***
854 год, весна.
Рут плохо спала. Она в целом никогда не отличалась здоровым сном, но в последние месяцы все, связанное со здоровьем, шло особенно туго. Она помнила, как впервые закашлялась до полуобморочного состояния. Как хрипела до рвоты и металлического привкуса в глотке. Это случилось во время одной из последних перебежек с Парадиза на материк. Дальше оставалась только война и ее конец. Дальше на острове ее нахождение было уже ненужным. Аккерман тогда здорово сорвался на нее, Рут в ответ — на него. Они все реже разговаривали без повышенного на пару тонов голоса и без особой на то нужды. — Если ты сдохнешь раньше времени, Пересмешник, я скормлю твои кости свиньям, клянусь, — Леви выдернул сигарету из ее рта, когда она потянулась за огоньком бледными губами. — Ты уже дышать не можешь без пепла, поугомонись немного. — Коротышка, ты лишаешь меня последнего святого, — Рут растянулась на скрипящем диване, с усталой мольбой поглядывая на Ханджи. — Верните сигареты по-хорошему. — После того, как ты чуть не откинулась прямо во время приема у королевы? — Зое показательно закрыла на ключ конфискованную гору пачек. Будто проблема была в сигаретах, а не в перманентной усталости. — Изволь, но я не горю желанием снова смотреть, как ты корчишься. Поешь хотя бы нормально и отоспись. — И вымойся, черт возьми! От тебя несет, как от скотины, — Леви с неприязнью дернул губой, и Магато сползла с дивана полупрозрачной тенью, вяло демонстрируя Аккерману средний палец. Это была их последняя встреча перед надвигающимся штормом. Она знала это. Разведчики сидели в кабинете капитана Ханджи в тишине. Следующие месяцы на войне были решающими, а для Парадиза — почти судьбоносными. Если бы Рут сказала, что была только рада сбежать от коротких дней на острове в призрачном спокойствии, она бы солгала. Последняя неделя на Парадизе — тяжелая неделя. Надо было записать каждую единицу свеженьких автоматов, поставленных Азумабито. Проверить новые копья грома. Провести инвентаризацию. Магато с большим удовольствием провела бы последние дни на той ферме рядом с лесом и горным ручьем, слушая забавные истории юных разведчиков. Но доставку и пересчет техники Киеми доверяла только Рут. Приходилось заниматься самостоятельно. — Ничего не слышно про Эрена? — тихо спросил ее Армин, пока работники с узкими глазами и пергаментной кожей загружали на корабль минералы для Азумабито. Благо, рядом нигде не сновала Микаса — девчонка стала редко появляться в поле зрения Магато после пропажи Эрена. Зато Зое с Леви навострили уши вовсю. Рут знала: их взаимоотношения держались на клинках у горла. Но с Армином она ладила куда лучше — может, потому Аккерман следил за ними пристальней. — Мне жаль, но его нигде нет, — Рут смотрела прямо перед собой с игрушечно расслабленными мускулами. Сейчас она могла бы сказать совершенно что угодно. Сообщить о смерти Эрена, наплести о существовании десятого титана или сознаться, что они с Зиком захотели устроить геноцид элдийцев. Она могла солгать или сказать любую правду с точно таким же лицом. И ничего бы не изменилось. — Мы никак не можем его найти, но поиски не прекращаются, Армин. Арлерт уныло опустил голову. Наверняка думал о том, как в очередной раз вернется к Микасе с безрадостными новостями. Рут это волновало в последнюю очередь. Куда больше ее беспокоила приставленная к ней Елена, помогавшая переправиться в целости и сохранности обратно на материк. — Зик сказал, чтобы я с твоей шкурки пылинки сдувала, — ядовито улыбнулась она, спускаясь с трапа. — И передал, чтобы ты не заезжала к Киеми, а отправлялась сразу на ноль. — Елена кинула ей помятое письмо от генерала. Наверняка вскрытое и прочитанное. — Слышала, солдатики твои жалуются, что командира их все нет и нет. Говорят, элдийцы только суку свою слушаются отменно, а чужаков не принимают. Особенно тот красавчик-мальчишка с необсохшим молоком на губах то и дело рычит, никого к себе не подпускает. — Держи в курсе, — Рут хмуро махнула рукой разведчикам в прощальном жесте, размышляя о том, как однажды принесет Зику на завтрак запеченную белобрысую голову с яблоком в зубах. — Приструнила бы его, а то Браун твой слишком бушевать стал, — Елена толкнула крохотную костяшку домино, утягивая за собой — ниточка за ниточкой — остатки нервной системы Рут. Магато не успела двинуть к ней, чтобы заткнуть рот дулом пистолета. Казалось, порт на пару долгих мгновений застыл во времени. Замер. Залился смолой, и даже прибой стал меньше, не раскачивая скрипучий корабль на волнах. — Райнер? — послышался сзади голос Аккермана, и у Рут появилось зудящее под копчиком желание сбежать, поджав хвост. — Ты что, дружбу да хороводы с ним водишь? Магато развернуться бы, натянуть на лицо презрительную улыбку. Сказать пару-тройку нелестных словечек в адрес элдийского народа, да вот только рука в кармане намертво примерзла к пистолету, а спина ссутулилась. Райнер. Лгать генералу — одно, а ставить Брауна в одно предложение с элдийскими бастардами теперь почти не поворачивался язык. По крайней мере, не среди разведчиков, которые отчего-то вытягивали ее искренность наизнанку. — Нет, не говори мне, что… Неужто Зик не солгал? — Елена шутливо качнула головой, с ног до головы рассматривая напряженную Магато. Знала, в каком свете выставляет ее перед разведчиками. Казалось, Рут впервые не могла подобрать слова. Ответить с достоинством — да хоть как-то ответить. — Бог ты мой, да вы чертовы любовники! — она хищно оскалилась. — Всегда было интересно, каково это: быть с титаном… — Как жаль, что тебе этого никогда не доведется узнать, — сквозь зубы процедила Рут и сделала шаг на трап, надеясь, что соленый ветер унесет их разговор за море — туда, где никто его не узнает и не услышит. — Пересмешник, — ей на плечо легка небольшая, но уверенная ладонь. Аккерман, конечно. Ничего не пропустит мимо ушей. Все ему надо знать, везде втиснуть свой короткий вездесущий нос. — О чем это она толкует, а? Рут устало вскинула голову. Запах ила и ржавого судна неприятно скользил по глотке. Еще немного. Еще совсем немного, и можно будет наслаждаться лаврами победителя на хорошем честно заслуженном посту. Без элдийцев и прочей грязи, вцепившейся ей в сапоги. — Это приказ, — коротко отчеканила Магато. — Зик сказал, что нам нужны союзники среди воинов. Сказал, что после потери Энни и Бертольда, да и в целом после вашего клоповника Браун был сломлен. Сказал, — голос Рут непреднамеренно дрогнул, — что если вдруг на его пути встретится кто-то, кто предложит ему немного ласки и понимания, то это отлично сыграет нам на руку. Я могу влиять на его решения, значит, и на роль в вашей войне, если придется. — Это жестоко, Магато, — по другую сторону до нее донесся недовольный и совсем малость разочарованный голос Ханджи. Ну а как же. Праведность в чистом виде. — Жестоко? — хрипло хохотнула Рут — хохотнула, потому что за натянутым смехом скрываться было всегда проще. Потому что говорить о Райнере как о куске мяса она больше не могла. Не получалось. Ее пересмешник хрипел и откашливался желчью, но петь о Брауне не мог. — Он перебил половину ваших