Никто не верил в меня более, чем ты

Дождь сильный-сильный, будто на небе шторм, и волны — это брызги от девятых валов в обители Семерых. В шатре Мелисандры горят огни. Она — словно одна из вспышек. Давос не знает, что он здесь делает. Зачем он пришел к ней в который раз? Она его пугает. Он ее ненавидит… наверное. Со временем его ненависть сглаживается, тает в отблесках пламени: его сыновья погибли не по ее вине. Ни по чьей вине. Такова судьба воина, и они знали, на что идут, он сам их учил. Мелисандры даже не было там, и правильно, нечего женщинам делать на поле боя. Но что ему за дело до жрицы, если он больше не хочет ее убить? — Я принес вам ужин. Она благодарно улыбается, принимая из его рук тарелку и ставя на столик. Давос редко видел, чтобы Мелисандра ела, и поэтому теперь часто вызывается доставить ей порцию пищи вместо слуг — часто, но так, чтобы это не стало предметом сплетен. Только, наверное, уже стало, а она обо всем догадалась. И ей смешно. Смех прячется в глубине алых глаз, но, кроме смеха, неуловимая грусть. С ней всегда так — непонятно, что она чувствует. Если вообще что-то чувствует. Если она еще человек, а не лишь сосуд чужого ему божества. — Я точно знала, что вы придете. — Ага, — неловко отвечает Луковый Рыцарь, проглотив едкий вопрос, не увидела ли Мелисандра это в пламени. Коротко поклонившись, шагает к выходу из шатра, но… — Не уходите. Тонкая женская рука ложится на его кисть. Ее пальцы чертят по уцелевшим фалангам. Давос замирает. Он не ослышался? — Пожалуйста, — говорит Мелисандра. Наверное, здесь есть какой-то подвох. С чего ей просить его остаться? — Не сегодня, — говорит Мелисандра. Давос натужно сглатывает. Ее грудь прижимается к его спине, и от этого внутри что-то загорается — диким огнем Черноводной, драконьим пламенем последней из рода Таргариенов, искрой света из костра, на котором так и не сгорел бастард Роберта… — Миледи? Мелисандра молчит. Давос закрывает глаза: нужно думать не о ней. О Марии. У него есть жена. Она вполовину не так прекрасна, как жрица, но она стала ему родной, его Мария, даже когда ее груди обвисли и она располнела после родов. Грудь Мелисандры намного красивее. Но рожала она только тени, убивающие людей. Вряд ли она смогла бы произвести на свет живого ребенка. Ну почему они до сих пор одни? Почему никто не ищет — ее или его? — Миледи… Еще немного, и я за себя не отвечаю. Со смехом жрица отступает, но смех натянутый. Уходя от нее, Давос все еще чувствует, что горит.