Он был еще слишком молод и не знал, что память сердца уничтожает дурные воспоминания и возвеличивает добрые, и именно благодаря этой уловке нам удается выносить бремя прошлого. Габриэль Гарсиа Маркес, Любовь во время холеры
Двенадцать часов. Господи… Ракель ошеломленно моргает. Будучи полицейским, она привыкла жить в тени смерти, но сейчас все по-другому. Если у него действительно нет плана, во что ей все еще трудно поверить, тогда смерть — не просто смутная вероятность — а скорее неизбежность. Это как срок годности на банке консервов — как только он выходит, ничего нельзя сделать, никаких альтернатив. Просто конец, однозначный и неоспоримый. Она не совсем понимает, что делать с этой информацией. Что делать, если осталось жить всего несколько часов? Попытаться сделать все, что хотела, но так и не смогла? Она заперта здесь, так что это не вариант. Провести это время со своими близкими, повторяя, как сильно любишь их? Даже это не вариант. Их здесь нет; они дома, не подозревают о том, что произошло, что они вот-вот потеряют ее. Боже, она бы все сейчас отдала, чтобы еще раз обнять Паулу, поцеловать свою мать… Одолеваемая эмоциями, она прерывисто вздыхает, и ее взгляд возвращается к лицу Серхио в поисках чего-нибудь, за что можно было бы зацепиться, чтобы сдержать страх. По крайней мере, она не одна, с ней человек, которого она любит. Черт. Он наблюдает за ней, за эмоциями, которые сменяются на ее лице по мере того, как до нее доходят его слова, и его переполняет чувство вины. Она не должна быть здесь — она должна быть дома, со своей дочерью и матерью, жить своей жизнью и, возможно, почувствовать сожаление, услышав о его кончине. Она не должна быть заперта здесь с ним, воздух на исходе, выхода нет. Он не планировал этого, он никогда не хотел разрушить ее жизнь, и все же он делает это снова. По крайней мере, на этот раз это непреднамеренно — он не мог предвидеть, что Тамайо отправит ее. Ее взгляд останавливается на нем, сначала дикий, а затем смягчается, становится почти ласковым, и его сердце замирает. Как хорошо он помнит эти глаза, смотревшие на него после того, как они занимались любовью, впитывающие его, как будто он — самое прекрасное, что есть на свете. Он сглатывает, намереваясь снова извиниться, но она опережает его. — Так где ты был? После побега? С тем же успехом она может использовать оставшееся время, чтобы получить ответы на вопросы, которые преследовали ее последние два года. Он пристально смотрит на нее, вопрос сбил его с толку. Она прекрасно знает, где он был — она отправила за ним полицию. Но потом он вспоминает, что они не нашли его на Палаване, так что она, должно быть, думает, что он отправился куда-то еще. — На Палаване, — многозначительно говорит он, не желая так легко отпускать ее с крючка, но, к его удивлению, она улыбается, почти мечтательно. — И как там? – спрашивает она с любопытством. — Похоже на жизнь в раю? «Что это за игра», — думает он — Точно не могу сказать: мне пришлось уехать, прежде чем я смог это выяснить, — парирует он, не в силах удержаться от колкости, но снова ее реакция не такая, как он ожидал. Она наклоняет голову, хмурясь от его резкого тона. — Почему? — Почему?! Черт возьми, Ракель. Ты знаешь почему. Он раздражен, поставлен в тупик ее отказом признаться в том, что она сделала, но она, кажется, в искреннем недоумении. — Откуда мне знать? — выпаливает она в ответ, начиная закипать от его бессмысленных слов. «Ты ни разу не связался со мной, ты бросил меня», — думает она, но умудряется не высказать этого вслух, и на этот раз он первый не выдерживает. — Ради бога, имей совесть хотя бы признаться в том, что ты сделала! — теперь он откровенно обвиняет ее, и она совершенно сбита с толку. — Я не понимаю, Серхио. Что по-твоему я сделала? Он свирепо смотрит на нее, в этом взгляде вся боль, накопившаяся за два года, и рявкает: — Ты сдала меня, вот что ты сделала! Ты дала им координаты. Он прислоняется спиной к стене, обессиленный своей внезапной вспышкой ярости, и опускает взгляд на колени, не замечая ее изумленного выражения лица. — Я уверен, у тебя были на то свои причины, — продолжает он уже более мягко, — но я надеялся... я действительно хотел, чтобы ты приехала. Затем он говорит так тихо, что она едва его слышит: — Я был несчастен. Все это ничего не значило без тебя. — ...