близких, и вы все еще готовы амнистировать их? — Влюбленный преданный мужчина — хуже, чем просто противник, — напряженно протянула Зое. — Ты используешь его, потому что он работает на Марлию, а еще потому, что он элдиец? Какой-то замкнутый круг получается, не находишь? Ты ненавидишь империю, потому что она угробила твоего жениха, ты ненавидишь элдийцев, потому что это у тебя в крови. Кого ты ненавидишь сильнее? Кого ненавидишь по-настоящему? — Ханджи отступила на шаг назад, когда Рут, дернув плечом, молча побрела вверх по трапу вслед за Еленой. — За кого ты сражаешься? — За себя, — чуть повысив голос, чтобы перекричать морской ветер, проговорила Магато. Она облокотилась на борт судна, рассматривая огонек неприязни в глазах оставшихся на пирсе разведчиков. — За себя, Ханджи, и больше ни за кого. Она говорила правду. И немножечко лгала. Лгала, потому что моментами она сражалась за Зика больше, чем за себя. Реже — за воинов. Иногда — за личное чувство мести, справедливости или просто ради больного удовольствия. Потому что размазанная по полу кровь тех, кто пару мгновений назад визжал от боли, действовала временной панацеей. Зик советовал расслабиться какими-то более человеческими способами. Говорил, что ему не нравятся ее мысли, мелькающие в глазах нездоровым блеском. Недовольно поджимал губы, когда из пыточной палатки доносились мольбы о помощи охрипшим голосом. Раньше Рут была солдатом, сражающимся с честью. А сейчас — мясником. Мясником, с чьих рук текла желчь и почерневшая кровь. И это было почти единственным, что приносило ей хоть немного облегчения. Потому что свою честь она растеряла где-то в полевых лазаретах вместе с кусками плоти. Зик говорил расслабиться. Но когда Магато после одного из изможденных вечеров с пленными прибила его к стенке коленом, больно цапнув зубам за подбородок, Йегер говорить о таком с ней перестал. Она покидала остров, еще не зная, что дальше события будут другими. Острыми и быстрыми. Дальше все завертится так, что она не успеет вздохнуть. Ее выдернули с корабля к батальону элдийцев — она даже не успела коснуться головой подушки. Кажется, Магато только забредала в свою палатку, заваленная помятыми бумагами и картами, сообщениями с просьбами о провизии, оружии и банальных медикаментах. Как только она залезала на скрипящий матрац, к ней в палатку вбегали с новыми поручениями и срочными новостями. Она не помнила, когда в последний раз видела сны. Не помнила, когда они с Робертсоном, плюнув на перебежки, стали делить один шатер на двоих. Чтобы было теплее спать. Чтобы не тратить лишние минуты на дорогу друг к другу для обсуждения стратегии на ближайшую неделю. Рут потеряла счет суток. День — артобстрелы позиций, вывоз раненых, крохотное продвижение. Ночь — Робертсон громко дышал за спиной, вжимая какую-то пустоголовую медсестру в противоположную сторону матраца. Магато была не против — каждый сбрасывал напряжение по-своему. Очередная девчонка, сменяемая каждую неделю, выскальзывала с их палатки. Томас вытирал пот со лба и жался к ней, пропитанный кислым запахом чужого тела и потом. Иногда — когда Рут была совсем без сил — касался ладонью поджатых вечным спазмом мышц живота. И если на этот раз Магато не отгавкивалась, то бескомпромиссно лез рукой ниже. Тер ее пальцами сухо и резко, чтобы Рут скрючивалась на узком матраце и, сжимая помятую простыню, рычала и позволяла себе на доли секунды забыть, что она всем что-то должна. Забыть о чувстве преданности Зику. О чувстве вины перед Брауном. Будто и так было недостаточно — всего, что она делала и чем жертвовала для мира, который хотела создать. Будто этого всегда не хватало. В такие ночи она засыпала — тревожно, с постоянным бормотанием на губах и хрипящим дыханием. Но ее глаза могли хотя бы закрыться и пробыть в таком положении пару часов. Это было хоть чем-то. Лучше, чем ворочаться до утра и встречать рассвет с красными белками и воспаленными от недосыпа веками. Томас знал это — знал и потому всегда действовал молча и без лишних вопросов. В первый раз это вышло почти случайно. Магато пришла в палатку поздно, как раз, когда он развлекался с очередной девчонкой. Прошла мимо них, плеснула себе технического спирта — на фронте красивым янтарным напитком не баловали. Выпила раз. Второй. Желудок свело до боли, до противной тошноты. Девчонка за ее спиной протяжно застонала, а у Рут руки зачесались, чтобы заткнуть ее тряпкой в рот и выкинуть отсюда. Напряженные мышцы и плохо зажившие ранения ныли. Она была чертовски, но совсем неискренне рада, что Робертсон находил способы сбавить напряжение, когда у нее оно только копилось. Рут сидела к ним спиной и буравила тени палатки, отбрасываемые керосиновой лампой. В горле до сих пор стоял запах плоти и влажной земли. Томас тронул ее за плечо, когда девочка по-быстрому сгребла вещи и выскользнула из палатки. — Я тебе не мешаю? — насмешливо сощурился он. — Когда дам своего сердца приглашаю в нашу скромную обитель? — Руки свои от меня уберешь — и мешать перестанешь, — она слабо двинула плечом. — А дам твоих не смущает, что ты меняешь их каждые пару дней? Или они знают, что офицеру Робертсону плевать, кого трахать, хоть мертвую свинью ему подложи? Томас предупреждающе рыкнул — сжал больно ее за щеки, до белых искр перед глазами. А у Рут и сил отбиваться-то не было. Можно было вмазать ему хорошенько, как обычно. Они частенько сцеплялись в драках — на спор, за лишнюю бутылку чего покрепче или просто от скуки. Но не в тот раз. В тот раз она могла только дергаться от боли в челюсти — еще немного и вывернет, кажется. Рут не сопротивлялась. И когда он дернул ее вверх, как разбитую в хлам винтовку. И когда пихнул на матрац и вжался в нее сзади. — Не расслабишься — завтра снова будешь оступаться. Начнешь от усталости давать неудачные команды и принимать проигрышные решения. А мне на поле боя такие командиры не нужны, Магато, так что закрой рот и представь кого угодно на моем месте. Хоть генерала, хоть Йегера, хоть Брауна своего — мне плевать, о ком ты там мечтаешь. Считай, это мой офицерский долг — помогать своим подчиненным, — он выдохнул ей чем-то горьким и пороховым прямо возле уха и, Рут могла поклясться, усмехнулся недобро. Так недобро, что ей стало совсем противно от себя. — Я же говорил, что проверю твои зубки там, Магато. Можно было взбрыкнуться и послать ко всем чертям. Но с Робертсоном они врагами больше не были, а в его надломившемся голосе проскальзывала уставшая просьба сдаться. В конечном счете он был прав. Пара-тройка недель на пике нервов и бессилия, и Магато могла положить целый батальон одним неудачным приказом. Потому Рут действительно заткнулась. И когда он больно сжал некрасивую узкую грудь. И когда залез пальцами в брюки — она молчала. Молчала и думала о Брауне. Они никогда не говорили об этом и никогда не позволяли себе обсуждать эти скупые ночи. Когда Рут делала вид, что не слышала, как от Робертсона в слезах убегает очередная девчонка, влюбившаяся по самые отдаленные камни души. А Томас делал вид, что не давал каплю того, что было необходимо Магато. Сама бы она сдохла, но никогда бы не