Of memories so sweet yet painful

Конечно Изуку допускал такую возможность. Среди всех его бывших одноклассников только двое поступили в ЮЭЙ — Каччан и он сам. Остальные ребята… никогда не казались ему особо одухотворёнными на великие поступки, говоря откровенно. Конечно Изуку восхищался всеми их причудами — в те времена, словно оставшиеся в другой жизни, он бы отдал всё, чтобы стать способным управлять своими волосами, или, к примеру, отращивать необычные уши — любой, даже самой нелепой причуды оказалось бы достаточно, чтобы сделать его полноправной частью класса, а не изгоем на потеху остальным. Однако эти причуды… что ж, нелегко было представить, как это помогло бы поступить в геройскую академию — а никаких выдающихся причуд Изуку припомнить не смог. Неподалёку от их средней школы находилась и старшая школа — общеобразовательная — и в том, что половина класса поступила именно туда, даже не приходилось сомневаться. Поэтому было совершенно нормально, что после обеда старшеклассники возвращались домой. И не было ничего выдающегося в том, что в тот самый день, когда Изуку совершенно случайно оказался в старом районе, ему посчастливилось встретить старых одноклассников. — Т-тома-кун, — поздоровался он, попытавшись улыбнуться; Тома-кун, удачно избежавший падения, скосил взгляд — пальцы Изуку на его руке сжались немного сильнее, чем было задумано, и Изуку в спешке ослабил хватку. — Даже не верится! — это был Ишида-кун; он постригся — раньше его глаза были едва различимы за стеной прямых, чёрных волос, а теперь его лицо ничего не закрывало — и смотрелось это ужасно непривычно. Глаза у него оказались очень большими — они обшаривали Изуку сверху вниз с нескрываемым любопытством, и Изуку мысленно передёрнул плечами. Когда-то на него так смотрели, узнав о его беспричудности, но даже сейчас, когда всё так кардинально переменилось, он всё равно остался для кого-то диковинной зверушкой. «Представляете, был у меня одноклассник — беспричудный, как моя обаа-чан! Смешной такой, героем стать хотел!» «Представляете, был у меня одноклассник — беспричудный до кончиков пальцев, а потом раз — и пробудилась у него причуда! Вот ведь странный, а?» — Посмотрите, да ты подрос! — Да нет же, Ишида, это мышцы у него! — Масаки-кун — совершенно неизменный, с жёлтыми как подсолнух волосами и веснушками похлеще, чем у Изуку, игриво ткнул его в живот — Изуку ойкнул, на что ребята в один голос захохотали. — Да уж, синяк будет, — сказал Тома-кун, потирая запястье; Изуку ощутил, как затылок поволокло пеленой жара, и, спрятав обе руки в карман, принёс сконфуженные извинения. — Наслышаны мы про тебя! — сказал Ишида, закончив, наконец, свой осмотр. — Что, уже и не Деку, получается, а? Вот это ты всех провёл — Бакуго, наверное, все пальцы себе поотгрызал со злости! — Да нет, — протянул Тома-кун, стукнув друга по плечу, — ты просто посмотри повнимательнее — таким же ведь остался, Деку и Деку! — Ну зато мышцы, мышцы! Изуку открыл рот. Его губы шевельнулись — он говорил — но почему-то слова звучали только в его голове. Наверное, было в этом что-то действительно смешное — в том, как для него имя Деку перевернулось с ног на голову, приобретя совершенно новый смысл — и как для всех остальных оно так и осталось глупым, обидным прозвищем, которым никто не гнушался воспользоваться при случае. «Это же шутка, Мидория! Бакуго ведь хорошо придумал — гораздо удобнее, чем звать тебя по фамилии, сам же понимаешь!» Ведь для всех них он так и остался- просто Деку. Почему-то слова встали в горле ватным комком — не получалось ни сглотнуть, ни откашляться, словно всё насквозь пропиталось тягучей клейкой массой. Казалось, ничего действительно не изменилось — он стоял в окружении смеющейся