Of memories so sweet yet painful

— Надеюсь, ты не против риса на завтрак, — с некоторой неуверенностью сказал Деку через плечо, стоя около плиты; Роди, почти насильно усаженный за стол, не нашёл ничего вразумительнее согласного мычания в ответ. У него чесались руки от нажитой за годы привычки — хотелось встать и приняться за готовку самостоятельно; но, как оказалось, Роро с Лалой уже давно позавтракали, а Деку не дал ему и пальцем пошевелить. Сказать, что он чувствовал себя не в своей тарелке, означало не сказать ничего. Сидеть без дела для Роди было дикостью — никак не получалось смириться с мыслью, что за ситуацию отвечает не он. Он ощущал насущную потребность встать, помочь, проконтролировать — ему пришлось научить брата с сестрой минимальному набору навыков на кухне, но все они не требовали чего-то излишне травмоопасного, а ещё на холодильнике висели инструкции, написанные крупными печатными буквами. Роди не смог вспомнить, когда ему в последний раз кто-то что-то готовил. Именно поэтому он с минуту молча глядел на поставленную перед ним тарелку — это было нечто, похожее на омлет, выложенный на рис и политый соусом. — Тебе не нравится? — услышал он озабоченное бормотание и наконец-то вынырнул из своего пузыря; взялся за вилку и, не позволив себе больше лишних раздумий, сделал первый укус. Это было простое, тёплое блюдо — вкусное не столько само по себе, сколько тем, что его приготовили для него. Он перестал жевать, опустил глаза в тарелку и беспомощно улыбнулся; омлет перед ним опасно расплылся. — Это… здорово, — сказал Роди, словно не веря в собственные слова, и с трудом удержался от глупого порыва засмеяться. Он поднял голову и натолкнулся на робкий ожидающий взгляд — и это его, наконец, отрезвило. — Это очень вкусно. Спасибо, Деку. Деку ответил ему слегка смущённой улыбкой, от которой Роди стало ещё теплее. — Если честно, это единственное, что я научился делать, переехав в общежитие, — ну конечно, разве мог кто-то сомневаться, что его герой выдаст что-то меньше абсолютно неприкрытой правды? — И ты чертовски в этом преуспел, — ответил Роди, принявшись за блюдо всерьёз; он был рад, что Пино осталась в зале с детьми. Попытка замахнуться на мытьё посуды тоже с треском провалилась: Изуку выгнал его из кухни, пригрозив воспользоваться причудой, если потребуется, и Роди пришлось признать поражение. Куда более одухотворённый, чем до завтрака, Роди вернулся в зал. Роро в зале был один — но сидел на прежнем месте, упиваясь той же книгой, которая при дальнейшем рассмотрении оказалась… пособием по рисованию набросков? — Интересно? — спросил он, не удержавшись от нотки иронии; что Роро мог в этом найти было для него настоящей загадкой. Роро прикрыл книгу, посмотрев на него. — Это единственная книга на английском, которую получилось найти, — сообщил он, — но она, кажется, тоже не её, так что… — он пожал плечами, снова прячась за страницами. Отголосок тревожности не позволил Роди оставить его в покое. — Роро, тебе… всё здесь нравится? Роро кивнул, поднимая книгу выше: — Инко-сан очень добрая, — тихо сказал он, но прежде, чем Роди смог отобрать дурацкую книгу и заглянуть брату в глаза, в зал забежала Лала. — Роди! Она бросилась ему в объятья, и он, засмеявшись, подхватил её, садясь рядом с Роро и устраивая сестру у себя на коленях. — Смотри! — она закрутила головой, — правда красиво? Роди невесомым движением отодвинул чёлку Лалы набок. — Ты выглядишь замечательно, — мягко сказал он, и она обняла его. — А ещё тётя Инко подарила мне заколки, — неразборчиво пробормотала она ему в рубашку. — Инко-сан, — поправил он, вновь ощутив укол чего-то излишне острого в затылке; Пино, уже успевшая вернуться в капюшон его толстовки, громко чирикнула. — Роди, тут так здорово — так здорово, что можно ещё остаться! — Я рад, что ты