Дадли, кажется, попытался что-то сказать, однако из уст его вместо слов вырвался лишь жалкий писк, все больше походивший на стон. Укус пришелся на ещё не зажившую рану, ту самую, что осталась с поры их первой встречи, а он ведь толком и понять не успел, что произошло. И больно было, и страшно, и холодно, и жарко одновременно. Юноша стремился вырваться, высвободиться из этих когтистых рук, в то время как тело, точно назло, совсем не слушалось, обмякло. Ноги его подкосились, руки задрожали, а перед глазами всё поплыло, когда режущая боль отдалась неприятным жжением по всему телу, практически полностью обездвиживая несчастную жертву.
Чего ожидать в следующую минуту? И что в конце концов, задумал Чернильный Демон?Позабыв обо всём, о чём можно было бы, блондин что-то совсем неразборчиво шептал себе под нос, дрожа всем телом и хрипя подобно умирающему. То была, может быть, скверная злоба, может быть, тихая ругань, а может, и всего лишь мольба о спасении, между тем, разобрать тех слов не представлялось возможным.
Исчезла куда-то и гордость, и уверенность в себе, зато вернулся страх, который вскоре сменился каким-то лёгким и даже приятным волнением. Попытки высвободиться не увенчались успехом, силы медленно покидали его. И даже когда дьявол ослабил хватку, разжав челюсти с его острыми, как бритва зубами, Шипахой не оказал малейшего сопротивления, будто бы, впрочем то, и не был против абсолютно всего, что творилось кругом. Вот ведь как выходит...Неужели укус оказался тлетворным, обездвиживающим врага? А вдруг и того хуже! Неужто теперь то уж точно суждено умереть? При всем при том, на счастье, его враг не планировал травить или ещё того похуже, убивать этого забавного и, что кстати, весьма симпатичного юношу.
— Пусть это послужит для тебя уроком. Запомни, я не бросаю слов на ветер... — Как-то злобно и в это же время насмешливо прорычал демон. Он действительно был серьёзен в своих намерениях, прижимая испуганного и мало чего понимающего Дадли, который в продолжении этих нескольких минут представлял себе тысячу самых ужасных унизительных сценариев и тысячу самых страшных их исходов, что могли бы случится прямо сейчас, к холодной стене.
Чувства были смешанными: с одной стороны, как-либо противостоять не было ни сил, ни желания, с другой же, так просто отдаваясь врагу, Дадли не просто теряет свою невинность, он хоронит гордость, первоначальную жизненную цель, и, самое главное - совершает предательство, идя против воли отца. И осознавая это, он зашипел в очередной раз отчаянно попытавшись высвободиться из на тот момент уже ослабленной хватки, как-то неосторожно стараясь отодвинуть эти огромные и сильные ручища, обвившие его грудь, прочь от себя, в то время как властитель и малейших усилий не прикладывал, чтобы удерживать несчастного в своих объятиях, подмечая также, что не так уж то и сильно боролся его противник за победу и справедливость, когда до него доносился с трудом разбираемый бубнёж.
— Да пропади же ты! Как же это отвратительно, мерзко! Уйди прочь! — Шипахой не успевает договорить, его тут же заткнули весьма грубым жестом, крепко зажав рот рукой, отчего тот заскулил и раздраженно вцепился зубами в холодную чернильную ладонь, напрасно надеясь на то, что подобная выходка обеспечит освобождение. Тем он лишь напрасно тратил силы, забавляя хитрого и опытного охотника, что оставался всё таким же невозмутимым и непредсказуемым.
— Я не прошу повиноваться мне или служить, Дадли. — Прозвучал хриплый и грозный голос — Я требую лишь только уважения. Твоя главная ошибка в том, что ты явно недооцениваешь своих соперников. — Говорит он негромко, загадками, казалось, толи с недоброй насмешкой, толи заботливо, толи со злобой, а то и вовсе как-то ласково и лестно. — Но всё-таки тебя не разберёшь... Не сильно то ты и стремишься одолеть меня сейчас, не так ли? Что же тогда тобой движет? — Это похоже на игру в кошки мышки, и хищник умело подбирается к добыче, не торопясь, пустая ей мысли, вводя в заблуждение и заставляя усомниться абсолютно во всём, во что приходилось верить когда-то.
