Обезболо-противовоспалительный период

      К моменту пробуждения Громов, Юра уже стоит на кухне за плитой, так ни разу и не сомкнув глаз. Невыспавшийся, в голове как всегда мешанина, но домашние дела помогают немного отвлечься. Он лениво переворачивает картофельные гренки, когда Костя подходит со спины, с любопытством заглядывая ему через плечо и шумно принюхиваясь.       Запах сигарет крепко впечатался, кажется, даже в кожу и волосы Грома. Смирнов слегка отклоняется назад, прижимаясь к Косте спиной.       — Доброе утро, — он пытается заправить волосы, но те всё ещё заплетены в косички и не мешаются.       — Доброе… Так и не спал? — Костя обвивает его руками и носом утыкается куда-то между шеей и плечом, прикрывая глаза.       — Да, но это ерунда, я привык, — Юра греется в объятиях. Гром такой тёплый после сна, родной и домашний.       Костя молчит, лишь сильнее прижимается и просто дышит. Размеренно, спокойно. Запах и близость родного человека необъяснимо успокаивают. Отстраняться не хочется, лишь прижаться ближе, слиться с этим запахом, замереть, остановиться, только бы этот приятный момент не заканчивался, а приятное чувство, затаившееся где-то в грудной клетке и разливающееся по телу, никогда не уходило.       — Когда там нас Федя за рапорты засадит? — Юра осторожно накрывает руки Грома своими. Он помнит, что одна у того повреждена. Кажется, правая. Да что уж там, если бы Юра не ощущал весь спектр неприятных чувств, то он и про местонахождение собственных травм забыл бы.       — Засадит, ты не переживай, — голос у Грома тихий и хриплый.       — Угу, не думал, что скажу это, но… Поскорее бы, — Юра прикрывает глаза и укладывает затылок Грому на плечо. Тепло и домашний уют были хороши настолько, что не хочется с ними расставаться, и тем не менее, за время лежания в больнице Смирнов едва ли не на стену начал лезть от скуки и безделья. А теперь им ещё дома сидеть в этом «отпуске на неопределённый срок».       Он перекладывает гренки на тарелку, дожаривая уже последнюю партию.       — Думаю, всё же можем заняться шахматами, — Юра поводит плечами, осторожно отстраняя от себя Грома, чтобы перенести еду на стол. — Пару игр, в которых ты, безусловно, самоутвердишься за мой счёт, — он по-доброму усмехается. Костя лишь хмыкает, согласно кивая, устраивается на стуле напротив и, закуривая, молча наблюдает за Юрой молча и очень внимательно. Всё было слишком спокойно.       Смирнов выставляет на стол тарелки и бегло смотрит в окно. Солнце уже успело подняться, и теперь спешит спрятаться за облаками. Он переводит взгляд на часы и хмыкает.       — Мелкий не опаздывает?       Словно в ответ на его вопрос Игорь проносится в ванную, на бегу бросая: «Опаздываю».       Юра посмеивается и забирает у Грома сигарету, делая затяжку.       — Никакого чувства времени.       Костя смотрит на губы Юры и медленно кивает.       — Ничего, успеет. Бегает шустро, — Гром усмехается. — Позавтракать успеешь, олимпиец?       — Успеет, — отвечает за пацана Юра. — Садитесь за стол, Игорь Константинович. Голодным никуда не пойдёте.       Игорь, выскочивший из ванной, на ходу натягивает штаны и, накидывая куртку, послушно садится за стол.       — А вы чего косы так и не расплели?       — Ешь давай и беги в школу, — Юра неловко заправляет маленькую косичку за ухо и отводит взгляд. Забыл. Волосы теперь волниться будут. Так глупо.       Костя перехватывает у Юры почти дотлевшую сигарету, глубоко затягивается в последний раз, ощущая в горле горечь подпалённого фильтра.       — Да ладно. Тебе идёт, — тихо говорит он.       Игорь быстро завтракает и срывается в школу, а Юра тянется к волосам, постепенно распуская одну косичку за другой.       — Может и идёт, но я буду выглядеть, как чёртов пудель, — он недовольно вздыхает и кивает на стол. — Ты тоже ешь давай.       — Ты выглядишь, как Игорёк, — тихо, но серьёзно отвечает Гром. — В детстве. Сейчас у него кудряшки крупнее.       Он принимается за еду, иногда поглядывая на волосы Юры, пока тот пытается их пригладить руками, но те всё равно ложатся обратно мелкими волнами и спадают на лицо, вынуждая вновь и вновь заправлять их за ухо. Гром смотрит внимательно, тянет руку и запускает пальцы в кудряшки, окончательно превращая их в пушистое бесформенное облако. Юра на мгновение замирает, смотря на Костю, взглядом ловит каждое его движение.       — Кость, мне и так их в порядок приводить… — он замолкает и чуть подаётся навстречу, бодается в руку, а потом наклоняется к Грому и нежно целует его в скулу.       Тот усмехается, но тут же замирает, напрягаясь и жмуря один глаз, когда губы касаются кожи слишком близко к шраму. Он доверяет, но это… Уже чисто на рефлексах.       