Падшее Солнце

      Кокичи продолжал рыдать взахлёб с содрогающейся грудью, и я никак не могла взять в толк, как это действо остановить. Покрасневшие глаза, налитые чистым ужасом, мёртво глядели в намокший пол. Его речь произносилась отрешённо, словно он сам находился где-то далеко-далеко вне и за неё не отвечал.       — Тайна внешнего мира, Тайна внешнего мира… Если бы не она, Гонте не пришлось бы убивать Миу! Я убил их, слышишь? Я их убил! Никто не должен знать её. Ты! — его пальцы вцепились в мои плечи, когда он прорычал: — Не смей меня спрашивать о ней!       В этот момент я выглядела едва ли менее жалко. Я хотела произнести тысячу слов, но не могла произнести ни одного из них. В моём сердце разверзлась такая пустота, какую моя грудь не ведала ранее. Внутри поместилась приправленная ещё не остывшей обидой горькая печаль. Кокичи не дал мне собраться с мыслями, отстранился и сникши продолжил:       — Из-за неё я планировал убить других. Я счёл за лучшее видеть всех мертвыми и умереть самому, чем позволить кому-нибудь узреть тот ужас, что узрел я. Но мне не удалось. Гонта спутал весь мой план и умер за просто так! На суде я пытался обвести следствие вокруг пальца, заставив поверить, что Миу погибла от моих рук. Но вырыв себе яму, я и в итоге остался ни с чем. Затем пришла ты и переставила ситуацию с ног на голову. Скажи мне, что же всё это значит?       Мой рот не осмелился выразить честное предположение, что он, видимо, уже вторую смертельную игру подряд сгорает за ненужные вещи, или что он здесь подразумевал. Вдобавок, под мою кожу проник страх расколоться так же глубоко и неприкрыто, как это случилось с Кокичи на моих глазах.       — Почему ты молчишь? Разве не ты когда-то рвалась за идею решать вопросы вместе? Что мне делать? Что мне, чёрт подери, делать? — самозабвенно не останавливался он. — Я посеял репутацию и доверие коллектива, наделал столько ошибок, что вовек не исправлю. Потом ты — другая головная боль…       — Мне не стоило возвращаться? — я слышала свой голос, но не узнавала его.       Во взгляде Омы появилось что-то, похожее на острозаточенную льдинку. Он больше не плакал, и на его влажном лице проступило суровое выражение.       — Если у тебя был выбор, я попросил бы тебя вообще никогда о себе не напоминать.       «С глаз долой, из сердца вон и прочь из башки?» — про себя завопила я. Так вот, как дела обстоят на самом деле? Меня поразило в самое сердце его бездушие. Вернее, та правда, что он действительно оказался бездушным или стал таким. Я поднялась на ноги и вдруг отметила, что передо мной сгорбился в горечи совсем не мой Кокичи.       Я внимательно смотрела в его лицо, пытаясь разглядеть в нём тень того молодого человека из прошлой смертельной игры, который всецело доверял мне и на которого могла положиться и я сама, но так ничего и не увидела. Даже если бы все его воспоминания перепутали между собой, я бы твёрдо знала, что любые беды были бы нам вдвоём нипочём. Совместными усилиями мы преодолели множество трудностей и распрей, на основе полученного опыта точно знали, как преодолеть с десяток таких же. Но текущее поведение Кокичи разворачивалось совершенно не в былых рамках. А может, всё это время я ошибалась в нём и никогда его не знала? Когда я успела позабыть кричащее значение таланта Абсолютного лжеца? Разве он никогда не обманывал меня ради своей выгоды и я не попадалась на его уловки? Он игрался со мной, как с другими людьми, — как с куклой. В долгой игре я отвлеклась и запамятовала, что от своих кукол он рано или поздно избавляется. Ома всего лишь признался.       Я и без того была значительно выше Кокичи, и теперь, когда он в одиночку полусидел на полу, меня подкрепляла загадочная уверенность. Мой голос дрожал, но старался звучать бесстрастно, а взгляд был ясен, как водная гладь в безветренный день.       — А что делать, если я уже пришла и не по своей воле? «Не должна была приходить», чего я ещё не должна? Не выгораживать тебя, не настаивать на твоём лечении? Да ты бы умер без меня, — при этом заявлении струны на душе дёрнулись. — Но ты действуешь не благодаря, а вопреки. Что бы я ни делала, тебе всё одно — предательница.       