— Никакого ув..в.ажения ты от мен..в..я.. не дождешься... — Пробурчал Дадли сквозь зажатый рот, чувствуя, как на лице выступает жар. Не просто уважал он своего противника, нет, восхищался им, как известно, и очень хорошо, однако скрывал всю эту правду долгое время, сам не желая в то верить.
Из недолгих раздумий вырывает ощущение какого-то жжения в области талии. И не успевает он одуматься, как по ягодице прилетает шлепок. Тут же, подобно брошенной и обруганной собаке, скулит юноша, всё ещё не в состоянии поверить в происходящее. Сдавленный, с трудом сдерживаемый стон вырывается из его горла, разбивая остатки самолюбия в дребезги. Тело к тому моменту абсолютно полностью перестало слушаться, хотя здравый рассудок всё ещё вёл борьбу с медленно, но верно овладевающей им похотью и желанием поддаться зарождающейся страсти, принять поражение и наслаждаться этой болью и этим страхом. Кожа пылает, когда острые когти впиваются в плоть, оставляя кровавые следы. Дадли дрожит, хнычет, захлёбываясь выступившими слезами, постепенно забываясь, позволяя делать с собой так много, не перечил и, похоже, наслаждался тем, что вытворяли с его несчастным телом прямо сейчас, пусть собственное поведение казалось ему ненормальным, непривычным и, самое главное, позорным. Кровь виднеется на ранах, пачкая белую изувеченную кожу, вскоре столь нежеланное, неконтролируемое возбуждение скапливается в паху, вынуждая парня закусить губу, сдерживая в горле стоны, и ужаснуться на миг с себя самого, сводя дрожащие ноги и закрывая рукой лицо. Дальше только хуже.
Чернильный Демон знает намного больше, чем может представить себе его враг, чье тело теперь поддавалась любым манипуляциям, более не слушаясь своего хозяина, идя против воли здравого рассудка и гордости.
— Знаешь, довольно симпатичная внешность для существа, созданного машиной. — Прорычал бес негромко, непроизвольно делая комплимент, озвучивая свои мысли, что мучают уже не первый день. — К тому же довольно женственная, точно ли ты мужчина?
— Не умеешь заигрывать - не заигрывай! Это просто ужасно с твоей стороны..— Блондин просто задыхался, хрипел от нахлынувших чувств и эмоций, смотря на своего победителя испуганно и завороженно, улыбаясь как-то натянуто и нервно, в то время как голос дрожал, а держать в руках себя было крайне трудно, вернее, невозможно практически, особенно когда прекрасно понимаешь, что находишься меньше чем в шаге от того, чтобы окончательно сдаться и, возможно, что даже уже проиграл.
Знакомый жуткий смех наполняет помещение: Чернильный Демон поднимает Дадли за руки, заставляя спиной прижаться к скрипучей, исписанной чернилами стене. Юноша вздрагивает, чувствуя горячий змеиный язык у себя на шее и как влажная скользкая слюна покрывает бледную кожу.
Неужели этот жестокий и безжалостный владыка хоть изредка может быть ласков? Кривясь и дрожа, как озяблый котенок, думает тот, весь извиваясь, ощущая, как острые зубы прикусывают особенно чувствительные места, не боясь причинить боль, приподнимая голову и расправляя плечи, выдавая себя с потрохами, раскрываясь и окончательно принимая поражение.
