***
854 год, весна.
Рут не помнила, когда в последний раз была для воинов и кандидатов не безликим командиром, отдающим приказы, а плечом, на которое можно было опереться. Человеком, готовым помочь, выслушать и дать совет. Она не помнила, когда в последний раз была для них наставником, а не ненавистным куском мяса, который обещает оберегать, а вместо этого исчезает на месяцы. — Почему? — Габи в непонимании смотрела на мелких офицеров и сержантов, сгребающих золотые украшения из разрушенных домов себе в карманы и каски. — Почему что? — Рут, зажав отсыревшую от крови сигарету между зубов, рассматривала прожженную дырку на шинели. Все остальное, помимо испорченной одежды, почти не волновало. И даже утомленные кандидаты и воины не преуспели в попытках привлечь ее внимание. — Они же грабят. — Габи вцепилась в ее локоть с таким доверием, будто Рут не могла бы треснуть ее этим самым локтем в лоб. — Грабят дома… — Разве в этих домах кто-то живет? — Магато наконец оторвалась от унылого созерцания последствий взрыва и переключилась на свой отряд. Габи нахмурилась и неуверенно качнула головой, тут же получив щелчок по носу. — Вот именно. А раз никого там нет, то и не грабеж это, детка. — Всего-то мародерствуют святые марлийцы, подумаешь, — фыркнул Галлиард и тут же поджал губы, уловив предупредительный блеск в глазах Магато. — Люди, жившие в этом городе, — Рут обвела рукой пустые дома и безжизненные улочки, — поддерживали Альянс. Снабжали солдат провизией и припасами, присылали добровольцев. Да, наверняка воевали далеко не все из тех, кто покоится сейчас под завалами. Но эти люди делали все, чтобы мы не выиграли. А наши солдаты — какими бы отморозками они ни были — прошли за эти годы все глубины ада. Теряли близких, получали ранения и видели такие зверства, которые никому из вас и не снились, Покко. — Магато, позабыв об испорченном табаке, вновь попыталась поджечь сигарету. И выплюнула ее изо рта, когда в который раз увидела на ней алые разводы. — Мародер — плохой человек, да? Солдат — плохой человек, даже если сражается за благие вещи. Все мы с вами плохие люди, а раз так, то почему бы не взять от жизни хоть что-то, что мы заслужили, а? Кажется, донести свою позицию у нее не вышло. Да и черт с ними, с кандидатами, все еще надеющимися, что империя даст им хоть что-то, кроме разочарований и требований. Марлия, которой грезила Рут, осталась в далеком-далеком прошлом. Марлия, о которой Рут мечтала, наверное, и не существовала вовсе. Но Магато все еще могла за нее сражаться. За то мироустройство, которое считала верным. Которое считала достойным. За то, в которое верила с детства и до самой войны, пока верить оказалось слишком сложно. Слишком жертвенно. Пока верить она просто-напросто устала. Быть офицером оказалось нелегко. Следовало разнимать стычки, в которых она была не виновна, и получать по шее за то, что какой-то пьяный капрал стащил у другого пьяного сержанта теплые сапоги. А пьяными на фронте и за его пределами солдаты были почти беспробудно. Рут, быть может, тоже пристрастилась бы к частой выпивке, вот только времени не хватало. Да и кандидатов расстраивать не хотелось. Был, правда, один случай, когда она появилась перед ними не в самом своем лучшем виде. Это было за пару ночей до отправки воинов на ту операцию по освобождению солдат из окружения. Как раз тогда, когда случилась массовая потасовка. Из города прислали свежих командиров. Офицеров, натренированных в академии — зеленых, совсем еще молодых, даже до Рут недотягивающих. О военном опыте речи и не шло. Любой солдат, просидевший пару недель в окопе, смотрел на лощеных пареньков как на свежее мясо, не более. Приказы их слушать никто не стал и подавно. Это было сложно. Офицеров учили хитрым тактикам и новым приемам на поле боя, для штаба они были незаменимы. Но для среднестатистического опытного сержанта все эти командиры выглядели на одно лицо — испуганным молодняком, шарахающимся от любого громкого звука. Раз не различал по свисту снаряда, что летит и куда, — значит, не место тебе в горячих точках. Тем вечером все знатно поцапались друг с другом, пока лейтенант не гаркнул на них. Скрипя зубами, приходилось уживаться даже с теми, кто бесил до пены у рта. Даже с теми, кто отдавал дерьмовые приказы. Не то что бы Рут считала себя первоклассным офицером, но некоторые решения она принимала, основываясь на понимании слабых сторон противника, а не на заученных формулах со времен военной академии. Вечер был неспокойный и шумный. Воины не видели, но шестым чувством ощущали, что в командовании непорядки. В городке собралось две роты сухопутных войск: элдийцы, марлийцы и Бог знает, кто еще. Что там не поделили новые офицеры и прижившиеся в армии солдаты, владельцы титанов не знали, вот только ругань в главном