Если так, то спешу обрадовать: ты не различаешь друзей от врагов. Да что там люди, ты не можешь даже разобраться, рад или не рад ли моему присутствию. Люди меняются, но суть у них всегда одна и та же. Жизнь тебя ничему не учит. Ты не можешь меня «понять?» А ты о себе думал — разве твою двойственную и непостоянную натуру можно понять нормальному человеку? То, что за мной закреплён талант первоклассного спеца по работе с информацией, не делает меня сверхразумом. Всё же понять тебя выше моих и чьих-либо сил. Не думай, что я теперь жалею о том, что не убила тебя в зале суда. Я никогда не смела и думать о нечто настолько ужасном: ты хотя бы раз вообразил, что я чувствовала, когда сжимала в руках почти мёртвое тело? А мне и представлять не надо.       Отплати ты равнодушием, я, скрепя сердце, сумела бы принять это с большим смирением. Но тебе не писаны законы и неведома человеческая мораль. Какое выражение мне следует придать лицу на твои игры? Может, предложить реветь вдвоём, ведь «кто слабее, тот и прав»? Ты высасываешь из меня душу и собираешься продолжать. Расплачусь тебе в пример — а будет прок? Да хоть на месте загребу в объятья и расцелую — ты не опомнишься. Ты далеко не плохой человек, но ты сам выбрал по какому пути идти, и чую, что не могу повлиять на этот выбор.       — Ты права, наша встреча была ошибкой, — лицо Кокичи утратило выразительность. Я физически прочувствовала холод пропасти, что легла между нами. Он нехорошо смотрел сквозь мою фигуру, как бы продолжая диалог про себя.       «Я не считаю нашу встречу ошибкой», — не пойдя на попятную, я проглотила эти слова и вслух уточнила:       — Ты только сейчас это понял?       — Да, — он скорбно рассмеялся, — а ещё понял, что лишь оставшись одинок, я могу быть хоть в чём-то спокоен.       Блеск в его выжатых досуха глазах растаял, и губы Кокичи растянулись в самой невзыскательной улыбке, которую могли изобразить. Ома преспокойно согнул ногу в колене и принял вольготную, но слаженную позицию. Он был искренен и не испытывал напрасные попытки спрятать следы предыдущего состояния, вследствие чего улыбающееся лицо, поблёскивающее от града пролитых слёз, выглядело жутковато. Кокичи напоминал вот-вот выбравшегося из последнего круга ада человека.       — Почему тебе весело? — усомнилась в его здравомыслии я; в голове мелькнула шальная мысль, что Маки чересчур треснула его голову, и теперь она думает в обратную.       — Потому что теперь я ничего тебе не должен.       От внезапного чувства потери закружилась голова, как от взгляда вниз с высоты. Сон с меня как рукой сняло. Я срочно нуждалась проветриться, и, едва переставляя ноги, поплелась ко входной двери. Без оглядки назад из комнаты я вышла другим человеком. По коже пробрало прохладой; лёгкие с жадностью умирающего втянули воздух. Я прислонилась спиной к двери и чуть не упала, когда встретилась взглядом с перекошенным от потрясения Шуичи.       — Анда?! Разве это не комната Рантаро?!       Сайхара дважды сличил взором меня и табличку над комнатой. Обнаружив целых ноль схожих черт, он всем своим видом потребовал объяснений.       — Монокума отдал мне его комнату, — безапелляционно заявила я. — Открылся ли новый этаж?       Полученный ответ будто выбил из Шуичи весь воздух. Он досадливо ответил, покачивая головой:       — Нет, что необычно, ведь прежде после каждого суда отворялись двери нового этажа. Мы встретили Монокуму и поинтересовались на эту тему. Он попросил только «протерпеть» до следующего суда и указал на отсутствие такого пункта в правилах.       — Убийственная игра проходит по правилам? А я даже не знаю по каким!       — Они прописаны в специальном планшете, — монопаде, — объяснил Шуичи. Не успела я притвориться сбитой с толку, как тот добавил: — Разве ты ещё не получила такой?       — Нет…       — Быть такого не может! — изумился собеседник и посмотрел за мою спину. — Ты невнимательно осмотрела комнату? Если на столе было пусто, значит, монопад в одном из ящиков стола.       Я не то, чтобы «невнимательно осмотрела комнату». Я вообще палец о палец не ударила. Догадавшись, к чему неизбежно клонится разговор, мне пришлось спросить почти без обиняков:       — Ты что-то предлагаешь?       Шуичи удивился даже сильнее, чем до этого. Меня пронесло:       — Ровно ничего. Мне неприятно даже думать о комнате моего погибшего товарища, не то что заходить внутрь.       — Да-да, мне тоже неприятно там находиться. Я изучу комнату позже.       — Значит, ты не занята? Тогда не хочешь прогуляться снаружи?       «Ага, сейчас запру Кокичи в своей же комнате и убегу с тобой в закат!» — по счастью, эти слова не успели достичь гортани. Воплощать такой план никак не улыбалось, но он не шёл ни в какое сравнение с тем, чтобы прервать нашу светскую беседу и на глазах всего честного народа выдворить зарёванного Кокичи в холл. Боже правый, мне ещё никогда не было так страшно. Если я опозорюсь так скоро, то какого обо мне мнения станут мои фанаты?!       …Наверное, пришлось бы подобрать слова навроде «Видишь ли, Шуичи, тут такая ситуация случилась, ты не подумай неправильного! Он просто захотел и расплакался, да-да, в комнате Рантаро, я тоже в смятении! Почему мы были вдвоём?..»       Я поспешно оборвала эти мысли и со всей серьёзностью ответила:       — …       Судя по выражению лица Сайхары, он счёл меня оцепеневшей бесцеремонностью его предложения. Пока я отходила от пакостного ощущения, он неловко замахал руками:       — И-извини, я не настаиваю! Мне не стоило предлагать…       Я обвела рукой в неопределённом жесте в сторону выхода из общежития.       — Подожди пока на улице, мне только одно дельце закончить, — вполголоса попросила я.       Шуичи понял всё как нужно и ушёл без второго слова. Как только его фигура пропала из поля зрения и холл опустел, я на ватных ногах прошествовала обратно в комнату. Сложа руки на груди, Кокичи встал напротив и вперил в моё лицо недовольный взгляд.       — Тебе нужно ретироваться отсюда, — кратко поставила я в известность. О том, чтобы запереть горе-гостя здесь, не могло идти и речи.       — Я думал то же самое, — пренебрежительно произнёс, проходя мимо.       Я застыла в отрешённости и поймала себя на мысли, что не услышала открытия или закрытия двери. Когда я обернулась с распахнутым ртом, в комнате уже никого не было; входная дверь была плотно закрытой. Ома бесследно удалился в свою комнату, что располагалась по соседству с этой, или, во всяком случае, поблизости, поэтому он не должен столкнуться с проблемами. Но то, насколько безучастно он скрылся от меня, кольнуло в сердце. Что же я натворила?       Я решила отсечь это чувство и направилась к письменному столу. Если Кокичи так угодно — пускай будет так и никак иначе. Да пропади он пропадом! Следуя указаниям Шуичи, я открыла верхний ящик письменного стола и обнаружила в нём монопад. Взяла его и задвинула ящик. Затем заперла комнату на ключ и помчалась прочь из общежития.       — Погляди: и вправду нашла! — я поравнялась с Шуичи и включила монопад. Экран загорелся простеньким меню в несколько опций. Мой палец немедля ткнул на самую первую, и монопад выдал список характеристик владельца. Я недовольно хмыкнула, выявив себя числившейся Абсолютным Кукловодом.       — Но ты же не Абсолютный Кукловод, — обратил внимание на эту деталь Сайхара.       — А кого это волнует? — риторически спросила я, опуская взгляд в монопад.       Я закрыла вкладку, развернула карту Академии и чуть не свалилась наземь от её размеров. Глаза в одно мгновенье заплутали в переплетениях коридоров и этажей. Сжалившись над собой, я избавила себя от этой головной боли и открыла школьные правила. Несколько раз пробежав глазами строки, я установила, что треклятые устои Монокумы претерпели некоторые правки. Одно из правил было расширено дополнительным предложением, о котором я приняла решение расспросить Кокичи при следующей удобной возможности.       Другим изменением было введение двух новых для меня пунктов: запрет на плавание в бассейне в ночное время и инструкция к случаю, когда два разных убийцы совершают по убийству. Запятнанным в таком случае будет признан только тот, чью жертву обнаружат первой.       — Последние два правила были добавлены Монокумой во время Убийственной игры, — проинформировал Шуичи.       Я отвлеклась и не заметила, как с языка сорвалось:       — Вижу.       — Что видишь? — чуть погодя, озадачился собеседник.       Я сглотнула от мурашек, пробежавших по спине.       — Вижу, что этот Монокума творит всё, что ему вздумается!       