Длинные умелые пальцы вновь касаются обнаженного бедра, нарочно оставляя кровавые следы, а на лице всё та же злобная победная ухмылка. Опустив свой невидимый взор, предводитель замирает на несколько секунд, удивлённо рассматривая своего партнёра. Даже для такого величественного и, казалось бы, всё знающего и ведающего существа, цикл, как бы то ни было, преподносит множество сюрпризов... Нечто подобное он видел впервые, но тут же, преодолев некоторое смятение, только рассмеялся. — Погляжу, твой папаша действительно не определился с полом, когда создавал тебя, не правда ли?
— А ну заткнись! Не твоего ума дело...— Парень махнул было рукой, надеясь отвесить рогатому подзатыльник, но промахнулся и почувствовал себя ещё хуже: было и стыдно, и глупо, и противно одновременно. Но останавливаться было уже поздно.
— Вы только взгляните, такой нуждающийся... О, это даже забавно. — Посмеивался дьявол, довольно облизываясь, пока Дадли весь съёжился в ответ и отвернулся, не понимая, как же всё-таки докатился до такого состояния.
Истинные эмоции мучительного возбуждения под своей речью ему больше не удавалось скрыть. Губы дрожат, сердце усиливает ритм, а внутри всё сжимается и пульсирует. Шипахой громко вздыхает, запрокинув голову назад, когда его вновь разворачивают лицом к стене, когда вновь острые когти впиваются в кожу, когда темнеет в глазах и здравый рассудок медленно покидает его.
— Чтоб тебя...Я не могу так больше...
— Да? Что же случилось?
— А ты, я погляжу, не догадываешься? Сам же во всём виноват, прекрати меня мучить, в конце концов, поганый садист! Просто...Возьми меня уже....
— Ах, вот оно как? — Слышен игривый шепот улыбающегося беса. — Отлично....В таком случае, умоляй меня!
Очередной шлепок по заднице вынуждает всхлипнуть. Ноги подкосились и что бы устоять на месте, пришлось ухватиться за стену дрожащими руками. — Вот ещё, я не стану...— Помещение наполняет громкий стон, и очень скоро с предплечья спускается маленькая капелька крови. Сейчас Дадли казалось , будто бы дьявольские руки везде и всюду: на шее, на бедрах, царапают спину, оставляют синяки и глубокие раны. — Прошу...умоляю, просто перестаньте мучить. Да, да..я...нуждаюсь в тебе, пожалуйста... — Проклятье...Он течёт, как последняя сука, проклиная всё вокруг и слыша приглушённое рычание прямо над своим ухом.
Противоречия кружили голову. Кожа снова покрывается мурашками, когда в которой раз приходится ощутить прикосновения к себе. И, аккуратно повернувшись напоследок, дабы взглянуть на своего победителя ещё раз, юноша приходит в ужас, резко отворачиваясь к стене и кусая губы. Нечеловеческих размеров половой орган чернильного божества, взявшийся чёрт пойми откуда - страшное зрелище. Но думать надо было раньше... Осознание того, что произойдёт в последующие несколько секунд, уже не пугает, а вынуждает трястись и мучатся от ожидания, от предвкушения того ощущения внутри себя...Возбуждение в действительности стало просто невыносимым.
— Не вздумай сопротивляться, папенькин сынок, тебе же хуже, сам понимаешь. — Вильнул хвостом Чернильный Демон, уже не рассуждая сам с собой о том, насколько отвратителен для него этот грубиян. На этот раз никакого отвращения, только жар и все тоже волнение. Его враг выглядит таким беспомощным и слабым, таким уязвимым, весь покрытый отметинами, будто бы ему нужна постоянная защита. И, чёрт возьми, это совсем не вызывает отвращения, это заводит ещё больше. — Будь послушным мальчиком, оказаться вежливым в такой ситуации куда лучше, не сомневайся в этом.
Только Дадли открыл рот с целью хоть частично реабилитировать своё самолюбие, что и без того было втоптано в грязь, как почувствовал достаточно сильный удар. Его сильнее прижали к стене, практически не давая возможности пошевелиться, входя на всю длину резким толчком. Громкий стон безудержно вырвался из горла, а тело прогнулось в пояснице. И каждый последующий толчок, сопровождаемый характерными неприличными хлюпающими звуками, попадал в чувствительный комок внутри, от стимуляции которого перед глазами рассыпались искры и подкашивались ноги.
