Обезболо-противовоспалительный период

      — Тогда ты арестован.       Эти слова эхом разносятся в голове, не давая сконцентрироваться. Если бы после тяжёлого боя у Юры была такая возможность. Мысли путаются, сплетаются даже не в полноценный клубок из ниток нервов, а превращаются в сплошное месиво. Думать невыносимо. Почти физически больно. Голова раскалывается, а слова Грома скачут в мозге и не дают вычленить хоть что-то адекватное. Юра не отступит. Не после всего, что он пережил за сегодня. За один чёртов вечер, а ведь даже не полночь.       — Тогда стреляй.       Всё, что удаётся ответить, пока окровавленные руки сами по себе, словно живя отдельно, продолжают складывать деньги в найденную неподалёку сумку. Бандитские, грязные, кровавые уже во всех смыслах. Левой руки Смирнов почти не чувствует. Два ножевых — или правильнее будет сказать, серповых — ранения продолжают о себе напоминать пульсирующей болью, а пальцы почти не слушаются. Костя наставляет на него оружие, просит отойти. В его взгляде мольба, но руки крепко сжимают пистолет, направленный на друга. Юра вообще может себя так называть? В голове глухо раздаётся просящее «отойди», но Смирнов этого не осознаёт. Гром выстрелит. В этом нет сомнений. Рука у напарника не дрогнет, и Юра это знает. Отступать уже некуда, но в глазах почему-то застывает немой вопрос: «Ты правда это сделаешь?» И ответ очевиден, как не надейся на обратное. Юра хочет верить до последнего, но рефлексы думают иначе.       Вспышка молнии на мгновение ослепляет. Жалкая попытка защититься, выхваченное оружие — вот теперь и правда быстрее секунды — выстрел вместе с раскатом грома. Он повисает в воздухе вместе с душераздирающим детским криком. Прямо за Громом стоит мальчик лет двенадцати. Его сын? Разве такое вообще возможно? Ситуация на уровне абсурда, не меньше. Костя медленно оборачивается, а Смирнов с удивлением осознает, что не чувствует боли. Не больше, чем было до этого. Беглый, недоверчивый взгляд на своё тело — ни одного нового ранения. С запозданием до Юры доходит, что выстрел прозвучал лишь один. Юрин выстрел. Со стороны оружия Грома — характерный щелчок отсутствия патронов в магазине.       И от этого лишь страшнее, потому что всё не закончилось в один миг. Юра поднимает растерянный взгляд на товарища, но и на нём не видит серьёзных травм. Только разорванная куртка на плече и неспешно текущая по нему кровь. Рука дрогнула в самый последний момент. От страха ли, от сдавших нервов или от усталости. Значения не имеет. Они оба живы, и это сейчас выглядит даже страшнее смерти, к которой Юра успел приготовиться. А теперь впереди только неизвестность.       Его спасла случайность. Чистейшей воды недоразумение. Гром почему-то не знал, сколько у него патронов. Но он бы попал. Точно выстрелил бы. Рука опускается, хватка ослабевает и Беретта падает с металлическим лязгом на холодный, залитый кровью Хмуровой пол.       — Ты бы… Ты бы убил меня?       Но сейчас это не имеет значения. Спецназ прибудет через считанные секунды, и Гром сдаст его властям. В их же отделение. Так на этом всё и закончится? Гром поворачивается, опускает оружие.       — Ты рехнулся… Отойди оттуда. Просто отойди, Юр, — Костя делает очень шаткий шаг навстречу, и Смирнов отшатывается назад, натыкаясь спиной на стену и болезненно морщась. Холод бетона ощущается повреждённой кожей особенно ярко, но не приносит никакого успокоения, только сильнее разгоняет ощущения.       Это всё просто не может быть правдой. Юра смотрит на Грома, на опущенное оружие. Ему ничего не угрожает. Точно не пуля в лоб от друга, но страх никуда не исчезает. Они оба потрёпанные, уставшие и пережившие один из худших дней в жизни. Для Юры уж точно. Но липкий страх всё равно не хочет отступать, и Смирнов сам не понимает, чего именно боится. События наслаиваются друг на друга, каждое хуже предыдущего, а завершающим штрихом на полотне безумия становится присутствие Костиного сына. Нет, Юра слышал, что он у Грома есть, но не более. Как-то не было повода разговаривать. С Громом в принципе не было поводов для общения, помимо рабочих. Мысли продолжают путаться. Юра поднимает на Костю загнанный, затравленный взгляд. Он готов поклясться, что слышит приближение спецназа, тяжёлый топот ботинок.       — К…Костя, я не… — он опять начинает заикаться. Каждый раз, когда нервничает, а только за эту операцию, как ему кажется, нервных клеток он потратил больше, чем за всю жизнь до. — Не… Не хотел, — его взгляд бегло скользит по раненому плечу.       Костя же смотрит тяжело, устало и отворачивается к сыну. Обнимает его, треплет по плечу, всего остального мира словно и вовсе не замечает. Даже не поворачивается, когда в комнату врывается спецназ. Теперь у Юры точно нет шансов на спасение. Он машинально приподнимает правую руку — левая не слушается вовсе — собирается сдаваться. Федя смотрит то на него, то на Грома, лихорадочно, с неподдельным ужасом в глазах. Ищет, кому первым высказать всё, что думает? И всё же хватает за шкирку именно Костю. Тот ближе. Только он собирается разразиться гневной тирадой, как Гром прерывает его своими сдавленными попытками объяснить, и в этот момент у Юры сердце начинает колотиться как ненормальное.       — Анубис. Хмурова… Оказала сопротивление, — каждое слово вырывается из глотки Грома словно через силу, но тот продолжает упрямо говорить. Сам не понимает, кому именно. — Она. Была опасна.       От циркулирующей крови в ушах стоит гул, но Юра уверен, что правильно услышал. Принципиальный, жадный до справедливости Гром только что его прикрыл. «Оказала сопротивление». Метафорический смертный приговор для Смирнова только что был отменен, и не кем-то там, а самим Громом. Громом, который минуту назад не позволил ему красть деньги. Громом, который был готов убить напарника во имя справедливости.       — Гром, ты отбитый наглухо! Просто насовсем! Ты… — взгляд Прокопенко падает на сына Кости, и он замолкает. Видимо, выговор будет позже. Но только для Грома. — А ты? — потому что Федя переключается на Юру. — Прикрывать его пошёл? И что вы тут оба устроили? — Прокопенко подходит достаточно близко, чтобы Юра смог увидеть в его взгляде тревогу, но Смирнову сейчас от его сопереживания ни горячо ни холодно. Сердце всё ещё бешено стучит. — Осмотрелись? Хорошо осмотрелись?       — Не горячись, Федь. Опасный преступник обезврежен, — Костя кивает на тело Хмуровой. Сам едва на ногах держится. Переводит взгляд на Прокопенко, который, кажется, готов кричать ещё громче. Единственное, что сейчас спасает Костю — присутствие Грома младшего.       Федя берёт Смирнова за окровавленную руку, но Юра лишь отмахивается. Всё правда позади… Только пальцы продолжают дрожать, словно ничего не кончилось. В голове полнейшая неразбериха, но одно Смирнов осознаёт точно — он не сможет посмотреть Грому в глаза после сегодняшнего.