Рава ломают сильных, ведь они знают, что они поднимутся.
Южный храм воздуха.
Южный храм Воздуха возвышается над землей и, словно забравшись на самый пик, оплетает собой обрывистые, отвесные скалы. Бедолагам, не владеющим магией воздуха, но решившим добраться до храма самых высокодуховных представителей человечества, предстоит идти по тропинкам и ступенькам, вырезанным в горных породах. После осадков дороги могут стать скользкими и есть опасность падений. Но даже самых отчаянных путников ожидал сюрприз: попасть в этот храм, как и в большинство святых строений Воздушных кочевников, можно было лишь по веревочной лестнице, которая убиралась при появлении внешней угрозы. Самим магам Воздуха, легко возносящимся в родной стихии, парящим над поверхностью — лестницы не требовались. Именно таким образом и создалась эта иллюзия изолированности воздушной нации. Стены священных построек светлые, с кучей ажурных арок, крыши покрыты лазурной черепицей, устремлены в небеса. Величественные, возвышенные здания удерживают дубовые опоры, помещенные в отверстия, высеченные в скале. Сам храмовый комплекс состоит из десятков залов, окружён садами с плодовыми деревьями. Но, к сожалению, настал «неурожайный» для воздушных кочевников год не только на небольших, фруктовых плантациях, но и в торговых портах, где закупали всё самое необходимое монахи. На небе, скрывающем в себе множество духовных и космических тайн, иссиня-черном, зажглась сверхновая звезда, а за ней, скрывалась, горящая не менее ярким светом, чуть поменьше, звёздочка. Слышится удар в медный круглый гонг, такой громкий и звонкий, оповещающий о более важном событии, чем вечерняя молитва Высшим Духам. Событие, что поменяло весь ключевой порядок в мире — смерть и начало нового цикла Аватара. Потухающая свеча, расплавляя последние несколько слоёв пчелиного воска, капает на дубовую поверхность стола, через некоторое время застывая на поверхности стола. Две роженицы, одной из которых была кочевница воздуха Иио, смотрит на отца будущего новорожденного сына сквозь пелену густых слёз, сдерживая отчаянный порыв безудержного крика от слишком болезненных ощущений первых родов. Она была слишком напугана, словно юная овца, которая несколько первых секунд после становления матерью впервые увидела собственных ягнят. — Дыши, Иио! Ещё немного, и наш первенец благословит этот мир своим криком! — сидит рядом на коленях кочевник из Западного Храма, в истинном порыве чувств удерживая ладонь девушки, сидя по правую сторону от койки роженицы: — Прошу тебя, милое моё солнце, дыши… Рядом, на соседней койке, снимая капельки пота ладонью с тенью ужаса в лице от всего творящееся сейчас неразберихи, сидит на балдахине женщина средних лет. Её широко распахнутые цвета морской волны глаза с густым ворохом пушистых ресниц наполняются свежим потоком слёз. — Нэрим, прошу тебя, помоги! — дрожащими пальцами свободной руки тянется кочевник, и дева срывается с насиженного места, не смотря на собственное положение. Русоволосая осторожно берёт по левую сторону другую ладонь своей худосочной, духовной сестры, поддерживая курчавую чётким, но не строгим требованием: — Иио, немедленно души как можно глубже! Как можно чаще тужься! Дыши! Сильнее, быстрее! Не останавливайся! В полутьме слышатся последние несколько полувыкриков, содержащие в себе все собранные силы — затем высокой частоты визг младенца. Здорового, живого и, самое главное — крепкого. Воздушник как-то с тревожной до невозможности нежностью смотрит на только что родившегося ребёнка, заглядывает тому в мутные глазёнки и, едва услышив голоса за дверью, пугается, торопливо заворачивая мальчика в чистую ткань. Иио же с огромной истомой берёт в руки ребёнка, обнажая грудь, чтобы покормить мальчика. — Как ты назовёшь эту прелесть? — смыкаются