Vivicendium

Дом № 12 на площади Гриммо точно такой, каким он его помнит: темный и унылый. В детстве Сириус ненавидел это место. Строгие предрассудки его родителей были не чем иным, как удушьем, когда атмосфера этого некогда великого дома была в зените. Эти аспекты нисколько не изменились. Годы злоупотреблений и изоляции сделали это место еще более мрачным. Пылевые слои на каждой поверхности, такие толстые и застойные, что сам воздух тяжело пахнет запустением. Его родители тоже оставили свой след. Возможно, они не имеют физического присутствия здесь, в этих мрачных стенах, но каждая комната полна воспоминаний, которые лучше оставить в стороне. Если этого недостаточно, то визжащий голос его матери совсем не изменился; он просто был передан новому средству, которое все еще так громко и так мучительно, как он помнит. Короче говоря, как человек, Сириус все еще ненавидит это место. По крайней мере, это лучше, чем его квадратная камера 8 на 8 футов. Лучше, чем твердый, холодный каменный пол, который служил и кроватью и стулом. Лучше, чем мучительное чувство, когда из него высасывают последние крупицы счастья, оставляя ничего более, чем лишь оболочку прежнего себя. Лучше, чем безнадежно долгие ночи с одними крысами в компании, смирившись с тем, что он расплачивается за чужое преступление, что его имя и его репутация запятнаны, и что каждый человек, которого он любил в своей прежней жизни, думает, что он самый жестокий, печальный предатель, который когда-либо ходил по земле. Это лучше, особенно сейчас. «Я надеюсь, что Гарри займет эту комнату», — говорит он, бросая на Римуса взгляд, — они останавливаются перед пустой спальней на третьем этаже. Она, конечно, требует больших изменений. В этом нуждается весь дом. Ремонт необходим, но ничего такого, что не может исправить щепотка магии. Сириус пожимает плечами и, поворачиваясь в сторону соседней спальни в конце коридора, добавляет: «Если он хочет остаться со мной, как только мое имя будет очищено, конечно. Я упомянул об этом, но у нас не было возможности поговорить об этом.» Нет, потому что время вышло, и ему пришлось бежать с Клювокрылом до того, как сработала сигнализация, и за ним послали дементоров. Гарри и его друзья должны были вернуться в школу, а Сириус должен был идти своим путем. Почти два года в бегах сделали с ним многое, но он не может жаловаться. Жить в пустыне, где только свежий воздух и Клювокрыл в компании было нелегко, но это было лучше, чем в его Азкабанской камере. Это было лучше, чем это, если честно. Переезд на площадь Гриммо был идеей Дамблдора. Это единственное убежище, что он мог придумать, которое успешно удержало бы полчища мракоборцев Министерства. Дамблдор был очень полезен, позаботившись о том, чтобы на него были наложены дополнительные обереги, В любом случае, это все будет немного более привлекательным, особенно если Гарри примет его предложение. Даже если он этого не сделает, по крайней мере, он не будет совсем один. Римус усмехается и следует за Сириусом по коридору к двери, которую он распахнул. «Я уверен, что ему бы это понравилось», — говорит Римус своему давно потерянному другу и заглядывает в комнату. Его брови скептически поднимаются при виде увиденного. Опаленные обои, несколько дюймов пыли, заплесневелые простыни и шторы, которые, скорее всего, когда-то были белыми, но теперь стали подозрительно кофейного цвета. В каждом углу паутина, и из-за подозрительных занавесок доносится едва уловимая болтовня многих Докси, их выпученные черные глаза смотрят на них из-под складок ткани. Слегка сморщив лицо, Римус нерешительно спросил: «Значит, это моя комната?», и рискнул взглянуть на Сириуса, который выглядел таким же нерешительным. — …Э-э, — уклоняется он и бесцеремонно пожимает плечами. «Ну, да, я думаю. Тебе