шатре не прекращалась который час. Магато так ничего им и не сказала, выдавала информацию только спутанными короткими обрывками. Мол, пара отрядов попали в котел в нескольких милях отсюда, а поспевать им на подмогу никто и не хотел. Рут сетовала, что даже Робертсон с большой неохотой не поддавался всеобщей идее просто оставить их там. Доносить генералу о неудачах никто не хотел, тем более сейчас, когда большинство территорий Альянса были уже под контролем Марлии. Что там те пара отрядов, когда они могли спокойно ими пожертвовать и, дождавшись подмоги, отбить несчастный клочок земли заново? Но многие были несогласны. Да и приказ Каруви о выводе попавших в окружение людей игнорировать было опасно. Так воины и бродили по лагерю особняком. Держались в стороне, поглядывали на то и дело разгорающиеся споры между теми, кто еще воевал ради идеи, и теми, кто воевать уже устал. Зик предупреждал, что следует быть подальше от разборок. Сетовал, что остальным не сидится на месте, но Порко отсиживаться вторые сутки в палатке устал. А где Галлиард, там была и Пик. Где Фингер, там и кандидаты. Браун же просто слонялся за остальными поникшей стеной — вдруг вляпаются куда. — Разве на элдийских отродий комендантский час не распространяется? — послышался голос со стороны, и воины как по команде обернулись. У железной бочки с горящими дровами — одной из тех, рядом с которыми можно было согреться или поболтать с кем угодно в вечерней тишине, — стояли два солдата. Кажется, офицеры или кто рангом поменьше. В сумерках было тяжело рассмотреть нашивки. — Нам проблемы не нужны, — Зик вскинул ладони вверх. — Мы просто решили прогуляться перед сном, но уже идем обратно к палаткам. — У воинов и кандидатов есть дозволение находиться в любой точке города в любое время суток, — перебил Зика Райнер, в упор глядя на марлийских военных. Пресмыкаться перед ними сейчас он не планировал — не тогда, когда у него были все права на то, чтобы находиться здесь. За спиной послышался уставший, раздраженный вздох Йегера. Ему, кажется, было глубоко плевать на свое положение, лишь бы не препираться ни с кем лишний раз. Наверняка Зик думал, что Райнер понахватался хамства у Рут. И он был прав. — Так что нет, на нас комендантский час не распространяется. Один из военных тихо присвистнул и расхохотался, подталкивая локтями второго. — Ты глянь, кажется, у кого-то зубы режутся. — Он пару раз глубоко вздохнул, будто старался привести в порядок дыхание, и тут же с неприязнью скривился. — Не дерзил бы ты мне, элдиец. — Я уверен, что не сказал ничего, на что не имел бы права. — Райнер собирался молчать, но слова сами вырывались с уст. Устал он. От всего устал. В последнее время все чаще вспоминал Парадиз и былые деньки. Вот и сейчас — встряхнуть бы хорошенько этого напыщенного марлийца. Согнуть пополам так, чтобы хребет лопнул. Он ведь смог бы. Смог бы сделать это и одной рукой, даже не запыхавшись. — Смотри, элдиец. — Офицер склонился к нему с нехорошей усмешкой. — Собрание у важных шишек еще нескоро закончится. У нас еще есть много времени пообсуждать твои права, что скажешь? — Мне нечего с вами обсуждать. — Райнер хмуро оглядел марлийца, когда тот покачал головой в несогласии. — Расскажи, если кому-то из юных кандидатов отрезать руку, она отрастет, когда ублюдок проглотит кого-то из вас? — он щелкнул раскладным ножом и по очереди указал на каждого воина. — Мне всегда было интересно. — Нам пора, — Зик настойчиво положил руку на плечо Брауна и тут же одернул ладонь, когда офицер хлестко ударил по ней. — Будете стоять здесь и смотреть, — рыкнул тот. Райнер сжал челюсть. И тянул ведь его кто за язык, а. Пальцы непреднамеренно подрагивали. Что он мог сделать? Что мог сделать, когда марлиец взял за шкирку Габи и подтащил к себе, утыкая ей нож в горло? Что мог сделать, когда тот усмехнулся недобро, глядя прямо в глаза Брауну? — Офицер Магато будет… — Ваша шавка Магато мне не указ! — Брызнув слюной, выплюнул марлиец. — Или думаете, прикрываясь коротконогой девчонкой, можете раскрывать пасть, будто вам дозволено?! — Это моя вина, — проговорил Райнер тихим голосом и вытянул вперед руки ладонями вверх. — Отпустите ребенка, она здесь ни при… — Стой, где стоишь, — прошипел он, опуская взгляд на Габи. — Давай-ка подправим тебе личико, а? Для работы титаном оно тебе ни к чему. Да вы и так уродцы. Второй офицер тихо посмеивался, глядя на открывающуюся перед ним сцену. Воины и кандидаты — все как один, кроме Брауна — стояли позади с опущенными головами и сжатыми кулаками. Знали, что нельзя и звука издать. Даже в глаза марлийцам смотреть лишний раз опасно. Попадешься не в то время и не в том месте — пеняй на себя. Они не могли. Не имели права перечить. — Пожалуйста, сэр… — Райнер тоже сдался. Отвел взгляд, когда офицер