брови Нэрим в умилении, а пальцы начинают поглаживать собственный живот: — Я вот свою малышку назову Маотара, что значит «путеводная звезда». Уставшая переводит тёплый взгляд неволей на подругу, своей улыбкой даря матери некую неуверенность, ведь у воздушных принято отдавать новорожденных в храм, а имена, что в дальнейшем будущем получит её ребёнок, в буквальном смысле будет зависеть не от матери, а от наставника-монаха, что будет обучать покладистой и одновременно неукротимой стихии по тому пути, который выберет себе мальчик, став чуть старше. Новоиспеченный отец открывает дверь, и в узкий проход кельи проходят несколько бородатых мудрецов, одним из которых был, с первого взгляда внушающий добро всем своим видом старикашка — монах Гияцо. Он слегка нервно перебирает жилистыми, высушенными временем, пальцами деревянные чётки, садится на край кровати к Нэрим, спрашивая в подробностях о состоянии первой роженицы. Нэрим оказывается беженкой с Севера, на деревню которых напали огненные колонисты. Измученный взор второй будущей матери отражает признательную радость, но острые черты лица внезапно начинают сжиматься от приступа дезориентации. Она хватается за живот, понимая, что у неё отошли только что воды. Высушив при помощи магии пол и одежду, северянка ложится на свою постель и начинает сгорать от боли. Монахи окружают Нэрим, помогая женщине ментально не сдаться, ведь её таз был слишком узок для такого большого плода. Несколько часов мучительных пыток, проведенных в агонии родовых мук, потери крови, кесарева сечения вследствии осложнений и поспешного, но ловкого зашивания, пробуждают на свет второго ребёнка — бледнокожую девочку, чьи пухлые щёчки наполнены множеством веснушек. Курносый нос отличается от всего того, что раньше видели мудрецы. В особенности, этот въедающуюся в память, расцветку жиденьких, редких волос младенца. Малышка удивила всех своим рождением. Они вопросительно переводят взор на мать девочки, но Нэрим… Вернее, её последние несколько минут перед гибелью после многих истраченных сил бросаются на дочь, и взгляд неволей наполняется дрожащей, молчаливой потерью. — Мао, — хрипит перед тем, как отдать душу Проотцам, мямлит она: — Прости свою мамочку, Мао… Мама не сможет остаться с тобой… Прошу тебя, проживи хорошую жизнь! Монах Гияцо с истиной скорбью молится Раве за упокоение души этой несчастной, после — забирает себе на руки малышку и называет её имя, которое дали той духи в недавнем ведении монаха: — Её духовное имя — Руфиина. Да будет так! Сохранится же истинное имя Маотара в сердцах наших! Мудрецы складывают ладони в молитвенном жесте, благословляя детей и сообщая вне себя от горя плачущей Иио о том, что её сын был рождён в день смерти Року — нет, непросто в день смерти, а в миг его погребения под пеплом. Всё сходилось. Стихия, день, даже фаза луны и звёзд, под благодатными лучами коих появился новая ипостась Аватара. Юного отца вскоре отводят прочь из кельи. Монахи наблюдают за состоянием обоих младенцев, и один из мудрецов даже с добрым намерением хотел покормить молоком почему-то тихую, в отличии от необыкновенно капризного мальчика, однако Иио просит в знак уважения погибшей подруги передать девочку к себе. — Пусть они будут духовными родственниками, — в слезливой, но мягкой манере говорит миниатюрная кочевница, смотря с горечью на то, как уносят прочь тело имигрантки. Женщина слишком успела привязаться к новой знакомой, однако монашеское воспитание не дало возможности высказать всю горечь утраты. Нужно просить, а вслед за этим — отплатить за помощь добром, ведь Иио — истинная представительница духовно возвышенного народа. Девочка живо, инстинктивно хватает грудной сосок пухленькими губками, будто бы до этого времени сидела голодная в засаде, ожидая