Подожди, подожди, — возражает она, как только обретает дар речи. — О чем ты говоришь? Какие координаты? Он слишком безутешен, чтобы уловить смысл этого вопроса. — На тех открытках, которые я подарил тебе в кафе, — отвечает он, вскидывая голову. «Что значит, какие координаты?» — Они прибыли точно на место, Суарес и его люди, и я подумал, что ты, должно быть... Он замолкает при виде ее все более взволнованного выражения лица, на этот раз оставляя обвинение невысказанным, но оно все равно повисает в воздухе. — Серхио, — говорит она через некоторое время, и он видит, какие неимоверные усилия она прилагает, чтобы держать себя в руках, — я не находила никаких координат. Они конфисковали эти открытки прежде, чем я успела снова взглянуть на них.-0-
Канцелярия премьер-министра Тамайо стоит перед письменным столом, как школьник в кабинете директора, пока премьер-министр отчитывает его за провал. Комиссар полиции и глава разведывательной службы сидят в стороне, хмуро глядя на него, и становится ясно, что никакой помощи ни от того, ни от другого ждать не стоит. Комиссар полиции, в частности, пришел в ярость и недвусмысленно заявил Тамайо еще до того, как они вошли, что считает его лично ответственным за смерть Ракель Мурильо, человека, которого он уважал и любил. На этот раз Тамайо один на линии огня, и винить больше некого. Когда стало известно о пытках Анибаля Кортеса, он мог, по крайней мере, выставить Прието перед камерами, чтобы отвести удар, но на этот раз удобного козла отпущения нет. Он разработал план, втянул в него Мурильо и отдал приказ стрелять. Он знает, как это работает; что премьер-министр легко забудет о своем указании покончить с Профессором. Нет никаких записей — как всегда, они позаботились о том, чтобы у них было правдоподобное опровержение. Стоя там, молча выслушивая разнос премьер-министра, он знает, что это может закончиться только одним — его публичной и унизительной отставкой. И это именно то, чего требует премьер-министр. — Могу я хотя бы довести это дело до конца? — Тамайо прибегает к последней отчаянной уловке, но премьер-министр решительно качает головой и смотрит на главу разведывательной службы. — Я передаю контроль над этой операцией полиции. Все разведывательные подразделения должны быть немедленно отозваны, — приказывает он, затем поворачивается к комиссару полиции. — Теперь Вы отвечаете за это — я больше не хочу облажаться. Как только комната разблокируется, вы достанете тела и будете обращаться с ними как с гребаными членами королевской семьи — то есть проявите всяческое уважение. И, черт возьми, убедитесь, что камеры засняли все это. Он оглядывает всех обвиняющий взглядом. А теперь все выметайтесь и займитесь уже делом.-0-
Секретная комната Теперь настала очередь Серхио удивляться. Она не знала о координатах. Она не предавала его, не сдавала своим бывшим коллегам, и он выдыхает с облегчением. — Но… Как они вообще узнали об открытках? — спрашивает он, пытаясь во всем разобраться, и она пожимает плечами. — В кафе была камера, Прието показывал мне кадры, на которых мы целуемся в тот день. Видеонаблюдение. Конечно. Каким же гребаным идиотом он был. Все это время он потратил впустую, злясь на нее, вместо того чтобы придумать способ связаться с ней. Они могли бы воссоединиться, могли бы быть счастливы вместе. — Я... я никогда не рассматривал… Я должен был подумать об этом, — бормочет он, сознавая собственную вину, и ее гнев стихает. Они оба ошибались; делали предположения о намерениях другого вместо того, чтобы просто доверять своим чувствам. Он оставил ей способ найти его еще до окончания ограбления, прежде чем узнать, простит ли она ложь и пойдет ли за ним. Эта радостная мысль заставляет ее сердце воспарить. — Ты оставил мне координаты? — эхом