заикнулась о своей нужде вслух. Где-то там, совсем вдалеке и совсем изредка она слышала рев титанов. Иногда Рут думала, что ей просто чудилось. Воины не могли быть везде и сразу. А позиции Магато, как одни из самых удачных контрнаступлений, всегда кидали в самое пекло. В прифронтовой городок их отпустили не сразу. Томас, махнув ей рукой, исчез в узких улочках захваченного города. Наверняка напиваться или сношаться с кем-то, кто за плитку шоколада или десяток свежих яиц продаст ему свое тело. У Рут были свои дела. Отыскать воинов, которых, как она слышала, тоже отослали сюда. Это даже не называлось отпускными — день, два, месяц коротких передышек, чтобы вспомнить, как ощущается воздух без гари и смерти. Она брела к казармам — смыть пот и пыль дороги. Окунуться с головой в кипяток, чтобы отогреть мерзлость земли, которая не выковыривалась из-под кожи ничем. Рут шла улочками — опустевшими и мрачными, пытаясь рассмотреть хоть что-то сквозь узкие просветы между веками. Шла, чувствуя, как мурашки бегали по спине от непрекращаемого ощущения, будто кто-то пристроился молчаливой тенью. Будто кто-то смотрел прямо меж лопаток и пытался вздернуть ее одним только взглядом. Только когда она свернула в безлюдный переулок с мелкими дырками по дороге от артиллерии, кто-то потянул ее в сторону. Усталость брала свое, но Рут еще нашла в себе силы, чтобы взбрыкнуться пару раз. Вот только этого не хватило. Она только воздуха глотнуть успела, как ее толкнули к стене, вжимаясь сухими губами. Магато дернула коленом как раз в тот момент, как чужие уста отлипли от нее. Рут хватило только на тихий, ошарашенный вздох. — Браун? — она откинулась затылком на стену, совершенно не узнавая его. Дышала тяжело и обессиленно, пытаясь убедиться, что вот он — настоящий, прямо перед ней. С кривой щетиной и серым взглядом. — Тебя… — сказал он вместо приветствия. Вместо объяснения и всего, что ему следовало сказать. Он начал так зло и тихо, что Рут поневоле обернулась по сторонам. Будто она только что перебила всю его семью, даже не моргнув и глазом. — Тебя не было почти полгода. Рут даже не слушала его. Рассматривала только осунувшееся лицо. Он-то за пять лет отсутствия на острове, казалось, не изменился так сильно, как сейчас. Последнее эхо юности слезло с лица, как сухая змеиная кожа. Щенячий взгляд тоже затерся в подрагивающих на свету зрачках. Он не внушал и капли прежнего умиления, только обиду и горечь. Магато слабо дернулась к стенке. Перед ней — мужчина с разбитым взглядом, не свойственным тому Райнеру, которого она привыкла видеть. С прежним Брауном, кажется, почти ничего общего — заострившиеся щеки, впалые глаза и неопрятная отросшая щетина. — Ты нездоров? — это было первым несмелым предположением, мелькнувшим в мыслях. Ее воспаленному уму было крайне сложно уложить в голове трезвое понимание происходящего. Рут воровато огляделась по сторонам и протянула руку к лицу Райнера. В тревожном, почти материнском жесте. Исключительно для того, чтобы убедиться: залегшие серые круги под глазами ей не почудились. Но Браун такого терпеть не стал, только хлестко откинул ее руку, будто касание Магато было паразитирующей дрянью. Ядом, поражающим нервные окончания. — Не делай вид, будто тебе есть дело, — в его надломившемся голосе не было ни оттенка стыда за такой тон, только горькое обвинение. — Ты оставила меня! — сорвался на крик Райнер. — Сказала, что поездка на фронт продлится от силы пару недель, а сама пропала на шесть месяцев! Знал бы он, что половину этого времени она исполняла роль посла для генерала. «Азумабито, кажется, питает к тебе слабость, — сказал ей тогда Каруви. — Возьми себе отпуск, съезди на восток, поговори с ней». Вместо переговоров Рут возила оружие с материка на остров. Пару раз даже пересеклась с Киеми — так, для виду. Чтобы нужные люди донесли генералу, что Азумабито согласна начать переговоры. Об остальной части времени, проведенного без воинов, Рут предпочла бы молчать. Полгода? Неужели и вправду прошло так много времени? Она и не успела толком заметить, что снег сменился цветущими деревьями, а потом – зеленой травой. На выжженных снарядами землях подобное проходило совсем мимо солдат. За шесть месяцев она показала разведчикам новые копья грома и обновленное снаряжение. Получила осколочное ранение в живот. Выслушивала очередные провальные тактики и орала на Робертсона из-за его дурных решений на поле боя. Потом получала за это по шее — получала, потому что и сама оступалась. Еще она отсиживалась в окопах под артобстрелами — без провизии, без припасов, без гребаной надежды на то, что им пришлют поддержку с воздуха. Рисковать титанами всегда было опасно. Проще было кидать горы элдийских тел на фронт. — Ты… постарел, — выдавила Рут. Единственное, на что у нее хватило сил. — Тебе больше нечего сказать? — рвано выплюнул он в ответ. Раньше каждое слово, каждая фраза в ее сторону звучали тихо и неуверенно, будто Райнер иногда сомневался, дозволено ли с ней говорить. А если дозволено, то как сделать, чтобы она вообще услышала его, а не пропустила мимо ушей? Сейчас его тон был грубым. Дерзким. Требовательным. Раньше он воспринимал ее как нечто, приближенное к святому, недоступное для него, совершенно далекое. А сейчас даже находил в себе смелость обвинять ее в чем-то. Предъявлять претензии, будто Магато не была офицером, стоящим на пару вселенных дальше от него по званию и положению в обществе. В ответ вскипала короткая злость, вот только это было очевидно: рано или поздно Райнер должен был вырасти с привязи, на которую она его посадила. И тогда управлять им так же легко больше не выйдет. Если выйдет вообще хоть как-то. Он был отдельной, взращенной без нее единицей, которая ей совершенно точно больше не принадлежала. — Это не моя вина, — холодно отчеканила Рут. — И поубавь тон, будь так добр. Райнер слегка стушевался, но поникшего злого взгляда не убрал. Так и смотрел на Рут волком, облокотившись рукой на стену за ее спиной. Склонялся. Теперь ему приходилось горбиться еще сильнее, чтобы достать до нее. Рут видела — могла поклясться, что в его глазах бегали по кругу наперегонки обида с нуждой. Злость с отголосками облегчения. Он будто не верил, что она наконец здесь. Рядом с ним — живая и настоящая. Магато смотрела прямо на него, но предупреждающего взгляда не видела. Как и то, как тяжело и совершенно проигрышно он боролся с чем-то внутри себя. С нежеланием вновь показаться слабым. С нежеланием снова влезать в свою неудобную клетку, которая прибыла в город вместе с Рут. Магато видела только блестящие на солнце, едва заметные седые волоски, редко проскальзывающие на его висках. Не могла избавиться от ощущения, будто видела его совсем впервые. Чувство собственного превосходства мерно растворялось где-то на самом дне. Теперь рядом с Брауном было немного страшно. И не немного совестно. Солгать прежнему Райнеру — раз плюнуть. Оставить его одного на месяцы не стоило совсем ничего. Но сейчас Рут смотрела на угол его подбородка и думала, что у любого необдуманного поступка будут последствия. И далеко не все из них ей понравятся. Райнер