придется, знаешь… немного прибраться здесь». Он бросает испуганный взгляд на шторы, но больше не обращает на них внимания. Затем, повернувшись к Римусу, невинно пожимает плечами. Они долго смотрят друг на друга, балансируя между сомнением и апатией, а затем рот Сириуса дергается. Тишина длится всего несколько секунд, прежде чем они оба разражаются смехом, настолько сильным, что им приходится цепляться за порог двери, чтобы не упасть. — О, Мерлин, — стонет Римус, откидывая голову назад, словно в молитве. «Я думаю, что было бы лучше просто поджечь все это и начать сначала». Сириус совершенно не обижается на это (он действительно ненавидит этот дом) и фыркает: «Моя дорогая старая мамочка могла бы кое-что сказать по этому поводу. Римус тут же вздрагивает от этого напоминания. Он уже был свидетелем этого несколько раз больше, чем хочет признать. Разгневанное бормотание предвзятой мертвой женщины — не самый приятный звук, тем более что он попадает в одну из категорий, которые она ненавидит больше всего. Полукровка. В последнее время Министерство еще больше усложняет жизнь таким людям, как он, и это одна из причин, по которой он спросил, не согласится ли Сириус приютить его на какое-то время. Ему всегда было трудно выживать в волшебном мире. Когда-то получение нормальной, респектабельной работы было проклятием его существования, и даже в наши дни он едва ли может найти подходящее жилье, если домовладелец со страхом не вышвырнет его, как только он поймет, кто такой Римус. Однако он признает, что это не единственная причина, по которой он попросился сюда. В конце концов, Сириус не единственный, кто находит дом № 12 на площади Гриммо неудовлетворительным. Один из его лучших друзей, принявший его без промедления, ставший нелегальным анимагом только для того, чтобы составить ему компанию во время его превращений, — его старый друг, проведший двенадцать долгих лет в камере Азкабана за преступление, которого он даже не совершал. Как он мог не захотеть поддержать его, если Сириус поступил бы также, и сделал бы это в мгновение ока? — Может быть, я посплю сегодня на диване, — бормочет Римус, настороженно поглядывая на заплесневелую кровать. По крайней мере, кушетка внизу уже почищена (вроде как) и станет немного лучшей альтернативой, пока здесь не проделают кое-какую работу. Сириус съеживается, соглашаясь, и говорит: «Наверное, хорошая идея. Уборка, знаете ли, не моя сильная сторона». Рот Римуса при этом немного приподнимается. Он хихикает: «Ни то, ни другое не готовит, поэтому я очень сомневаюсь, стоит ли быть соседом по дому». Похоже, Сириуса это тоже не оскорбляет. Он лишь согласно пожимает плечами и отвечает: «Ну, Кикимер не звездный повар, но он еще не отравил меня». Затем, себе под нос, он бормочет: «Бьюсь об заклад, он мечтает об этом». Сварливый домовой эльф часто сбегает, когда рядом находится Сириус, ненавидя компанию «кровавого сына-предателя крови», который так основательно пошатнул репутацию семьи. Сириус так же счастлив из-за этого. Он не может находиться в присутствии Кикимера дольше нескольких минут, прежде чем грязное бормотание эльфа приведет его в столь же скверное настроение. По правде говоря, Сириусу никогда раньше не приходилось готовить самому. В Хогвартсе еду готовили сотни домашних эльфов. Он явно не готовил в Азкабане. Что касается времени между его школьными днями и годами, проведенными за решеткой, ну… он знает кое-что на кухне, по крайней мере, но только потому, что она была такой ужасной кухаркой. О, он съел свою изрядную долю сомнительных блюд с ней рядом. Переваренные овощи, подгоревшие обеды… он не знал, что яичницу-болтунью можно испортить, пока однажды утром она каким-то образом не умудрилась это сделать. Однажды она даже подожгла кухонные полотенца, даже не подойдя к