кормёжки. Видимо, так и было? Мальчик же, не оставая от наречённой сестры, буквально «вгрызается», комично, но почему-то без звука присасываясь к источнику жизни. Монахи неволей улыбаются, с искренней любовью помечая на лбах малышей синей краской иероглифами их новые имена, в сердцах перенося горькую, но необходимую жертву духам Нэрим. Так было задумано. Так было нужно. Повороты Судьбы останется лишь с благодарностью принимать… А затем они смиренно покидают келью, дабы похоронить тело, оставляя за матерью присматривать Гияцо, чтобы той не было трудно в уходе за сразу двумя детьми. *** Восходит яркое солнце, восходит бледнолицая луна. Текут годы, неся за собой победы и поражения. Медленный, но смиренный образ жизни в Южном храме воздуха не ведает понятий «время» и «пространство». Здесь царит лишь вечный поток знаний, просвещения и воздух на скалистых обрывах горных вершин. Шестилетний малец в шароварах, ещё не принявший монашеский постриг, смотрит на молчаливую девчушку, чьи внимательные зрачки цвета ряски пожирают всем любопытством пауко-лягушку, которая неспеша ползёт на особенно тёплое солнце в этом летнем сезоне. Она пытается поймать ту, скрывшись в густых зарослях кустарников при помощью водного пузыря, но едва заметно ребёнок выполняет этот пируэт, после взаимодействия с родной стихией, как натыкается на каменную, храмовую кладку, падает прямо в прудик, чем вызывает у кудрявого мальчишки неподдельное, специфическое гоготание. Послушник слегка неуверенно подходит к ней, подавая руку помощи. — Руфи, я смотрю, ты прямо-таки промокла насквозь! — смотря как густые патлы рыжих, волнистых волос упало на лицо девчушки, русоволосый хохочет сильнее прежнего, сгибаясь пополам. В особенности после того, как другая пауко-лягушка довольно толстая, как надутый шарик, прыгает той на макушку, основательно пригревшись на солнечных лучах: — Нужна помощь? В него ответном жесте бросаются небольшим пузырём с заключённым там животным, из-за чего оно случайно попадает в рот озорнику. — Тьфу-тьфу! Ты совсем что ли, Ру?! Это не смешно! — стремительно отплевывается мальчик, высовывая розоватый язычок. Его гримаса теперь походит больше на сморщенный гриб, что вызывает у неё хитренькую, но такую гаденькую улыбочку. Слабенькие ножки в слегка порванном монашеском облачении выбираются из грязи, окатывая ребёнка, переливающимися на солнце, брызгами воды. Тот мгновенно отбрасывает струю слабым потоком воздуха, отпрыгнув ловкой обезьяной в сторону. «Обезьяна, лопоухая обезьяна!» — сообщает, поддразнивая жестами, проказница, подзадоривая лучшего друга действовать. Он слегка опешивает от такого, покрываясь густым слоем румянца, который особенно чёткой линией виден на бледноватой коже. А в серых глазах загорается огонёк детской обиды. — Я не обезьяна! Я вообще на неё не похож! — злится послушник, сжимая ручонки в кулачки: — Если я обезьяна, то ты… Ты! — его щеки надуваются от неконтролируемого гнева: — Ты болотная, немая ведьма! — и пальцем он подтверждает это жестом, указывая на почти немую девчушку, которая прекрасно его слышит. — Й-а… Не балатная в-ведьма, — через труд отвечает та, и в этот момент её зрачки расширяются от настигнувших слёз: — Й-а Ру! Она плохо выговаривает эти слова, ощущая, как язык заплетается в глотке. От того становится невыносимо тяжело. И убегает от переменившегося в выражении лица мальчонка, который слишком поздно осознал, что задел главную струну души своей самой близкой, духовной сестры. Он не знает, что делать. Слишком сильно растерялся при виде слёз Ру-Ру, слишком поздно понял, что сказал такую колкость. И, почти сам захлёбываясь в обильных слезах, срывается с места, чтобы извиниться перед ней. Остановить, утешить, обнять. Она довольно быстро находится — снова сидит в пробоине