толпы, ничтожный и беспомощный под стать имени, совершенно одинокий в своей неполноценности— жалкий. — Кто ж знал, что ты передумаешь быть беспричудным? Волна холода окатила его с ног до головы; ощущение, наконец, привело его в чувства. Роди стоял совсем близко — он смотрел на них, прищурившись, и едва заметно повторял что-то про себя — Изуку не знал, сколько из сказанного он смог понять, но взмолился, чтобы этого оказалось как можно меньше. Он не хотел, чтобы Роди слышал. В глазах Роди Изуку был героем — кем-то полезным, нужным, кем-то, кто мог помочь, защитить — для Роди «Деку» не значило ничего, кроме безрассудного благородства. Изуку так не хотел становиться тем другим Деку и для него тоже — пожалуйста, только не для него. Но это не было единственной причиной — осознай Роди истинный смысл этих слов, он бы стал задавать вопросы — вопросы, ответы на которые поставили бы его под удар. Роди не должен был знать, что Изуку был беспричудным — потому что тогда он захотел бы узнать, откуда у него причуда теперь. А Изуку бы скорее умер, чем превратил его в мишень. Что-то произошло в его голове. Это было похоже на мысленный толчок — Изуку попытался ухватить чувство, но то словно играючи щёлкнуло его по носу, затем исчезнув — но оставив после себя решимость, которой там раньше не было. Он ничего не сказал — только почувствовал, как голос, наконец, вернулся, и коротко вдохнул, открывая рот. — Так, а это кто? — Ишида-кун перевёл немигающие глаза на Роди. Тот смотрел на них троих с расчётливым недоверием — и у Пино, сидевшей на его плече, глаза были неприветливо прищурены. — Откуда будешь, иностранец-сан? — Роди Соул, из Отеона, — медленно ответил Роди. Он не добавил «Приятно познакомиться», не склонил головы — и это очень позабавило остальных. Дикая зверушка, вновь подумалось Изуку. Они видят дикую зверушку. — Ничего себе, по-японски говорит! — восторженно сказал Масаки-кун. — Эти иностранцы такие чудные, а? — Деку, — тихо обратился к нему Роди, — что означает последнее- — Деку? — весело переспросил Ишида-кун, и Изуку передёрнуло, — Мидория, ты что, всем так представляешься? Ну даёшь! Тебе что, правда так нравится? — А ведь если подумать, ты Бакуго никогда и слова поперёк не говорил! — Ну да, а ты бы попробовал хотя бы дыхнуть поперёк него, идиот! — фыркнул Масаки-кун, и они снова засмеялись. — Эй, Мидория, а вы правда с ним в один класс попали? Расскажи, нам же интересно! А то вы как поступили — так и умолкли оба, никто о вас ничего не знает! Родители мои мать его встречали несколько раз — только оттуда и знаем, что у вас происходит! А в ЮЭЙ чего только не происходило за этот год — до сих пор помню ту конференцию, её в интернете неделями мусолили! Изуку перекосило. Он получше них знал, что творилось в тот период — среди кошмаров, время от времени навещавших его сон, вид окровавленного, едва живого Аизавы-сенсея занимал особое место. Зачем они это спрашивали? Изуку не хотел отвечать, не хотел вспоминать — это было подобно затянувшемуся кошмару, из которого, как ни старайся, выхода не существовало. Для других всё это могло быть игрой — мимолётной историей себе на потеху. Они не видели этого, они не жили в этом — они не знали, каково было ему из раза в раз, когда он терпел неудачу, расплачиваясь за это страданиями других. Стоило ему покинуть стены ЮЭЙ, старая жизнь вновь протянула к нему свои руки — уродливые и нетерпимые, требовательные — взывающие к старому Изуку. К Изуку, которого он хотел забыть — потому что тот Изуку и был Деку — а Деку он стал лишь по счастливой случайности, предопределившей всю его дальнейшую жизнь. А какая она будет — эта дальнейшая жизнь? Изуку стряхнул эту мысль, как осевшую пыль — слишком многое он