плите. Конечно же, она тут же обвинила в этом его, бросив на него прищуренный взгляд, который, без сомнения, был вызван тем, что его первой реакцией было разразиться смехом. Когда он закрывает глаза, он все также может с абсолютной ясностью вспомнить, насколько впечатляющим был ее взгляд. У нее всегда был замечательный дар превращать свои острые карие глаза в адское пламя, без сомнения, побочный продукт ее особого воспитания. Он рассеянно посмеивается при этой мысли, и Римус приподнимает бровь, чтобы спросить: — Что смешного? Вопрос тут же заставляет Сириуса задуматься. Прошлое и настоящее сталкиваются, вращаясь вместе с таким головокружением, что он вынужден крепко сжимать темные панели на пороге. В тот же миг воспоминание о ней вылетает из его мысленного взора, развеваясь по ветру судьбы. Ее нет в этом доме. Ее нигде нет, и тем не менее — везде, всегда. — А… ничего, — бормочет Сириус и прочищает горло, отталкиваясь от стены. Его настроение, которое несколько мгновений назад было на удивление веселым, теперь впадает в такое грозное уныние, что Римус чувствует, будто оно принимает физическую форму — дождевое облако, которое гремит громом. У Римуса также есть ощущение, что он знает причину этого, но предпочитает хранить молчание. По его опыту, любой теме, которая вращается вокруг нее, суждено быть язвительной в каком-то аспекте. У нее всегда была поразительная способность сводить Сириуса с ума разными способами, разжигая в нем огонь и гнев, безумие и радость. — Давай посмотрим, что в шкафах, — говорит Сириус, направляясь к лестнице. Честно говоря, он не уверен, почему Римус хотел жить здесь. Он тоже не уверен, зачем Гарри это нужно. Это место — адская дыра, в которой мало утешающих качеств. Там темно, уныло и грязно, и Сириус ненавидит это все, чем бы оно не являлось. Ну, по крайней мере, у него есть один искупительный аспект. Это идеальная штаб-квартира для Ордена Феникса, хотя она еще не превращена в место сбора. Дамблдор все еще выслеживает других членов Ордена и сообщает им о новом местоположении. Как Хранителю Тайны, эта работа принадлежит только ему, и, поскольку нынешние члены Ордена разбросаны по всему волшебному миру в различных организациях и на разных должностях, он должен быть осторожным в своих отношениях с ними, чтобы это не привлекло нежелательного внимания. Пара молча спускается вниз на кухню, которая такая же грязная и унылая, как и остальная часть дома. Пока Римус нагревает чайник для чашки чая, он начинает рассказывать Сириусу о недавних событиях в его жизни. А именно некая Нимфадора Тонкс, троюродная сестра Сириуса или что-то в этом роде. В последний раз, когда он видел ее, она была всего лишь девочкой, но, по-видимому, за двенадцать лет она превратилась в прекрасную девушку. Впрочем, он не слишком задерживается на этой мысли. Это не только заставляет его чувствовать себя старым, но и гораздо более отчужденным, что он хотел бы признать. «Я познакомился с ней, когда она присоединилась к Ордену», — говорит Римус, когда они вместе сидят за длинным столом на кухне. Он грустно улыбается и бормочет: «Она так убеждена, что любит меня, хотя я пытался отговорить ее от этой мысли… она могла бы добиться большего». Сириус поднимает бровь, глядя на своего старого друга — единственного, кто у него остался, — и говорит: «Ах. Я уже слышал эти слова раньше». Римус бросает на него косой взгляд и вздыхает: — Мы больше не подростки, Сириус. Нимфадора молода и прекрасна. Он качает головой. «Она пожалеет, что связала себя со мной. Я слишком стар для нее. Слишком опасен». Наклонившись вперед в кресле, Сириус обхватывает руками кружку с чаем, которую Римус заварил несколько минут назад, и отвечает: «Мы не такие уж старые, Лунатик. Ради Мерлина, нам всего тридцать пять. Случались и более безумные