Никто не верил в меня более, чем ты

Тоска залегает подкожной прослойкой, просачивается в кровь и становится его частью. Тоска по несбывшемуся, что закаляет волю, но уничтожает все остальное. Зачем он сделал это, если знал, что обязательно будет жалеть и тосковать? Смешно; обычно такие волнения мучают женщин, а в случае Давоса женщине безразлично, ибо из всех мужчин она любит только своего Бога. Проходят месяцы, а Давос помнит, хотя изо всех сил старается забыть. Твердит себе: у него все хорошо. Ему не тревожно. Он женат и любит жену. Интрижки на стороне ничего не значат. …но он помнит родинки Мелисандры — россыпь алых звездочек на плечах. Помнит ее голые колени, терпкие губы и цепкий взгляд. Помнит ее запах. Сколько еще мужчин коснется ее? Сколько еще чужих запахов с ней смешается? Почему он прикасался к ней? Давос натянуто улыбается Марии. Говорит себе: все будет чудно. Они не смогли бы быть вместе со жрицей — даже после ночи вместе все так же не стали близки. Они разные. Они всегда были противоположностями, вот и притянулись — временно. Мелисандра — ночное видение, а Мария — живая, настоящая, любящая, не проще ли любить ту, кто любит тебя? Ту, которая подарила сыновей — детей из плоти, а не тени? Проще. Но по ночам Давос неизменно представляет себе Мелисандру и ее смеющиеся глаза.