прижал лезвие к щеке Габи. Дернется сейчас — достанется всем остальным. Потом всю его семью повесят за то, что посмел поднять руку на марлийца. Оставалось только жмурить глаза от беспомощности. Рут была права — он жалок. Настолько жалок, что не мог защитить даже тех, кого хотел оберегать больше прочего. — Ничего личного, крошка. Слова офицера заглушил выстрел. Воины вздрогнули. Где-то в соседнем переулке испуганно разбежалась стая крыс. Райнер припал на одно колено от мутного головокружения — давно адреналин и страх не мешались в крови так быстро, он и понять-то ничего не успел. Первое, что бросилось в глаза — Габи, испуганно стирающая брызги крови с лица и скидывающая ошметки чужой плоти. Офицер пошатнулся и упал на землю мертвой куклой. Габи едва успела плюхнуться на пятую точку, чтобы отползти в сторону, лишь бы чужое тело не придавило ее к земле. Вышибленные мозги офицера выглядели так отвратно, что Удо, прячущегося за спиной Фингер, тут же вывернуло съеденным ужином. Потрескивающий в бочке огонь высвечивал силуэт Рут — въевшийся на подкорку образ, почти неизменный с годами. С такой же дымящейся сигаретой между зубов, будто та была ее респиратором, и пистолетом, все еще наставленным вперед — туда, где мгновение назад как раз возвышался затылок офицера. На ее лице не отражалось ничего. Ни эмоций. Ни отголоска мыслей. Так бы сказал кто угодно, но Браун видел хорошо скрытую усмешку. — Ничего личного, — проговорила она, глядя на растекающуюся липкую лужу прямо к ногам воинов. Голос звучал хрипло и невнятно — так, будто в ней плескался не один стакан чего-то крепкого. Второй офицер схватил ртом воздух и потянулся к кобуре. Кажется, даже успел выдавить из себя пару ругательств, прежде чем Рут приложила его рукоятью пистолета прямо в висок. Заломила за локти к земле, водрузив ногу ему прямо на щеку, и вдавила лицо во влажную сырую землю в жалких сантиметрах от простреленного уха его мертвого приятеля. Он все пытался что-то прошипеть ей в ответ и взбрыкнуться, но Рут оперлась на колено, склонилась к нему сильнее, не без удовольствия рассматривая его жалкие попытки подняться и тихие стоны боли. Браун косо поглядывал на Магато — он слышал, что последние дни она слонялась, как загнанная лошадь. То пленник неразговорчивый попадется, то припасов кто не досчитается. Плохое настроение и раздражение считывались даже в том, как были всклокочены ее волосы. — Падаль, — медленно протянула Рут. — Сукина дочь, — закашливаясь землей и слюной, хрипел марлиец. Его слова доносились короткими отрывками. — Как ты посмела… офицера… — Не расслышала тебя, — Рут давила подошвой все сильнее, скалясь, как бешеный зверь. В тишине вечера, кажется, можно было услышать тихий шепот солдат в городе. Обрывистое дыхание воинов. И стук зубов Габи, дрожащей от страха. — Воины и кандидаты — главное оружие нашей великой империи, — она смотрела себе под ноги в упор, не мигая и, кажется, даже не дыша. — А что происходит с теми, кто наносит ущерб и подрывает силы армии Марлии, офицер? — Казнь, — медленно прохрипел тот спустя долгую паузу. — Как неудобно получилось, а? Она продолжала с силой давить на его челюсть. Кажется, еще немного — и послышится хруст черепа о мелкие камешки. Райнер напряженно молчал. Магато ведь уже преподала нужный урок, и так кучу проблем себе нахватала. Что еще ее удерживало здесь? Браун пытался рассмотреть в ней ответы на свои бесконечные вопросы. Но чем больше он глядел, тем сильнее у него сосало под ложечкой языка, и холод щекотал между лопатками. Просматривалось в ее взгляде что-то, чего совершенно точно не было еще до войны. Не было и пару лет назад. Животная жестокость и наслаждение. Подошва ее ботинка врезалась сильнее, стоило упереть дуло пистолета в висок марлийца. Палец на спусковом крючке подрагивал. Не так, как тогда, на полигоне. В давно забытой прошлой жизни. Не так, когда она прострелила Порко ногу за дерзость. Теперь ее палец дрожал не от страха и неуверенности, а от жгучего желания прикончить хоть кого-то. Желания, которое расползалось гнилью у нее под языком. Райнеру было страшно. Страшно, ведь война закончится, и убивать будет некого. Что тогда станет с Рут, которая привыкла к этому? Как будет бороться с тем, что взрастили в ней окопы и потери? Ему не нравилось абсолютно все, что он видел перед собой. Усмешка, въевшаяся в лицо Магато. Голод, до спазмов сжимающий ее нутро. Еще немного — и он сожрет Рут целиком. Его Рут. Как часто она теряла контроль? Как скоро разучится возвращать его насовсем? Что сделала с ней война, и как Рут отыскать дорогу обратно? — Офицер Магато, — Райнер прошептал так тихо, что сам с трудом расслышал собственные слова. И, чуть прочистив горло, мысленно завязал себе висельную петлю. — Рут… Через несколько тягуче длинных секунд