вещи». .» Странно думать о его возрасте. Иногда ему снова кажется, что ему двадцать один год, он на вершине мира и живет на самом краю жизни. Другим он чувствует себя стариком, как будто двенадцать лет равняются пятидесяти. Тепло его чая проникает сквозь керамическую кружку. Это роскошь, к которой Сириус до сих пор не привык, хотя он уже давно вышел из Азкабана. Он быстро решил, что это простые вещи в жизни, по которым он скучал больше всего. Теплая ванна, домашняя еда, смех и компания; маленькие привилегии, которых у него не было долгих двенадцать лет. И Римус. Друг. Человек, который знал его в прежние времена. До того, как его имя было запятнано грязью; до того, как его обвинили в убийстве своих лучших друзей; прежде чем каждый план, который он когда-либо составлял, исчез между его пальцами в течении одной ночи. С тех пор и до наших дней прошла целая эпоха, и все же он обнаружил, что некоторые вещи все же пережили испытание временем. Дружба Римуса, например. — Смотри, — говорит Сириус, внимательно глядя на друга. «Твое… состояние никогда не имело значения. Если есть кто-то, кто любит тебя, ты не должен сидеть здесь с таким конченым холостяком, как я. Ты должен быть там, жить». Это загадка, превратившаяся в грозу, эти слова, потому что, если бы он мог, он тоже был бы там. Дамблдор оказал ему большую поддержку, держа его в тени и вне поля зрения общественности. Даже если ему придется жить в этих темных стенах в обозримом будущем, по крайней мере, это улучшение по сравнению с камерой, в которой он все еще иногда думает, что он находится, поздно ночью, когда его кошмары не дают ему уснуть, и вся неустойчивая надежда, которую он взращивал с поры побега смывается. Тем не менее, он солгал бы, если бы сказал, что доволен своими нынешними условиями жизни. Иногда кажется, что он не более чем призрак, оставленный бродить по коридорам его юности, а воспоминания о его подростковом «я» создают горький фон, от которого он не может освободиться. Римус снова вздыхает. Это тяжелый звук. — Ты же знаешь, что это не так просто, — бормочет он, поднимая глаза, чтобы изучить своего давно потерянного друга. Тихо он думает, что Сириус ошибается. Не только о преследовании Нимфадоры, но и в других аспектах его слов. Сириус никогда не был конченым холостяком. Эта личность, за которой он прячется, всего лишь наваждение. Это страховочная сетка и не более того. Кроме того, даже после двенадцати лет, проведенных в худшем месте на земле, Сириус Блэк не утратил своей замечательной внешности. Возраст, конечно, закрался в его лицо. Вокруг его глаз появились морщинки, которых раньше не было, а бледность кожи стала более пепельной. Его волосы тусклее, а глаза темнее. Его лицо окутано аурой призрака, очевидной для любого, кто взглянет на него, но, несмотря на то, что это сильно отличается от мальчишеского счастья его юности, Сириус остается таким же, как и всегда. Возраст, возможно, изменил его, и его опыт, возможно, изменил его, но он не является чем-то вымытым. — Твоя склонность все переосмысливать совсем не изменилась, — бормочет Сириус, но его голос звучит легко, и слова явно не предназначены для оскорбления. Римус немного посмеивается. Личность Сириуса тоже не сильно отличается, если уж на то пошло. Они замолкают. Скрипящие звуки дома вторгаются в их маленькую полоску покоя. Вечер ветреный, и даже сейчас оконные стекла дребезжат, и на них наваливается жуткая атмосфера. Тонко сконструировано очень многое, эта жуткость, хотя не все в ней плохо. Мрак, чтобы вернуться в это место, которое было воплощением его юности; удивление, сидеть за этим столом с Римусом из всех людей, как будто ничего не изменилось; слабая надежда, что ход его жизни может измениться и что его имя будет очищено; и многое другое, слишком много вещей, которые