Мужество проистекало не из потребности выжить или из грубого безразличия, унаследованного от кого-то другого, а из непреодолимой потребности в любви, которую не преодолеют никакие препятствия ни на этом свете, ни на том.
Габриэль Гарсиа Маркес, Любовь во время холеры
Секретная комната Этого не может быть. Она мертва — полицейский снайпер выстрелил ей в спину. Он видел, как это произошло; он знает, что это правда. Она не может сейчас говорить с ним, ее кровь на его руках. Это его воображение, его сердце отказывается смиряться с тем, что она ушла, поэтому он прижимает ее к себе еще крепче. Именно в этот момент он чувствует слабое движение ее ребер, как если бы они поднимались и опускались при дыхании. Но как… — Серхио, отпусти. Ты душишь меня, — произносит глухой голос, и он чувствует, как чья-то рука безуспешно пытается его оттолкнуть, и он ошеломленно моргает в темноте. —...Ракель? — он хрипит, его голос все еще прерывается от горя, и на его груди снова какое-то движение. Он убирает руку, скользит по ее спине, и она шипит от боли. — О, черт. И вдруг он осознает нечто важное — визуально ее фигура много больше, чем раньше, и он отпускает ее и, вскочив на ноги, бросается к выключателю. Флуоресцентная лампа оживает, и во вспышках освещения он видит ее словно в замедленной анимации — рот открыт, она задыхается, глаза зажмурены, она сжимает правую руку, кровь просачивается сквозь джемпер. Живая. Дышит. Кровотечение. Мерцание прекращается, свет стабилизируется, она открывает глаза и поворачивает голову, чтобы посмотреть на него. И только когда их взгляды встречаются — все становится реальностью — она жива. — Ты... я не... — заикается он, вытирая слезу, которая катится по его щеке, переливаясь красным от крови на его руке. Он держит эту каплю, как экспонат, переводя взгляд с нее на Ракель, задавая немой вопрос. Как? Она клонит голову к полу, бледная в резком свете, и говорит: — Будешь просто стоять там, пока я не истеку кровью, или поможешь мне?-0-
Полицейская палатка Управляющего банком приводят в палатку, и Тамайо вцепляется в него, как утопающий в спасательный круг. Пока тот с любопытством оглядывается по сторонам, Тамайо набрасывается на него, и самый животрепещущий вопрос вырывается у него без всяких предварительных любезностей. — Господин управляющий, секретная комната в Вашем кабинете — как нам ее открыть? Управляющий пристально смотрит на него и спокойно отвечает: — Никак. — ...Что? Это не тот ответ, который Тамайо хотел бы услышать, и он наклоняет голову, впервые замечая хладнокровный взгляд управляющего. — После блокировки ее невозможно открыть в течение двадцати четырех часов, — объясняет управляющий, и его взгляд спускается к пятнам крови на рубашке Тамайо. — Должен же быть способ перезагрузить систему! — настаивает Тамайо, не в силах скрыть отчаяние в голосе. — Что, если кто-то случайно там запрется? Но управляющий качает головой. — Перезагрузка невозможна. В целях безопасности. Комната будет заперта в течение двадцати четырех часов, — говорит он решительно, и сердце Тамайо замирает. Он закрывает глаза и поднимает руку, чтобы устало потереть лоб, чувствуя себя побежденным. Похоже, Серхио Маркина в очередной раз перехитрил его, и внезапно его накрывает сильная усталость. Он был так близок к победе, но теперь все рухнуло у него перед носом, причем довольно эффектно. Внезапно за его плечом появляется Алисия. — А что насчет кислорода? — спрашивает она. — Выживет ли кто-нибудь, если окажется заперт внутри? Управляющий пристально смотрит на нее. — А там кто-то есть? Она не отвечает, и он смотрит на Тамайо. — Кто? Прежде чем он успевает ответить, с экрана позади него раздается голос репортера и видеозапись той самой стрельбы. «Хорошо видно, как бывший инспектор встает перед Профессором и получает предназначенную ему пулю», — серьезно говорит она, а управляющий зачарованно наблюдает за происходящим. — Предположительно, она знала план операции, и пожертвовала собой, чтобы спасти его. После первого ограбления ходили слухи, что инспектор и Профессор состояли в отношениях — думаю, запись подтверждает это. Она