храма, шмыгая носом, в тени. Перепачканная грязью и тиной, поджимая к острому подбородку колени. Мальчик пробирается через колючие кусты белых роз, пристроившись напротив Руф, копируя её сидячую позу. «Зачем пришёл, Аанг?» — спрашивает она знаками, с потерянным видом показывая на мальчонку: — «Тебе мало что ли того, что ты обозвал меня болотной ведьмой?» «Прости меня, Ру, » — пользуясь тем же языком жестов, отвечает напуганный до самых рёбрышек курчавый, едва заметно сдерживая новый поток воды в глазах. Она тяжело вздыхает, отворачивается, скрещивая руки на груди, сдувая в обиде со лба чёлку. А он прячет голову в коленях, глядя исподлобья на подругу подбитой собакой. Ох уж эти огромные глазёнки, чуть покрасневшие из-за плача. Ру ничего не остаётся, корме как расслабить мимику лица, разведя в прощении руки. Он робко приподнимает голову, как бы уточняя, точно ли она простила его. Руф хмурится, кивая головой. А этот счастливый дурачок с обезьяньими ушами и, порой, повадками, лыбясь, заключает веснушчатую в неловкие объятья, громко посмеиваясь. «Дурачок,» — отмечает Руф в мыслях, уже более не в силах держать обиду на дорогого и единственного человека, которого она считала своей семьёй. Их находит Гияцо, таких грязных, но со счастливыми улыбками на лицах, с ухмылкой наблюдая за тем, как его ученики и на духовном уровне дети бегают по траве, перекатываясь клубочком и беззаботно веселясь. Однако у того важные новости для них. С этого момента Аанг будет обучаться воздуху, а Руф отправят на Родину — Северное племя Воды, чтобы та обучалась родной стихии. Их глаза наполняются новой порцией слёз. Однако Гияцо сообщает, что это совершенно ненадолго. — Вскоре вы оба встретитесь. Обязательно встретитесь, ведь это ваша судьба — быть вместе. Слова монаха глубоко отпечатываются в памяти Руф. Она думает над их значением. Но ничего не понимает. Их судьба? Что он под этим подразумевает? Аанг не отпускает подругу, упорно отказываясь отпускать девочку в какие-то неведомые дали. И Гияцо тяжело вздыхает с досадой. Приходит время серьёзного обучения. Постриг. И подготовка нового Аватара к противостоянию со злом, которое затаилось в народе Огня. ***С той поры минует ещё шесть лет.
Аанг принимает постриг, становясь в свои двенадцать самым юным мастером своей стихии. Руф возвращается в Южный храм, от своего народа изучив полноценное искусство целительства и пару приёмов защиты с нападением. Её обучали с какой-то неохотой, только по важному указу монахов, ведь в видении холодных мужчин сурового племени Севера любая женщина отвечает за очаг, дом и детей. Обучение давалось крайне тяжело — многие учителя просто-напросто не понимали язык жестов, и поэтому лишь один сердобольный астролог, владеющий нужными для девочки знаниями, смог приютить несчастную. Он дал столько знаний, сколько сам знал. Руф отправили назад как-то поспешно, без особых причин. Но в голове ясным образом отпечатался пепел, перемешанный со снегом, который падал на город в день отъезда. Нападение народа Огня… — Ру-Ру! — внезапный вихрь набрасывается на рыжевласку, едва та слезает с зубра Гияцо. Дети падают на траву, а она не состоянии несколько минут понять, какой обладатель полысевшей макушки и витиеватой стрелы на ней вывел её из равновесия. Только когда виновник торжества приподнимается, счастливый, на руках, она вспоминает эти грозовые глаза, наполненные слезами и эту фирменную, чуть застенчивую, улыбочку практически во все зубы. — Я так рад тебя видеть! — звонкий голосок Аанга слегка вводит её в лёгкий ступор, но затем на смену смятения приходит мучительно-долгое ощущение того, как же сильно она скучала по другу всё это время: — Очень рад! Ру начинает улыбаться, как самая последняя идиотка, тоже не сдерживая отчаянные слезы, крепко прижимает монашка