Год кролика

Наступающий год не нёс радость или счастье. В особой частности Огате. Для Усами 1903 год ознаменовал начало неистового веселья, что будет соответствовать его прозвищу и натуре. Шибутной кролик, и хоть по календарю он был водяным, рядовой Токишиге быстро это исправит, не в его приоритете расстраивать людей и тем более упускать возможность показать людям насколько он может быть мокрым и скользким типом. Григорианский календарь, что приняли совсем недавно, приветствовал первым числом января. Помимо шума и гама вокруг, Хякуноске был ещё больше раздосадован приближающимся днём рождением. Праздник мог дать ему отгул, как и всем остальным служивым, гражданам, пока ситуация спокойна, но ещё большее взросление не давало ему ничего кроме как потерянности и желания скрыть этот день из чужой памяти. Однозначно, Усами не упустит шанса навестить его в такой день и насладиться его недовольным лицом. И будучи одним из тех кто не любит повсеместную суматоху, дикий кот направился в родные казармы, где не было остальных солдат, где он мог позволить себе нормально выспаться и в очередной раз перекинуться в следующий день. Он и так согласился на слишком многое, отсидев полночь, дождавшись, когда же планета начнёт новый круг по орбите кружа вокруг солнца. Усами же наоборот праздновал и подначивал всех делать то же самое, спаивая других солдат и честно, слишком самонадеянно лелеял мысль, что сам лейтенант придёт и посвятит ему своё время, что выпьет с ним и они смогут открыто поговорить! Но какая наглость, сержант Цукишима вновь утащил его драгоценного мужчину разбираться с волокитой, ни на сантиметр не позволяя подойти остальным солдатам, что при себе имели саке или пиво. А сам Цуруми лишь добродушно улыбался и извинялся за то, что не сможет присоединиться к общему веселью и от всей души желал солдатам по максимуму воспользоваться своим отгулом. Этим последние и занялись, не теряя ни секунды, сразу же ринулись к закускам и редкостно у лакомству в виде мяса. Когда же доставать оказалось уже некого и все казались слишком напившимися, чтобы понимать и осознавать высказывания Токишиге, рядовой направился на улицу. Свежий воздух холодит лицо. Сёгацу это достойный праздник чтобы перевозбудиться и тяжестью чувствовать эту энергию в штанах. Румянец сиял на лице помятого солдата, его китель был расстегнут, но рубашка оставалась всё такой же белоснежной. Он выдыхает пар и сам клубится им, пока не становится достаточно холодно, пока стопы наконец не поглощают сугробы. Возможно ему и хотелось бы оказаться в столице, далеко, там где значительно теплее, где были большие города и значительная развитость, в противовес Хоккайдо, что славился своими холодами, минусовыми температурами и снегопадами как частое и даже нормальное явление. Это приводило в негодование! Как так! Но присутствие Цуруми сглаживало его злость и он был в довольстве при каждой встрече, что оставалось приятным осадком ещё долгое время. И мысль о лейтенанте ещё больше подпаливает его, руки неудержимо тянутся огласить выпирающую плоть, хотя бы чуть-чуть, просто касаясь и мучая себя. Но позади него, за тонкими дверьми слышатся неразборчивые звуки, солдаты продолжают праздновать и буянить. Стеснение так и не наступает, и взгляд смотрит в даль, разглядывая снежные пейзажи, нижняя губа страдает под натиском зубов от напряжения. Этого всё равно мало, мало. Пока очередные вопли по другую сторону не наталкивают на мысль, что одному будет не так скучно, не так проблематично, наоборот, весело, очень-очень весело. Как символ нового года он был обязан развеселить одного нерадивого шлюховатого кота, что вновь убежал как только вкусная приманка закончилась. О нет, он