Будь проклято всё в округе...Это взаправду сводит с ума. Длинный дьявольский хвост медленно обвивал ногу измученного, потерявшегося в пространстве и времени, забывшего о смысле своего существования за один только миг, поднимаясь всё выше, подобно змею, впоследствии неспешно обвивая пульсирующий член.
С превеликим удовольствием наблюдал бес за реакцией своей жертвы, что так извивается в умелых руках, за тем, как, похоже, сама того не замечая, двигалась навстречу, уже не сдерживаясь, ни думая о последствиях, морали и правильности своих действий, задирая голову вверх от удовольствия, вновь вонзая острые когти, царапая нежную кожу - отказаться от меток просто невозможно. О, это желание... Неконтролируемое желание присвоить этого моряка себе, доказать всем в этой прогнившей насквозь студии, да что там в студии, во всём цикле, кому он принадлежит и к кому привязан. Его сладкие стоны, хриплые крики, неразборчивый шёпот - всё это лишь подогревало разгоревшуюся страсть. Хотелось просто разорвать и без того измученное тело на части, но что-то останавливало Чернильного Демона, не позволяло просто так воспользоваться несчастным, оказавшимися с дьявольских лапах Дадли, и это страшно раздражало, в то время как правдивые эмоции скрывала всё та же хищная улыбка.
Шипахой уже почти не помнил, что было даже несколько минут назад. Он готов был позабыть все унижения, что пришлось ему пережить, и если несколько минут назад хотелось, чтобы весь этот кошмар поскорее закончился, то теперь он желал, чтобы все это длилось как можно дольше. Не находись бы он в беспамятстве, вероятно, никогда не позволил бы себе, не простил подобных мыслей. Ещё пару толчков и он уже чувствует, как близок к разрядке, всё ещё извиваясь и сдерживаясь из последних сил, которых хватило совсем ненадолго. Глаза закатились, и по телу пробежала дрожь в тот момент, когда ему пришлось излиться с громким стоном, вцепившись когтями в стену, слышать, как от чужого звука усмехается предводитель, не заставляя долго себя ждать и кончая через несколько финальных толчков без доли стеснения. Ощущая разливающуюся внутри жидкость, юноша издает последний тихий хриплый стон, ничего не чувствуя, кроме дикой слабости, тяжело дыша и теряя сознание...
***
Дьяволу, как самому могущественному верховному в этом мире существу, собственно, было гораздо легче перевести себя в порядок. Не прошло и нескольких секунд, как по нему и не скажешь, чем он занимался совсем недавно. Всё тот же Чернильный Демон - бездушная тварь, уродливый бес, равнодушно смотрящий на обмяклое тело. Казалось бы, ему, как и всегда, плевать на дальнейшую судьбу своего "неприятеля", он без всякого стыда, всё так же злобно ухмыляясь, оставит его здесь и уйдет восвояси. Однако же в этот час дела обстояли иначе...
Рогатый осмотрелся кругом - его съедали сомнения: просто так оставить Дадли здесь, среди мрачных, холодных, кишащих неизвестно чем коридоров и уйти что-то не позволяло:
"Следовало бы в этом случае", как он рассуждал тогда,
"отыскать более спокойное, более скрытое место, где этот парень смог бы прийти в сознание и привести себя в порядок впоследствии, не опасаясь за то, что его обнаружат в таком непотребном виде." И в эту же секунду поморщившись, и нервно вильнув хвостом, предводитель одёргивал себя, путаясь в своих же мыслях - ну что за бред?
В конце то концов, с каких это только пор его волнуют чужие судьбы, чувства, эмоции, правильность собственных поступков? Всё время, всю сознательную жизнь, ровно до этих самых пор, бес не чувствовал угрызений совести, сочувствия или волнения за чью-либо шкуру, а это значит, что-то переменилось в последнее время и, похоже, как казалось ему самому, не в лучшую сторону.