рада, — сказал он, слабо улыбнувшись. Вскоре после этого наступило время обеда — конечно, у Роди, только недавно вставшего, это не вызвало особого энтузиазма, и, поэтому, получив очередной отказ на предложение помочь накрыть на стол, Роди подался в комнату Изуку. Не найдя себе там более достойного занятия, он принялся рассматривать подаренные ему предыдущим днём очки. Своим коротким исчезновением Роро с Лалой чуть не довели его до приступа — холодная волна накатывала как в первый раз, стоило только вспомнить о тех нескольких мгновениях, которые он простоял в оцепенении, прогоняя через себя самые страшные мысли. Покачав головой, Роди стянул с головы повязку и надел очки, вставая перед висевшим на стене зеркалом. Первым в глаза ему однако бросилось не собственное отражение, а ряды бесчисленных фигурок, плакатов и атрибутов со Всемогущим. Никогда не питавший ничего, даже приближенного к восторгу относительно героев, он тем не менее по-доброму усмехнулся: зрелище могло показаться излишним, но на самом деле хозяин комнаты чертовски органично вписывался в картину. Роди поправил очки и наконец-то взглянул на своё отражение. Он попытался улыбнуться — но в пустой комнате не перед кем было держать лицо, и улыбка умерла, так и не достигнув губ. — Я так хотел, чтобы ты увидел, — тихо сказал он, глядя в собственные серые глаза — единственное, что досталось ему от отца. Иногда, хорошо постаравшись, Роди мог воспроизвести те ощущения, что он испытывал, когда отцовская рука ложилась ему на плечо, крепко сжимая — тёплая и надёжная, молчаливо обещавшая подстраховать там, где потребуется, и предложить утешение в случае неудачи. Воспоминания Роро и Лалы в силу возраста были куда слабее и рассеиваись быстрее и безболезненнее — и, как ни цинично, Роди был рад. Он не вынес бы тоски в их глазах сродни той, какую испытывал сам. — Ты выглядишь так, будто родился для этого, — услышал он и, не оборачиваясь, поймал в зеркале взгляд блестящих зелёных глаз. — Думаешь? — отвлечённо спросил он, наблюдая, как Деку преодолевал расстояние между ними; несколько кудрявых прядей упали ему на глаза, пока он шёл. — Уверен, — мягко ответил Изуку, и Пино на плече Роди счастливо курлыкнула. Они сели бок о бок на кровать, больше ничего не говоря; лишь сейчас Роди, успокоенный, прислушался и осознал, что из зала не доносилось ни звука. — Они уснули на диване, — улыбнулся Изуку, даже не дождавшись вопроса. Роди несколько раз прогнал предложение в голове для тренировки и расслабленно откинулся назад, сложив руки под головой. — Ещё бы, — ответил он, глубоко вздохнув: что-то подсказало ему, что, вопреки выпавшей возможности, дети сегодня всё равно проснулись рано. — Роди, — позвал Деку, и Роди вопросительно хмыкнул. — Ты в порядке? Роди помедлил; почему-то в этой комнате обтекаемые ответы давались ему тяжелее. — Порядочнее не бывает, — ответил он, скосив взгляд; Деку беззвучно повторял что-то одними губами, и очертившаяся у него над бровью складка вызвала прилив тепла во всём его теле. Ничего более подходящего, чем очаровательно, не пришло ему на ум от этого вида. — В полном порядке, — перефразировал он, и Деку, смущённый, что его поймали, ответил ему извиняющейся улыбкой. Затем он перевёл взгляд на окно — взъерошил пятернёй волосы, наконец-то убрав их с лица, быстро глянул на Пино — и вдруг спросил: — Не хочешь прогуляться? — Мне всё еще неудобно, — пробормотал Роди, сунув руки в карманы толстовки; Пино озабоченно чирикнула с его плеча, пока они вдвоём ждали Изуку на крыльце. Тот вышел сразу после этих слов — затем забрал взволнованную Пино и пересадил к себе на макушку. — Абсолютно без повода, — наставительно ответил его герой, закрывая за собой входную дверь. — Моя мама счастлива с ними посидеть, — он усмехнулся, — мне кажется, она им даже больше рада, чем