она, кажется, отмерла. Моргнула пару раз медленно, и даже краска вернулась к болезненно бледному лицу. Райнер подумал было, что еще мгновение — и Магато зарядит ему добротную пощечину за такое обращение. Но она только отшатнулась в сторону, снимая ногу с чужого лица. Сглотнула вставший в горле вздох и прикрыла глаза. Браун не знал, какие мысли пульсировали сейчас в ее голове. Она даже не смотрела в его сторону. Но каким-то шестым чувством Райнер ощущал, будто Магато касалась его щеки в мимолетном жесте. Благодарном. Искреннем. Словно в этот раз ему удалось вырвать ее из цепких и когтистых лап войны. В этот раз. Один-единственный. Что, если однажды он не сможет? Что, если однажды Рут заблудится и не вернется? — Пшел отсюда, — она махнула рукой, и марлиец, поскальзываясь на сырой земле, подскочил с места и убежал в сторону офицерских палаток под искривленное лицо Магато. Она обернулась. Посмотрела с плохо прикрытой тоской на жавшихся друг к другу кандидатов. Будто те не видели ее никогда в таком виде. Подумаешь, прострелила кому-то голову посреди военного лагеря. Приносила бы эта голова хоть что-то полезное, кроме пьянства, драк и катастрофической трусости на поле боя — ей было бы даже стыдно. Рут подняла с земли заляпанный кровью нож. Покрутила в руках, подкинула пару раз, проверяя вес, а затем протянула рукоятью вперед Габи. — Трофей, — Рут тихо хмыкнула своим мыслям и подмигнула, когда девчонка неуверенно взяла его в руки. — За первого мертвого треклятого марлийца. Зик без прелюдий и особой нежности резко дернул ее в сторону от Габи. Встряхнул за плечи так, что Рут повисла тряпичной куклой в его руках. — Ты совсем спятила, Магато?! — Он безуспешно пытался словить ее осознанный взгляд, но алкоголь и усталость брали свое. — Тебя же за это головы лишат. — Робертсон мне задолжал. — Она пьяно и совершенно бестолково щелкала зажигалкой. — Скажу, чтобы разгреб все это дерьмо сам и прислал кого-то, чтобы оттащили ублюдка к остальным телам. Он, между прочим, как раз из его отряда. Один из тех самых умников, которые монашек решили оприходовать. — Магато, мать твою… — скривился Зик, недовольно поглядывая в сторону, когда Пик прикрыла недовольной Габи уши. — Я неясно выразилась? — пробормотала Рут заплетающимся языком. — Мы на пороге победы, Йегер. Никому нет дела до того, сколько пустоголовых засранцев я прикончу, если это будет за полдюйма до поражения Альянса. Да и все равно завтра к ночи меня здесь уже не будет. Как и вас, к слову. — Она высвободилась из его рук и криво отсалютовала, поплевшись в сторону офицерских палаток, где скрылся офицер. — Завтра ранний подъем. Будут решать, кто пойдет в котел за пропащими марлийцами. — Протрезвей для начала, Магато, — прокричал ей вслед Зик и закатил глаза, когда Рут выставила ему в ответ средний палец. За четыре года войны что-то в ней изменилось сильнее, чем Зик ожидал. А что-то не изменилось совсем.***
Рут проклинала вчерашний день. Да и в целом каждый день до этого — тоже. Можно было спокойно отсидеться в лагере, но лейтенант Хирст, приставленный к планирующейся операции, чуть не вздернул ее после новости о перестрелке. Хотя и перестрелкой назвать это было сложно. Но у Рут слишком болела голова, чтобы отстаивать свое мнение и ценность собственной жизни. Потому она и ползла сейчас, практически роя носом землю, под острыми проволоками. Приподнимала голову совсем слегка, чтобы вражеские снайперы не разглядели лишнего движения. Позади нее пыхтели воины и кандидаты. Рут глотнула комок пыли и закашлялась. Чертов ублюдочный лейтенант, решивший, что практика для детей — лучшая проверка преданности. — Их же все равно на одного больше, верно? — безразлично пробормотал тогда Хирст. — Вот и посмотрим, кто из них окажется живучее. Сейчас бы Рут прострелила голову и этому заносчивому мужлану. В конце концов, из-за плана Зика она и так была одной ногой на том свете. Рисковать своей шкурой ей было не впервой. В пяти сотнях футов по правую и левую сторону были враги. Сейчас Рут с бóльшим удовольствием торчала бы на ночном посту у какой-нибудь дозорной башни. Или отмывала Брауна от страха и дрожи в его темной ванной. Вот о чем она думала, черт возьми. Забивая под ногти грязь, она вспоминала о забитых мышцах Райнера, который полз по правую руку. — Буря. — Ей в висок уперлось дуло чьей-то винтовки, и Рут медленно вытащила руки наверх, демонстрируя пустые ладони. — Рассвет, — тихо проговорила она пароль, все еще утыкаясь носом в землю. И рассмеялась глухо сама себе. — Не знала, что увижу вас здесь. — Не знал, что такая соплячка, как ты, приведет мне на помощь отряд воинов. — Мужчина убрал винтовку и подтянул ее к себе по земле за рюкзак. — Тут же можно вставать. Они пробрались в полуприсяде дальше. Рональд — старый потрепанный