так просто не оставит его. Долг должен быть выполнен. И на губах сияет воодушевленная улыбка пока он вытаскивает из пояса брюк свой любимый молоток. Поиграть с котиком это дело принципа и желания, а он прислушивается к своим желаниям. Казарма встречает его тишиной и теплым, затхлым воздухом, открытая дверь пускает сквозняк в небольшое и тесное помещение. Все футоны пусты и неаккуратно сложены, за исключением одного, где и умастился кот, как будто уже давно дремлющий, видящий третий сон. И Усами ступает тихо, сдвигая дверь назад, подходит краткой походкой, по настоящему крадясь. Он знал, Огата не спит, уже нет, но он будет продолжать делать вид, чтобы его лишний раз не трогали и не доставали. Но он не сможет продолжать убеждать себя и Усами в этом. Не тогда, когда солдат тихо заходит за спину с горящей ухмылкой до ушей и сдвигает одеяло, подкидывая его в один момент ввысь, чтобы в эту же секунду наткнуться на удивлённого Огату придавливая его собственным весом когда начинаются недовольные вопли. –Ыкха-Усами ты..!– было начал сопротивление солдат и попытки скинуть тяжёлую ношу со своей спины, но Токишиге выбивал из него воздух и ломал план по побегу каждый раз, когда старший с тяжестью приподнимал нижнюю часть тела и отпускал в свободный полёт, снова придавливая и стуча по пояснице с задницей причитая: «Это мой год! Это мой год! Ты слышал?! Сучка!» и продолжал придерживать молоток рядом с чужой головой и подушкой, что шкрябал деревянной рукоятью по полу присутствуя больше как немая угроза. –Кх, Ка-кая Ра-зница.– полуживо отозвался кот продолжая прерываться от ударов с рывками. Тогда рядовой Усами вжался мед чужих ягодиц своим жаром в паху, убеждаясь, что кот точно почувствует твердость члена. И подбираясь ближе, ещё чуть выше, кролик устало пыхтит в бледное ухо прежде чем прикусить хрящ, облизывая его, оставляя болезненный след, заодно вызывая ещё больше недовольства со стороны лежащего внизу. Но будучи щедрым в начале года, Усами решает смиловаться и отпуская покрасневшее ухо переходит на открытый загривок, елозя взад и вперёд своим тазом. Он не стесняется придавить Огату ещё сильнее пока в спешке расстёгивает пуговицы на старых штанах, пока не остаётся в одних фундоши как и Хякуноске. –Разница в том, что этот год будет особенно счастливым для тебя, киса, если будешь хорошо себя вести!– и пальцы грубо тащат вниз чужое бельё, оставляя задницу голой и беззащитной перед влажной плотью кролика. Скулу продолжает угрожающе холодить и рядовому Усами нравится как младший солдат молча терпит его нападки. Как всегда. Всё как и должно быть. –Но не волнуйся. Тебе это понравится. Тебе всегда это нравится.– он шепчет это в самое ухо, так нагло и развязно дёргая бёдрами, размазывая собственный предэякулят по мягкой коже половин. Левая ладонь прихватывает чужой локоть как символ контроля и чтобы заземлиться, когда на долю секунды Усами теряется в дымке своего возбуждения. О да, ему уже не терпелось. Это нельзя было сравнить с воображением в котором мог бы присутствовать лейтенант, его тёплые и властные руки, но и друга по счастью было достаточно, если постараться представить то, что ты так неописуемо хочешь.–Тогда давай быстрее.– обрывает чужие мечты Огата, поворачивая голову так, чтобы увидеть перекошенное злобой лицо Усами, а металл головки от молотка упирался ему в затылок. –Заткнись!– только и ответил кролик, почему-то даже не попытавшись припугнуть своей любимой игрушкой. –Тц!– проявлял недовольство последний, усаживаясь на чужой пояснице и плюя на то, что Огате тяжело дышать под чужим весом. Но прохладные руки уже сосредоточились на раскрытии двух половин.–Давай! Раскрывай ноги шире!