Шуичи расслабился и, сам того не замечая, одарил меня таким взглядом, будто я в чём-то его обманула. Затем неловко кашлянул в кулак. Я вздохом перевела дух, убрала монопад и запрокинула голову наверх, чтобы заглянуть ввысь, в небо. В безмятежности небесной синевы висело яркое, круглое солнце. Оно застыло в зените от угрюмости смертельной игры и мириад глаз, безучастно наблюдавшими за её течением. Оно вынудило меня опустить голову так, словно её придавила невидимая тяжесть.       — Ты помнишь, который сейчас год? — мой голос доносился будто с обратной стороны Земли.       — Нет, и не я один. Когда я пытаюсь вспомнить, чувствую лишь пробел в своей памяти. Время года, момент похищения и множество других вещей — всё одно и тоже. Будто фрагменты памяти просто выдрали из моей головы.       — Ты чувствуешь себя пустым?       Сайхара с минуты помолчал, прежде чем осмелиться на ответ. Его взгляд упал к его ногам.       — Я-я не «пуст» в полном смысле этого слова, если так можно выразиться… Когда ты полый, эту пустоту можно заполнить. Со вчерашнего дня я понял, что мне даже нет смысла пытаться. Наверное, эту дыру в сердце я не залатаю никогда.       Мы одновременно посмотрели друг другу в глаза, и в тот миг я осознала, что понимаю чувства Шуичи, как собственные. Мы оба думали о горе трупов со знакомыми лицами, о страхе перед классным судом и помостом для казни. Об ужасе и трепете, как у загнанного зверька, стать следующей жертвой или, что в стократ страшнее, принести в жертву кого-то самим. О полёте и низости человеческой души и о её бесценке, о разрушенных идеалах и убеждениях. Личность человека подобна полотну, на которое течение жизни наносит пятна красок — событий и чувств, из них следующих. Жизнь не всегда заботится, высох ли предыдущий мазок, прежде чем нанести следующий. Она любит смешивать, сгущать, разбавлять и выводить цвета. Бросаясь из крайности в крайность, она не обратила внимание, как оставила на одном полотне слишком много чёрных клякс. Тогда она вышла из себя, бросила всякие попытки исправить положение и в ярости разорвала картину и была такова.       Шуичи чувствовал цветущую, почти осязаемую в воздухе беспомощность. Беспомощность распускалась подобно майской розе, сплеталась в ошейник и покалывала шипами. Но он не пребывал в одиночестве: когда ты одинок, ты есть у самого себя. Сайхара же растерял себя в этом кошмаре совсем, его стало ровно ноль.       Я живо представила, как с глаз неприятного оттенка, в которые сейчас гляжу, стекаются ручьи слёз. Затем вообразила, как этот юноша сдаётся тоске и прекращает нормально спать. Он лежит без сна, уставившись в высокий потолок. Может даже, как я когда-то, прячет нож под подушкой. В моей памяти инстинктивно отозвался ранее погребённый на задворках разума страх перед всеми, кого видишь и не видишь. Кому веришь или не доверяешь ни на каплю, ни на долю. Никто не знает, как я в сердцах боялась Рантаро, Рэймы или Цумуги! Только я помню то сумасшествие внутри, предостерегающее оставаться с кем-то наедине.       Однако ни Шуичи больше не боялся меня, ни я его. Но вовсе не потому, что мы обнаружили себя птицами одного полёта и спелись. Будучи непохожими людьми с разной судьбой, — он — простой участник, а я — победительница, — мы хранили в сердце один и тот же невосполнимый убыток, невозможный спутать ни с одним другим переживанием. Но на мягкой изнанке моего сердца чёрным клеймом отпечаталось его бездушное обращение с Кокичи.       Я обижена на Шуичи. Смертельно обижена за это, и мне не хватит всей доброты моей души, чтобы однажды простить его. Я допускала, что Сайхара мог быть интересным человеком со множеством прекрасных черт, но я навеки вечные запомнила, что это такое, когда сами небеса обрушаются на твою голову, земля уползает из-под ног, а чужая жизнь утекает сквозь пальцы словно песок. Пусть мы с этой жизнью друзья в прошлом и чужаки в настоящем, я не бесчувственная! Шуичи ни разу не сделал мне хорошего, поэтому мы даже не приятели. Даже если встанем вплотную друг к другу, мы будем бесконечно далеко и не сблизимся ближе, чем располагает ситуация и сроки убийственной игры. Чему я была только рада, подобному глотку свежего воздуха после недавней ссоры с Кокичи.       …Сайхара не смог дольше выносить нашу игру в гляделки. Он отвернул голову, и я совру, сказав, что не заметила румянец, что расцвёл на его бледном лице. Если бы я сейчас сидела, я бы подскочила как громом поражённая! Неужели он правда смутился?!