преподаватель из военной академии, некогда таскавший ее за уши за прогулы — шел впереди и вполголоса сетовал на нехватку вещей первой необходимости. На опиум, который был критично нужен раненым. На воду и сухпайки. Хотя бы боеприпасов было в достатке — и то хорошо. Несколько свечей стояли скопом в одном из широких углублений. Костер нельзя было разводить даже днем — дым расползется по небу и выдаст расположение. Минута — и артиллерия покроет всех, до единого. Узкие проходы были заполнены спальниками и вещами. Между окопами пробираться только ползком. — И никаких сигарет, мать твою. — Рональд выдернул тлеющий окурок из губ Магато, грозно глядя на нее, стоило ей досадно фыркнуть. — Как была заносчивой засранкой, так и осталась. Они разместились небольшим кругом. Насколько хватило места. Воины, сонные кандидаты и несколько побитых жизнью солдат рядом со своим командиром. Все лица были ей смутно знакомы — коллеги, бывшие одногруппники и просто рядовые. Переговаривались негромко о поддержке с воздуха к завтрашнему полудню и о близкой победе. Рут выдала раненым по плитке темного шоколада. Рональду — закоренелому военному волку — всучила флягу, припрятанную во внутреннем кармане. Надо было чем-то старика порадовать. Он травил байки тем, кто окружил единственный источник света. Под плотной сеткой над окопом слабые блики свечей были незаметны, отбрасывали только тени на его сухое и морщинистое лицо. — Выглядите свежачком, — криво усмехнулась Рут, в очередной раз очертив взглядом бывшего преподавателя. — А ты, я вижу, наглости только понахваталась на службе у генерала, — хмыкнул Рональд, поджав губы. — А когда-то ползала на коленях по кабинету и отдраивала полы в наказание, помнишь, Магато? Рут мгновенно вспыхнула. Закашлялась, недовольно поджимая губы, и пробормотала какие-то ругательства под нос. Но Рональда было уже не остановить. Он с танцующими смешинками в глазах начал прямо с момента ее поступления. А закончил одним из тех злополучных дней, когда Рут подвесила какого-то негодяя за шиворот прямо в мужской раздевалке. Солдаты тихо посмеивались, поглядывая на Магато — кто-то помнил ее еще в те годы, другие — боялись попасть к ней в немилость. Воины же в открытую хохотали, поглядывая на недовольное лицо Рут. — Ну и рожа у тебя, Магато, — Галлиард откинулся на земляную стену, прикрывая лоб рукой. — Это что, румянец? — Это свет от огня, засранец ты мелкий, — огрызнулась Рут, но воротник шинели повыше все равно натянула. Рональд тоже улыбался, раскидывая морщинки по всему лицу. Рассказывал разное. О том, как Магато пахала за четверых в академии. О ее конфликтах и неудачах. И о том, как она лезла на шаткую сосну снимать птенца со сломанным крылом. Рут уже и не помнила. Не помнила, что когда-то была такой. — А помнишь, Магато, ту вылазку? — В их круг протиснулась Мия, вытирая руки от крови. Наверняка только-только от одного из раненых отошла. Они встретились взглядами, и стало понятно: только что перестало биться чье-то сердце. Медиков на поле боя всегда было мало. И каждое из сражений они носились от одного солдата к другому, мечтая заиметь лишнюю пару рук. — Когда мой курс и пару старших ребят из ваших кругов накрыло лавиной в горах. Как мы отогревались от слабого костра на мокрых ветках. Как думали, что уже не жильцы. Столько всего понаговорили друг другу в страхе, что нас никто не отыщет и мы так и замерзнем насмерть. — А потом прятались друг от друга по всей академии, потому что стыдно было смотреть в глаза после глупых откровенностей, — усмехнулась Рут. Неожиданно для себя растянула губы в чем-то, что когда-то давно напоминало улыбку. Оказывается, она не разучилась. Оказывается, у нее были приятели. Однокурсники, старые ребята, которые смотрели на нее сейчас и не видели в ней плешивую гончую генерала. Видели только прежнюю Рут, которая не пропускала ни одной драки в академии и всегда получала за это по шее. — Вот и сейчас как в старые добрые времена, верно? — Мия пристроилась по правую сторону от Райнера, и Рут тихо хмыкнула. Побитая, уставшая, постаревшая на десяток лет медсестра выглядела так, что Магато оставалось только губы поджать. Пусть позволит себе немного тепла. Обычного. Человеческого. У Рут не было документа, подтверждающего принадлежность Брауна ей. И дать ему столько, сколько мог бы дать кто угодно, она не могла. — Как в академии на учебных вылазках. Снова вместе, вокруг импровизированного костра, только теперь на поле боя, а не в лесах за городом. Магато слушала вполуха. Слушала и посматривала на Брауна. Как тот скосил глаза на Мию. Как щеки его зарделись от чужой близости, от того, что марлийка вот так вот просто садится рядом с ним, будто не стыдится этого. Рут видела в глазах Райнера крохотную доверчивую теплоту, которую сама она растирала в