знал себе цену, когда речь заходила о его командире. И теперь расплатиться с ним было не так-то просто. Рут уловила его нависающее озлобленное лицо слишком поздно. — Браун, не посреди квартала, — предупреждающе рыкнула она, хотя следовало сказать другое. Следовало сказать, чтобы он вообще без спросу не смел к ней прикасаться. Чтобы не смел склоняться к ней так, будто ему было дозволено. Но внутренних сил хватило только на негромкое предупреждение, теперь совершенно не работающее на Райнера. Он склонился, потерся носом о ее щеку и едва не сорвал предупредительное рычание прямо с уст. — Не здесь, безмозглый мальчишка… Но Райнер, словно специально брыкаясь и нарушая ее межстрочные приказы, вжался в нее. Стер губы о губы подчистую — до какой-то тревожно пульсирующей боли. Откуда-то далеко из внешнего мира, с отдаленных улочек на нее осыпались песчинки чужих слов. Отголоски чьей-то жизни, кипящей в центре города. Но не здесь. Здесь все застыло, как кадр на кинопленке. Здесь, где Браун, не отрываясь, мычал что-то прямо в нее и скользил руками дальше. По плечам и шее. К пояснице, ощутимо стискивая пальцами ее плащ, вжимая в себя так, будто он был оголодавшим худощавым псом. Где смущенный Райнер Браун? Где мальчишка, считающий, что ее редкие теплые взгляды и мимолетные касания — это дар свыше? Где боготворение любой ее позволительности в его сторону? Райнер не спрашивал, нужно ли ей это, не спрашивал, заслужил ли он это — Браун просто брал то, что, по его мнению, принадлежало только ему. Рут совершенно трезво видела, что это — последствия обиды, вот только возвращаться назад было поздно. Пытаться менять — тем более. Магато все пыталась его отпихнуть, холодея от одной мысли, что вдруг кто-кто, да забредет сюда. Вот только Райнеру сделать она ничего не могла, хоть руки сломай о него. Только когда он оторвался на мгновение, бестолковым взглядом утыкаясь в Рут, она предупредительно уперлась ладонями ему в грудь. — Достаточно, Браун. — Почему всегда ты решаешь, когда достаточно? — в его глазах всполыхнула горечь. Рут даже опешила от такого вопроса. Ведь это его никогда не волновало. Потому что Райнер — всего лишь подчиненный, и ей было решать, когда стоит остановиться, а когда нет. Но сейчас, глядя в его потемневшие глаза, озвучивать подобное почему-то не хотелось. Это был резонный вопрос. Это — рычаг давления. Это — ее слабость. Браун имел право задаваться вопросом «почему». — Мне недостаточно. Он злился — злился и бормотал ей обо всем, что хотел сказать за упущенное время. О том, что она оставляла его снова и снова. О том, что хранила тайны, недоговаривала и уезжала за горизонт. — Ты говорила, что всегда будешь на моей стороне! Что всегда будешь за меня, что бы ни случилось, а сама пропадаешь черт знает где! — Мы были на северном… — Не было тебя на северном направлении! Это мы с отрядом туда ездили, зачищали от партизан, и твоего подразделения там не было! — он жадно глотнул воздуха, и Рут учуяла приближающуюся истерику. — Мы потеряли три батальона! Три! Прямо на глазах у кандидатов, на глазах у всех! Где была ты?! Почему тебя… — в его глазах вдруг мелькнул прежний Браун, и Рут ощутила, как облегчение шевельнулось почти потухшим внутри огоньком. Он все еще был здесь. — Почему тебя не было рядом… Магато не знала, почему это оказалось таким важным. Почему знание, что всегда и в любое время она может вернуться к Брауну — и он останется таким же домашним, таким же уютным, таким же нуждающимся в ней — было столь необходимым. Как якорь в ее жизни, который не мог отцепиться ото дна ни при каких условиях. Совершенно ни при каких. Райнер почти припал на нее своим весом. Согнулся в три погибели, утыкаясь лицом ей в шею, будто чем больше он ее касался, тем легче ему становилось. — Мне жаль, — тихо проговорила Рут. Погладила его аккуратно по ребрам и спине. Позволила ему вжаться чуть сильнее — как хныкающему мальчишке, жалующемуся матери на отнятую игрушку. Его суровый и нарочито взрослый вид никуда не исчез, но образ отстраненного незнакомца, готового сделать ей что угодно, растворился. Его обида иссякла очень быстро. Это — ее Браун. Хоть что-то, оставшееся в ее жизни, как прежде. Ей бы еще немного поиграть в эту незамысловатую игру, где она может жить почти обычной жизнью. Но Рут знает: она такая, только когда Брауну плохо. Рут знает: пройдет пара часов, и она снова станет прежней. Это маленький фрагмент слабости, клочок какой-то чужой жизни. Как тогда, когда все воины влезли к ней в квартиру и, казалось, почти разрывали стены своим присутствием. Они с Райнером оба знали, что об этом они вспоминать больше не будут, потому что Магато не позволит, а Браун так и не заикнется. Потому что не посмеет. Потому что в следующий раз, когда они пересекутся на улицах города или в казармах — на ее губах снова вымажется презрительная гримаса и написанное кровью на губах слово: «бастард». — Рут… — пробормотал Райнер ей в плечо. Внезапно по имени — так откровенно, открыто, словно он сам растерзал грудь до крови, открыл все, что внутри, все переживания, все чувства, которые его злили и с которыми он ничего не мог поделать. Ему нравилось то, что он чувствовал к Магато. И ненавидел он эти ощущения ровно настолько же. — Я больше не оставлю, — выдохнула она, прикусывая воротник его плаща, чтобы голос не дрогнул. Чтобы вместо успокоений не прошептать слова ненависти к себе и правду. Чтобы не встряхнуть его хорошенько и не послать куда подальше. Подальше от нее и ее пагубного влияния. Ложь. — Я не выдержу еще одного сражения. Я не могу быть щитом Марлии, у меня больше нет сил — не тогда, когда я даже не знаю, жива ли ты… — Я буду рядом, Браун, обещаю, — она успокаивающе поглаживала его по спине, чувствуя, как его нездоровая дрожь в плечах успокаивалась. — Слышишь? Очередная ложь. Очередные ложные обещания, в которые Рут и самой хотелось верить. Совершенно неподобающе и безрассудно. Чем она отличалась от Брауна, который не понимал, кто он: солдат или воин? Она и сама о себе не могла сказать с ясностью. Дрессированная гончая генерала или предательница Марлии? Доброволец на Парадизе? Преданная Зику девчонка или солдат, совершенно неконтролируемо погрязший в чувствах к своему подчиненному-элдийцу?***