Юра осторожно проводит пальцем по шраму, замечая, как Гром напрягается, и быстро убирает руку, чуть отстраняясь и заправляя волосы, чтобы те хотя бы не лезли в глаза.       — Я пока фигуры расставлю.       Костя кивает, в первый момент словно в трансе, моргает медленно.       — Хорошо…       Он складывает посуду в раковину, быстро допивает остатки остывшего чая. Юра расставляет фигуры, зависая на конях и офицерах. Внешний ряд — пешки, это понятно. Ладья — по краям.       — Ферзь любит свой цвет, — тихо, но всё же вслух проговаривает Юра сам для себя. Но понятнее от этого не становится.       Гром садится напротив, смотрит внимательно.       — После ладьи всегда стоят кони и слоны, — Костя ловко выставляет фигуры. — Слон, он же слоновий всадник, шут или офицер — около верхушки. Это очень сильная фигура, спокойно перемещающаяся через всю доску…       Гром полностью погружается в объяснения.       — Ферзь или же королева действительно любит свой цвет, а также… Король уступает Королеве эту клетку и становится рядом, — все фигуры оказываются на доске.       — Значит фигуры, перемещающиеся по всей доске, не стоят рядом, — Юра откидывается на спинку дивана. — Кто вообще придумал, что у фигур по несколько названий? Офицер, слон, шут… Ферзь или королева, — он пожимает плечами. Всё же эта игра для него явно слишком сложная.       — Шахматы — слишком древняя игра, чтобы остаться неизменной, — Гром поводит плечами. — Играют в разных странах, в разные столетия… Времена и места не могли оставить ей неизменной, — он поглаживает подушечками пальцев фигуру королевы. — Первый ход за тобой.       — Да, точно, — Юра смотрит на доску, старается вспомнить хоть что-то из того, чему его учил Игорь, но в голове почему-то вместо комбинаций отложилось только что-то вроде: «Белые ходят первыми» и «Конь скачет буквой Г». Что ж, игра обещает быть быстрой, если Костя решит не поддаваться и играть в полную силу своего ума.       Гром играет спокойно, поправляет иногда Юру, первые два раза обыгрывает его вчистую, но на третий начинает подсказывать. Он берёт Смирнова за запястье, переставляя фигуру на доске его рукой. Юра слегка вздрагивает, кажется, больше думая не об игре, а о Громе, сидящем напротив, голос его слушает.       — Не забывай про рокировку, у тебя хорошая защита на клетках с той стороны, видишь? — Гром проводит пальцем линии возможного дальнейшего движения слона и коня.       Такой спокойный, наставляющий и чертовски терпеливый. Если бы Юре пришлось кому-то что-то подобное объяснять, он бы точно бросил это дело. Никакой из него учитель.       — Угу, — все подсказки Грома Юра старается слушать внимательно, хотя и половины не понимает, но всегда делает, как Костя скажет.       Когда на очередном ходе Юра тянется к фигуре коня, Костя ловит его руку.       — Думай, Юр, думай… Сначала думаешь, потом берёшься ходить. Перехватывать нельзя, помнишь?       А сам опускает пальцы Смирнова на слона. Один ход. Юре нужен лишь один ход для полноценного мата.       — Помню, — он смотрит на фигуры, а когда Гром переставляет его руку, хмурится.       Ладно, чем ходить, стало понятно, но всё ещё остаётся другой вопрос. Куда? Юра долго смотрит на Костины фигуры, старается анализировать, куда каждая может сходить, и, как ему кажется, находит единственное верное решение. Он передвигает фигуру, но медлит перед тем, как отпустить. Юра поднимает взгляд на Костю, словно спрашивая: «Правильно ли?». Вроде должен быть мат. Но конец ли это?       Костя тянется к часам, нажимает на кнопку, останавливая быстрое тиканье. Игра окончена и Юра выиграл.       Смирнов смотрит на часы, потом на Грома с удивлением. Всё ещё не до конца осознаёт, что победа в этот раз за ним. Он усмехается и кокетливо заправляет вьющуюся прядь волос за ухо.       — Будем честными, ты практически играл сам с собой, — Юра улыбается и, опираясь руками на стол, тянется к Грому. — Но знаешь, всё равно было интересно.       Он легонько целует Костю в щёку.       — В следующий раз я попробую выиграть тебя сам.       — Договорились, — Костя от поцелуя в щёку без шрама даже не напрягается, тянется навстречу, приобнимая Смирнова.       — Надо будет попросить Игоря мне помочь, — Юра по-доброму усмехается и садится обратно. — Своими силами я тебя никогда не одолею.       Костя посмеивается, разминает плечи.       — Это же только сейчас так. Потом начнёшь просчитывать ходы наперёд, представлять… — ладонь Грома касается предплечья, мягко поглаживая.       — Может быть, когда-нибудь и всё в таком духе, — Юра отмахивается. — Ты сам знаешь, у меня с этим плохо.       