кулаке каждый божий день. Она смотрела на то, как Мия протянула Брауну чашку горячего чая и как коснулась его пальцами в каком-то совсем уставшем, изможденном жесте. Требовательном, скупом. Никто и не заметил. Но Рут замечала. Замечала, как смотрел на нее Браун. Замечала, как он переплел пальцы с медсестрой у самой земли — там, куда свет свечей не доставал. От этого хотелось выть. Выть так, чтобы горло порвалось к чертовой матери. Во время войны тепла не хватало всем. В конце концов, она и сама в темноте палатки — тогда, на боевых позициях — искала свое искаженное, больное успокоение на пару с Робертсоном. — Вот только половины из наших уже нет в живых, — в голосе Рут звякнула горечь. Покатилась эхом вглубь грудной клетки и так и расплылась там неточным пятном. В тишине, опустившейся на небольшой лагерь, можно было расслышать далекий хохот вражеских солдат. Наверняка поганцы уже праздновали и приписывали скорую расправу над теми, кто застрял в окружении. Каждый думал о своем, но все вместе — об одном и том же. О доме. О семье. О тех, кто выпускался с академии вместе с ними, но до поля боя так и не дошел. А если дошел, то не вернулся. Кто-то стал насвистывать старый, почти забытый мотив. Кто-то подхватил. Через мгновение многие запели. Затянули мелодию и слова еще из тех времен, когда они умели искренне смеяться и плакать навзрыд. Какая-то дурацкая, унылая песня, которую они пели еще в подготовительных лагерях — на опушках леса с палатками и потрескивающим костром. Как эхо от призрачного прошлого. Точка соприкосновения в «здесь и сейчас», которая еще даже существовала. Которая не стерлась войной и чужой кровью. Даже Рут вполголоса хрипло подпевала под удивленные взгляды воинов. Они не знали этой песни, откуда им. Что-то военное, марлийское. О солдате, ищущем дорогу домой. О солдате, уставшем сражаться. О солдате, заблудившемся в путах войны, да так и не вернувшемся назад. Когда свечи потухли, все расползлись по сырым углам, натягивая спальники повыше в ожидании утренней команды с воздуха. Тихие стоны раненых то тут, тот там выдергивали из сонной дымки. Райнер разглядывал Магато. Как неритмично дергались ее губы, как она сжимала челюсти так, словно во сне дробила зубами чьи-то кости. Как метались под тонкими веками глаза. Он встал, выглядывая из-под плотной сетки-навеса. На безлунном небе сияли редкие звезды. — Гиблое это дело, солдат, — послышался тихий голос со стороны, и Райнер вздрогнул. — Завязывал бы ты с этим. Рональд, пристроившийся по правый бок, смотрел на него внимательно. Изучающе. Будто пытался выискать в глазах Райнера что-то конкретное. Словно мог выискать что-то конкретное. Но стоило Брауну в непонимании оглянуться по сторонам в попытках отгадать тему разговора, как командир отвел взгляд к небу и вздохнул. Пнул только в однозначном намеке каску Рут, валявшуюся под ногами, но взгляда пронзительного куда-то вверх не убрал. И так наверняка краем глаза видел, как в темноте заалели щеки Брауна. Райнер свел брови к переносице и с неприязнью нахмурился. Каждый, кто каким-то нелепым образом замечал его тоскливые взгляды на Рут, всегда считал это крайне плохой перспективой. И впрямь, с чего бы это? — Даже если на пару мгновений забыть, что ты — грязнокровный бастард, — Рональд скосил на него глаза. — Тебе все равно ничего не светит. Просто потому, что она живет в своем, выдуманном мире. Просто потому, что она выросла в семье военного. Подобное почти бесило. Еще немного — и вызывало жжение глубоко в глотке. Наверное, это сцеженный яд стекал прямиком к корню языка. Раньше Райнер ощущал неконтролируемый гнев, сейчас — стал прислушиваться к тому, как говорили с ним люди. Он научился различать эту едва заметную разницу только после длительных бесед с Магато. Очень часто ему не желали зла. Не мечтали о его смерти. Все чаще с ним говорили без презрения, а въевшийся в говор «элдиец» был просто закоренелой привычкой. Вот и сейчас Рональд смотрел на него с едва заметным отголоском понимания. Если заглянуть еще глубже — сострадания. Но так далеко забираться Райнер не хотел. Не хотел, чтобы кто-то смел испытывать жалость по отношению к нему. — Она всегда была такой? — спросил наконец Браун после длительной тишины. — Магато? Всегда? — Рональд хмыкнул, будто не ожидал ответа. Посмотрел протяжно на подрагивающую во сне бывшую студентку и поджал губы. — Нет, парень. У нее не всегда не было сердца, с ним рождаются все. Даже такие, как она. — Тогда почему?.. — Райнер и сам не знал, о чем спрашивал. Почему она была такой? Почему ему так чертовски сильно не повезло оказаться на той дозорной башне, чтобы слушать ее тихие негодования. — Она как-то едва не выскочила замуж за элдийца вроде тебя, — пояснил Рональд, будто это могло махом объяснить все изъяны Магато. — Не