сейчас нёс, чтобы позволять себе думать о таком. На нём лежала ответственность такого масштаба, что, потеряй он даже долю равновесия, его бы сломало пополам — а затем безжалостно разорвало на ошмётки. Мысль о будущем была роскошью — той, до которой ему предстоял ещё долгий, долгий путь — если тот вообще где-то заканчивался. Изуку снова посмотрел на Роди, и очень вовремя — Масаки-кун вдруг выбросил руку и схватил с его плеча Пино. Он услышал яростный вдох — глаза Роди потемнели. — А это ещё кто — попугай? Хорошенький какой, — Масаки-кун попытался погладить Пино по голове; она неистово забилась и при первой же возможности клюнула его в палец. — Ой! Ну и- Изуку сделал это не задумываясь. Его короткий приступ негодования оказался усилен чем-то изнутри — Тёмный Хлыст вырвался наружу прежде, чем он успел до конца поднять руку, обхватив запястье Масаки-куна и обездвижив. — Отпусти её, пожалуйста, Масаки-кун, — мягко сказал он; Масаки-кун, как и остальные двое, молча таращился на моток энергии, беспокойно переливавшийся в потяжелевшем воздухе. В нос вдруг ударил запах озона — и Изуку глубоко вдохнул. Пальцы Масаки-куна разжались — Пино в несколько взмахов оказалась на голове Изуку и ещё раз сердито оттуда чирикнула. Ишида-кун быстро посмотрел между ними. Тёмный Хлыст запоздало отступил. Масаки-кун, переставший, казалось, дышать, со свистом втянул в себя воздух — а затем сконфуженно замахал. — Прости, прости! Люблю я их, не сдержался! Это… было правдой. Изуку помнил, как Масаки частенько рассказывал друзьям о том, как он находил разных уличных животных — родители запрещали ему кого-то заводить, поэтому он забирался в самые зашарпанные закоулки, чтобы покормить и потискать какую-нибудь кошку. Однажды Изуку даже подумал подойти к нему и рассказать, где ещё их можно найти — может, улыбнись ему Масаки, он бы собрал в себе смелость и предложил сходить туда вместе после занятий, и- Но после занятий Изуку пошёл домой — потому что идти куда-то в дырявой, спалённой, воняющей гарью форме было неудобно — а ещё как-то горько. Хватит. Пожалуйста. Изуку бережно погладил Пино кончиками пальцев. — Она не моя, — ответил он, и Масаки развернулся к Роди, склонив голову. — Я извиняюсь, — сказал он, и Роди, не особо впечатлённый, всё же махнул рукой. Наступило неловкое молчание. Все периодически переглядывались, не в состоянии придумать, как замять дело и продолжить — но, к счастью Изуку, Роди не был обременён японским воспитанием — а потому без каких-либо зазрений закинул руку ему на плечо и потянул в обход остальных. — Извините, у нас насыщенная программа, — бросил он, не утруждая себя японским. — Счастливо оставаться. — А как же новости? — услышал Изуку за спиной, но Роди так уверенно вёл его вперёд, что обернуться не было никакой возможности. Впрочем, как и желания. — Они ведь даже не поняли твоих последних слов, — пробормотал Изуку, опустив плечи и позволив Роди вести. Роди шёл молча. Его лицо выражало подчёркнутое спокойствие — если бы не глаза. Конечно Изуку знал, что будет дальше. Окружающие смотрели — но не видели. Возможно, им так было легче — учителям, одноклассникам — легче игнорировать, чем вмешиваться — ведь это были пустяки. Да, трудности бывают у всех — так что же, начинать суетиться по каждому чиху? Детские шалости — пройдут, перерастут, и не нужно лишний раз обращать внимание — ведь это только провоцирует процесс. Изуку успел привыкнуть — и молчание тоже давно стало для него привычкой. Говорить об этом с кем-то было похоже на свежевание — и его кожа угрожающе потрескивала, уже предвещая, куда всё идёт. Изуку знал, что может попросить — и тогда Роди отступит. Тогда Изуку не придётся выворачиваться наизнанку, оживлять всё то уродливое, что