мне. — Едва ли, — легко парировал Роди, — она вся светится, когда на тебя смотрит. Изуку пожал плечом, улыбаясь, и жестом указал на тропинку: — Идём? Район был замечательный. Тихий, спокойный, с рядами аккуратных одноэтажных домиков, среди которых в зелёной траве петляли извилистые тропинки — Япония сильно отличалась от Отеона в этом плане. — Деку, — позвал Роди, пока они неторопливо шли в сторону станции метро, — а у вас есть районы — префектуры, — да, кажется, это называлось так, — где говорят… ну, не только на японском? Вопрос, казалось, завёл Изуку в тупик. — У… м, ну… ты имеешь в виду диалекты? — попробовал он, и Роди улыбнулся, покачав головой. — В Отеоне, — начал он, глядя перед собой, — в разных частях страны преобладают разные языки. Изуку удивлённо воззрился на него, и Роди наигранно огорченно покачал головой: — Как же так, герой, приехать в чужую страну и не знать таких вещей? И чему вас только учат в этих ваших геройских школах? — Ну извините, — пробормотал Изуку, — у нас тогда были немного другие проблемы, если ты вдруг забыл. Роди засмеялся, легко задев его плечом. — Ладно, прощаю. Так и быть, займусь твоим культурным просвещением, — он демонстративно откашлялся, и Изуку ответил ему таким же тычком — но, в силу роста, не в плечо, а немного пониже, — итак, Отеон состоит из пяти провинций, но условно все его делят на три области — верхнюю, центральную и нижнюю. Он был британской колонией практически со времён своего появления, и англичане очень старались там укорениться, так что по-английски говорят во всех трёх областях. Но в верхней больше предпочитают французский, а в нижней — испанский с португальским. Соседи, сам понимаешь, — улыбнулся он. — Если говорить о центре, то так сложилось, что в… в неблагоприятных районах в ходу больше испанский. Роди отлично его освоил за эти несколько лет — пришлось. — И ты говоришь на них всех? — с восхищением спросил Изуку, и неприкрытый блеск его глаз заставил Роди застопориться. — Я- ну, конечно я- — он глубоко вздохнул, — хуже всего с французским. В остальном… да? Изуку восторженно ему улыбнулся, и Роди даже не попытался сдержать ответную улыбку. — Поразительно, — сказал он, — ты поразительный, Роди. — Спасибо, я знаю, — он наигранно поправил волосы, и Изуку засмеялся; защебетала и Пино. — Ты тоже ничего, — добавил он со снисходительной улыбкой, и Изуку покраснел — Пино взъерошила перья и заголосила, и они оба резко отвели глаза, продолжив маршрут. — Так куда мы едем? — спросил Роди, наклонившись к уху Деку; на самом деле великой необходимости в этом не было — его бы и так услышали — но в крайнем случае всегда можно было спихнуть всё на грохот метро. Изуку слегка вздрогнул, и Роди ощутил невесомое касание — это его кудри подпрыгнули вместе с движением, задев Роди щёку. Сохраняя абсолютное спокойствие, он отодвинулся обратно, подав Пино мысленный сигнал прикрыть клюв. Слишком много всего в ней сегодня искрилось. Изуку не спешил с ответом; Роди решил, что его не услышали, но при дальнейшем рассмотрении отказался от этого варианта: зелёные глаза слегка затравленно бегали по вагону. — Если честно, я и сам не уверен, — ответил он. — Есть так много всего, что я хотел бы тебе показать, но я не уверен, что тебе это понравится, а времени так мало, и- Роди усмехнулся и выглянул в окно; спонтанная мысль заставила его вскочить с места. — Тогда мы выходим здесь, — объявил он, схватив Изуку за руку; двери вагона щёлкнули им по пяткам, когда они впопыхах выскочили на платформу. — Роди! Роди засмеялся. Изуку боролся недолго — а потом подхватил его смех, невольно прижавшись к его боку. Роди снова услышал — услышал этот звук. Ощутил на плече знакомую тяжесть, почти почувствовал в руке — и впервые за много лет снова захотел… вспомнить. Музыкант из Роди был никакой. Не было у