сильно приятная история. — Я знаю, — коротко перебил его Райнер, будто очередное подтверждение с чужих уст давалось ему с трудом. — Неужто? — удивился Рональд. Глянул на его искоса, словно не верил ни на йоту. — Это было-то в присутствии пары офицеров и генерала. Считай, государственная тайна с позволения Каруви. Иначе никто не уважал бы ее на своей должности, если бы кто проговорился. Откуда ж ты знаешь? — Она сама рассказала, — солгал Райнер и закусил щеку изнутри. Слова отдавали горькой солью на языке. Сам только сейчас понял, как эта ложь тревожит его не первый месяц. Если бы Зик не посвятил его, если бы не поделился этой крохотной частичкой Рут — рассказала бы она? — И что, даже после этого продолжаешь смотреть щенячьим взглядом? — Рональд в непонимании покосился на него. — Даже я стал сомневаться в том, осталось ли у нее внутри что-то, кроме марлийского пороха и грязи. Не пойми меня неправильно, Браун, все это полезно для солдата. Я уважаю ее как командира и подчиненного. Но как человека, — Рональд хмыкнул своим мыслям, — не понимаю. Райнер прислушался к его словам. Но не сразу. Возможно, если бы он знал, что этот разговор станет их последним, то расспросил бы Рональда больше. Попросил бы рассказать о Магато. О том, какой она была раньше. О том, какой стала сейчас. Наутро все происходило в спешке. Под вой титанов и ежеминутные обстрелы оставшиеся солдаты пытались вывозить раненых. Рут потряхивало от вибраций и грохота, который разносился по воздуху между обстрелами. Свистящие пули каждый раз проносились мимо под ритм гулкого сердцебиения. Казалось, каждый свист записывался на личный счет. Сегодня Рут везло, но однажды этот счетчик обнулится. Казалось, еще немного — и грудная клетка раздробится на мелкие осколки от частых вздохов. Магато видела: Мия, прикрывая Софи и Удо, скрылась за линией обстрела. Оставалось продержаться совсем немного, чтобы остальные могли отойти ближе к союзникам и дать воинам разгуляться на поле боя. Такие моменты Рут не любила больше всего. Не любила прикрывать голову руками и надеяться, что снаряд прилетит куда-нибудь в другое место. Не любила, когда ее жизнь зависела от воли случая. Чье-то тело с закатившимися глазами и песком во рту перекатилось на нее со стороны. Это — единственное, чем являлась война. Надеждой, что именно сегодня тебе повезет. И так думал каждый, вот только для каждого четвертого эта надежда была последней мыслью, потревожившей голову. Сколько лет она рвалась на поле боя, а воевала куда меньше. И не было ни дня, чтобы на короткую секунду Рут не пожалела о своих глупых детских желаниях. В обозримой доступности взорвался снаряд. Писк в ушах был такой, что хотелось обнять голову руками и кричать. И больше ничего. Желательно еще сдохнуть прямо сейчас, так и не почувствовав этого. Но ей нельзя. Нельзя, потому что по правую руку тряслись Габи с Фалько. — О-офицер, — сквозь глухую завесу писка и прижатых к ушам ладоней Рут расслышала тихий голос Габи. — К-командир Рональд, он… Рут приоткрыла один глаз. Вот, что за тело упало к ним в углубление. Руки затряслись. Пару часов назад он расталкивал ее ото сна, называя соплячкой. Давал наставления и брал обещание выжить. Сейчас он лежал прямо перед ней с неестественно вывернутыми запястьями и пустыми глазами. Она не заметила, как ладони опустились ему на грудную клетку. Очнулась только от громкого надрывного плача Габи. Очнулась, когда Мия пыталась оторвать ее за руки от чужого тела. — Он мертв, Магато! — Чужой голос горланил ей на ухо. — Оставь! Оставь его! Но Рут не оставляла. С осоловелым взглядом делала ритмичные толчки руками, будто еще немного — и он очнется. Будто массаж сердца мог бы исцелить выпотрошенный от раны живот. Но командир не оживал. Не оживал сначала, не оживал потом. И даже тогда, когда еще пара солдат пришли и уволокли ее оттуда. И тогда, когда она тряслась в грузовике со сдутыми колесами, а руки ее дрожали, как при лихорадке. Когда машины привезли солдат в город и Мия отпустила Рут под наблюдением юных кандидатов, она так и осталась сидеть на импровизированном аэродроме. Глядела, как приземлялся самолет. У Рут не было сил. Не было сил даже на то, чтобы поздравить воинов с такой успешной операцией. Не было сил на то, чтобы взять себя в руки и прекратить резкие движения и дрожь во всем теле. Она смотрела, как вышел из люка Зик. Как за ним в обнимку засеменили Пик с Порко. Раненые, измученные. Рут ощутила, как сереет. Как дыхание сдавливается в крохотный незаметный комок. — Где Браун? — хрипло спросила она, подходя Зику. На пальцах все еще алела свежая кровь. — Йегер, где он?! Он смотрел ей в глаза как-то иначе. Больше не насмешливо. Не прищуренно. И даже не по-отцовски назидательно. Он смотрел так, будто она только что назвала его врагом