спасла мужчину, которого любила, заплатив за это своей жизнью. И на экране они видят, как Профессор ловит ее, затем возвращается в секретную комнату с ее телом на руках, и дверь плотно закрывается за ними. Управляющий снова поворачивается к Тамайо, теперь уже не скрывая своего гнева. — Вы застрелили невинную женщину? — Это был несчастный случай, — протестует Тамайо, но тот лишь качает головой. — Во–первых, ее не должно было там быть, — указывает он, — она гражданское лицо, больше не сотрудник полиции, — и Тамайо нечего на это ответить. Он снова выбирает тактику нападения. — Просто ответьте на гребаный вопрос, — рявкает он, — будет ли жив Профессор через двадцать четыре часа? Управляющий колеблется, а затем, наконец, качает головой. — Нет. Он задохнется прежде, чем дверь разблокируется. Комната не предназначена для пребывания людей. Когда несколько минут спустя встревоженный управляющий выходит из полицейской палатки, в его ушах звучат предупреждения Тамайо о том, что эту информацию следует держать при себе. Это еще одно правонарушение со стороны властей, помимо стрельбы в Найроби и, в конечном счете, ее убийства, бесчинствующего в банке Гандии и пыток молодого вора, которые и положили начало всему этому эпизоду. Управляющий — законопослушный человек, верящий в служение своей стране, но не такими методами. Не путем умышленного игнорирования законов, и вообще всего, что правильно. Подняв голову, он видит телевизионщиков прямо за ограждением, метрах в пятидесяти, и принимает решение.-0-
Серхио в оцепенении подходит и опускается на колени рядом с ней. Теперь, когда стало светло, он видит, что ее джемпер пропитан кровью вокруг правого плеча и ниже, и он смотрит на это, как загипнотизированный. Она протягивает левую руку и просит: «Поможешь мне?» — и он осторожно берет ее на руки и опускает в сидячее положение. Она тихо стонет от этих действий, и он морщится в знак солидарности. «Помоги мне снять это», — она приподнимает подол джемпера, и он кивает, все еще не в силах выдавить из себя ни единого осмысленного слова. Она жива. Сначала он помогает ей освободить левую руку, затем поднимает джемпер над ее головой, а затем осторожно снимает с поврежденной руки. Она остается в футболке, поверх которой — бронежилет. Ракель нащупывает липучки жилета, и его руки переплетаются с ее, когда он помогает ей снять его. Наконец освободившись от всего лишнего, она вздыхает с облегчением, после чего опускает взгляд на свою правую руку. На футболке разрез, прямо через плечо, и он переворачивает жилет, чтобы посмотреть на спину. В защитной ткани прорезана глубокая борозда от лопатки до края жилета, и он поднимает на нее взгляд. Ее чудом не задело, и вместе с облегчением его накрывает гнев. — О чем, черт возьми, ты думала? — вопит он. — Тебя могли убить! Она игнорирует вопрос, с раздражением глядя на него. — Нужно остановить кровь, — вместо ответа многозначительно произносит она, возвращая его к насущной проблеме, и он кивает, поправляя очки на носу. Он направляется к стальным полкам, занимающим всю стену, пока Ракель оглядывается по сторонам, впервые должным образом оценивая обстановку. Помещение небольшое, примерно три на три метра, и, если не считать полок, в нем ничего нет. Полки заставлены документами и коробками, и она с любопытством наблюдает, как он берет и открывает одну из них. — Что это за комната? — спрашивает она, и он отвечает, роясь в какой-то коробке. — Это секретная комната, — говорит он, — для секретных бумаг управляющего. Она смотрит на дверь. — Сколько у нас времени до того, как они будут здесь? Он колеблется, и она поворачивается к нему. — ...