годами шло с ним бок о бок — и показывать это ему. Но Роди… Роди не просто смотрел. Изуку прочёл это в его горящем взгляде. Казалось, Роди хотел... увидеть. А может быть — совершенно внезапно — Изуку сам хотел ему показать. В парке было достаточно людно. Школьники — насколько Роди мог судить по форме — целыми стаями ошивались вокруг, разбросанные тут и там, разговривающие, смеющиеся, игриво толкающие друг друга — каждый раз, когда Роди с Изуку проходили мимо, ребята заинтересованно глядели на него: кто-то исподтишка, а кто-то — в лоб, не стесняясь. Роди упрямо шёл дальше, не обращая на них внимания — ко взглядам всякого рода он давно привык и они его совершенно не беспокоили. Глядите внимательнее — ваш единственный шанс посмотреть на отеонца вблизи. Они едва не проскочили свободную лавку — такой неприметной та была — но наконец сели, не касаясь друг друга. Роди прислушался к себе и осознал, что злится — Пино была спрятана в капюшоне его толстовки и едва заметно дрожала от негодования, и он приложил нечеловеческое усилие, чтобы успокоиться. Он постарался подумать, на что именно он злится — ни в коем случае нельзя было дать понять Деку, что эта злость направлена на него. Деку… почему? Почему они- почему они отзывались о нём так? В это уродливое подобие дружеской беседы был вложен какой-то смысл — смысл, которого Роди не понимал, но который явственно крутился вокруг геройского имени Изуку, и… Уже не Деку… как это не Деку? Может, Роди опять не так всё понял? Переводить разговорную речь ему было тяжело — может он просто… … и при чём здесь Бакуго? Голова гудела от попытки во всём разобраться — расставить по порядку то немногое, что получилось понять. Но информации категорически не хватало — а Изуку продолжал молчать, отстранённо глядя себе на колени и не поднимая глаз. Роди не знал, получится ли — не знал, имеет ли он право — но ему хотелось. Он хотел понять. Помоги мне, Изуку. Он не произнёс этого вслух — но его слова чудесным образом дошли и так. Изуку коснулся шрама на ладони и глубоко вздохнул. — Прости, — сказал Изуку, не глядя, — я должен был выбрать другой маршрут, и тогда- — Перестань, — сдержанно прервал Роди. — У тебя на уме сейчас совсем другое. Изуку нахмурил брови, ещё сильнее ссутулив плечи — он собирался уйти в оборону, но каким-то образом Роди понял, что позволить ему этого нельзя. — Изуку. Изуку вздрогнул. Это было дерзко — Роди знал, какой смысл японцы вкладывали в обращения — но назвать его как-то иначе сейчас показалось ему большой ошибкой. Роди достал из капюшона Пино — и протянул Изуку открытую ладонь. Но Изуку посмотрел не на Пино — он посмотрел на Роди. Он смотрел ему в глаза — и Роди увидел в его собственных глазах борьбу. Смертоносные волны эмоций бушевали в его взгляде, нарастая, сталкиваясь и разбиваясь друг о друга — и каждая отчаянно пыталась одержать верх над остальными. — Поговори со мной, — просто сказал он — и Изуку заговорил. Нет — он заговорил: это был стремительный поток слов, больше напоминавший сход лавины. Изуку тараторил так, словно за ним гналась сама смерть — что-то про культ героев и причуд, про детские мечты и социальное неравенство- — Тише, тише, — попытался он; Изуку умолк, тяжело дыша. — Эй, — он дождался, когда тот посмотрит, — я здесь. Я никуда не уйду. Я тебя слышу. Я тебя слышу. Изуку осел. Казалось, эти слова его успокоили — и это вновь подняло в Роди порыв негодования. Почему Изуку чувствовал себя обязанным выдать за один заход всё, что в нём копилось, так, будто Роди стоял рядом с секундомером? Кто заложил в нём такое поведение? Кто этот Изуку? ...