к себе, совершенно позабыв о стоящем наставнике позади. — Й-а т-тоже, — почти шёпотом сгоряча пересиливает себя Ру сильно шепелявя, — Аанг! Точно такое же блистательное светило благоволит им, заставляя вспомнить о былых, детских забавах. Вставая, девчушка роется в карманах, выискивая подарки для Аанга, который приготовила за все шесть лет отсутствия на их общий день рождения. Это были какие-то несуществующие деревянные фигурки: начиная от животных Севера, заканчивая кривыми вырезками местных жителей в их традиционных нарядах. — Это мне? — приоткрывает рот в искреннем неверии юный кочевник, а затем, когда она с лёгкой улыбкой кивает головой, он с особым трепетом рассматривает те, краснее хуже всякой девчонки: — Они просто невероятны! Спасибо, Ру… Правда, спасибо большое! Прижимая подарки к области, где расположено сердце, смеётся друг. Он вновь плачет от счастья видеть ещё одного родного человека, по которому безумно скучал эти годы, доставая терпеливого наставника своими каверзными вопросами, когда же наконец вернётся его Ру-Ру. Эти светлые воспоминания, буквально каждый момент запоминается, осаживаясь в подсознании её памяти. — Аанг, ты не хочешь продемонстрировать свои умения? — с хитрецой спрашивает Гияцо, намекая на воздушный планер, который валялся всё это время в сторонке в траве. Мальчонка начал сиять, сложив драгоценные подарки в карманы шаровар. Он поднимает подругу, с приподнятым настроем предлагая той прокатиться вместе с ним на… Палке? Руф некоторое время осматривает палку в задумчивости принимая решение. Но Аанг хватает её за тонкое-тонкое, покрытое побледневшими из-за отсутствия солнца крапинками веснушек, запястье. Тяжёлый, традиционный тулуп из шерсти оленя-волка было небрежно сброшено в ту же зелень травы, где дети буквально несколько минут валялись. Лёгкий ветерок, направленный в западном направлении, раскрывается, превращаясь в настоящего, крылатого змея. Резкий отрыв от земли. Тело моментально подхватывают за талию, и она ощущает чужое, приятное дыхание у основания шеи. Он подобен тому невесомую ветерку, что развевал длинные волосы пару минут назад. Руки мгновенно в лёгкой панике хватаются за края деревянного планера, на что голос друга за спиной смеётся над ней: — Не бойся, Ру, ты как пушок, лёгкая! Я удержу тебя, только поверь в меня, — маг воздуха внезапно начинает подниматься вверх, рассекая мимоходом проплывающие облачка. Сердце девочки стремительно ухает вниз. Она прикрывает зелень глаз ворохом ресниц, но в то же время с наслаждением вдыхает свежесть горного воздуха. Эти минуты приносят счастье. Настоящее, гораздо насыщеннее, чем простая радость от обучения и хмурой улыбки наставницы по исцелению. Ещё несколько беззаботных минут в полёте — они приземляются вниз. Аанг ловит потерявшую равновесие из-за полёта подругу, а та знаками искренне благодарит лучшего друга, даря тому широкую улыбку, на которую только была способна. Гияцо с истинной радостью поднимает тулуп Руф, обнимая за плечи обоих своих «детей». Им предстоит нелёгкий выбор, от которого будет зависеть судьба отнюдь не одного человека. Целого мира. А он должен будет сыграть роль первоначального проводника, который направит на путь истинный. *** …Слегка пачкаясь в пироге с персиковой начинкой, дети общаются при помощи своего «тайного» языка — жестикулируя, при этом безудержно хохоча. Аанг рассказывает, как проходили его тренировки. Затем, маневром меняя своё выражение лица на угрюмое, надувает щёки, сообщая и показывая, какой большой иглой ему наносили татуировки после становление мастером. Руф широко раскрывает глаза. В них отражается сначала непринятие, затем — шок и мелкие крупинки слёз скатывается по щекам, а ладони в перчатках сжимаются на груди. Только таким образом девочка может выразить