наполняют тишину, как тяжелые грузы, падающие один за другим в бескрайнее море. — В конце недели будет собрание, — через несколько минут сообщает ему Римус. — Дамблдор будет присутствовать. Порядок — это тоже изменилось. В ряды влились новые лица. Раньше Сириус знал каждого вовлеченного в это дело человека, но в наши дни он узнает лишь несколько имен. Сириус долго смотрит в свой чай, думая об Ордене, как о прошлом, так и о настоящем, а затем медленно говорит: — Будет хорошо, поживем немного в этой адской дыре. Римус делает паузу, но в конце концов соглашается. Это немного адская дыра, во многих смыслах. Он только что прибыл в тот день, и хотя он слышал много историй о величии этого места еще во времена их учебы в Хогвартсе, трудно представить, каким оно было до того, как оно пришло в такое запущенное состояние. Что же касается самого Сириуса, то с момента его прибытия прошло несколько недель, и любое облегчение, которое он испытал, вновь войдя в дом своей юности, с тех пор полностью рассеялось. Одно дело быть благодарным за то, что у него есть безопасное место, где можно спрятаться, пока его имя не будет очищено; другой был вынужден жить в том самом поместье, которое было проклятием его существования, когда он был подростком. Сириус жаждет, чтобы что-то случилось. Он никогда не был самым терпеливым человеком, но сидеть без дела в любое время дня было настоящим испытанием для его духа. К этому времени он уже должен был привыкнуть сидеть без дела и ничего не делать вот как он провел последние двенадцать лет, в конце концов, но сейчас чувства совсем другие. Теперь он может быть полезен. Теперь он может максимально использовать удачу, которая, наконец, пришла к нему. — Грюм все еще в Ордене, я так понимаю? — спрашивает Сириус намеренно легким голосом. Ему на самом деле наплевать на ответ, если он честен. Грюм был и остается великим аврором, который когда-то взял Сириуса под свое крыло, прежде чем судьба нанесла ему более жесткий удар, но истинная природа его расследования на самом деле имеет мало общего с самим Аластором Грюмом. Прежде чем Римус успевает ответить, он наклоняется вперед, роется в кармане и достает фотографию, которую нашел в своей старой спальне. Он сложен пополам и помят. Он расправляет его на поверхности стола и передает Римусу. С возрастом краска поблекла и приобрела тусклый оттенок сепии, но это ничего не портит от изображения. Римус явно рад этому. — Где ты это нашел? — спрашивает он и усмехается. — Мы все были так молоды… а, а еще Джеймс и Лили… друзья. Сириус тоже наклоняется, чтобы посмотреть на фотографию, и говорит: «Нашел ее, когда убирался в своей комнате, пытаясь снять заклинание с плакатов с девушками на мотоциклах». Он делает паузу, чтобы отправить Римусу ухмыляющееся пожимание плечами, несомненно, нерешительная попытка признать, что он, возможно, был слишком упрямым в некоторые моменты своей жизни (некоторые, заметьте). Затем он продолжает: «Он был спрятан за одним из них. Я понятия не имею, как он туда попал». Эта тайна заставляет Римуса приподнять брови. «Странно», — отвечает он, проводя пальцем по краю картинки. Если он честен, то может подумать об одном человеке, который мог оставить его там. Один человек, который провел некоторое время в этом доме после того, как Сириуса отправили в Азкабан. Однако он решает ничего не говорить об этом. У Сириуса, конечно, будут вопросы, и Римус не уверен, что он тот человек, который может дать ответы, которые он, вероятно, потребует. К счастью, Сириус, похоже, не слышит странного тона голоса своего друга. Он слишком занят, глядя на фотографию. Ностальгическое выражение едва заметно озаряет его лицо, и уголок рта приподнимается ровно настолько, чтобы он вглядывался в знакомые лица, которые знал раньше. Удручает мысль, что