Нет. В Отеоне Роди встретил Деку — и сейчас он понял, что то было лишь частью целого. Это и есть Изуку — самый настоящий. Изуку начал снова. — В Японии… большинство населения обладает причудой. И в моём поколении… уже не должно быть беспричудных детей, — теперь он говорил медленно и осторожно, будто шёл по минному полю, — Роди, я… — он замолк и посмотрел на свои изрезанные шрамами руки — а затем сжал их в кулаки. — Я хочу сказать… — и снова Роди увидел это — подавленное сомнение — словно Изуку бился с самим собой за каждое слово. — у меня... была проблема, — вяло закончил он, не глядя на Роди. Было видно, что сказанное далось ему тяжело — но Роди не знал, почему. — Эй, — позвал он, и совершенно непонятная ему вина в глазах Изуку на мгновение сбила его с мысли. — Я не буду заставлять тебя говорить всё. Просто… расскажешь, что не так с Деку? Изуку помолчал, собираясь с мыслями — и кивнул. — Когда-то я был… слабым. — Из-за проблемы? — осторожно уточнил Роди, и Изуку кивнул. — Я никогда не мог постоять за себя, или за кого-то другого. Я не мог никому помочь, всегда во всём оставался последним. Я пытался — но всё это было… глупо. Бесполезно. Я был бесполезным, — он говорил вдумчиво; сначала произносил всё беззвучно — будто подбирал слова. Его дыхание теперь было ровным, тихим — он почти… улыбался. Горечь, подумал Роди. Это было извращённое подобие улыбки — крошечный изгиб губ, полный сожалений. Скрывавший за своей неприметностью годы того, с чем Роди слишком близко пришлось познакомиться после исчезновения отца. — Мы были совсем детьми. Это придумал Каччан — он ведь всегда умел делать то, чего не умели другие, всегда был… удивительным, — он покачал головой, а затем спокойно поглядел на Роди. — «Деку» — это один из способов прочесть моё имя. И оно означает «бесполезный». Роди возродил в памяти образ Бакуго — громкого, несдержанного, но толкового и собранного, когда это требовалось. Грубого, нетерпеливого, не признающего других авторитетов, кроме себя. Он перенёс всё, что увидел тогда, на образ ребёнка — талантливого, рвущегося прыгнуть выше всех; ребёнка с яркой, выдающейся причудой — тем, что нужно будущему герою. Высокомерного, заносчивого мальчишку, возомнившего, будто весь мир у его ног — потому что никто вокруг ни разу не потрудился объяснить ему обратное. — Мы были детьми, — медленно повторил Изуку, глядя перед собой. Роди попытался представить, что могло привести к подобному развитию событий. Он представил маленького мальчика — кудрявого и веснушчатого, полного любви и обожания к героям. Представил ребёнка, возможно, ещё лишённого понимания о том, что такое причуда — ребёнка, много лет не знавшего о том, какая сила в нём таилась. Роди прекрасно знал, что далеко не все причуды были такими наглядными, как у него, или, например, у того одноклассника Изуку, Шоджи. Было абсолютно нормальной ситуацией, когда дети много лет жили, не зная, что у них за причуда — и узнавали об этом только позже — сами, или прибегнув к помощи различных центров по выявлению причуд. Он подумал о другом его однокласснике — Киришиме. Совершенно обычном с виду, ничем не отличающимся — о его причуде Роди узнал совсем недавно, из коротких обрывков рассказов Изуку. Роди представил себе другого ребёнка — мальчика, родившегося со слабой, неприметной причудой — мальчика, которого унижали травили за то, что он не умел поражать. Мальчика, потратившего годы сил, пролившего множество слёз, до которых никому не было дела. Мальчика, названного бесполезным лишь потому, что он не смог сравниться в громкости и силе с другими детьми — мальчика, которого убедили в его слабости, пока он сам однажды не развил свою свою причуду назло всем остальным. Роди посмотрел на Изуку — и представил мальчика, идущего вперёд несмотря на любые трудности. Мальчика, от которого отвернулся целый мир — и который