отзывается она, не в силах скрыть надежду в своем голосе, и его взор устремляется к ней и не отпускает. — Да. И затем признание вырывается само собой, слова почти спотыкаются друг о друга. — Каждое слово, сказанное мной тем утром в твоей постели было правдой — я ничего не хотел сильнее, чем провести с тобой остаток своей жизни. Ты сказала мне следовать собственным мечтам, а не мечтам моего отца, и это было и остается моей мечтой, Ракель. Быть с тобой. Из ее горла вырывается сдавленный полусмех-полурыдание, эмоции переполняют ее. Она не совершила той же ошибки, что с Альберто, на этот раз она все сделала правильно — влюбилась в хорошего человека. Правда, в социально неадаптированного и вора, но в хорошего человека, любящего ее так же сильно, как и она его, и поставившего на карту весь свой чертовски идеальный план, оставив ей эти координаты. — Я была так зла, я думала, ты бросил меня, — признается она, и он яростно качает головой. — Нет, никогда, — повторяет он, и она смаргивает слезы. — И я никогда не предавала тебя, — говорит она, желая, чтобы он услышал эти слова, и он улыбается ей, теперь тоже со слезами на глазах. — Прости меня, Ракель. Я должен был догадаться, должен был больше верить в тебя. — Я тоже. Слова вырываются со вздохом, и они сидят, просто улыбаясь друг другу, наслаждаясь своими открытиями. До тех пор, пока осознание реальности снова не возвращается к Ракель, и ее лицо омрачается. Они снова нашли друг друга, но у них нет будущего. Все, что у них есть — это несколько часов, а потом все будет кончено. Кислород закончится, и они умрут. От жестокости этого у нее перехватывает дыхание, и прежде чем она сама понимает, что делает, она встает на колени и начинает двигаться к Серхио, чтобы прикоснуться к нему, почувствовать его кожу под своими пальцами. Он делает то же самое, встречая ее на полпути, где их тела соприкасаются, а губы сливаются в отчаянном голодном поцелуе.-0-
Полицейская палатка Когда комиссар полиции входит в палатку, все поспешно вскакивают на ноги и обмениваются тревожными взглядами. Его лицо грозно, и он, не теряя времени, объявляет: — Полковник Тамайо подал заявление о немедленной отставке, и с этого момента этой операцией командует полиция. Все сотрудники разведки должны немедленно вернуться в головной офис, вы больше здесь не нужны. Алисия приподнимает бровь, а затем язвительно улыбается. После того, как Тамайо бросил Прието на растерзание, она не испытывает к нему особой симпатии, и, кроме того, его отставка может стать для нее возможностью. Она подходит к комиссару и лучезарно улыбается. — Комиссар, позвольте мне ввести вас в курс дела. Но когда он смотрит на нее, взгляд его холодный и недружелюбный. — На самом деле, инспектор Сьерра, это невозможно. И когда она хмурится, он жестко добавляет: — Вы отстранены от работы за пытки Анибаля Кортеса. У Алисии отвисает челюсть. — Я выполняла приказ, — протестует она, но комиссар нетерпеливо качает головой. — Возможно, инспектор, но эти приказы были незаконными. Вам следовало бы знать это и сразу обратиться ко мне. Возвращайтесь домой, рожайте ребенка и возьмите декретный отпуск. А дисциплинарный совет пока примет решение, что с вами делать. Вам повезло, что Кортес не в состоянии выдвинуть обвинения, но я уверен, что правозащитные организации уже готовят иск против вас. Алисия судорожно сглатывает, затем пытается взять себя в руки. — Я нужна вам, комиссар. Кто еще может взять здесь на себя ответственность, кроме меня? Комиссар смотрит по сторонам, пока его взгляд не падает на Анхеля. — Младший инспектор Рубио, подойдите, пожалуйста, — командует он, и глаза Алисии расширяются. Анхель?! Он, блять, предпочитает ей Анхеля? Она свирепо смотрит на комиссара, но он остается невозмутимым и просто смотрит в ответ, пока она с раздражением не отворачивается, после чего собирает свои вещи и выходит из палатки.-0-