больше половины людей на этой фотографии уже мертвы, включая его лучшего друга, поэтому он пытается отогнать эту мысль. «Муди все еще в Ордене», — отвечает Римус на его предыдущий вопрос. Он толкает фотографию обратно к Сириусу. «Он на пенсии, но его опыт, несомненно, будет полезен». Сириус мычит, звуча немного незаинтересованно. Римусу не требуется много времени, чтобы понять, что на самом деле он хочет знать только об одном человеке. Если его апатичной реакции недостаточно, его взгляд направлен почти исключительно на одного человека на фотографии. Кажется, он даже не осознает, что ведет себя так очевидно, но, опять же, Римуса это тоже не удивляет. Он всегда мог видеть Сириуса насквозь, когда дело касалось ее, даже в школьные годы, когда Сириус утверждал, что ненавидит саму землю, по которой она ступала. Честно говоря, Римус ждал, что он спросит о ней целую вечность, с момента их первого воссоединения в Хогвартсе. Тогда у них было мало времени, а сейчас его предостаточно. Тем не менее, Сириус странно молчит на вопросы, которые явно крутятся в его голове. Возможно, он боится спросить. В конце концов, он уже получил далеко не звездное представление о том, как много всего изменилось с тех пор, как он был заперт. Двенадцать лет — это долгий срок, и эта конкретная тема еще более едкая, чем большинство других. Что делать человеку, когда он снова появляется в мире после долгих лет изоляции от него только для того, чтобы обнаружить, что все, что когда-то было знакомо, давно исчезло? Мир изменился без него. Сириус Блэк остался позади, а все его друзья и близкие ушли вперед. Как он может сказать ему, что женщина, которую он когда-то любил — любит до сих пор, судя по его страстно ностальгическим глазам, — тоже изменилась? Конечно, на каком-то уровне Сириус уже должен это знать, но услышать это вслух — совсем другое дело. Римус внимательно смотрит на него и очень медленно говорит: — …Знаешь, ты можешь спросить. Слова заставили Сириуса немедленно напрячься. Когда он поднимает взгляд, чтобы встретиться с ним, становится до боли очевидно, что он немного смущен тем, что его так раскусили. Откашлявшись, Сириус отталкивает фотографию и бормочет: — Я… не уверен, что хочу. Иногда легче не знать. Иногда меньше болит. Римус смотрит на фотографию, где к Сириусу прислонена симпатичная молодая женщина. Она улыбается одной из своих редких улыбок — неожиданных, потому что делает все ее лицо таким живым и манящим. Она выглядит совершенно счастливой быть там, где она есть, если не немного аскетична. Она чувствовала, что никогда полностью не вписывалась в их группу, независимо от того, сколько раз Сириус говорил ей об обратном. Младшая версия Сириуса, который стоит рядом с ней, обняв ее за талию, смотрит на нее сверху вниз, как будто считает ее самым невероятным существом в мире. Это выражение похоже на то, которое у старой версии Сириуса сейчас, когда он заглядывает в окно своего прошлого. Римус смотрит в сторону. Почему-то кажется, что он посягает на интимный момент. Странно так думать, и все же… — Она будет на собрании, — тихо сообщает ему Римус и видит, как Сириус немного съёживается. Нахмурившись, он задается вопросом: «…Это плохо?» Сириус Блэк не очень любит говорить о своих чувствах, но Римус всегда был тихим, стойким другом, и Сириусу не так уж трудно говорить то, что он говорит дальше. «Это не плохо. Просто… я уверен, что она все так же великолепна, как и прежде». «Так?» «Значит, мысль о том, чтобы оказаться с ней в одной комнате после стольких лет…» Римус знает, что в этом разговоре следует вести себя деликатно, но не может не приподнять бровь и не спросить: — Ты боишься? Сириус Блэк боится девушки? Невозможно. Сириусу не очень понравился вопрос друга. Он прищуривается и бормочет: «Посмотри на меня, Римус. Я