сохранил любовь к миру в себе. Юношу, рискнувшего собой ради жизни бесчисленного множества неблагодарных, безликих масс — людей, которые никогда не узнают, кто именно их спас от мучительнейшей смерти. И это — опущенные плечи, потухший взгляд и вечное ожидание — смиренное ожидание плохого, несправедливого — так, словно он этого заслуживал — это было благодарностью мира за своё спасение? Тогда и весь мир, и все эти люди — все они могли пойти и удавиться, и это было бы справедливо. — Не могу поверить, — сказал Роди. Изуку не посмотрел на него — зато Роди кожей ощутил, как он подобрался — будто Роди собирался нанести ему сокрушительный удар вдобавок ко всем остальным, которые он уже перенёс. — Не могу поверить, что всё это время называл человека, спасшего весь мир, бесполезным. Пожалуй, я мог бы заявить сам на себя — у вас тут так принято? Изуку от неожиданности повернулся — напряжение развеялось подобно тёмному силуэту за спиной. Пино соскочила с колен Роди и в несколько прыжков очутилась на ноге Изуку — и утешающе курлыкнула. Роди встал. Он развернулся, поймал взгляд Изуку и выждал — обозначая важность своих слов. С удивлением он понял, что, вопреки уличной прохладе, ему жарко — он ощущал этот жар во всём теле. Жар грозился заставить его замолчать — но он понял, что это должно быть сказано. Не ради него — ради Изуку. — Ты самый поразительный человек, которого мне довелось встретить. Ты был таким упорным, несмотря на всё, что валилось тебе на голову — ты был искренним, пожертвовал своей репутацией без единого сомнения — спас и простил преступника, который предал тебя и едва всех не загубил. Ты жертвовал собой из раза в раз, ничего не говоря и не прося. Ты... всегда был героем, Изуку — потому что твой героизм начинается в сердце. С яркой причудой, или без неё — уж прости, едва ли для меня тут есть разница. И все, кто желал тебе зла, просто знали, что им никогда не стать такими же, как ты — потому что ты уже был лучше их всех. Изуку смотрел на него. Он смотрел, открыв рот, широко распахнув глаза — свои ужасно геройские, невыносимо добрые зелёные глаза — которые вдруг наполнились слезами. Изуку моргнул, но это ему не помогло — и тогда он молча откинулся назад, закрыв лицо предплечьем. Роди, уже растерявший всю свою смелость, снова сел рядом — Пино тоже пряталась, переполненная чувствами. Приз за лучшего утешителя, чтоб его. Изуку не издал ни звука — только мелко, едва заметно вздрогнул, сползая ниже. Роди, призвав остатки решимости, без слов придвинулся — их ноги едва заметно соприкоснулись. Мгновение он провёл в напряжённом ожидании, не зная, чем всё закончится — но его молчаливое предложение приняли. Изуку вдруг оказался прижатым к его плечу — всё так же, пряча глаза — и Роди беззвучно выдохнул, расслабляясь. У Изуку было много друзей — не только хороших, если то, другое можно было назвать дружбой — но если среди них не нашлось того, кто бы подставил ему плечо и сказал эти слова, Роди был готов взять это на себя. Он как никто другой знал, что, однажды став изгоем, ты становился им навсегда — там, в глубине души. И как бы ты ни старался, это чувство всегда оставалось внутри — оно могло дремать, даря тебе обманчивое ощущение безопасности, причастности — но всегда неумолимо пробуждалось, стоило только потревожить нужную рану — а эта рана у Изуку была. Глубокая, уродливая, многолетняя и очень, очень хорошо спрятанная — так хорошо, чтобы не побеспокоить никого вокруг. Роди тоже прятал свою рану — только вот прятать её от двух детей было намного легче, а остальной мир, в отличие от Изуку, никогда его не волновал. Роди нерешительно поднял руку. Он подумал о том, чтобы положить её Изуку на макушку — так, как иногда делал это с Роро. Но