свои настоящие эмоции. Бушующее, прокалывающее наизнанку волнение. «Очень больно было?» — Ру… — отвлекаясь от поедания вкусностей, приблизился к подруге детства Аанг. Его темные брови смыкаются к переносице, а тонкие фаланги пальцев начинают аккуратно вытирать капли воды с кожи, даря приятно-успокаивающее, телесное прикосновение: — Не плачь… Не в такой день. По сравнению с тем обучением, что перенёс я, тебя можно считать героиней. Вряд ли бы я прожил целых шесть лет в совершенно незнакомой обстановке, с другим народом. Который, к тому же, так по хамски относится к магам — женщинам. «Мне вовсе не было паршиво в гостях у Северного племени! Это… не совсем так!» — начинает со всей серьёзностью, присущей молчаливой магине воды, объяснять Аангу Руф: — «Наоборот, ты пережил очень много…» Он слегка мрачнеет на её глазах, рассыпаясь под гнётом вины за столь очередную ложь, а улыбка никнет за секунды, превращаясь в отрешённость. Извечные медитации, временами нестабильные для ментального спокойствия тренировки — естественно, всё было не так легко, как сейчас он описывал пережитое с фальшиво-лучезарной улыбкой на устах. Ложь! Она прекрасно понимает её, но уже готова простить. — Я… Сейчас кое в чём должен признаться тебе, Руф… Голос мальчика дробью задрожал. Кусок недоеденного пирога валится на каменную плитку, а тонкое тело ребёнка прижимается к девочке. По всему Аангу прокатывается не менее сильная, почти яростная дрожь. Вздёрнутый нос утыкается в плечо, кофту подруги окропляют горячие слезы. Руки обхватывают плечи. Он едва заметно сдерживается, чтобы не закричать от ужаса. — …Я слышал их слова, — шёпот друга заставляет сердце Руф упасть в пятки, — они сказали, что народ Огня развязывает войну, поэтому я должен отправиться в Западный Храм воздуха. Для… Того, чтобы стать… — на этой ноте малец-таки не может больше ничего скрыть. Голос надрывно ломается: — …Аватаром. Н-но я не хочу им быть! Это слишком большая ответственность, ты понимаешь, Ру? Я не м-могу им б-быть… Я-я просто мальчик… Я не смогу победить в войне… Она снимает перчатки для того, чтобы успокоить друга. Слова Аанга глубокой раной вонзаются в чувствительное, девичье сердце. Оно ломко стучит о рёбра, от чего девчонка хочет зареветь вместе с ним в голос, но ничего не выходит. Лишь безмолвный восклик, больше напоминающий сдавленный писк. Они только встретились после долгой разлуки и вот снова Судьба слишком жестоко разлучает их! Почему же это так несправедливо, а?! За что?! — Я улечу. Вместе с Аппой, — становится более спокойным потоком его шёпот, — всё это время я ждал только тебя, чтобы сегодня вечером уйти. Эти зрачки-тучи выражают полное принятие решения, хотя и ладони, рефлекторно сжимающие её тонкий изгиб плеч, сильно продолжают дрожать. Рыжеволосая чуть приоткрывает рот от изумления. Он готов бросить свою Родину только, потому что опасается своей участи? «Н-но, — пытается возразить Руф, — ты хочешь бросить ребят, монахов, что стали нам семьёй? Гияцо?» — …Они мне больше не друзья, — отводя слишком уж затуманенный взгляд, отвечает он ещё тише: — Только тебя и Гияцо я считаю настоящей семьёй. Я не заставляю тебя лететь за мной, Ру. И понимаю, это слишком безответственный поступок. Особенно гадкий по отношению ко всему тому, чему учил наставник. Но… Я больше так не могу. Не могу смотреть на то, как остальные стали опасаться играть со мной только из-за того, что я являюсь Аватаром… Да я… Я ненавижу тот миг, когда стал им! Ладонь неуверенно коснулась его лба. Тоже наивно дрожащая, поглаживая голову без волос. Зрачки малахита устремились к нему, с поддержкой сияя тому, чего бы не задумал этот ребёнок. «Я всегда буду на твоей стороне,» — вторая ладонь уверенным жестом указала сначала на грудь Аанга, а затем — на грудь девочки. Он