Не сказать, конечно, что Чернильный Демон был слишком высокомерен или чересчур горд собой, нет, напротив, он никогда не преувеличивал свою значимость, пусть и знал,
кто в этом мире самое опасное, величественное существо, чьи способности и сила приравнивались к бесконечности и чьи действия невозможно предугадать. Да, пусть деспотичен дьявол, пусть жесток, мстителен и беспощаден, но гордыня тому не свойственна. Вместе с тем, осознавая перемены в самом себе, владыка страшно разочаровывался. Играя в ненависть, в постоянную, забавляющую его борьбу, издевательства, так раздражающие Дадли, бес совсем не заметил, как попал
в паутину глупых сентиментальных и унизительных чувств! И однако же, как бы то ни было безобразно, есть в этом что-то...Что-то незнакомое, будоражащее разум. Проклятый ненавистник вдруг становится объектом обожания, и это очень плохо, с другой стороны, ведь противоречит всей его дьявольской натуре.
Почти не контролируя своих действий, демон с несвойственной ему аккуратностью и бережливостью приподнял изнуренного, лишенного сознания врага, пристально рассматривая очертания его лица - всё же он слаб. Что ни говори, далеко не так силен, каким планировал своё творение Уилсон. В конечном итоге, лишь ради потехи приходилось испытывать того на прочность всё это время, заранее предвидя исход, и Шипахой в этом никак не виновен. Не виновен в том, что создатель взвалил на него непосильную ношу, гоняясь за властью, вожделея от одной только мысли о победе над тем, кто властвует здесь, возможно, целую вечность. Именно поэтому чёрт ни разу не корил моряка за его дерзость, слегка надменный нрав, постоянное стремление к победе. С самого начала было очевидно - он всего лишь хотел чтобы отец даже после своей гибели был горд за своё дитя.
Зато теперь бедолага окончательно собьется с толку. Трудно ему будет осознать своё поражение, а уж принять как данное всё то, что произошло сейчас, и вовсе станет невозможным. Оскорблён, страшно обижен на весь свет, он проникнет, завянет, как цветок без воды и света, постепенно сведёт себя с ума, пока его будет грызть совесть и на вряд ли кто его вразумит. Владыка почувствовал себя паршиво, как-то уныло и тоскливо, пусть и отвергал свои истинные чувства снова. Не хотел он думать о будущем, о настоящем или прошлом, вообще ни о чём, будь что будет, и на то никак не повлияешь. Чернильный Демон, уходит прочь, забирая с собой тело поверженного моряка, к несчастью для самого же юноши, всё ещё живого. Он найдёт более уютное и относительно спокойное место, где оставит измученного, обессиленного, многострадального Дадли и это будет самое последнее и, вероятно, лучшее, что он мог бы сделать в этой ситуации.
***
Он - глаза этих прогнивших стен студии, поникших деревьев за её пределами. Он - тень самого Чернильного Демона, неразрывно связанная со своим хозяином. Он слишком много знает об окружающих, слышит голоса в своей голове и умеет слушать, что говорят ему чернила. Он больше не боится
их, а может быть, никогда не боялся, ведь он одно целое с ними, он един со всей студией, со всем циклом. Он - тощий отшельник, мало что помнящий из своей прошлой жизни.
Его худые и длинные пальцы медленно передвигаются по клавишам большого и чёрного инструмента, сдвинутого в полумрак, его длинные грязные волосы, сплошь покрытые чернилами, скрыли его обезображенное лицо, и он с головой исчезает в этом красочном и спокойном мире звуков, доступным не каждому. Сочетания нескольких клавиш, различных нот, одна мелодия с различной силой и высотой. Музыка - одна из немногих вещей, что осталась в том человеке с былых времен. Чернильный Демон заполнил его целиком, сделал бесконечным, забрал его в этот цикл в этот бесконечный ад, ставший домом и пророк его боготворит. Он отдал ему свои душу и сердце, всего себя - навсегда и другого выбора тогда не было.