Двадцать четыре часа, — в конце концов отвечает он, и она удивленно вскидывает голову. — Двадцать четыре часа? Серхио кивает, затем откашливается. — Как только эта дверь закрывается, ее невозможно открыть. Комната остается заблокированной в течение суток, после блокировка снимается автоматически. Это своеобразный сейф, куда можно спрятать от посторонних глаз что угодно. Ракель пристально смотрит на него, переваривая услышанное, а когда он достает из коробки аптечку и бутылку воды, ее глаза расширяются, затем подозрительно сужаются. — Это просто случайно оказалось здесь, или ты подготовился? — интересуется она, и когда он избегает зрительного контакта, она все понимает. — Ты планировал запереться здесь, когда они придут за тобой, так? — требовательно спрашивает она, и тогда он смотрит на нее и кивает. Когда он протягивает ей воду, она несколько цинично улыбается и бормочет: — Человек с сотней планов. Это звучит скорее как оскорбление, нежели комплимент, и он застывает, уязвленный. — По крайней мере, мой план предотвратит твою смерть от потери крови, — парирует он, затем снова опускается на колени рядом с ней с дезинфицирующим средством в руке. Не шевелись. Она наблюдает за его лицом, пока он осторожно оттягивает рукав футболки и осматривает рану на ее плече, из которой все еще сочится кровь. Она вглядывается в черты лица, которые так хорошо помнит — едва заметные веснушки, вьющиеся вокруг ушей волосы, добрые глаза за стеклами очков, и ее сердце замирает. Серхио. Здесь, живой, прямо рядом с ней. Мужчина, который заставил ее снова почувствовать себя желанной, а затем вырвал ее сердце и растоптал его. «Почему ты не вернулся за мной?» — чуть не ляпнула она, но сдержалась из-за гордости. — Так как же ты тогда собираешься выбираться отсюда? — спрашивает она вместо этого, — если все это часть твоего плана? Его пальцы все еще теребят вату, и она хмурится, когда он снова избегает ее взгляда. — Серхио? Вздохнув, он рискует взглянуть на нее, прежде чем сосредоточиться на промывании раны. Жжет адски — и она подавляет шипение от боли и почти пропускает его следующие слова: — Я не смогу. Выхода нет. Ей кажется, что она ослышалась. — Что ты имеешь в виду? Он достает немного марли и бинт и начинает перевязывать ее руку, прежде чем ответить. — Выхода нет, Ракель. Здесь все закончится. Она в замешательстве качает головой. — Тогда зачем ты вообще сюда заходил? На этот раз, отвечая, он смотрит ей в глаза, и в его взгляде появляется упрямый блеск. — Это последний акт неповиновения. Уйти на своих собственных условиях. Слова падают между ними, тяжелые, как свинец, и она не упускает скрытого смысла. Уйти на своих собственных условиях. Это пронзает ее как нож, и она резко вздыхает, снова оглядывает комнату, думая о том, что ее нельзя открыть, и о том, что температура уже повысилась на несколько градусов с тех пор, как они здесь. Сюда не поступает свежий воздух. На двадцать четыре часа кислорода не хватит даже для одного человека, не говоря уже о двух. Они умрут здесь.-0-
Между тем интервью управляющего распространяется как лесной пожар, и в течение получаса весь мир знает, что произошло — и что Профессор не выживет. Они все видели запись, где он в отчаянии прижимает к груди тело застреленной Ракель Мурильо, а потом за ноги затаскивает его в секретную комнату и блокирует дверь, а заодно и свою жизнь. — Как Вы думаете, Профессор в курсе, что в комнате недостаточно кислорода для выживания? — задает вопрос репортер, на что управляющий чуть улыбается. — А как Вы думаете? Любой, кто изучал схему банка — в курсе. И в одно мгновение это становится легендой — двое влюбленных, жертвующих собой ради друг друга. Бывший инспектор, перехватившая пулю, предназначавшуюся профессору. И Профессор, убитый горем из-за ее смерти, взамен жертвует своей собственной жизнью. Прямо как Ромео и Джульетта, отмечают некоторые из наиболее проницательных репортеров, прежде чем перейти к разговору о том, как сильно они, должно быть, любили друг друга, чтобы пойти на такое — на высшую жертву ради любви. И вынудила их на это недобросовестность службы безопасности. Тамайо наблюдает за происходящим через мониторы полицейской палатки, откинувшись на спинку стула и планируя кончину управляющего, чтобы немного себя подбодрить. Он слышит нарастающий гнев снаружи — признак того, что невежественные массы проглотили эту благородную версию крючка, лески и грузила. Никто не упоминает об угрозе Профессора взорвать здание, подвергнуть опасности жизни невинных людей, и любая попытка указать на это сейчас просто утонет в этом гаме. Они в полной заднице, и когда кто-то с мертвенно-бледным лицом подходит к нему с телефоном, сообщая, что на проводе премьер-министр, он улыбается, но это больше похоже на предсмертную гримасу. Он берет телефон и встает, как до последнего верный солдат. — Да, господин премьер-министр.-0-