него ни слуха, ни голоса — по крайней мере, до мамы ему было как до луны, это он знал наверняка. У мамы был… невероятный голос. Конечно, по-другому быть не могло — Элла Соул была известной в отеоновских кругах певицей, и лишь последний дурак — глухой, немой и слепой — не сумел бы оценить по достоинству то, как чудесно она пела. Мама часто пела ему перед сном — это были мгновения светлого, всепоглощающего счастья, полного любви, заботы и тепла дома. Когда родился Роро, Роди был уже большим — конечно по детским своим меркам; тем не менее, он с таким же удовольствием слушал, как она пела его брату. Совсем редко, в моменты глубокого отвлечения, Роди ловил Роро на тихом мурлыканьи себе под нос — казалось, Роро даже не замечал этого. Это были мамины песни. Роди помнил их хорошо — ведь он пел их вместе с ней, а когда её не стало — … Папа плакал. Роди видел папины слёзы только однажды — когда родился Роро. Тогда они тоже ждали перед закрытыми дверьми в больнице — прямо как сейчас. Но сейчас всё было… по-другому. Сейчас папа не улыбался. Сейчас из палаты не вышла добрая медсестра, никто не дал Роди подержаться за красивое мягкое одеяльце, в которое был завернут краснощёкий кряхтящий младенец — его, Роди, братик или сестрёнка. Пока папа стоял прямо под дверью, они с Роро сидели на стульях. Роро уснул — он ведь был еще маленьким, а они сорвались в больницу так неожиданно — прямо с прогулки. Всё было хорошо — они вдвоём играли в пилотов с новым самолётом, который подарили Роди — таким крутым, совсем как настоящим — а потом вдруг маме стало плохо, и она схватилась за живот — стала совсем-совсем бледной, а потом приехала машина скорой помощи — совсем настоящая… Из палаты вышел врач. Роди понял это по его шапке — у врачей были особые шапки, не такие, как у медсестёр. Врач… снял свою шапку. Он подошёл к папе, положил руку ему на плечо — и тогда папа заплакал. А два месяца спустя они приехали домой — своим новым составом. Папа, Роро, Роди — и маленькая Лала. Папа постарался объяснить ему. Мама умерла — умерла, потому что иногда, когда женщина очень ждала своего малыша, он мог родиться раньше положенного — когда ни мама, ни малыш ещё не были к этому готовы. Роди знал, что такое смерть — и оттого тяжелее было принять, что она пришла в их дом. Папа взял с Роди слово, что он никогда не допустит даже одной мысли о том, что в смерти мамы виновата Лала. — В Лале — как и в каждом из вас — растёт частичка мамы. Вы должны беречь друг друга — и так вы будете беречь и её. Ты всегда должен помнить об этом, Роди. Роди кивал, но он так горько плакал — и папа тихо плакал вместе с ним. И Роди сдержал слово — в Лале он видел продолжение мамы. Ему было больно — но больно не только за себя, за Роро и папу — ему было жаль Лалу. Они все так её ждали — мама так её ждала — а теперь его маленькая сестрёнка оказалась навсегда лишена возможности узнать её — узнать маму. Роди не хотел этого. Он знал, что мама бы ужасно огорчилась этому — и поэтому, как старший брат, он поставил своей целью дать Лале то, что дала мама им с Роро — потому что мама бы этого хотела. У мамы была красивая скрипка. Иногда мама играла на ней дома — Роди знал от папы, что раньше мама играла часто и даже иногда выступала с ней на сцене — но с появлением его, а потом и Роро, времени у неё на это стало не хватать. Когда он смотрел, как она играла… она выглядела такой- такой лёгкой, такой красивой — мама была такая красивая, и Роди так любил говорить ей об этом. Дома на стене у них висел портрет — на нём она стояла на сцене и играла. Это был подарок от папы — и они с удовольствием слушали историю о том, как он появился. Папа всегда говорил, что влюбился в маму с первого взгляда — сразу же как увидел её на сцене. А потом влюбился снова, услышав её игру. — Когда она запела, я понял, что