Композитор слишком много потерял в своё время, но в отличие от всех остальных, знал, что так и должно быть. Принял это, не испугался. Поэтому возможно
это место принадлежит ему, поэтому в этой части всегда тише, кажется теплее и будто бы безопаснее, чем где-либо ещё. Ибо здешний покой строго охраняется, придерживаясь строгих правил, ведь он важен не только его хранителю. Сюда, где не столь холодный пол, не столь грязные и прогнившие стены, где не так страшно, как во всём цикле, приходят и будут приходить, пока не перемрут все до единого, измученные, испуганные, ищущие хоть какое-то успокоение, хоть немного сохранившие рассудок. Эта часть студии - дом для тех, кто остаётся верным. И Сэмми, безусловно, родитель для каждого из них. Строгий, но справедливый.
Цикл огромен, вечен, ему нет края и конца. Он смотрит на своих обитателей своими пустыми глазами, он заключает в свою смертельные объятия всякого, кто сбился в то время с пути, и ныне он никого не отпустит. Это дом и это тюрьма, что, впрочем, здесь одно и тоже. Меж ними стёрта грань, и Самуэль понимает это, как никто другой, позволив циклу проникнуть в свою душу, стать единым целым с ним. Пророк бредёт по студии, касаясь тощей рукой холодной стены, покидая уютный и тихий уголок, что подвластен ему, но лишь на некоторое время, оставляя вскоре позади и саму студию. Когда эти узкие, вечно сменяющие друг-друга коридоры, огромные комнаты, залы, балконы, да что там комнаты и залы, целые этажи начинают надоедать, они давят на человека, и если вовремя не найти выход - тебя сожрут. Здания не любят, когда внутри остаются слишком долго.
Сэмми слышит шепот... Улицы здесь всегда тихие, ни малейшего шума, лишь изредка каркнет где-то чёрный ворон или пробежит худая, голодная и грязная кошка. Сэмми чувствует, как шепот становится громче... Они говорят, что рядом враг и нужно быть начеку. Сэмми слышит шум ветра - они замолчали. Мужчина затаился, стоя за углом, видя, как к стволу старого дерева прижался уже знакомый ему юноша, закрывший голову руками, почти свернувшийся в клубок. Изнуренный, потерявшийся в своих мыслях и противоречиях, Шипахой ещё не до конца пришел в сознание, а уже измучил самого себя до полусмерти. Музыкант смело подходит ближе к существу, что намного его сильнее.
— Ты пахнешь слабостью...Поверь, это чувствуют все...— Слышен тихий, слегка хрипловатый голос провидца, вынуждающий моряка поднять голову и осмотреться.
— Ах, это ты? — Шипит тот, отодвигаясь прочь. — Порхал бы ты отсюда, пока я тебя в клочья не разорвал, дьявольский лакей!
— О...Если бы мне угрожала опасность, я б не стоял сейчас рядом с тобой. — Маэстро был слишком спокоен даже в такой, казалось бы, напряжённой ситуации. (
А бывал он, как известно, только в двух состояниях: либо зол, как собака, либо хладнокровен, как змея, и равнодушен ко всему. Лишь иногда его замечали в безумии или лихорадке.) — К тому же...Меня не пугает смерть. — Самуэль осторожно, но совсем без боязни присаживается рядом с хмурым и обиженным на весь свет юношей, глядя на него своими пустыми глазницами сквозь драную маску. Композитор на этот раз и понятия не имел, что произошло. Мог предполагать только, что Дадли вновь сцепился со своим врагом в погоне за победой и гордостью покойного создателя, выживший притом каким-то чудом. А Шипахой, в свою очередь, молчит, не рассказывает истинной причины такого испуга и стыда во взгляде. И движет им не уязвлённая гордость и страх позора, а опасения за судьбу практически незнакомого ему собеседника, а ещё, как бы то ни было странно, за Чернильного Демона, что может лишиться доверия своего слуги, если ненароком наговорить лишнего.