– и самостоятельно не дожидаясь раздражённо расталкивает чужие бедра в стороны. Он не замечает ничего странного, на пробу вводит один палец, что входит слишком легко. И тут его лицо вновь перекашивается в насмешке. Дикий кот уже был у кого-то этим вечером, в нём уже кто-то был и оставил Усами подарочек. Вход был мягким, покрасневшим и влажным, так легко поддаваясь и второму пальцу. –О-о-о! Так ты уже кого-то обслужил? Кто же это был? Сержант Цукишима? Или рядовой Танигаки? Или это был не один человек?– рядовой продолжал перечислять даже не стараясь угадать, больше пытаясь залезть под кожу кота, прощупать его слабое нутро и раздавить, то, что он любил делать больше всего, нащупывать то сокровенное и сжимать в пальцах. Огата, что до этого держал молчание и почти никак не реагировал на происходящее забагровел, но на губах выступила такая же зеркальная ухмылка перед тем как он произнёс лишь одно слово. –Лейтенант.– И этого было достаточно чтобы старший рядовой взбесился, чтобы два его пальца резко вторглись в сжавшийся вход по самые костяшки расходясь ножницами и заставляя лживого кота подавиться воздухом.–Гр-р-р, почему ты?! Почему не я?!– продолжал яростный кролик вбивая в чужую задницу свои пальцы пока не добился хоть какого-то отклика и когда почувствовал этот внутренний жар с чем-то влажным. И всё ещё недовольно глядя вынул фаланги из чужого нутра, чтобы увидеть, что они полностью покрыты смутной субстанцией. Не смазка, не какое-нибудь масло, что и так сложно достать и можно найти только в богатых публичных домах. Нет. Сперма. И щёки его алеют, разум приходит в восторг и пальцы быстро проглатываются, язык мусолит чужой вкус и солдат не стесняется показывать своё наслаждение от этого. Стоило Огате посмотреть на старшего с недовольством, и тут же по одной из ягодиц прилетел болезненный удар. Это возвращает Токишиге к реальности, к тому, что он так хотел. Его плоть уже побаливала от перевозбуждения и как настоящий кролик он быстро соскочил с чужого таза, устраиваясь позади. –На твоём месте должен был быть Я!!– выкрикивает на весь барак врезаясь в чужую задницу. Из дикого кота выбивают дух и воздух. Он не находит нужных слов, когда его всё ещё мягкого и чувствительного там так резко растягивают и заставляют напрячь своё нутро. Опять, когда он уже получил свою дозу удовольствия от начальства. Но это кролик, это Усами, что стягивает его шею в своей хватке, начиная беситься до пены у рта, стоит ему только увидеть наглую и самодовольную улыбку кота. О да, да, это то чего он хотел. Когда вход хлюпает, когда кожа шлёпает о кожу и рядовой вбивается со всей силы, и Огате кажется, что ещё чуть-чуть и им протрут пол от таких усилий. Болезненно, ярко и натирающе. Его стенки побаливали от резкого натяжения, и так красный вход становился ещё ярче, а кролик и не собирался останавливаться, продолжая причитать «Я!Я!Я!Я!!!», задирая своей силой его голову назад, царапая кожу и оставляя ссадины, почти сдирая тонкий слой поверхности эпидермиса. Следы метят чужие лопатки, плечи, пока не скользают к тазу и Хякуноске вынужден самостоятельно поддерживать себя в приподнятой позе чтобы движения продолжались, чтобы не слишком быстро задохнуться. Когда его хватают за плечи и тянут назад, когда кролик продолжает нести свой сомнительный и высокомерный бред почти оглушая, обкусывая хрящ уха и переходя на шею, за что получает по лбу от дикого кота. Никаких явных следов, никаких ярких укусов. Но только не для Усами, нет. Это лишь повод вспомнить о том, где именно он находится и в кого входит, чтобы увеличить темп, заставляя младшего давиться воздухом, чтобы по члену и яйцам начинало влажно течь. Мысль о том, чья это сперма лишь сильнее подогревает его, чтобы вбиваться жёстче, чтобы отдать все свои силы иллюзии с лейтенантом.