смотрит на неё так же исподлобья, как и в раннем детстве, с нотками тревоги. Подруга повторяет жест, хотя и ощущение беспокойства никак не проходит. Что-то явно нехорошее случится сегодня. Но ради Аанга — её единственного близкого для души мальчика и духовного брата, она готова пойти даже на край света. Лишь бы тот улыбался, как и раньше. Фибры души буквально взывают к ней: на небе сгущаются тучи, возможно, будет непогода! Но детская преданность к дружбе говорит, успокаивая: чтобы с ними не случилось, они это переживут. Вместе. «Не плачь, мой милый лучик солнца, » — обхватив ладонями овал лица горевавщего, она приложила свой лоб к его лбу. — …Й-а п-пойду. Эта фраза даётся с самым огромным трудом. Она чувствует, как глотка буквально извергает из себя горькой желчью эти слова, язык стремительно немеет. — …Спасибо, Руфи. Спасибо. Он повторяет, словно в мантре это слово, тоже ощущая этот противный, скопившийся ком в горле. *** Наступивший вечер не сулит ничего хорошего. Гроза… Нет, самый настоящий шторм с молнией и сильным ветром, закрывающий алое солнце, бушует над Южным Храмом. Дети несколько минут стоят с наполненными сумками за спинами в нерешительности. Но едва Аанг кладёт завёрнутый для Гиацо свиток на свою постель, подзывая зубра, едва заметно он протягивает ладонь Руф, чтобы она взобралась на летающее животное, которое беспокойно колыхалось под сильными потоками воздуха, ноги Веснушки подкашиваются, становясь вовсе ватными. Тело инстинктивно пробрала лихорадка, опустошенный взор ложится на руку юного Аватара. Но она тут же взбирается на подоконник, больше не в силах сомневаться. Она обещала, что всегда пойдет за ним. Не оставит его. Не бросит под гнётом обстоятельств и теперь — ответственности перед всем миром. Забравшись в седло, она крепко привязывает себя и друга верёвкой, чтобы при случае падения использовать потоком родной стихии во имя спасения. — Аппа, хип-хип! Зубр в какой-то неистовой агонии взмывает вверх, тщетно борясь со стихией. Она, намереваясь порезать детей на мелкие кусочки, противостоит желанию Аанга сбежать, словно намереваясь вернуть их в предварительном жесте назад в храм, словно злобно крича на них: вернитесь назад! Уши закладывает ужасный дождь. Как бы Ру не старалась собрать тот в едином потоке, отбрасывая струями за мохнатую спину зубра, ничего совершенно не помогло… Буквально несколько минут в безудержной битве со стихией, Аппа начинает теряться в темнеющей мгле шторма над самым морем. Это пространство кажется настоящим ковром ужаса сейчас — оно вгрызается в самое сердце, пугая и без того, прижимающую к голове руки в отчаянии, девочку. Она краем глаза замечает, как Аанга настигла стремительная шаровая молчания, взорвавшись неподалеку от головы. Тот внезапно начинает терять сознание. Верёвка, удерживая, натягивается. Она срывается к поводьям, втягивая верёвки так, чтобы зубр летел как можно выше, но тот камнем вниз упал в море. Резкая смена температуры, отяжелевший тулуп заставляет снять тот с тела. Руф хватается из последних сил за мальчика, чтобы хотя бы смочь спасти его. Аппу было жаль до глубины души, разрезая ту на множество мелких частиц, но она использует воду. Последнее то, что сможет спасти Аанга. Ей даже становится плевать на себя в сей раз — главное, чтобы Аватар выплыл живым. Толща ледяной воды не заканчивается, лёгкие начинает заполнять одна сплошная вода. Зелёные глаза глядят на приближающуюся гладь с надеждой. Но силы уже покидают тело. Она задыхается в собственной стихии, теряя последние остатки кислорода. Глаза медленно закрываются, но она не отпускает его, удерживая одной рукой поводья зубра, другой — друга. Последнее, что оказывается в поле зрения — это яркое… Поистине яркое, голубоватое свечение… И его полыхающие татуировки с глазами…