1
26 января 2023 г. в 19:25
Кейси вклеивает браслеты в альбом с плотными картонными листами, пузырящийся скотч, скрюченные концы завязок, эти фенечки переживают с ней и смерть, и новое рождение. Одна плотная, крепкая, без перекрученных узлов и просветов между ними, пурпурный меняется жёлтым, тот ограничивающим белым и чёрным — как рисовать фонарики на льду, — малиновое мороженое с рубленными кусками манго. А вторая обкусанная, куцая, как выжатый лимон, слишком тонкая, чтобы иметь рисунок, сплетённая в пору рыжих кроманьонцев и греческих городов, спящих слитков золота в храмах Аполлона на руинах разграбленного города. Персиковый и изумрудный, или ярко-желтый, как в маркере, и травяной — уже не разобрать, нитки выцвели, впитали и пот, и зеленоватую озерную воду, походы, палатки, и страшные экзамены, первая фенечка практически не носится, вторая же видит всё и всюду, её не наденешь на праздник, только так, на прогулку или в школу.
Кейси больше никогда не наденет их, это аксиома, молитва, манифест, неоспоримый, как Эверест, Кейси только наблюдает как под ленту пробирается воздух, и что фенечка постарше наклеена жутко криво, раскидывает крылья из скотча, а те складываются гармошками, этот ниточно-бумажный скат плывет, наводит заряд прямо в черничный пирог. В квартире переползают секунды, как ленивый ручей, иногда Кейси кажется что комнаты тоже выдолблены водой, тяжёлой, грузной, с костями земли и трупами неосторожных крыс, вода рыскает в поисках дышащих носов, напыщенно дышит в трубы, рычит, заливаясь в стиральную машину.
Квартира-динозавр, старпёр, помнит птеранодонов и пускает их спрятаться от дождя, пошире открывая окно, сюда заглядывают диплодоки с банановыми головами, с лазурными росчерками на широких лбах и очень грустными глазами. Раньше здесь живёт одна из родственниц Джордан, старушка с терабайтами скоплений антиквариата и барахла, мусора и драгоценностей, от бигуди до нескольких торшеров, старинные, начавшие осыпаться в сор книги, ночник, фломастеры, перьевые ручки без картриджей, а с чернильницами, весь мир распихан по запылённым антресолям, составлен в углы, в закутки, ходи, суй в паутину нос, чихай, трогай и смотри сколько влезет. Квартира стонет от паркетных ран, у неё срезана кожа с плечей, Кейси шатается на стуле, нагло вышаркивая оставшиеся паркетные зубцы.
Кейси лелеет сплетённый отрез два вечера, две рабочие смены, неожиданно к ним прилипает третья, Джордан морщит нос, её голова даже во сне ворчит ульем, щёлканье телефонных сот, лампочек, проводников — просыпается, как возвращается с неугомонного бала — лучше любого будильника. Кейси плетёт после школы, уроки выжимают серцевину и раздавливают, как виноград на экспортируемое по всему шару и за его пределами вино, нужно отвлечься, переключится. У этих браслетов, кроме красивого убийства времени есть ещё одно важное применение: в них безвольно лежащая рука среди травы и хвои, в лесных капканах и переулках будет заметнее, виднее. Может, обрезанная, откусанная, с выпотрошенными венами, или всё-таки с телом.
Кейси дёргает плечом, под лампой-желчью узел выходит косым, выворачивает живот наружу, мерзостный цвет истончается, насмехается, — мятная трава, голубая ель, — «сплети хоть сотню браслетов, если не лень, всё равно они останутся потными, липкими» — гадкий младшеклассник прыскает и улепётывает, сверкая подошвами кед. Кейси догоняет, разворачивает, разрывает узелки, отрывает фенечке уши и спинку, разлетаются метры нитей, как огрызки брошенных позвонков. Как разгрызают чёрный пакет обречённые на долгое, пожизненное плаванье котята, так рвёт бумагу, фантики и железные листы в мелкую щепку, бьёт, звереет — красивое, сочное сочетание цветов, так и хочется съесть, плети, плети, дорогуша Кейс, — «ненавижу, ненавижу, терпеть не могу, к чёрту, к чёрту» и чёрта заменяет раскалённое, словно стеклянный пузырь, без секунды банка — «нахуй».
После перевертыша из зеркально джинсового мира, торговых центров, блузок и порядочно выученных учебников в кровавые зубы, — перестук о порог, это бес или бог кого-то уволок — совсем не страшно сказать лишнее или резкое, подумаешь, словцо, оно не определит вращение планеты, следующего жизненного пути и количество его спутников. Широкие стены и размашистые комнаты — трёхгранные окна, как трельяж без зеркал — сплавливаются свечным воском, как в огромном спортзале, когда один квадратноголовый размахивает руками, он промахивается и попадает по пояснице, а не по заднице, и ржёт, сморщив глаза, ещё секунда и полезет пальцами в лицо, чтобы получше разглядеть реакцию — конечно нет, Кейси, ты постоянно всё выдумываешь, он тут же забывает о тебе и идёт к другим девчонкам.
