Белая камелия

На свой страх и риск, Томоя решил ей довериться. Именно так он и оказался в центре парка Версальского дворца. Эти невероятные красоты каждый раз удивляли парня. Как человек вообще способен придумать что-то настолько красивое? Да и влияние какое-то особое это место на него оказывало. Может эта раскованная блондинка не просто так выбрала этот парк? Знает же, где нужно водить. — Так значит ты сбежал из дома из-за недопонимания в семье? Как же мне знакомо это. — Мне кажется, что нет семьи хуже, чем моя. — И как у тебя хватает смелости делать подобные заявления? — А Вы считаете иначе? Правильно ли вот так вот взять и сказать своему сыну в лицо о том, что он гей, если он носит серьгу в ухе? — Попробуй понять его чувства. У тебя с родителями есть определенная разница в возрасте. Таким людям тяжелее принимать то, что входит в моду у молодежи, вроде тебя. Тем более, если с этим вяжутся какие-то странные ассоциации. — Я не могу понять человека, который жил, постоянно прогибаясь под обществом. Не имел своего мнения. Только в кругу семьи он смелый. А на работе он засовывает язык в задницу. Не только с начальником, но и с коллегами. Я же чувствую, какую ущербность он ощущает рядом с ними. Он боится быть втянутым в конфликт и боится, что ему придется драться, а он не сможет защитить себя сам. В этом и есть мой отец. Но зато дома руки у него всегда были развязаны. Он ведь постоянно желал, чтобы я чуть ли не по струнке ходил. Но я не из тех людей. Я с детства противился этому. Как же он был рад, когда родился мой младший брат. Ему удалось подмять его под себя. Ни разу не перечил. Мне жаль, что я был вынужден оставить его в такой семье. — Ну а мать? — Мать… Сакураги словно пробовал это слово на вкус. И сейчас, вдали от дома, ему было сложнее определиться, что же в итоге он чувствовал к той, кого любил всем сердцем. Она ведь тоже не имела своего мнения. И старалась угодить обеим сторонам. Пожалуй, это самое печальное для людей, вроде Томои, которые ждут от других какой-то определенности. Такие не любят тех, кто выбрал позицию «усидеть на двух стульях». — Она хорошая. Я очень любил свою мать, когда был рядом с ней. Благодаря нее, я не стал хулиганом, хотя мог бы. Она умела сглаживать острые углы, когда происходил конфликт. Но она…никогда не принимала ничью сторону. Будто бы боялась чего-то. Остановившись на полпути, парень сложил руки лодочкой, начиная прокручивать все неприятные моменты из прошлого. — Есть кое-что, о чем я хотел забыть. Может быть, это она внушила это мне. Сказала, что так будет легче жить. Я забыл. Но иногда оно всплывает в моей памяти. Или во сне. Женщина затормозила и повернулась полубоком, чтобы выслушать парня. — Это был мой десятый день рождения. Я всегда праздновал его в кругу семьи и моей подруги детства. Моя подруга подарила мне галстук на вырост. Мой отец смерил ее таким презрительным взглядом, будто бы она совершила что-то воистину ужасное, непростительное и мерзкое. Но он промолчал. Мы неплохо провели время. Отведали маминой стряпни. Потом настало время для торта. Папа «набрался» виски, который он хранил в бутылке из-под сока. Мы не знали тогда, но мама почувствовала, как он начал меняться. Она наклонилась ко мне и тихонько прошептала, чтобы я и Ая пошли на кухню и достали тарелки на всех. «Сейчас будем есть торт». Она сказала это так нежно и любяще, что даже сейчас эти слова вызывают табун приятных мурашек. Я позвал Аю на кухню. Мы ведь были такие маленькие. А кухонные шкафчики были так высоко. Я ненавидел лазить туда. Ая знала об этом. Она сказала: «Подержи табуретку, а я сама все достану». Мы привыкли компенсировать слабые стороны друг друга. Так и поступили в этот раз. И в тот момент, когда она залезла, я опустился на колени, чтобы придерживать табурет за ножки. Когда она потянулась на носочках, я поднял голову вверх. И я увидел ее трусики. Белые. Безо всякого рисунка. Они были очень милые. Это был первый раз, когда я смотрел под подол платья. И я не думал даже, что есть что-то более красивое. К своему стыду, я не мог оторвать взгляд. И пришел в себя, когда мать начала кричать и умолять отца: «Остановись! Остановись, пожалуйста!». Когда Томоя сделал глубокий вздох, его плечи напряглись, а взгляд стал мутным. Каким-то даже пустым и бездонным. — Он схватил меня за руку. Так больно. И потащил в комнату. Швырнул на пол. Сел на меня сверху и начал хлестать. Это было так больно… Так больно! Блондинка сочувствовала, эмоций не прятала и не пыталась перебивать. Не вспомнив о разнице менталитетов, она развернулась и притянула Томою к себе, погружая в свои объятия, тем самым и одаривая своей заботой. Ему очень хотелось вырваться. Он не понял, что это, почему и зачем. И главное — почему так внезапно. Хотя мать его и была любящей, но никогда не дарила ему объятий. Он не знал