–Ха-ха!– устало пыхтит старший когда вбивается последние разы от всей души и ловя настоящее наслаждение и кажется уходя в Нирвану.–О-о-о, да, там где ей самое место.– Приятная дрожь пробегает по телу дикого кота. Он не словил оргазм, не кончил, но разогрелся и его лицо с телом начали покрываться символичным румянцем, когда внутри натёртого нутра появилась ещё одна порция раздражающего семени. Оно неприятно обжигало его внутренности и он беззастенчиво врал себе, что это действительно больно, неприятно, что ему это не нравится, но сам не сдвигался со своей позиции. Колени болезненно упирались в пол, расставленные шире чем сам футон и кость впивалась в деревянный пол оставляя синяки. Казалось, что Усами должно бы уже выйти из чужой задницы после того, как он получил то, за чем стремился, но он лишь ухватил чужое горло, придавливая его собственным изгибом локтя, прижимая сына шлюхи к себе ближе. Член опасно запульсировал в неистово горячем нутре. Это то, что он так любил в этом диком человеке, такой холодный и не восприимчивый, но внутри такой мягкий, такой бархатный и готовый принять его с раздвинутыми ногами. –Я ещё не закончил отправлять тебя в счастливый новый путь.– шепчут в самое ухо и прозорливо, почти невинно и по ребячески чмокая в скулу. Огата лишь кривится на такой жест. –Тебе просто повезло, что мне нужно несколько минут на перезарядку!– раздражённо объявляет кролик в очередной раз хлопая своим пахом по чужой заднице, вгоняя глубже уже обмякший член. –Неужели? И что же у тебя? Целая обойма или только два патрона?– отзывается Огата, когда локоть начинает душить его заметно сильнее, обрывая лёгкий доступ к воздуху, заставляя лицо покрываться пятнами от переизбытка адреналина. Дикий кот без какого-либо стыда признался бы что его трахали, драли как кошку, использовали, ненавидели и презирали, возможно завидовали как в случае с усами, но он бы никогда не признал, что такое заводило его. Если бы грубая натёртая ладонь не зажала в стальной хватке его вставший член с яйцами, болезненно оттягивая вниз. И в таком растяжении младшему приходилось выгибать спину стараясь отодвигать таз дальше от чужих бёдер. Но хватка только усиливалась, отдалялась. Бесполезная борьба в которой Хякуноске заведомо проиграет. –Ох, а ты хотел бы, чтобы я отдал тебе целую обойму снарядов? Хочешь чтобы тебя трахали всю ночь? Тогда признай это! Громко! Воспользуйся своим ртом помимо того, чтобы глотать члены, ха!– пальцы внизу перебирают мошонку, трут основание члена меж двух фаланг и основание пальцев, пока старший не гнушается тем, чтобы начать вылизывать кота. Невозможно чтобы при столь долгом общении и нахождении с другими солдатами у них осталось хоть какое-нибудь чувство брезгливости. Язык в наглую проходится самым кончиком по челюсти. Усами всегда считал, что борода Огаты это ни что иное как ненужное дополнение, слишком смешное и сложное в поддержании порядочного вида. Рука так и тянулась оборвать чужую бороду или срезать ради чужой реакции, но он был вынужден довольствоваться малым, зарываясь в паховые заросли. Если котику нравится боль, то почему он должен отказывать, почему он должен смотреть, как котик самолично отказывается от своей вкусняшки. –Давай, трахни меня своим вялым обрубком, Усами.