ничего другого мне в жизни уже никогда не будет нужно. Однажды, уже после похорон, наткнувшись на спрятанный в шкафу чехол, Роди бережно достал его и отнёс папе. Роди хотел, чтобы Лала тоже знала маму. Он хотел, чтобы и она смогла её услышать — пусть даже так. Родители никогда им ничего не навязывали. Мама была певицей — но она не пыталась требовать этого от Роди с Роро. Они частенько пели все вместе дома, но дальше этого обычно не заходило. Наверное, Роди тогда пожалел об этом — так здорово было бы знать хоть что-то, прежде чем идти к папе с… просьбой. Его просьба была услышана — и так Роди, никогда в жизни не державший в руке ни одного инструмента, стал обладателем своей собственной скрипки и новоиспечённым учеником… Хаяте-сана. Хаяте-сан (а вовсе не Хаятесан, как когда-то впервые подумалось маленькому Роди) был папиным коллегой по работе — и он был первым в жизни Роди японцем. Папа всегда говорил, что японцы — одни из самых талантливых и трудолюбивых ребят — и всегда почему-то при этом смеялся. Хаяте-сана Роди видел постоянно — потому что часто бывал у папы на работе. Он знал, что папа и Хаяте-сан вместе работали над многими проектами. Папа говорил, что они друзья, а Роди всегда спорил с этим утверждением — Хаяте-сан не вёл себя ни как один друг Роди, а друзей у него было немало — но папа всегда трепал его по голове и называл это непонятным тогда словом «менталитет». Хаяте-сан говорил по-английски хорошо, но с очень смешным акцентом. Вообще-то Роди он даже нравился — особенно когда в руки ему попадалась какая-то очередная чудная сладость. Оказалось, что Хаяте-сан тоже умеет играть на скрипке — и очень хорошо. Роди не знал, почему папа попросил именно Хаяте-сана — он попытался спросить, но папа просто сказал, что это пойдёт ему на пользу, не вдаваясь в подробности — и Роди доверился ему, как доверял всегда. Учителем Хаяте-сан был строгим — но Роди не жаловался. Когда Роди долго не мог сделать то, о чем его просили, Хаяте-сан начинал ругаться на японском — и это было смешно. Это было смешно потому, что Роди частично понимал, что говорит о нём Хаяте-сан — потому что Роди уже давно вызнал об этих словах у Аки. Аки был вторым японцем в жизни Роди. Аки, которого Роди категорически отказался называть по фамилии (и что это за странные обычаи?), был сыном Хаяте-сана — черноволосым и черноглазым, с вечно недовольным лицом и совершенно невозможным английским. Папа постоянно подталкивал их к общению — дома он объяснял Роди, что Аки в Отеоне совсем недавно и что сейчас ему тяжело и одиноко, а ещё — что это чудесная возможность для Роди узнать совершенно другую культуру. Общаться с тем, кто едва тебя понимал, было очень тяжело — и, если бы не просьбы папы, Роди бы даже не пытался. Но в какой-то момент оказалось, что Аки… неплохой. А если раздобрить его знаменитой отеоновской вафлей, он даже начинал улыбаться — а ещё ему тоже нравились самолёты, и вдвоём они могли часами листать журналы с картинками, на свой лад обмениваясь восторгами. Первым японским словом, выученным Роди, было слово «круто!» — а после этого его словарный запас стал расти, как снежный ком. Они учили друг друга — где-то не всегда правильно, но зато от всего сердца — и это было ново и весело. Хаяте-сан уже многому успел научить сына, так что Роди частенько просил у него помощи со скрипкой — в своей манере: он специально делал что-то очень-очень плохо и пожимал плечами — а потом начинал смеяться, потому что Аки корчился так, что становился похожим на какого-то страшного тролля — потом он качал головой, но всегда был готов поправить Роди там, где это нужно. Их дружба продлилась недолго — около двух лет; потом Хаяте-сан уехал в Японию — как сказал папа, навсегда. Но Роди некогда было грустить по этому поводу — ведь вскоре появилась куда более весомая причина