этой ласки. Потому с непривычки хотелось оттолкнуть и убежать. И сколько усилий ему стоило, чтобы запретить себе сделать это. И если ему удалось победить в себе желание убежать, то вот любопытство подавить в себе он не смог. Чуть отстранившись, японец посмотрел в глаза блондинке. Сейчас, когда они были так близко, он почему-то…не видел в ней ту, которую бы в Японии мог назвать «бабуля» или «тетка». Да, ей было почти пятьдесят. Но то, как она выглядела и как следила за собой…ее настрой в целом…она была старше его совсем незначительно. Вот, что ему начало казаться. — Почему Вы сделали это? — Потому что я сама мать, — легко и просто заключила она. Сердце этой дамы давненько было закрыто на все возможные ключики. Никто не знал, что она носила и носит в себе все эти годы. Никогда она не пыталась разговориться с кем-то о том, что волнует ее. Хотя все это можно было разглядеть через ее картины. Возможно, именно так она пыталась кричать на весь мир о том, что она действительно чувствует, пока вынуждена носить маску невозмутимости на людях. — Кто Вы? Усмехнувшись, женщина взяла Томою под руку и повела дальше, по тропиночкам этого замечательного, наполненного обилием зелени парка. — Я рисую. Давно рисую. Это мои вода и хлеб. Но в последнее время мне не хватает вдохновения. Я понимаю, что нужно придумать что-то новое, но…ничего в голову не приходит. Быть может, я теряю профессиональную хватку. — Мне трудно понять это. Я далек от рисования. Но мне нравится процесс созидания. У Вас, наверное, есть своя мастерская, где все это происходит? — Конечно. Безусловно. Туда приходят все мои натурщики. — Моя знакомая, которая спасла меня…она на Вас чем-то похожа. Только она фотографирует. Она фотографирует все что угодно, но не людей. — А у меня, как ты мог уже заметить, все с точностью да наоборот. Я не мыслю этой жизни без людей. — Вы хотите сказать…ей не нужны люди? Это она пытается сказать через свои фотографии? — Это лишь мое мнение, но не знаю, в самом ли деле это правда. Она ничего не ощутила после того, как занялась с тобой сексом. И просто оставила в незнакомой стране, в одиночестве. — Да мне и так особо некуда было деваться. Никого нет. А так, я прибился к ней. И пока она тут, то можно сказать, что хоть одна знакомая, но у меня есть. — Охомутала тебя, неопытного такого, — тихо рассмеялась блондинка. — Может быть она сама захочет найти меня. Она ведь спасла меня. Значит я ей небезразличен. — Но это также и не значит, что она взяла ответственность за тебя. — Здесь Вы правы. Наверное…я просто слишком хочу ей понравиться, — виновато протянул японец, отводя взгляд в сторону. — Если ты хочешь понравиться, то тебе нужно стать сдержаннее. — А все эти парни…это альфонсы? Томоя почувствовал легкий стыд за такой нескромный вопрос. Он ведь сам не так давно уверял, что нельзя обсуждать подобные вещи с незнакомыми людьми. Личное ведь. Но от ответа женщина уходить не стала, что приятно удивило японца. — Ты что-то путаешь. Они получали от меня деньги. Это факт. Но они получали их за то, что честно выполняли работу натурщика. Я их для этого нанимала на работу. Любой труд должен быть оплачен. А если я захотела встретиться или подарить им что-то…это никак не влияет на образ их жизни. Просто я очень люблю делать подарки. Тут-то Сакураги начал мыслить в противоположном направлении. Это она думает так. А солидарны ли с ней все те парни, которых она одаривает всевозможными благами? Или же они осознанно используют ее доброту? Не все ведь так однозначно. — А у Вас…есть мужчина? — нерешительно и довольно скромно полюбопытствовал парень, не скрывая интерес к женщине. — Да нет. Я в разводе уже много лет. И я не хочу больше замуж. Я ведь была там. Все повидала, — по-доброму улыбнулась она ему. — Даже если бы появился тот, кто полюбил бы Вас? — Дорогой, любить можно и без колец и штампов в паспортах, верно? Все жутко меняется после этого. Лучше жить, как самые лучшие друзья, работать как верные коллеги и заниматься любовью, как молодая и горячая парочка из фильмов для взрослых. Блондинка сверила время на наручных часах. — Вот два часа и пролетели незаметно. Думаю, что мне пора. — Подождите, — Томоя не позволил ей убрать от себя руку, а лишь сильнее прижал меж ребром и собственной рукой. — Не хотела бы я отнимать твое время. Ты ведь ищешь работу и дом, верно? Приложив немножко усилий, она выбралась, все же, оставляя Томою в легком замешательстве, но и он не отступал, не позволяя вот так уйти, не удовлетворив его интерес. — Я не об этом…я все еще хочу знать, как Вас зовут. Развернувшись полубоком, женщина достала из сумочки солнцезащитные очки и аккуратно пристроила их на своем лице. — Энн-Мари Бернар. Округлив глаза, полные удивления, наконец-то он вспомнил разговор с Эрикой. Вот, где он слышал это имя раньше. — Та самая Энн-Мари Бернар?..