– и в темноте последнему мерещится, что эти чёрные, бездонные глаза мелькают чем-то нездоровым, то что ему нравилось, то нечеловеческое в его товарище. Токишиге отвлекается от этого, когда значение самого предложения доходит до него, когда он оскорбляется и шипит, плюётся слюной и натяжно вбивается в задницу. Ему нужно ещё совсем немного чтобы восстановиться, так как этот шлюхин сын смеет задевать его гордость?! Это всё что нужно было Огате когда его член сжимают ещё сильнее и ему кажется, что ещё совсем немного и орган просто отвалится. Но в тот момент ему кажется, что он мог бы кончить только от этого. Его голова откидывается на плечо Усами почти как условный рефлекс от наслаждения, а рот приоткрывается в небольшом экстазе, но ни один стон не выходит в свет. Такой расклад ещё больше злит кролика. Так не пойдет. И ногти полумесяцы дерут чужой живот в злости, ярости, что выливается в ссадины и глубокие царапины. Рядовой бессердечно дерёт чужую грудь, таз, бедра, проходят по каждому месту как разъярённое животное. Такое идеальное тело, без единого шрама требовало, чтобы эту чистоту забраковали как и самого хозяина, как эту гнилую и противную душу. Красные, даже алые полосы оставляли за собой шлейф лёгкой кровавой росы. Всё прекращается тогда, когда Усами отвлекается на пульсацию у себя в ладони, запоздало замечая как активно пульсирует сжатый в тисках член Огаты. Бедный жалкий котик. Он был на той самой грани чтобы кончить, когда слюна от удовольствия стекала у него по подбородку, но кролик прекратил оставлять следы, остановился полностью чтобы уличить момент и вдоволь насладиться такой картиной. Чтобы на его лице появилась насмешка, гнусавая и ужасная, жадная. Правило касаемо следов разрушено, потому он будет стремиться компенсировать всё то, что пропустил, неистово начиная кусаться, щёлкая зубами у самой артерии. Плечи, лопатки, основание шеи, уши. И только когда он прокусывает кожу до лёгкой крови, когда остаётся красный и фиолетовый след, а губы присасываются к уязвимому месту, со стороны кота слышится «Кх-а», как проявление трещины, как лёгкий надломленный стон. Идеально, прекрасно. Огата даже не противится, всё так же молчит и это уже не раздражает старшего. Хотелось оставить ещё больше меток, но не для того, чтобы указать на то, что этот человек, это тело, это оружие кому-то принадлежит, нет. Для того, чтобы обозначить для чего создан этот солдат и возможно даже для того, чтобы Лейтенант разочаровался в нём, увидел настоящую шлюху и в отвращении не стал бы трогать уже использованную вещицу. Усами твердел, головка тёрлась о влажный вход чуть раскрывая плоть и проникая внутрь. Его мысли были сосредоточены на том, чтобы представить на месте кота Цуруми, что выгибался бы в его объятиях подобно изящному журавлю.–Поторопись. Или патроны кончились?– идеи обрывает насмешка от пришедшего в себя рядового, когда он повернул лицо к Токишиге, разрушая все построенные иллюзии. Младшего швыряют обратно на футон, на сей раз разворачивая того на спину и сжимая чужие лодыжки до посинения. Дикий кот не переставал улыбаться и смотреть почти заворожённо, казалось его стояк стал ещё сильнее. Его бёдра не пришлось раздвигать насильно, но в порыве злости от несостоявшихся и уплывших от него идеалов он делал это грубо, вновь раня кожу и сжимая плоть слишком сильно, оставляя после себя фиолетовые пятна. –Ненасытная шлюха! Как ты только посмел крутить этой задницей перед лейтенантом?!– в нос прилетает с огромной силой, костяшки даже не ранятся, но пачкаются в крови. Разбитый нос продолжает кровоточить, но никого из двух солдат это не беспокоит. Кот только сильнее вытягивается слизывая с губ металлический вкус. Кролик же обдирает ногтями бедра ещё сильнее, одним слитным движением насаживая на себя до основания. Беспорядочные движения продолжаются до тех пор, пока поза не становится чуть менее устойчивой, пока кролик не будет вынужден придерживаться за чужой таз или задницу, почти натягивая на свой член этот жар. Уже свободный, растянутый, но ещё более жаркий чем раньше, уже