, Эймонд на миг задержал взгляд на стоящем у двери парне, который даже боялся слишком приближаться к нему, словно опасаясь гнева. Таргариен сам сделал шаг навстречу, чтобы тот уже наконец расслабился. Выхватив тряпицу из его рук, Эймонд провел тыльной стороной пальцев по его щеке, куда попали мелкие брызги крови. Он зацепился взглядом за тем, как Люк слизал каплю крови с губы, и затем принялся обтирать пальцы. — Запомни этот вкус, мой принц... — уголки губ в тонкой полоске поползли вверх. — И не вздумай пристраститься к нему. После того, как оторопевший Люцерис отмер, ему пришлось нагонять ушедшего на приличное расстояние Эймонда. — Отношение твоего отца к крови как-то связано с религией? — Это как-то связано с проклятием Хелейны, — коротко ответил Эймонд, но, к радости Люка, затем раскрыл губы вновь. — Так он называет её ежегодную спячку. Подробностей я не знаю, но нам нельзя ни в коем случае пустить чужую кровь. — Эймонд покосился на идущего рядом парня, который требовательно глядел на него, даже не смотря под ноги. — Отец сделался немного помешанным. Тебя он не убьёт за это, но не одобрит. И после недолгой паузы Люцерис задал вопрос, который заставил Эймонда остановить шаг. — Эймонд, ты ведь не пользуешься особыми «одолжениями» Миссарии? — Что ты сейчас спросил, твоя светлость? — парень с возмущённым изумлением уколол взглядом. Люцерис виновато втянул губы и подтянул плечи к голове, а затем хмуро произнес: — Миссария торгует детьми. — Я хожу к Миссарии за снадобьем, Люцерис. — И в этом «Люцерис» ощущалась живая, трепетная мольба. Но Люк и так верил. И был невероятно счастлив, что его вдруг назвали по имени. — А ты веришь первым встреченным на улицах пьянчугам, которых только что покалечил? Думал, никого тупее брата уже не встречу. — Прости, я должен был увериться, — довольный новым (не)комплиментом его уму, Люк радостный побежал вслед Эймонду, который внезапно ускорился.