За пару дней она даже почти успела выспаться. Не на тонкой скрипящей койке все же было получше. Ощущение, когда ее будил не адский грохот, а тормошащая за плечо Габи, оказалось довольно приятным. Можно было закрыть глаза и представить себя года четыре назад. Когда воины только вернулась с Парадиза, а проблемы заканчивались на наглости Брауна или неуважении любого из офицеров. Рут почти верила в свои сладкие грезы. Она как раз брела на полигон мимо палаток воинов, которые в зенит должны были пустовать. Но почему-то подрагивали то тут, то там с очевидными звуками возни. Рут чиркнула зажигалкой и приподняла край входа. Скривилась раздраженно, приваливаясь плечом к шаткой балке. Прокашлялась для виду — так, чтобы малину подпортить. — Черт, мать твою, офицер, — спешно натянул брюки Порко, не желая светить голым задом перед командиром. — Ты, кажется, взял отгул по личным проблемам, — Рут потянула многозначительную паузу, напряженно пожевывая губы. — А хрен стоит, словно никаких проблем и нет. Объяснишься? Пик, прячась за широкими плечами Галлиарда, тихо захихикала от замечания Магато. Скосила взгляд на краснеющего Порко. Тот только ртом воздух глотать успевал, лишь бы не задохнуться от возмущенного смущения. — И наградили же меня этим, — Рут медленно осмотрела их с головы до пят и с сомнением поджала губы. — Они развлекаются, а мне проблем потом отхватывай. Когда я через пару часов освобожусь, вы оба уже должны быть на полигоне, я ясно выражаюсь? Как только воины синхронно кивнули, Рут снова закатила глаза и выскользнула из палатки с коротким уставшим вздохом. Пик неуверенно переглянулась с Порко. Моментами они боялись Магато. Иногда — ненавидели и желали проломить ей череп. И изредка — совсем изредка — не узнавали ее и думали, что преданнее союзника у них нет, и никогда не появится. Ближе к тому времени, когда солнце начало свой медленный путь к горизонту, все воины собрались на пустом поле — выжженных когда-то посевах, сейчас служащих солдатам и стрельбищем, и полигоном. Так, прогнать младших по боевой подготовке и убедиться, что за последние месяцы в них не поутихло желание служить родине. Теперь тренировки были ощутимо реже, чем настоящие сражения. Рут оставалось только наблюдать, как Зик с Райнером отдают короткие тихие приказы — поднатаскались, засранцы. Магато сидела на сырых стволах срезанных деревьев. Воздух пропитался металлом и смолой. Винтовка в ее руках тихо позвякивала от сталкивающихся с ней военных жетонов, когда Рут выверенными движениями натирала винтовку. Как ритуал — медленный и последовательный. До блеска. До идеальной чистоты. Это было редким занятием, приносившим ей покой и временное расслабление. Можно было прикрыть глаза — не увидеть, но прочувствовать: как какая-то обычная железяка имела на своем счету уже столько отнятых жизней. Рут могла бы молиться винтовке, как своему демону-хранителю. Еще немного — и, кажется, в транс погрузилась бы за размеренными движениями, когда очередное щебетание Габи о Марлии отвлекло от раздумий. Почти вызвало желание прочистить желудок. Сколько кандидаты повидали на войне, а все так же рвались в пекло. Глупцы, да и только. — Эй, сопляки, — Рут прогладила спусковой механизм, свистом призывая к себе кандидатов. — Скажите-ка мне вот что. Какой солдат совершает самые успешные операции? Какой солдат бьется лучше всего? — Тот, кто сражается за родину, — без сомнений проговорила Габи, вытянувшись по струнке. — Тот, кто сражается за принципы, — Фалько недовольно пихнул ее и закатил глаза, корча ей рожицу за такой ответ. — За собственную свободу, — тихо пробормотала Софи. Наверняка то, за что сама сражалась. Удо только пожал плечами и уставился на Рут. Все молчали. Воины тупили взгляд вниз — знали ответ. Этот же вопрос задавал им когда-то Тео, такая себе проверка. Замкнутый круг. Рут тошнило от этого вопроса, пока она не провела год на фронте. — Тот солдат, который принял для себя, что он уже мертв, — она закончила свои манипуляции с винтовкой и вскинула на них взгляд. Выставила перед собой пальцами окошечко, как прицел. Будто наставляла на них невидимую пушку. — Только когда вы смиритесь, что у вас нет надежды на выживание — только тогда вы сможете стать настоящими солдатами. Магато ненавидела эти слова. Ненавидела, потому что отец вырезал их у нее на подкорке с рождения. Ненавидела, потому что она стремилась стать солдатом, которому будет плевать на свою жизнь — преданным, натасканным, идеальным. Таким, чтобы ни Браун, ни кто-либо еще не мог сбить ее с пути. Но Рут оступалась. Снова и снова. И в моменты, когда ее маска трещала по швам, ей казалось, что она предает истины. Истины, которые взрастили в ней волю. Зик, как и остальные воины, тоже молчал, когда Рут вбивала кандидатам тягу к смерти. Молчал, когда она рваными движениями прочищала винтовку и сжимала пальцы вокруг дула. Йегер мог поклясться, что видел в ее глазах едва заметную тень сомнения — оружие в руках, направленное прямо к лицу, выглядело для нее отчаянно-соблазнительно. Но Зик знал: Рут могла не любить жизнь сколько угодно, вот только духу выпустить себе кишки у нее никогда не хватало. Он шагал рядом с Магато к наспех разбитому палаточному городку. Рут хмурилась, но молчала — совсем побито выглядела после месяцев отсутствия. — Как дела у наших общих знакомых? — ненавязчиво поинтересовался Зик. — Не сильно переживают о пропаже их ненаглядного Атакующего титана? — Хорошо, что эта поездка была последней, — с неприязнью повела плечом Рут. — Иначе в следующий раз обратно меня отсылали бы уже по кусочкам. Зик покивал для виду, но сам знал: если бы Магато выдала себя хоть чем-то, если бы подышала так, как не понравилось бы Аккерману, то наверняка не уехала бы живой и в первую встречу. Было бы досадно. — А как обстоят дела с Брауном? Кажется, имеется позитивная тенденция, раз мальчишка глаз с тебя не отводит, а? — он смотрел, как Рут угрюмо пожала плечами и отвела взгляд, с нарочитым интересом рассматривая потрепанные палатки. Лукавила. — Ситуация обостряется. Будь так добра, начинай вводить его в курс дела о нашей ситуации. Игры играми, но пора прекращать пудрить ему мозги, он нужен нам, когда Эрен даст о себе знать всей Марлии. — Посвящай ты меня в планы чаще, — вяло огрызнулась Рут, — и я хоть знала бы, как мне поступать, и что делать. А не жонглировать Брауном так, чтобы он не желал переломать меня пополам. — Ты, часом, не заигралась? — Зик скосил глаза на ее презрительную гримасу и закатанные глаза. Магато отыграла почти искренне. А он ей почти поверил. — Ты же знаешь, Рут: я не желаю тебе зла. И не хочу, чтобы в конечном счете именно ты осталась с разбитым сердцем. Магато рассыпалась по ветру лающим смехом. Остановилась, чтобы пару раз глотнуть воздух и посмотреть на него с приподнятой бровью. Зик смотрел на усмехающуюся Магато и получал очередные дозы мурашек по спине. Сейчас она стояла перед ним, расслабленная и добродушная. Месяц назад, на фронте, он видел, как с такой же улыбкой она загоняла какому-то солдату из альянса ржавые гвозди под ногти. Рут была его ручным, домашним чудовищем. Проблема была в том, что Зик никогда не знал, когда именно Магато сорвется и перестанет ему принадлежать. И он мог признаться себе без стыда, что страшился этого момента, как ничего более. — О, Йегер, — с непринужденной легкостью отшутилась она, — единственный, кто разбивает мое сердце — это ты. Зик знал Рут слишком хорошо, чтобы чувствовать, как голос ее предавал. Хотелось сказать, что они были все еще на одной стороне. Что даже годы войны, недоверия и испытаний не раскидали их по разные стороны баррикад. Хотелось убедить, что они все еще сражались под единым флагом. Как раньше — Зик и Рут вдвоем. Одни против всего мира. — Вы закончили обмен любезностями? — донесся до нее глухой, совсем повзрослевший голос, и Рут фыркнула. Вот, почему Йегер предпочел идти через разбитый у края лагерь элдийцев. Зик коротко откланялся ей, когда Магато кривым жестом отпустила его