натёртый и от того ещё более приятный. От одной мысли о том, что Огате больно, Усами ловил очередной скачок сил, ускоряясь и хлюпая чужой задницей ещё больше. На коже проступал пот, бледные руки пытались ухватиться за пол или футон чтобы облегчить своё принятие этого наслаждения и чтобы сопротивляться чужой силе, что заставляла тело елозить по постели. Кот прикусывал губу в вожделении и ожидании освобождения, он всё ещё был на грани, но теперь этого было недостаточно чтобы кончить. Кролик таранил его внутренности, будто стараясь смешать их в один сплошной ком, мешал и громко хлюпал, шлёпал своей кожей о его и разносил смазку со смесью спермы по заднице с яйцами, не противясь от этого. Но этого было мало. Слишком мало. И ему повезло, только потому что Токишиге стало скучно, только потому что судьба решила разбавить его рутинную жизнь и бесконечный день сурка чем-то ещё. Когда за тонкими стенами начались шаги, звуки пьяных диалогов. Их было едва слышно за какофонией звуков, чвоков и влажных шлепков. Усами не останавливался даже когда шаги отчётливо слышались в коридоре. Пьяные возгласы не сглаживали атмосферу. –Ты так сжался! Сделай это ещё раз, Кити! Ты так не хочешь, чтобы эти пьяни увидели тебя в таком положении? Разве не желаешь, чтобы они тоже растянули твою дырку?– темп замедлился и каждый раз удар был невыносимо точным и глубоким, мягкие стенки обволакивали ствол, от чего кролику хотелось вещать о порочности этой задницы, о том как та не желала его отпускать следуя за членом. И будто на зло, новые удары метили слишком плотно к простате, заставляя Огату кривиться от слишком приятных ощущений. Чувство наполненности стало слишком очевидным и напористым. Шершавая ладонь давит на бледную и холодную грудь, казалось бы на мгновение прислушиваясь к быстрому ритму сердца. Это не важно, это не имеет значения, когда Усами вдавливает кота в пол, будто желая выдавить из тела чужую душу. И длань наравне со змеёй ползёт выше и выше, сжимая твёрдую плоть груди. Израненная кожа болит, пульсирует и вместе с тем раздражается. Этого всё ещё мало. Этих ощущений, что полностью обволакивают тело по прежнему не хватает и Огата самостоятельно насаживается на член двигая бедрами. Его пятки болезненно давят на таз и копчик кролика, действуя как упор и способ подгонять яростного солдата. И ещё несколько особо грубых и глубоких толчков обрывается на чужое нутро. По ощущениям Хякуноске казалось, что ещё совсем чуть-чуть и они протрут его плоть до крови, что его задницу порвут и оставят такая истекать кровью. Грудь сжимают сильнее, впиваясь пальцами в мышцы, даже не стараясь трогать ореол соска или саму его вершину, предпочтя донести боль другим способом. Щипая, обманчиво нежно поглаживая, в небольшой иллюзии нежности, чтобы в следующую секунду вновь начать тянуть и царапать. Бледная спина выгибается дугой, член истекает смазкой и сам дикий кот тихо задыхается в беззвучных стонах и выдохах. И тогда Токишиге входит до упора, заставляя почти проглотить собственный язык, подавиться воздухом, когда движения почти нет, и только глубоко внутри ощущается это вторжение и совсем небольшое колебание. Пальцы смыкаются на белоснежной шее, два больших пальца подпирают адамово яблоко и давят, давят, перекрывая кровоток. Бледные губы открываются шире и тело дрожит от искушения. То что надо. Именно то чего не хватало. Рот рефлекторно открывается и кот первое время даже не пытается дышать, лишь наслаждаясь тем, как его продолжают тихо иметь, заставляя задыхаться, пока там, за стенкой чужой говор продолжался, пока эти пьяницы могли зайти к ним. –Давай, кончай. Докажи, что твоё прозвище дано тебе не просто так. Котик.