что-то в нём воспротивилось этой мысли — Изуку не был Роро. Изуку был… как Роди. Скажи об этом Роди в начале их знакомства, он бы недоверчиво посмеялся, одарив злобным взглядом говорившего — тогда это показалось бы ему абсурдом. Но сейчас эти тихие слёзы совсем ничем не отличались от слёз Роди, которые он пролил, лёжа в одиночестве на крыше заброшенного фургончика — ощущая себя преданным, брошенным целым миром, в котором никто не захотел остановиться, чтобы протянуть ему руку. Изуку был сильным. Он был таким чертовски сильным — внутри, и снаружи, и с каждым днём становился только сильнее — и Роди не знал, будет ли ему толк от его руки. Но в то же время… Изуку был первым, кому он был готов её протянуть — ради кого он хотел это сделать. Будь он смелее, он бы, наверное, придумал, как сказать это словами — но Роди, в отличие от Изуку, был очень далёк от геройских вещей, как бы тот ни утверждал обратное. Так что он опустил руку и остался в прежнем положении — молчаливым оплотом, о который можно было опереться. Всё закончилось быстро — солнце даже не успело их толком пригреть, когда Изуку убрал руку от лица. Оно было слегка порозовевшим, но совершенно сухим — и только блеск его глаз призрачно намекал, что дело было не в упавшей температуре. Они посмотрели друг на друга — Изуку сначала отвёл взгляд, но затем, видимо, передумал — и посмотрел на Роди с горящей решимостью — возникшей там так неожиданно, что Роди даже подрастерялся. — Выглядишь так, будто снова готов бежать из страны, — серьёзно сказал Роди. Глаза Изуку, остро прищуренные, округлились — попался, подумал Роди. — Шучу, — улыбнулся он, и Изуку слабо улыбнулся в ответ. Пино в облегчении взлетела, принявшись выделывать перед ними в воздухе всевозможные трюки — Изуку засмеялся, и Роди зафыркал вместе с ним. Некоторое время они провели в тишине — но в этой тишине не ощущалось ни тяжести, ни дискомфорта. Роди попытался ещё раз прокрутить в голове обрывки того, что он сумел разобрать в том злополучном разговоре — и сморщился. — Надеюсь, ты не ждёшь, что я дальше буду называть тебя Деку, — сказал он мягко, но так, чтобы Изуку понял: он совершенно серьёзен. Он бы скорее сдался копам, чем позволил этому слову ещё хоть раз сорваться с языка. — Почему ты решил сохранить его? Ты уже один раз спас мир — не знаю, получится ли у тебя когда-нибудь что-то ещё более удивительное — но, в любом случае, это имя тебе не подходит. И, тогда, если подумать, никогда и не подходило. Изуку посмотрел вверх, в небо — и мягко улыбнулся. — Когда я попал в ЮЭЙ… всё для меня стало по-другому. Я встретил много новых людей — поразительных людей. Мой… друг — мой первый настоящий друг здесь — она помогла мне увидеть в Деку нечто совершенно иное — кого-то другого — того, кем я мог бы стать. Деку похоже на… на шанс. На «это осуществимо» — на то, что я могу сделать — и я решил, что мне это нравится. Поэтому я оставил его, — он почему-то смутился, легко взъерошив волосы. — Наверное, это странно, да? Чертовски, подумал Роди; для него всё еще оставалось дикостью, что Изуку добровольно согласился на такое — но, в конце концов, не ему было решать. — Я бы… я бы не хотел, чтобы твоё геройское имя тебя обижало, — деликатно ответил Роди, прочистив горло — это было самым безобидным, что он смог придумать. Изуку ответил ему тёплой улыбкой — и Роди, как ни старайся, не смог представить, как кто-то в здравом уме посмел покуситься на это зрелище. — Спасибо, Роди. …а кое-чей рисунок в ближайшее время переедет с их холодильника в очень глубокую коробку — Лала, наверное, сначала расстроится, но Роди попросит её нарисовать кого-нибудь еще — к примеру, Киришиму. Внешне разница будет небольшая — зато нервы у Роди будут целее.