его тоски, отголоски которой в дальнейшем будут преследовать его всю оставшуюся жизнь. Так или иначе, результатом общения с Хаяте-саном и его сыном было два приобретённых навыка — паршивая игра на скрипке и умение правильно построить три предложения на японском. Роди был… благодарен. Это был отличный опыт — опыт, давший ему куда больше, чем он от этого ждал. Мамина скрипка была спрятана в тайнике — Роди знал, что инструментам нужны определённые условия, но, к сожалению, обеспечить их в полной мере в захламлённом фургончике было затруднительно. Тем не менее, он не смог от неё отказаться — слишком дорога была памяти эта вещь. Роди ни разу не достал её с тех пор, как они перебрались в фургончик. Его не посещало ничего, даже отдалённо похожего на это желание — до этого самого момента. Роди посмотрел на смеющегося Изуку и улыбнулся. — Итак, где мы находимся? — спросил Роди, закинув руки за голову; конечно, он посматривал по сторонам, но без комментариев это было далеко не самым увлекательным занятием — впрочем, их с Деку беседа служила достаточным отвлечением. Роди мог так идти до бесконечности. Изуку огляделся по сторонам с точно таким же выражением, что и Роди — будто и сам не особо следил за дорогой — а потом почему-то замедлил шаг. По его лицу пробежала череда эмоций — слишком быстро, чтобы Роди полноценно уловил хотя бы одну из них — но почему-то Роди это всё равно не понравилось. Молчание затянулось. — Это, — медленно начал Изуку; голос его был ровным и не выражал ничего из того, что только что пронеслось в его глазах, — это район моей средней школы, — он снова помедлил, а затем повёл плечом, — ничего интересного, честно говоря. «Ага», — подумал Роди, — «поэтому над тобой как будто лампочку разбили» Конечно, он мог бы углубить тему — сказать что-то вроде «паршивые деньки, да?», или «наверное есть что вспомнить?», но Роди никогда не был жестоким — и это был первый и последний раз, когда он хотел видеть у Изуку такое выражение лица. — Тогда предлагаю заскочить за водой и сменить маршрут, — легко ответил он; Деку, поняв, Роди не намерен отравлять его существование расспросами, взбодрился — кивнул и махнул рукой через дорогу. — Там есть магазин, я в нём всегда- — он осёкся и снова замолк, и Роди вдруг тихонько возненавидел себя за то, что выбрал именно эту чёртову станцию, — в общем, он там, — медленно закончил Деку. — Тогда тронулись, — ответил Роди; брови Изуку вопросительно изогнулись. — Идём, — поправился он с извиняющейся улыбкой. Недоумение в зелёных глазах сменилось осознанием; Изуку кивнул. — Знаешь, — обратился он к Изуку, когда они вышли из магазина, — не представляю, как вы, ребята, каждый день видите такое, — он потряс зажатым в руке красочным пакетом, — и не скупаете половину магазина. Чёрт, да их же хочется попробовать все до единой! Изуку улыбнулся — наконец-то выражение, так не понравившееся Роди, окончательно исчезло из его черт, и Роди мысленно похлопал себя по плечу — потом открыл конфеты и протянул упаковку своему драгоценному гиду. Изуку, не переставая шагать, потянулся — они шли по узенькому тротуару в сторону автобусной остановки — и кто-то вышел им навстречу из-за угла магазина. Они даже не смотрели, куда прут — их было трое, один из них шёл спиной — и Роди уже поднял руку, чтобы оттащить Изуку в сторонку, но тот, что шёл спиной, вдруг споткнулся и всем своим весом завалился на Изуку. Роди попытался придержать его — но этого не потребовалось: Изуку даже не дрогнул под чужим весом — наоборот, казалось, он сам рефлекторно схватился за падающего, благородно не позволив тому поцарапать асфальт. — Всё в поряд- — озабоченно начал Изуку и замолчал. Роди не знал точно, что произошло, но, посмотрев на Изуку, понял, что предпочёл бы ещё столько же лет не знать. — Мидория?! — О, Деку, ты что ли?