– мочку уха и челюсть опаляет шёпот. Быстрый, сбивчивый и едва различимый в пульсации крови черепа, когда в тело вновь врываются, продолжают двигаться и долбить. Кролику всё равно если сюда кто-нибудь войдёт, ему будет в радость видеть лица своих товарищей, что и так его избегали считая слишком ненормальным. Эту парочку обходили стороной и было бы очень глупо наткнуться на них вот так просто. Токишиге продолжает двигаться. Сильно, слишком сильно, эхо разносится по помещению и Огата хрипит, уже страдая удушьем, хватая чужие запястья, но не стараясь оторвать их от своей шеи. Таз сгибается сильнее, кролик уже собирается вот-вот кончить, теперь уже нависая над котом и вкладывая в хватку рук силу веса своего тела. Вены на его висках выпирали и вздувались от напряжения, он уже почти пульсировал, когда зашуршала дверь. Но не остановился, продолжая шлепки. Огате казалось, что он перенасытился, желудок и мир перевернулись, член входил слишком глубоко и его почти начинало тошнить от этой ситуации. И кролик кончает, входя как можно глубже в мягкую и влажную задницу до упора, сжимая челюсти пока не обращает внимания на почти фиолетовое лицо внизу. Он умудрился не сломать коту шею, не переломать позвонки. Он всё ещё был жив и пальцы только на мгновение дали глотнуть воздуха, когда бледные губы были накрыты другими, наглыми и голодными. Языки тут же сплелись и Усами двигал губами, ртом, заглатывая Огату, поглощая его и проглатывая его недовольство и писк, что он пытался произнести. Отвращение накрыло рядового, что старался отвертеться и прикусить чужой язык, но пальцы продолжали давить ему под самой челюстью сжимая горло, а кусачая пасть опережала его, поедая губа и царапая язык. Спина судорожно выгибается, дрожит, пока кролик продолжает медленно двигаться едва выходя, когда тело под ним начинает подрагивать кончая. И будто в желании испортить этот момент, мозолистая ладонь надрачивает и почти доет чужой член, только сильнее раздражая и зля кота. –Кх- – обрывается от Усами. Кулак примял его скулу со щекой, довольно слабый удар, но угол губы начало саднить и кролик понял, что прикусил язык с внутренней частью щеки. Пальцы мазнули по больному месту чтобы убедиться, что выступает кровь и тут же её слизнуть. Огата получает ответный удар и попытавшись уклониться от него, получил дополнительный тычок. Они были квиты, и коту повезло, что Усами развеселило положение и суженные глаза напротив, что кулаки сами опустились. По бледному лицу вновь побежали тонкие струйки крови, в тот самый момент когда он поворачивает голову, обеспокоенный тем как шумно дёргали дверь, но в помещение так никто и не зашёл. В пол был воткнут штык под большим углом, полностью блокируя деревянную дверь, что не могла отъехать в сторону и раскрыть их тайну. Кот кривится, больше от того, что поверил этому кролику, которого не волновало приличие, и теперь последний сидел усмехаясь, выходя обмягшим из чужого нутра, но не собираясь оставлять товарища одного. И он опять давит своим телом, напрыгивает сверху, размазывая своим животом ещё теплую сперму, делая их ещё более липкими. Его ладони обрамляют бледную шею с красными следами, что переходили в цвет синевы и сирени. Слишком мягкое поглаживание от того, кто является Токишиге. –Неужели ты подумал, что я открою им наш маленький секрет?– шепчет опять он. Взгляд Огаты утихает, становясь всё таким же бездонным, и замечая это кролик вновь ухмыляется, перенося весь вес на грудь, от чего кот вьётся и старается вывернуться, отмахнуться от чужого тепла и липкости, но его руки хватают за запястья, оттягивая по разные стороны от головы, делая напряжение в связках и мышцах неприятным. –Не волнуйся, как и обещал я спущу в тебя всю обойму!–