— Ну и чего тебе от меня нужно? Хочешь приобщить меня к своей религии? Сразу тебе говорю - не выйдет, даже не пытайся!
— Если бы хотел, можешь в том не сомневаться, уже давно приобщил бы.— Как-то сухо и безразлично отвечал мужчина. Конечно же, он не собрался пользоваться беспомощностью моряка, откровенно говоря, даже не видел в нём врага, не стремился одержать над ним победу или переманить на свою сторону, хотя, известное дело, если б правда хотел - долго бы не церемонился. Сэмми, надо сказать, действительно был умелым охотником, в зависимости от приоритетности цели, тут и не поспорить. Но побеждал он в частности совсем не за счёт грубой силы. Пророк очень ловок, умён, хитёр и скрытен, к тому же знал множество уловок, как никто другой умел заставить своего противника, пусть даже в тысячу раз сильней, почувствовать себя проигравшим, более слабым, вынудить сдаться без боя.
— Тогда я тебя не понимаю...—
Послышался, к удивлению, разочарованный голос. Он вновь опустил голову вниз, как будто в чем-то был виноват. — Да и знаешь, не похоже даже, что ты пришел поиздеваться надо мной...
— Причина твоих терзаний мне известна, только вот нытьём и постоянным самоистязанием ты себе никак не поможешь.
— Да? И что ж ты мне предлагаешь? — Обиженно фыркает Дадли, скрестив на груди руки и как-то неуверенно, даже боязливо, поглядывая на музыканта.
— Тише, не торопись...Сначала ответь сам себе на один вопрос. — Мужчина делает паузу, будто бы задумавшись на секунду, голос его становится тише. — Уверен ли ты в том, что выбрал верный путь?
— Какой глупый вопрос! — Вскрикнул Шипахой, нахмурившись — Конечно уверен! Моя судьба была предрешена с самого начала, к твоему сведению! Я должен был уничтожить Чернильного Демона, должен был занять его место, я вынужден был...мой отец... Ай, заткнись! Нет у меня другого выбора.
— А если я скажу тебе, что выбор у тебя был всегда? — Самуэль наклонил голову в бок и подсел ближе. — Подумай, к тому ли ты стремишься,
тебе ли это нужно?
Дадли хотел было возразить, но задумался, смущённо отведя в сторону взгляд. — Странные у тебя вопросы, нарочно ведь вводишь меня в заблуждение...
— Разве? — Поднявшись на ноги и обойдя кругом своего собеседника, Сэмми оказался впоследствии прямо перед его носом, ныне смотря сверху вниз. Как и полагалось, пророк оставался невозмутим, и голос его звучал так ласково и так спокойно, будто бы он разговаривал с пятилетним. — Ты сам себя запутал, и знаешь почему? — Не дожидаясь ответа, он совсем осторожно, точно заботливый наставник, ткнул пальцем в лоб юноше. — Оттого, что ты слеп, как котенок. Спроси же самого себя, уверен ли ты в том, что твой создатель, желал для тебя лучшего будущего?
Дадли молчал. С одной стороны, хотелось возразить, поругаться, с другой - оставаться смиренным. Он ощутил себя маленьким ребенком, которого только что отчитала мать. Почти все вокруг чувствовали себя именно так в разговоре с композитором, похоже, что-то в нём было такое, что превращало порой ворчливого музыканта в пусть и сурового, но заботливого и разумного воспитателя.
— Ты должен был стать оружием, ключём к его власти, бойцовской собакой на цепи. И это не помогло бы одержать победу. Подумай над тем хорошенько. — Провидец медленно отдаляется, уходя прочь. — Я хочу, чтобы ты мыслил дальше, чем твой отец, Дадли...— Оборачивается он напоследок и исчезает из виду, почти так же неожиданно как и появился, оставляя моряка одного. И только спустя несколько минут, неожиданно для себя юноша осознает, что даже не называл своего имени...
