Овощное рагу

Виктор Михайлович уже неделю не мог понять, что делать со своими чувствами к Кулёминой и по этому поводу посещал психолога. После того как они с Леной «съехались», а ощущалось это именно так, Виктор ничего не мог сделать с теми эмоциями, что в нем вызывала ученица. Он приходил вечером домой — к ней домой, в квартиру ее деда, а чувствовал себя как будто это больше, чем просто дом друзей. Будто ему здесь и место. Место на кухне, рядом с Кулеминой, за готовкой борща. Просыпаясь по утрам, он жарил ей омлет и уходил в школу. Сначала, когда болела Ленка, он готовил сам. Замешивал яйца с молоком, думая о том, как тяжело его ученице, лежащей сейчас на диване в своей комнате, в побоях, с кровью на лице, немытыми волосами, сотрясением мозга и просто множеством травм. Виктор Михайлович не сомневался, что травмы эти были исключительно физическими, потому что Ленкина психика, казалось, вынесет все что угодно. Выливал смесь на сковородку, солил и попутно искал поднос, чтобы принести Лене завтрак в постель. Думал: что же сподвигло ее на бои? Как ее спросить об этом? Как поговорить? Вскоре Лена сама ему обо всем рассказала. Стойко, без жалости к себе, просто объяснила — дед проиграл деньги в казино, а жить на что-то было нужно. И чем сильнее болело сердце у деда, тем сильнее были нужны деньги на лекарства. На простой работе — какой именно, Кулемина не упоминала, — таких денег не достать. Говорит, пробовала. А тут легкие деньги, ничего делать не надо, только пару раз врезать противнице, и получить средства к хорошему существованию. Только вот такие легкие, как орешки, соперницы, быстро закончились. Нужно было научиться бить сильнее, объяснила Лена, покраснев. И замолчала. Виктор тоже вспомнил: как он учил Лену драться, потому что, «Ну вы сами себе не простите если на меня кто-нибудь нападет. А у меня двор бандитский. Через гаражи идти надо». Он и не простил; не простил себя за то, что зачем то согласился учить Лену. Надо было просто сказать, что будет провожать ее и встречать, если ей страшно одной идти домой. Но он тогда, наверное, еще был нормальным, и провожал до дома не только Лену, не был зациклен на ней, не хотел проводить с ней все время, был просто другом. Другом, который поверил, что ей, Лене!, что-то грозит от уличных хулиганов. Чертовка, обвела его вокруг пальца. Дружба эта вылилась ему в одно место: теперь он сидел около нее на диване, рассматривал ее побитое лицо, и не мог понять, как можно не любить такую красивую девушку. Красивую, смелую, добрую. Позже, сидя в кресле у Яны Ивановной, он не понимал, какие можно найти недостатки в Лене: она была идеальна во всем. Со всеми ее закидонами: решила драться за деньги, врезала ему самому, своей самостоятельностью довела деда до очередного инсульта. Именно такой он ее и любил. А Яна Ивановна просила назвать ее недостатки. Какие у Кулеминой могут быть недостатки? — Есть же в ней что-то, что тебе не нравится? — Яна Ивановна, спрашивая с прищуром, очевидно, желала получить утвердительный ответ. — Я не знаю. У меня такое ощущение, что вот ВСЁ нр-р-равится, — почти прорычал Степнов. — Знаешь что? Идеальных людей не бывает, — заключила психологиня. Виктор не мог поверить в ее слова: ему казалось, она ошибается сильнее всех на свете. Если бы она только знала Ленку… Он провалил это задание. Яна Ивановна дала новое: переключиться на кого то своего возраста. Он не понимал, как это можно сделать искусственно, но был готов на все, лишь бы не быть больным учителем, влюбленным в свою ученицу. Был готов ухаживать за Светочкой, лишь бы не мучать своими чувствами молодую, цветущую Лену. Пытаясь общаться с библиотекаршей, которая постоянно приносила ему ненужную, невкусную еду, он вспоминал, как по вечерам, когда Лена уже начала выздоравливать, и «болел» сломанными ребрами уже он сам, они готовили вместе. Или она готовила ему. — Что купить на ужин? — спрашивала Лена, кидая мяч по полу снарядной. — Все что хочешь. На твой вкус, — Виктор уже так привык к жизни с Леной, к приемам пищи вместе, что был просто рад провести это время с ней, независимо от того, что они будут есть. Хоть гречку с солью. — Ну-у-у. — протянула Кулемина, — я могу пельмени сварить, или рагу овощное приготовить? — Я согласен на любой вариант. Даже от яичницы с помидорами не отказался бы. — Ну, тогда до ужина! Мне на репетицию пора. — попрощалась Лена. Сейчас ее действительно ждала репетиция, а потом вечер вместе. — Хорошо! Вечером встретимся, — Виктор Михайлович улыбался до ушей, не скрывая своей радости от жизни вместе. Этот разговор в школе, в снарядной, наверное и повлек то, что было дальше. Он точно не знал, но больше они в публичных местах о жизни вместе почти нигде не говорили. Только тут, в его, а может и ИХ мире — в спортивном зале школы №345. Дальше были разборки с учителями, Борзова в гневе, и он, отказывающийся что либо объяснять. Это не Борзовское дело, что он делает в квартире Кулеминых днем или ночью. — А я думаю, коллектив со мной согласится! — закричала Борзова. Он ненавидел ее крик и хотел бы услышать, как она кричит от боли, а не от собственной стервозности. — И мы пригласим сюда Елену Кулемину, и устроим вам очную ставку! — разрывалась в крике Людмила Федоровна. У Степнова сердце в пятки ушло. — Вы не посмеете! Я вам не позволю. Дальше как в тумане: Малахова вступилась за него, выставив все в таком свете, будто у них самих отношения. Он, уходящий оттуда и идущий за цветами для своей спасительницы. Мысли о том, что его Ленку могли обидеть, опять устроить допросы — как тогда, когда библиотекарша в прошлый раз наврала про них Борзовой, когда их действительно ничего не связывало кроме дружбы, но Кулеминой устроили допрос. Он пытался отогнать эти мысли, но боялся, что в следующий раз не сможет защитить Лену. На ринге смог, а против Борзовой он слабак. Она опошлит все даже там, где нет ни намека на пошлость. С тех пор, так совпало, что вместе они больше не жили. Петра Никанорыча выпустили из больницы. Лена выглядела счастливой, Ранетки часто исполняли ее «Лети», а Виктор понимал, что эта песня написана о нем.