на все четыре стороны. С ним она разберется позже, а вот с его младшим братом — сейчас. — Выглядишь славно, малец, — приподняла бровь Рут. — Как раз сгодишься мне для пушечного мяса в элдийский строй. Магато рассматривала его серую военную форму. Бесцветную повязку на руке и уставший взгляд. Хотелось надавать ему по шее за ту пропажу, за то, что на пару с Зиком не поставили ее в известность, да вот только какой толк? В последний раз, когда она его видела, он выглядел счастливым. Взлохмаченным. Влюбленным мальчишкой, который больше всего на свете желал остаться в одном-единственном дне в окружении своих друзей. Рут тоже о таком мечтала, вот только прав на грезы у нее не было. Эрен сидел у входа в одну из многочисленных палаток. Никому не было дела, откуда он, какое имя носит и умеет ли воевать. Стоило ему нацепить повязку, как его место оказывалось в строю. — Хочешь в мой батальон? — спросила вдруг Рут, прищуриваясь. — Зик говорил, что твоему юному уму вздумалось посмотреть на войну. Желаешь увидеть сражения — добро пожаловать. Тебе хоть ногу оторви, все равно две новых отрастет. Эрен неуверенно кивнул, и Рут бегло оглянула его военный жетон с чужим именем. Не то чтобы она хотела видеть его унылое лицо так часто. Но так Эрен мог быть хотя бы в ее поле зрения. Для собственного спокойствия, что его голова не останется размозженной каким-то вражеским танком. — Магато, — Эрен окликнул ее уже со спины, когда Рут намеревалась покинуть элдийский лагерь. — Как… Как там ребята? — Коротышка пару раз дал мне по лицу, — Рут недовольно цокнула языком. — Решил, что твоя пропажа моих рук дело. — Я сделал это для них, — сказал вдруг Эрен и тут же поджал губы, будто сам не был рад своей разговорчивости. — Они пока не понимают, но я просто хочу, чтобы ребята были счастливы. — Все этого хотят, — Рут хмыкнула и коротко усмехнулась его убежденному тону. Что бы мальчишка ни задумал, а наверняка знал, что делает. — Но не все готовы платить цену, — он глянул на нее с затаившимся сомнением. — Скажи мне, Пересмешник. Если бы ты могла оградить своих близких от… От всего. От несчастий, трудностей или смерти — ты бы уничтожила врагов ради них? Рут видела перед собой ребенка. Испуганного ребенка, затерявшегося в своих кошмарах и не знающего, что хорошо, а что — плохо. Эрен не просто хотел знать ее мнение — он хотел услышать ее совет. Чем он отличался от воинов? Совершенно ничем. Те же кошмары. Те же страхи. Та же боль. — Я бы уничтожила весь мир, малец, — хрипло хохотнула Рут, и на лице Эрена отразилось странное понимание. Почти отчаянное желание довериться. — Тогда, стоя на пепле чужих костей, я буду знать, что я такой не один. Надеюсь, мы не окажемся по разные стороны. Верно, Пересмешник? Рут сощуренно осматривала Йегера. Ни капли схожести со старшим братом. Особенно взгляд. Эрен готов был убить мир ради близких, Зик — близких ради мира. — Верно, малец, — недобро подмигнула Рут и широким шагом направилась прочь.***
Рут рассматривала проломившуюся каменную крышу, запрокинув голову. Сегодня была ее очередь дежурить, и она потратила бы многое, чтобы тихо прикорнуть на посту. Вот только Робертсон, припершийся к ней, совершенно не способствовал этому. Им приходилось обсуждать планы по поставкам, высадкам солдат и продвижению в любую свободную минуту. Томас что-то монотонно бубнел о предложенной генералом тактике. О расположении воинов. И о том, какие коррективы он, как выдвинутый на повышение до лейтенанта, вносил самостоятельно. Рут слушала вполуха, но важную информацию отнюдь не пропустила. Скосила глаза на карту, разложенную на коленях Робертсона, и усмехнулась сама себе под нос. — Получается, танковый состав планирует занимать позиции, прикрывающие тыл? — ей хватило одного короткого взгляда на Томаса, одернувшего жесткий воротник, чтобы довольно усмехнуться. Пик. Одна из немногих, кто последние пару лет отсиживалась больше остальных. Занимала безопасные позиции. И Рут, слушая разные тактики, даже соглашалась со словами Робертсона о том, насколько ее положение было выгодным. Но сейчас Томас был слишком уставшим, чтобы аргументировать свои слова достойно. Он напряженно рыкнул. Дернул плечом, потому что не любил занимать слабую позицию в разговоре. Вот только было слишком поздно — что бы он ни сказал, Магато уже была на шаг впереди. — Будешь строить такую рожу — нагну тебя прямо здесь, Магато, — он нервно, но безуспешно щелкал зажигалкой перед кончиком сигареты. — Я думала, ты не любитель утех в публичных местах. — А я думал, тебе нравится, когда рот чем-то занят, — огрызнулся Томас, когда долгожданный огонек все же соизволил полоснуть сухой табак. — Надо же, выходит, мы с тобой оба безбожно ошибались, — Рут выдернула сигарету из его рта и затянулась сама, насмешливо оглядывая Робертсона. Выдохнула дым ему прямо в лицо, но Томас не повел и бровью. В легких любого, кто хоть раз был на фронте, пепла и табака было больше, чем кислорода. Это был стимулятор. Почти аппарат жизнеобеспечения. Вытащить сигарету изо рта как выдернуть катетер с необходимым лекарством. Томас недовольно оглядывал ее. Натянутый, напряженный до предела, вот только в какой-то момент он не выдержал и сдался. Вскинул взгляд наверх и рассмеялся тихо, замечая, как губы Магато растягиваются в слабой, совсем не злой, усталой усмешке. Рут не успела заметить, когда Томас перестал раздражать ее, как раньше. Когда ненависть ко всему живому они стали разделять на двоих. Когда ей вдруг стало жаль Робертсона. — Пик тебе не по зубам, красавчик, — честно проговорила она, рассматривая проблески звезд через дырку в крыше. Почему-то тянуло на откровения. Робертсон — ушлый тип, и если бы он только захотел, то заполучил бы все, что мог. И Пик заполучил бы. Направленный нож на любого, кто был ей дорог — и Фингер поплелась бы к нему в постель. Он — марлиец, ему было можно. Можно было смотреть на нее редким кротким взглядом. Подкладывать припасы под шатер и восхищенно вздыхать, когда она, обессиленная и взмокшая, выползала из своего титана. Томас только смотрел. Смотрел, но не трогал. Помышлял, конечно, вломиться иногда в штаб воинов и усадить ее к себе на колени, да вот только какой в этом был смысл, если в глазах Пик плескалась бы ненависть. Томас молчал и покручивал свои жетоны. Он под дулом пистолета не признался бы, что паршивая Магато раскусила его. — Не боишься замараться о них? — спросил тихо, рассматривая свое имя и позывной, выцарапанные на железной пластине. — Никогда не думала, что они делают тебя слабой? — Они делают меня слабой, — согласно кивнула Рут. — И мне это чертовски не нравится. Но слабой меня может сделать кто угодно: хоть марлиец, хоть элдиец, хоть заморский краб, Робертсон. И даже потомки Имир живые и теплые. С такой же кровью, как у нас. Сильно ты различаешь чужое тело, когда вжимаешь его в темноте палатки? Есть разница, кто под тобой, а? Томас смотрел прямо на нее. Таким взглядом, которым она у него еще не видела, — прямым и резким. Болезненно честным, горьким. Кажется, он ей хотел что-то сказать, но, услышав чужие шаги, тут же посерел. Будто вся краска яркая