B L V C K O U T .

                    

🌑

                    Чонвон морщится сквозь сон, ёрзая под тяжёлым одеялом. Сон, опутавший по рукам и ногам не хотел отпускать. Чонвон не совсем сопротивлялся, но всё же сбросить с себя липкий холод кошмара хотелось больше, чем провалиться в тёплую негу. Страх повторения жутких кадров, скачущих перед распахнутыми глазами, заставлял просыпаться. И вот уже лопатки его прижимались к простыне, пока глаза боролись до последнего за секунды, пусть и неприятного, но такого необходимого сна. Они с друзьями, оставшимися ночевать в гостиной, до позднего часа смотрели фильм. И Чонвон так надеялся, что, открыв глаза, увидит хотя бы рассвет, чтобы знать, что проспал не жалких пятнадцать минут, да и те боролся с кровавыми вспышками в нереальности. Хотелось бы спихнуть страшные сны на такой же страшный фильм, что был ими выбран для этого вечера, но не им единым было полно сознание. Чонвон перестаёт морщиться и вздыхает с тяжестью, собравшейся в самой груди. Когда каждый твой день может стать последним, а каждая ночь заливает окна соседних домов кровью, ты вроде бы начинаешь привыкать жить и не бояться умереть. Жить любой день, как будто «завтра» не существует. Но что-то по-прежнему сжимается внутри от одной только мысли, что пиксельные картинки больше не повод заставить тебя визжать на пару часов с миской попкорна в обнимку. А вот уже как порядка десяти лет — реальность, живущая по соседству. Жуткая, острозубая, красноглазая и слишком по-человечески выглядящая с закрытой пастью реальность. Оставляющая тебя сиротой или останками в собственном доме. Друзья Чонвона перед сном предпочитали смотреть ужасы лишь для того, чтобы хоть на несколько часов забывать о том, что они с детства у них за спиной. Чтобы хоть на несколько часов погрузить себя в подобие транса и представить, что сами они — часть какого-то фильма и те герои, что непременно выживают. Это помогало отвлечься. Это помогало перестать бояться. Это помогало прожить ещё один день. Чонвону, в отличие от многих знакомых, одноклассников и родителей, удалось прожить уже целых двадцать лет. Он хмурится, когда слышит странные чвакающие звуки, спросонья путая их с льющимся душем в гостевой ванной. И открывает глаза, наконец, чтобы посмотреть в проём незапертой двери и заметить свет, попадающий с первого на второй этаж, если тот включён. Примерзает к месту и, кажется, умирает в момент, когда вместо рассеянного света, его встречают кровавые точки среди густой черноты белков. Закричать Чонвону от сковавшего ужаса не удаётся. Вмиг становятся отчётливо различимыми вовсе не звуки душа, а смыкающихся нечеловеческих челюстей, пережёвывающих горячую плоть и хрустящие на острых зубах кости. В ушах гулом стоит грохот собственного сердца, трепыхающегося свои последние секунды в присутствии монстра, нависающего над его лицом и онемевшим телом. В нос забивается густой и тошнотворный запах липкой слюны и засохшей крови. Чонвон смотрит, не моргая, в лицо своей смерти, как в бездну. А та уставляется слишком осмысленно на него, с коротким хрустом поворачивая на бок голову. Лицо его человеческое тусклой серостью выделяется в полумраке спальни, зияя чёрными дырами немигающих глаз с тёмно-красными радужками. Он сошёл бы за человека, ненормального, наркомана. Если бы не размыкающиеся постепенно влажные от слюны губы, являющие за собой бесконечность острых зубов, и идущие по щекам трещины, делающие смертельно опасную пасть больше. Вместе с тем, как тянется к лицу Чонвона зловонная грузная капля мутноватой слюны, сползающей по зубам, вырывается из его рта и последний выдох с обречённым:       — Ты убьёшь меня, да? И он с детства знает, что чудовища эти не знают жалости, не понимают слов и эмоций, не испытывают ничего и винить их в преступлениях невозможно. Не только потому, что поймать нельзя, но и сам процесс бессмысленен — они не делают этого ради простой прихоти. Они выживают, как могут, и да, убивая людей. Как хищник любой в дикой природе после водопоя перешибает тонкий у лани хребет. Блэкаутеры попросту сжирают людей. Зачастую во сне. Но Чонвону не повезло. Он вздрагивает и жмурится крепко, ощущая, как горячая липкость течёт по щеке, а на грудную клетку и ноги сильнее давит чужое неразумное тело. Он ждал этого с тех самых пор, как начал понимать слова и их смысл. Ждал в детские годы, боясь невыдуманных монстров из-под кровати. Ждал в школе, когда уехал на выходные к бабуле, а утром узнал, что родителей его сожрали в их доме. Ждал до сегодняшнего дня, наблюдая за тем, как вокруг один за одним умирают знакомые люди. Он знал, что умрёт неизбежно. По вискам, обжигая, сбегают слёзы.       — Пожалуйста, — шепчет он пересохшими губами в раскрытую перед ним пасть, — сделай это быстро. Скользкий длинный язык очерчивает впалую щёку и пробует на вкус горечь солёных слёз. Уши закладывает, и не слышны больше чавкающие останками его друзей такие же смертоносные пасти, не слышно, как беснуется сердце под внезапно хрупкими рёбрами, принимающими на себя непривычный вес. Дыхание своё Чонвон не слышит тоже, потому что в самом деле от ужаса не дышит, ожидая уже конца. Щелчка зубов, в последний раз услышанного перед тем, как голова его окажется в необъятной глотке, отдельно от тела. Липкого хлюпа размыкающейся до конца пасти, чтобы принять его беззащитное тело. Хрипа голодного и утробного рыка, какой порой Блэкаутеры издают во время трапезы или перед ней, словно ритуал. Чонвон не слышит ничего. И на пробу разлепляет влажные от слёз ресницы, приоткрывая глаза с размытым фокусом уставляющиеся в пустой потолок. На нём — никого. Над ним — никого. В комнате кроме самого Чонвона, стоящего туманом страха и запредельного ужаса — никого. Страшные фильмы, такие же после них сны, заходящееся галопом сердце, сбитый пульс и нехватка кислорода. У Чонвона пролетает всё одной секундой, но она не кажется ему эфемерной. Потому, что на щеке по-прежнему влажный след от липкой слюны. На покрывале вмятины от чужого тела. А за дверью тот самый сытый хрип и еле уловимое шуршание покидающих его дом Блэкаутеров.        Потолок перед его взором, затянутым влагой неизбежных слёз, уже через полчаса окрашивается в бледно-лиловый. Розовый. Желтоватый. Рассвет также неизбежно наступает, но не прогоняет собой страх и стоящий в комнате запах смерти. Мобильный в одеревенелых пальцах не укладывается с первого раза, цифры криво идут на набор. Но из трубки, взрезая гробовую тишину, слышится ровный женский голос:       — Вы позвонили в службу спасения, что у вас произошло?       — Монстры… — удаётся произнести Чонвону. — Монстры напали на мой дом.