народа. Словно подобрать слова в ответ он не мог, даже если бы сильно захотел. Вот же Зик. Стоял перед ней. Потрепанный. Уставший. Доступный. Сразивший парой бросков под тысячу вражеских солдат. Но внутри все предательски сжималось в тугой ком. Органы, кажется, всмятку. Потери, потери и снова потери — ей не привыкать, к черту не сдалось считать мертвые тела. Но Рут как-то не думала, даже не помышляла, что Браун может не вернуться. Вот так вот просто, неожиданно, без подготовки. Раз и все. Ее почти повело от этого внезапного озарения. Райнер не бессмертный. И от этого простого понимания она даже сделала пару шагов назад. Испуганных. Неуверенных. В сознании выхватилась одна-единственная яркая мысль — она впервые почувствовала, каково это. Каково это — бояться за чью-то жизнь сильнее, чем за что-либо еще. Думать о том, что дальнейшее существование без этого человека кажется неправильным. — Да вот он, Браун-то, — нехотя кивнул Галлиард, явно оскорбленный отсутствием внимания к его персоне. — Конечно, пошел я к черту, всего-то спас весь ваш взвод от артиллерии, — продолжил бубнеть он себе под нос. Рут подоспела к люку как раз тогда, когда из него вывалился Браун, шипя от боли. Регенерация шла туго, с каким-то запозданием — так, что Райнер зубы стискивал, чтобы не завыть. Зик хмуро проводил ее взглядом. Как она, стараясь не выдавать волнения, поспешила к Брауну. Как подхватила его под руку в последний момент, как смотрела на него. Она, черт возьми, смотрела так, будто он был всем. Рут никогда не переживала за Зика. Привыкла уже. Это был единственный выход, чтобы не привязываться так сильно. А за Брауном носилась, как подстреленная. В глазах дикий страх перемигивался с такой тревогой, что у Зика зубы сводило от непонятной ему досады. Их отвезли в порт как раз к полудню. Рут глядела пустыми глазами, как загружали на корабли раненых, пленных и мертвых. Как аккуратно несли то, что осталось от командира Рональда. Где-то под боком из последних сил сдерживалась Мия. Хрипела и сопела, но слез так и не позволила. Зик откланялся и отчалил с первым судном к Ребелио — командование ждало его с отчетами и рапортом. — Детей в госпиталь, пусть их осмотрят, — сказал ей лейтенант Хирст, возглавлявший операцию. Рут лениво повернулась, вяло смыкая и размыкая веки. Сейчас, кажется, жизнь в ней поддерживал только Браун, преданным псом стоящий за спиной. — А ты пока за воинами пригляди. Завтра за вами прибудет корабль. — Сэр, им тоже не помешает осмотр, они провели больше суток в сражении, они измождены и… — она вдруг запнулась и нахмурилась, медленно переваривая смысл чужих слов. — Завтра? И где же вы предлагаете разместить их до этого времени? — Да где угодно, — он равнодушно окинул взглядом Рут, и выражение ее лица мгновенно исказилось. — У порта есть трактир. — Там ошиваются только пьяницы, и ни одного достойного номера, — раздраженно повела бровью она. — А что, элдийцам нужны достойные номера? — Холодно отчеканил Хирст. — Что вообще Каруви в тебе нашел, если до твоей недалекой головы с первого раза не доходят приказы? Только и умеешь, что из-под его стола скалиться? — Не успел он договорить, как Рут услышала позади утробный рык и едва успела перехватить руку Райнера. С большой неохотой. Наверняка лейтенант лучше смотрелся бы с разбитым носом. Но Хирст только рассмеялся противным скрипящим смехом. — Ты глянь, какие злобные щенки. Удерживай-ка их на привязи, иначе командование будет не в восторге от бешенства твоих подчиненных, Магато. Рут не нравилось в этой ситуации совершенно все. Как смотрел на нее лейтенант. Как подрагивал занесенный кулак Райнера в ее ладони. Как в ней пробуждались давно забытые, поганые воспоминания. Она могла бы огрызнуться и отстоять свое мнение, но вместо этого просто молча смотрела, как лейтенант медленно шагал от нее в сторону кораблей. — Все в порядке, Браун, — тихо поговорила она и тут же прикрыла глаза, когда Райнер схватил ртом воздух и выдернул руку. — В порядке?! — кажется, эта ситуация разозлила его даже больше, чем ее. Кажется, он давненько не разговаривал с ней таким тоном, но сейчас у Рут не было сил, чтобы вычитывать его за это. — Он разговаривал с тобой, как со скотом! — Райнер, — она так и смотрела в отдаляющуюся у горизонта точку. — Я привыкла. Это нормально. — Почему ты ему ничего не ответила?! — Его тон был обвиняющим. Обиженным. Злым. Почти разочарованным. И Рут захотелось приложить его хорошенько чем-то тяжелым. Дать наотмашь по лицу, потому что Браун был, черт возьми, прав. А признавать чужую правоту она не хотела. Не могла. — Потому что… — запнулась Рут. Вместо того, чтобы кинуть привычно равнодушный взгляд, она опустила его. Что угодно, лишь бы скрыть досаду и всколыхнувшуюся тревогу. — Потому что я никогда не отвечаю, Браун.