вытекла с него. Выдохнул почти облегченно, что не пришлось душу наизнанку выворачивать. Только не перед ней, не перед Магато. — Офицеры, — послышалось со стороны, и Рут лениво повернула голову в сторону мигнувшего ручного фонаря в руках вытянувшегося по стойке Брауна. Даже в тусклом свете было видно, как он буравил взглядом приткнувшегося к плечу Рут Томаса. Магато это позабавило. Робертсона тоже. Он усмехнуться только успел, потрепав Райнера по плечу. — Вольно, бастард, — Томас склонил голову вниз, рассматривая элдийца сквозь свисающие пряди, и оскалился. — Будешь так смотреть — глаза вырежу, Браун. А если станешь немного поскромнее, того и гляди, сжалюсь над твоим щенячьим взглядом на хозяйку. Может, даже расскажу, где и как ее лучше трогать, чтобы она имя твое выстанывала… — Робертсон, закройся, — с неприязнью рявкнула Рут, глядя на посмеивающегося Томаса. Отплачивал ей, гад, за сокровенную тайну о нем. — Сам еще не дорос до таких знаний. Он примирительно приподнял руки и отступил. Подмигнул только бесстыдно Райнеру, наслаждаясь его гуляющими желваками. — Там какие-то проблемы, — Браун запрятал руки в карманы, сомневаясь, что сможет удержать их при себе и не приложить Робертсона ухмылкой о колено. А когда-то Магато — он отчетливо помнил — плевалась ядом при упоминании офицера. Теперь они устало сидели на посту, привалившись друг к другу, как старые знакомые, побитые не только войной, но и жизнью в целом. Райнеру не нравилось, что Рут обзаводилась друзьями. Ему не нравилось, когда она улыбалась кому-то еще или подпускала к себе так же близко. Насколько близко? — Непорядки с местными, говорят. Лейтенант вызывал вас к себе. Рут с Томасом разделили один уставший вздох на двоих и подхватили плащи. Рут закинула винтовку на плечо и поплелась в сторону главного штаба, расположенного в одном из уцелевших домов. Разрушенные дома вызывали удрученное состояние. Можно было прикрыть глаза и увидеть, как пару лет назад тут еще кипела жизнь. Война сюда еще не дошла. И никто не подумал бы о том, что однажды, собрав наспех вещи, придется волочиться в какую-то даль, лишь бы не спать со страхом быть придавленным очередным снарядом. Робертсон протянул ей наполовину скуренную сигарету. Рут затянулась и закашлялась. Теперь дым был с привкусом слов Аккермана. Каждый чертов раз. Ее раздражало все. От разведчиков, застрявших костью в горле, до злого взгляда Райнера, пристроившегося по правую руку от нее. Он злился на нее почти всегда. Поджимал губы, будто пытался спрятать обиду. На этот раз решил действовать заметнее — чтобы у Магато глаз начал нервно дергаться, не иначе. Щелкнул зажигалкой, доставая из кармана потрепанную пачку, и у Рут прямо между лопаток свело от холодного раздражения. Пусть только попробует, мелкий засранец. И он попробовал. Райнер, уловив ее периферийный взгляд и гуляющие желваки, всунул между губ сигарету. Наверняка думал, что Магато отделается тяжелым дыханием и злым взглядом в его сторону. Но улицы после комендантского часа пустовали. А на Томаса ей с недавнего времени было глубоко плевать. Она могла выпустить пулю в лоб любого офицера на его глазах, и он бы никому не сказал. Не сказал, потому что боялся за свою шкурку. А еще потому, что Рут была одной из немногих, кто хоть немного мог понять, что за паскудная боль гнездится у него в легких. Райнер не сдержал расползшейся по лицу ухмылки. Ведь в присутствии другого офицера Магато не могла срываться на него за какие-то личные вещи. Наверняка не могла. Но он ошибся. Рут дернула к себе Райнера за воротник так, что он чуть не подавился, сплюнул только пепел с губ. — Я, может, упустила что-то, паршивец мелкий? — она подтянула его лицо к себе, так, чтобы тот удосужился склониться хоть немного. — Тебе было сказано: никакой травящей себя дряни. — У нас в уставе нет запрета на алкоголь, опиум или табак, — отчеканил Райнер. Томас позади него присвистнул и покачал головой. За такое следовало устроить хорошенькую взбучку. Такую, чтобы Райнер еще с неделю вставать не смог. Исцеляющиеся титаны давали фантазии неограниченное поле действий. — Ах в уставе нет, — понимающе протянула Рут и покивала головой для виду. А затем рванула его еще ниже, прихватывая шею. Давя прямо на кадык — так, что Райнер согнулся от неожиданности и сигарету изо рта выронил. — Я тебе клянусь, Браун, если я узнаю от кого-либо, что ты хоть раз потянешь дрянь себе в рот, то отымею тебя этой… — Какая тебе разница? — он стоял на подогнутых коленях и хрипел от болезненной хватки. — Нам все равно подыхать через пару лет. — А ты, Браун, еще свой долг империи не отработал, — она почти рычала — так, что у Райнера дыхание перехватывало. Злость вся сразу куда-то пропала. Так было почти всегда, когда Рут оказывалась близко. Слишком близко. — Думал, дорогие сигареты, высокое звание, дом получше для твоей семьи — все это тебе за красивые глаза дается, а? — Я не просил, — его голос задрожал вселенской обидой. — Не просил этих подачек. — Не просил? — она дернула уголком губ. — И не рвался в воины, да? Не прыгал по всему полигону от радости, когда тебя выбрали? Ты, элдийский ублюдок, сам виновен во всем, что тебя сейчас окружает. Никто не заставлял тебя быть воином, Браун, открой свои глаза и признай это. Она смотрела, как серели глаза Райнера. Давай. Сломайся, черт возьми. Ей хотелось, чтобы он взбесился. Чтобы возненавидел все, что его окружало. Чтобы сгреб в охапку свою семью, кандидатов — всех, кого мог спасти — и сбежал с ними за край света. Господи, что еще ей надо было сделать, чтобы он перестал ластиться к рукам хозяина, стегающего его плетью? Но Райнер молчал. Молчал и смотрел вниз. И у Рут дрогнула рука. Дрогнула, когда она пнула его под колено. Когда схватила его за волосы у корней, когда он припал перед ней на землю, пачкаясь в грязи. Хотелось засунуть его руку ему в пасть, чтобы он прокусил до крови. Чтобы разнес к чертям собачьим весь полуразрушенный город. Чтобы раздавил и ее, и Томаса одним шагом. Он был титаном. Мог стать им когда-угодно. Но стоял перед ней на коленях с изможденным видом и смотрел на нее так, будто был виновен. Без злости, плескавшейся в глазах мгновение назад. Без презрения. Так, будто он видел ее прямо сейчас, как тогда. Как в ванной комнате. Той Рут, которая разминала его плечи и омывала тело. — Какой же ты безвольный, Браун, — Магато слабо оттолкнула его от себя. — Была бы в тебе хоть капля смелости, уже запустил бы мне пулю прямо сюда, — она ткнула себе пальцами в висок. Томас показательно зевнул. Потянулся лениво, будто происходящее его совсем не волновало. Закатил глаза, но промолчал. Хотел было сказать, что Рут играет паршиво. Что даже чертов бастард наверняка не верит ее показушным играм. Ему бы остановить ее. Пригрозить. Если Магато было плевать на свою жизнь, то Томас еще планировал пожить хоть немного, и доводить владельца титана до белого каления он не собирался. Но Браун не выглядел так, будто готов был сорваться в любую минуту. И не выглядел как тот, кто раскусил Магато. Что было в голове у щегла? Томас не знал. И знать не хотел, потому что это были не его