конченый старик, который провел половину своей жизни в самой печально известной тюрьме на земле. Весь волшебный мир думает, что я убил своего лучшего друга, и … — он замолкает, бормоча последнюю фразу себе под нос. Римус наклоняется вперед в надежде поймать его, но бормотание Сириуса слишком тихо, чтобы он мог его услышать. «…И?» он спрашивает. Сириус разочарованно вздыхает и огрызается: «Я уже не тот человек, которым был раньше. Я не красив, невинен и не молод. Готов поспорить, что она продолжила жить давным-давно, но я — нет.» Большая часть Римуса хочет указать, что Сириус Блэк никогда не был «невиновен», но он сдерживает этот саркастический комментарий. Это не то, что нужно говорить в данный момент времени. Не тогда, когда его обычно закрытый друг на самом деле признает, что не считает себя наполовину богом. Сам по себе Сириус никогда не был слишком высокомерным, но его самоуверенность всегда была подобна магнитному полю, притягивающему каждую часть его тела. Римус проводит рукой по волосам и поворачивается, чтобы изучить своего друга. Конечно, у Сириуса может не быть того юношеского сияния, которым он когда-то обладал. Его лицо несколько постарело, как с годами, так и с трудностями, через которые он прошел. Но до сих пор… — Как ты и сказал, нам всего тридцать пять, Бродяга, — говорит он, намеренно используя свое старое прозвище в надежде, что оно вызовет у него улыбку. К счастью, это так. Сириус бросает на него взгляд краем глаза, его губы дергаются, и Римус усмехается. Но затем, более торжественным тоном, Римус говорит ему: «Я не знаю, что у нее на сердце. Как ты знаешь, ее всегда было трудно читать». Сириус сухо мычит, соглашаясь, и открывает рот, чтобы ответить, но прежде чем он успевает ответить, Римус быстро добавляет: — Она скучала по тебе. Я знаю это. Снова замолчав, Сириус осторожно смотрит на него, как будто думает, что Римус лжет, но его друг лишь бормочет: «Ее не так уж трудно читать, когда все сводится к этому». Действительно, она всегда была загадкой; ураган пронесся к морю, взбудоражив небо и океаны с невиданной яростью. Мягкий, но твердый; упрямый, но податливый. Прошло пятнадцать лет с того рокового дня ареста Сириуса. С тех пор, как его имя было втоптано в грязь. Поскольку все были убеждены, что Сириус Блэк — убийца-предатель-ублюдок. Пятнадцать лет с тех пор, как она потеряла его, плакала по нему и скучала по нему. Неважно, что она делала это сама, вдали от глаз окружающих. Римус это заметил. — Мерлин, я тоже по ней скучал, — шепчет Сириус, опуская голову на руку и возвращая взгляд на фотографию. Вид ее улыбки заставляет его сердце трепетать даже сейчас. Головоломка, да, это хорошее слово, чтобы описать ее. Она представляет собой смесь полярных противоположностей. Тайна, тщательно спрятанная с глаз долой. Торнадо добра и зла и всех оттенков между ними. Иногда его поражает, когда он думает о том, как сильно они ненавидели друг друга в Хогвартсе. Его до сих пор удивляет, что ледяная слизернка влюбилась в отвергнутого наследника благородного чистокровного наследия. Предатель крови, так она называла его много раз. Он ненавидел ее за это, а она, в свою очередь, ненавидела его. Судьба странная. Иногда её течение неощутимо, и все же в конце дня части разбитой картины совмещаются с такой поразительной точностью. Осколки, которые не должны были совпасть, внезапно совпали с такой точностью, что вы с трудом можете поверить в то время в своей жизни, когда они не совпадали. И катализатор, который свел их вместе? Обломок, изменивший ход судьбы? Что ж, это история, которая действительно начинается в начале седьмого курса, когда Вивиан Блэр задержала его еще до того, как поезд отошел от станции Кингс-Кросс. Как и многое в жизни Сириуса Блэка, эта история начинается с шалости.