Росчерк по пояснице похож на хватку, вырывающую из спасательного салона машины — секунды жаждут взрыва, отдают бензином и сгоревшей шерстью, прогорклым внутренностями шапки, только это не шерсть, а человеческая кожа, розовое мясо у ноздри. Сквозь тысячу слоёв кожи Кейси ощущает горошины-костяшки в стручках пальцев, и в спортзале становится ужасно тесно, негде расправить плечи или согнуть коленку, или попросту выдохнуть. Кейси не движется, когда вдыхает и в то же время бежит прочь из зала, бьёт изнутри боксёрской груши, она стянутая так плотно, что не порвешь. Младшеклассница, отчего-то не в форме, появившаяся из неоткуда хмыкает, подмечает слёзы и слишком красное лицо, Кейси стирает эмаль зубцов — ну же, не стоит так злиться, это просто ребёнок, ангел в сарафане, проигнорируй, или кивни, и отойди, остановись, не вспоминай ускоренную мясорубку — катящийся по шоссе гроб на рычаге и штуковина для ремонта, шпатель или валик, карябающая подбитый вишнёвый глаз.
Кейси смахивает и девочку из прошлого семестра, и хохочущих парней, и свой слезливый ступор вместе с трупом фенечки — неисчислимые ножевые, теперь узелки не капризничают, сжимаясь или выворачивая внутренности, их практически нет. Вскакивает, квартира сжимается в мумию, подсыхает плесень в окаменелой ванной, несёт брусками мыла с отдушкой, химической горной свежестью, Кейси — птица в клетке, а из клетки прорастают ветки, — она бьётся о них, режет крылья, ломает коракоиды, в глубинах костных зёрен толкается испуг — «что же ты делаешь?» — и затухает под неизмеримой яростью. «Путь это уйдет, сбежит, убежит, самоликвидируется, почему обои так плотно прилегают к цементу, как тот туго обтянутый матрац, бурые континенты, это реальная кровь или инсталляция, когда его самая первая блондинка просыпается из-за бьющих кровавых соплей?».
«Какая же пакость, брысь, не трожь меня!», Кейси швыряет пластиковые крышки из коробки для переработки, летят рулоны толстых ковриков для йоги, лечебной растяжки, коллекционные монетки, что-то перещёлкивает, как ножницы у скулы, — «никаких парикмахерских, ни за что, никогда, никто, хорошо, почти никто не может трогать мои волосы, мама, отстань!» — Кейси расковыривает ногтем обои, рвёт, гремит, хочет прокусить бетонную крошку, звенеть челюстями как барабанными тарелками и слушать только этот благой звон, а не настороженный шорох обивки — и стукается о ледяную крышку рук Джордан. Это камень преткновения, указатель, стрелка на перепутье, с неё всё начинается и ей же и заканчивается — сначала трубка говорит голосом другой девушки, а затем хлюпающий бег по лесу, еловые лапы обжигают плечи, холодно, далеко за абсолютный ноль, так, что температура исчезает, её вообще нет.
Джордан сильнее всего напоминает и сильнее всего оттесняет быль на второй план, её не зашвырнуть в укромный угол, не скрыть чёрным акрилом, — Кейси окисляет солью слёз глаза, шипит: «оно не уходит, не проходит, это никогда не отцепиться от меня, почему это так злит и бьёт», и всё-таки вкладывает ладони в чужие руки. Как в полицейском участке: сопрелый в кладовке плед, Кейси опускает голову на плечо Джордан, та поглаживает её кулаки, пахнет кофе со сладким молоком, хочется откусить, прожевать и проглотить глоток спёртого воздуха — или от бархатной Джордан. Позади самый бешеный бег из всех существовавших бегов, Кейси осознает, что делает, и от этого чувствует чудесную приподнятость, прыткость, рана почти не кровит и болит, или это только так кажется — замок в той двери проворачивается с хрустом выбиваемого сердца, — теперь Кейси говорит и «ублюдок», и «заебалась», это слова и ничего больше, Джордан, какое счастье, что это просто слова!
У Кейси не получается злиться, скалить зубы, только отталкивать протянутые ладони, с каждым разом всё неохотнее и неохотнее, из неё выветривает весь злостный порыв, самой становится немного смешно, зачем эта поднятая пыль и бычьи глаза, змея кусает основание языка: «дура, что же ты делаешь, это же единственный ровно проплетённый кусок, такой же у тебя не выйдет ещё месяца три, если не шесть». Кейси поднимает усталые глаза на Джордан, ощупывает белокаменное острие внутри себя — она нанизана на него после нескольких кафетериев и кино, это копьё до сих пор обрастает новым льдом — желание стянуть кожу с себя и с неё, «хэй, Кей, не шагай так широко, всё успеется». И пенящийся злющий коктейль перестает жечь, выжигать рёберные лесопосадки, Кейси обмякает, слышит дождь, слушает его дробную мантру, нет ничего, кроме кипящего и растворяющего, взращивающего города дождя.
Послеполуденное время скатывается во ртутный вечер, это шумят капли воды, ванная пахнет разноцветными капсулами, таблетками с зелёным сердцем, гелем для стирки цвета пудры или кислотного, как из баллончика для граффити, яблоко. Даже струи воды из грязной лейки бьют по плечам — «ду-ра, ду-ра», Кейси сидит, затылок комкается в серый, шрам отдает деревом для волшебных палочек, шерстью магических лошадей, или же потом, Кейси нравятся сравнения Джордан и насмешливое фырканье «какая же ты реалистка». Джордан кладет пятерню на мыло волос, перехватывает лейку, ставит сухой поцелуй в лоб — от него расходится ультрафиолет, радиационные разгорячённые волны, мгновенно загрязняющие кровь, квартира-динозавр чувствует эти нежные гамма-лучи, крякает рассохшимся ртом, и медленно отходит ко сну.