Она целует его, наконец-то, она снова целует его. Это по-новому волнующе, удивительно и в то же время успокаивающе знакомо, и она изумляется этому. Боль пронзает ее плечо, когда она обнимает его за шею, но она слишком поглощена его губами, чтобы обращать на это внимание. Это то, чего она жаждала последние два года, живя воспоминаниями о том, как хорошо ей было в его объятиях, какой живой она была. Все это было благодаря ему, и она так боялась потерять это навсегда. Но теперь она снова обрела его, и то, что она проведет последние часы жизни в объятиях Серхио — своего рода утешение перед лицом неминуемой смерти. Он пытается отстраниться, что-то сказать, но она не позволяет ему, преследуя его рот и снова соединяя их губы, бормоча: — Поговорим позже, давай сначала... Он не в силах спорить, его голова кружится от желания, поэтому он отдается объятиям, растворяясь в жаре поцелуя. Он всегда лелеял воспоминания об их поцелуях, о том, как хорошо у них это получалось, но со временем начал опасаться, что эти воспоминания чрезмерно приукрашены, что это было не так умопомрачительно хорошо, как он помнит. Но теперь он знает, что помнил правильно, что им настолько хорошо вместе, что это все еще способно вытеснить все логические мысли из его головы. Одним обжигающим поцелуем она возвращает его к жизни, превращает из человека, прячущегося в тени, в жаждущего жизни, в того, кто хочет жить на полную катушку. Они целуются снова и снова, не в силах насытиться, утоляя двухлетнюю жажду, пока вынужденно не отрываются друг от друга, чтобы перевести дыхание. И даже когда они делают это, то прижимаются друг к другу лбами, их дыхание смешивается, и, окрыленный счастьем, он гладит ее по спине. — Я должен тебе кое-что сказать... — начинает он, но она закрывает ему рот рукой, заставляя замолчать. — Тсс. Не сейчас. Пожалуйста. Не порти момент. Давай... давай просто будем вместе. Пожалуйста, — снова говорит она, а затем добавляет то, от чего рушится все его сопротивление. — Я хочу заняться любовью. Ее рука оказывается на его брюках еще до того, как он успевает кивнуть. Она чувствует, что он уже наполовину тверд, и гладит его через ткань, пока он не начинает стонать и тянуться к ее брюкам, нащупывая незнакомую застежку. Она приподнимается на колени, чтобы дать ему лучший доступ, и он смотрит в ее обрамленное волосами лицо, обращенное к нему сверху вниз, ее глаза такие нежные и любящие, что у него вырывается прерывистый вздох. Время замедляется, она протягивает руку и гладит его по щеке. — Серхио, — несколько удивленно бормочет она, как будто не может до конца поверить, что он здесь. — Я так скучала по тебе. Он слишком взволнован, чтобы говорить, поэтому улыбается и кивает — «я тоже» — а затем к ней возвращается настойчивость, за несколько движений она освобождает их обоих от брюк, и, наконец, садится на него верхом и снова опускается на его длину. — О Боже, да — выдыхает она, откидывая голову назад от удовольствия и улыбаясь ему сверху вниз. — Все так же хорошо, как я помню. Он не может удержаться от ухмылки, потому что это правда, так чертовски хорошо снова быть внутри нее, после двух долгих, несчастных, одиноких лет. Она более тугая, чем он помнит, и, будучи собственником, он надеется, что все это время у нее никого не было, что она, как и он сам, не смогла двигаться дальше. Он обнимает ее одной рукой, поддерживая спину, и смотрит на повязку, беспокоясь, что может причинить ей боль. — Как твое плечо? — В порядке, — уверяет она, в качестве доказательства обвивая руками его шею и начиная двигаться. Они с легкостью входят в знакомый ритм, и он старается соответствовать ее движениям. Ее рот в нескольких дюймах от его, и он тянется, чтобы поцеловать ее, не желая слишком надолго отрываться от ее губ. Их совместное горячее движение на мгновение замедляется, когда они пробуют друг друга на вкус, и как только они отрываются друг от друга, он больше не может сдерживаться. Он должен сказать ей, он не хочет, чтобы она больше ни секунды не была в неведении, поэтому он обхватывает ее лицо руками и смотрит в глаза. — Ракель, послушай. У меня есть план побега. Это чертовски рискованно, вероятность успеха — процентов тридцать, но это может сработать.