Секретная комната Где-то в груди зарождается паника, и Ракель начинает потеть, внезапно осознавая каждый свой вдох. С каждым расширением ее легких здесь остается немного меньше кислорода. С каждым выдохом в воздухе становится больше углекислого газа, и они становятся на шаг ближе к смерти. — Что ты наделал?! — требовательно спрашивает она, ее глаза безумны, и он отшатывается от ее гнева. — Ты притащил меня сюда, чтобы я умерла вместе с тобой? Он вскидывает голову, не в силах больше сдерживать свое отчаяние. — Я думал, ты уже мертва! Его слова пронизаны такой болью, что она замолкает, и в ее голове начинают всплывать воспоминания о последнем получасе. Ослепляющая агония, грохот выстрела, звериный рев Серхио. Его руки обхватывают ее, прижимая так крепко, что она с трудом дышит, из его груди вырываются рыдания, а слезы капают на ее волосы. Все это говорит о его полном эмоциональном опустошении, и гнев покидает ее. В каком замешательстве должен находиться человек, затаскивая мертвое тело с собой в комнату, чтобы провести с ним последние пару часов своей жизни? Она наблюдает за ним, отмечая, каким растрепанным и опустошенным он выглядит, и чувствует укол сочувствия. Будь все наоборот, если бы стреляли в него, она бы обезумела от горя, разве в такой ситуации возможно мыслить ясно? И в то же время она понимает — да, может, он и бросил ее, но его реакция говорит о том, что он все еще что-то чувствует к ней. Осознание этого согревает ее сердце, хотя сейчас уже слишком поздно, и их судьба, очевидно, решена. Внезапно ее накрывает усталость, результат напряжения последних двух часов и потери крови, а может быть, уже ощущается нехватка кислорода, кто знает? Сколько кислорода использует человек при каждом вдохе? Серхио, вероятно, знает, думает она, не в силах подавить вспышку нежности при этой мысли. Неужели у него действительно нет плана? В это трудно поверить, учитывая, что даже одежду на следующий день он готовит накануне вечером… Однако сейчас пришло время для перемирия, сделать шаг назад, дать себе время подумать. С трудом дойдя до стены, она прислоняется к ней спиной, прежде чем заговорить. — Это не твоя вина. Он с облегчением смотрит на нее снизу вверх, затем откидывается назад, отражая ее позу у противоположной стены. Не видев друг друга так долго, теперь они наблюдают друг за другом, так хорошо знакомы друг другу и так далеки, между ними целых два года разочарований. Он первым нарушает молчание. — Зачем ты это сделала, Ракель? — снова спрашивает он, не в силах остановиться. — Зачем ты так рисковала своей жизнью? — Я подстраховалась, — говорит она, бросая взгляд на пуленепробиваемый жилет, но это на него не действует. — Если бы пуля прошла на сантиметр выше и левее, ты была бы мертва, — продолжает он, и его эмоции снова становятся очевидными. — Ты не могла знать, что тебе не выстрелят в голову — ты ниже меня — а они, как тебе известно, целятся в грудь цели… — Серхио… — Почему, Ракель? Зачем тебе рисковать своей жизнью ради меня после всего, что произошло? После того, как ты предала меня, сдав им координаты? Она отводит глаза, не в силах выдержать его пристальный взгляд, боясь, что он все поймет по ее лицу. Этого не должно случиться. Он бросил ее, и так и не вернулся за ней, поэтому он никогда не должен узнать правду. — Потому что то, что они планировали сделать — неправильно. Независимо от того, что ты сделал, ты не заслуживаешь, чтобы с тобой обращались как с животным. Это лишь та часть правды, что она готова ему дать. Лучше перейти к другой теме, поэтому она спрашивает: — Итак, сколько у нас времени? До того, как кончится воздух? Ее отвлекающий маневр сработал, он замолкает, и к нему снова возвращается чувство реальности. И когда он наконец отвечает, в его голосе слышится сожаление. — Двенадцать, максимум пятнадцать часов.