проблемы. Когда они, закончив обмен очередными любезностями, двинулись дальше, никто больше не курил. Браун хмуро брел чуть позади. Не дальше, чем на пару шагов от Магато, но не так близко, чтобы она при желании могла снова приложить его чем-то. Они шли в тишине, и именно поэтому услышали тихий вой из глубины крохотного чайного магазинчика без одной стены. Рут, погладив пальцами кобуру на поясе, осторожно ступила внутрь. Там, на накиданных на матрацы простынях, сидела женщина с проклюнувшейся сединой, поглаживающая по плечам плачущую девчонку лет шестнадцати на вид, не больше. — Какие-то проблемы? — командным голосом спросила Рут, когда Томас с Райнером заглянули вслед за ней. Женщина только стиснула руками чужое платье и опустила взгляд в пол, поджимая губы. На лице читалась упрямство. Ну, конечно. Отвечать марлийским солдатам — выше ее гордости. — Я задала вопрос. Вот как жалуют у вас освобождающих вас солдат, да? У самой Рут едва повернулся язык сказать такое. Освобождающих. А как же. Они предпочли бы сгореть, чем получить разрушенный город от марлийцев, которых тут никто не ждал. Им отлично жилось под влиянием Альянса, Рут знала это наверняка. Магато потянулась было за пистолетом со злости — это же надо было попасться ей под руку в такой неудачный момент. Но девчонка взвыла сильнее и поджала ноги. Рут приткнулась цепким взглядом к ее разорванному платью и синякам. — Мы пустили солдат в наш монастырь, — тихо проговорила женщина. Когда глаза привыкли к темноте помещения, Рут рассмотрела монашескую робу. — Поделились с ними припасами, теплыми одеялами. Мои девочки даже спели им, чтобы успокоить их уставшие, потерянные рассудки. А они… Эти звери… — Можешь не продолжать, — хмуро проговорила Рут, разглядывая обрывки платья. Солдаты, прошедшие окопы, были оголодавшими и почти одичавшими. — Насколько все плохо? — Меня зовут Илария, — женщина едва заметно кивнула, будто поняла, что спрятанный обратно за пояс пистолет говорил о сдержанном расположении духа. — Думаю, не помешает осмотр и… Лекарства для некоторых девушек. На всякий случай. Рут сцепила зубы, чувствуя, как подрагивают пальцы. Взглянула прямо в глаза Иларии, проверяя, насколько бесстрашно та выдержит ее взгляд. Лекарства. Понимала она, о каких лекарствах шла речь. Что она могла предложить в полевых условиях? Разве что отвары трав, которые могли и не сработать. — Сколько таких? — Рут указала на девчонку. — Три, — ровно проговорила Илария, вот только дальше голос сорвался. Женщина выглядела спокойной, а глаза у нее метались, как у бешеной собаки. — Еще четыре не выжили: троих пристрелили за отказ, четвертую один из ваших просто задушил. Понести от безымянного солдата, изнасиловавшего тебя — клеймо на всю жизнь. Они же герои. Солдаты, освободившие от рук захватчиков. Как они могут сопротивляться или жаловаться? Не имеют права. Так думал каждый второй. Рут выдернула пачку сигарет из кармана молчаливого Брауна. Закурила. Рыкнув, запустила зажигалку о противоположную стену и нервно зализала волосы назад. Пробормотала что-то о чертовых элдийцах, которые стали переходить любые допустимые границы. — Это были не элдийцы, — качнула головой Илария. — Кто-то из ваших. С нашивкой в виде орла на рукаве, — она мельком глянула на Робертсона. — Вон, как у вашего офицера. Рут тяжело выдохнула и обернулась на Томаса, у которого лицо менялось с бледного до некрасиво красного оттенка за считанные мгновения. Он рвано одернул плащ, встретился глазами с Рут и прицокнул языком. На этот раз облажался его отряд. — Я поговорю с полевым врачом, может, придумаем что-то из того, что есть, — Магато застегнула пальто и убрала руки в карманы. — Если проблема не решится, Марлия выделит вашему монастырю финансы на содержание… Детей. Илария рассмеялась. Рассмеялась так, что Рут это совсем не понравилось. Хрипло, надрывно — что даже ноющая на ее коленях девчонка замолчала. — Ваши бастарды не проживут и дня, если появятся на свет, офицер. Рут коротко кивнула. Могла бы и выстрелить в упор за подобное неуважение, да что было делать. Командир в первую очередь — командир. Должен уметь развлекать своих солдат хоть ценой своей жизни, лишь бы гражданских не трогали. Робертсон с этим не справился. Они разошлись сразу же. Томас поспешил куда-то к себе. Рут, наспех взъерошив волосы Райнера, будто только что не называла его безвольным ублюдком, тоже откланялась. Браун остался стоять посреди пустующей площади с растерянным, горьким взглядом. Им не было дела. Ни Магато, ни Робертсону. Им было плевать на то, что творили их солдаты, потому что признать ошибки — значит, признать свои пробелы в командовании. Рут была слишком гордой. Слишком упрямой, чтобы присесть у того грязного матраца и извиниться. Сказать, что они плохо натаскали солдат. Пообещать, что сделают все возможное, чтобы такого больше не повторилось. Браун знал: они не пошевелят и пальцем, чтобы наказать виновных. Зато сделают все возможное, лишь бы замять произошедшее. Так Браун думал всю ночь. И когда брел до казарм. И когда не мог сомкнуть глаз до рассвета. И даже когда он все же задремал, укутавшись в тонкое одеяло, а его растолкал Порко через жалких пару часов. Галлиард наспех пробормотал что-то и выбежал на улицу. Снаружи крохотных домиков слышался гам. Браун выполз сонный, едва раздирая веки от тяжелых и хлестких снов. Народ стекался к главной площади. Райнер тоже побрел за остальными — чем он хуже? Побрел и застыл, как только ступил на побитую брусчатку. Там, над ходом в ратушу, болтались трое подвешенных солдат. Лейтенант, поставленный в этом городе за главного, рвал и метал. Орал на подчиненных, плевался слюной, клялся, что вытрясет душу с любого местного, кто окажется к этому причастен. Тела сняли, только когда толпу зевак удалось разогнать. Добровольцы стянули с их шей петли и таблички с одним единственным словом: «насильники». Браун видел, с каким напряжением солдаты посматривали друг на друга. Не знали, стоит жалеть мертвых приятелей или радоваться, что на их месте не оказались они сами. Все опасливо переглядывались. Все, кроме пристроившихся поодаль Робертсона с Магато. Они равнодушно поглядывали в сторону толпившихся военных. Райнеру было не по себе, потому что больше он совершенно ничего не понимал. Они играли за сторону, которой даже не было на картах. Марлийцы редко наказывали своих. Повесить сослуживцев за военное преступление? Это было почти фантастической редкостью. Ни Томас, ни Рут не умели извиняться или сочувствовать. Зато они имели честь. Умели мстить. И умели убивать. Этого, как ни странно, хватало. Браун глядел на Рут — на то, с каким удовольствием она рассматривала тела марлийцев. Райнера пугал этот взгляд. Она была похожа на хищника с раскрытой пастью. С пастью, в которую Браун добровольно засунул голову в искренней надежде, что та останется цела. Вспоминались слова Тео Магато о том, что Райнеру следовало бежать. Рут была рядом, потому что ему удалось продраться сквозь ее наслоения к сердцевине? Или же он продрался только потому, что Рут позволила? Видел ли он настоящую Магато или перед ним все еще был Пересмешник?