Ни усидчивости, ни внимательности. Разве что он не поставит себе цель обязательно обойти Грома. Тогда ему вполне может хватить запала на изучение всей возможной информации по шахматам.       Костя едва заметно кивает и поднимается. Кашляет несколько раз от резкой перемены позы, морщится, а Смирнов словно интуитивно собирается подорваться за Громом, положить руку ему на плечо, убедиться, что всё хорошо, но Костя тут же качает головой, мол: «Всё в порядке, Юр».       — Я пока в душ, — он ерошит волосы, — потом с обедом надо будет разобраться.       — Угу, я после тебя пойду, — он бегло смотрит на себя. Домашних вещей у него так и не прибавилось, и с этим не помешало бы что-то сделать. Завтра займётся. — Кость, я могу что-то из твоего домашнего взять?       — Конечно, там в шкафу чистое, — Гром стаскивает потёртую майку, уходя в ванную, по пути прихватывает с верёвки высохшее полотенце, перебрасывает его через плечо.       Смирнов подходит к шкафу, бегло оглядывая полки. Пытается на глаз определить, где у Грома домашнее, но взгляд невольно цепляется за самый верх, где расположилась какая-то коробка. И любопытство играет злую шутку, потому что Юра не способен противиться желанию заглянуть в неё.       Коробка заметно пыльная, явно из-под какой-то обуви. Юра держит её одной рукой, другой перебирая вещи. Внутри оказываются документы в потёртом файле — свидетельство о рождении Игоря, документ о разводе Кости… Смирнов тяжело вздыхает. Нет, он конечно слышал об этом, но почему-то только сейчас это ощущается как реальность. Гадать, почему жена ушла от Грома можно долго, но почему-то Юра склонялся только к одной причине. Образ жизни Кости. Дальше были какие-то старые фотографии, пачка самокруток в жестяной коробке… И колода, перевязанная лентой.       Юра берёт её, принимаясь рассматривать с живым интересом. Бирка с инициалами и фамилией «Громъ». Буквы красивые, витиеватые. Карты внутри до сих пор не выцветшие, в глаза бросается не сразу, что они краплёные. Узор уникальный, и тонкие линии, указывающие, где какая карта, совсем непримечательные. Такие — на вес золота, не та обычная шулерская рубашка, которую можно найти в ларьках и шифр на которой знает каждый. Эти… Особенные. Словно сделанные на заказ. И бирка на них — ещё одно подтверждение этому. Почти все они пропитаны почерневшей со временем кровью.       Всё остальное — мелочи. Серебряное, потемневшее кольцо, помятые билеты в Эрмитаж. Самое новое — фотография Кости с Федей около мотоцикла, где Прокопенко ещё без усов.       Костя моется по-армейски быстро и выходит из ванной с влажными волосами в одних трусах.       — Нашёл во что переодеться?       Он сначала уходит на кухню и возвращается оттуда с сигаретой, но так и замирает, не зажигая, увидев Юру.       Смирнов переводит на него взгляд, виновато закусывая губу, но потом возвращается к лежащим в коробке вещам. Каждая из них связана с чем-то личным, напоминает о жене, о семье… О прошлом, которое уже не вернуть. Здесь ещё и Федина фотография, как будто и с ним Костя готов попрощаться в любую минуту. Да так, наверное, и есть… Он ведь живёт одним днём. Все они живут. Каждого из них может не стать в момент.       — Кость, прости, я не должен был её брать, — он закрывает коробку, проклиная собственное любопытство. — Но, если захочешь поговорить или рассказать о чём-то из этого, то я… — он судорожно сглатывает. Что он? Выслушает? Поддержит? Как будто Грому это нужно. — Я буду рядом.       — Да что там рассказывать, — Костя переминается с ноги на ногу, поджигает сигарету, глубоко затягиваясь. — Можешь сам спрашивать… Там ничего интересного.       Он медленно садится на край дивана. Хмурый, растерянный, смотрит исподлобья. Юра осторожно садится рядом. Тему жены затрагивать не хочется. Они развелись, а Юру это мало волнует. Причина может быть любой. Касательно семьи Грома, людей с фотографий… Наверняка она ещё более болезненная для Грома, а потому Юра сидит молча, пытаясь уложить в голове накопившиеся вопросы, большинство ответов на которые — очевидны.       Весь Костя — напряжённая струна. Выглядит так, будто готовится к удару, а не к вопросу. Он затягивается так, что за три-четыре затяжки докуривает почти до самого фильтра, нервничает. Юра осторожно достаёт колоду, вертит её в руках и переводит взгляд на Грома.       — Это… — он в уме прикидывает, кому они могли принадлежать. — Дедовские?       Гром медленно кивает, сглатывает. Видно, как кадык двигается под кожей.       — Да… Документов от него не осталось, только они, — он затягивается последний раз, сжигая фильтр, закашливается от резанувшего по носу и горлу дыма.       Костя тушит сигарету, забирается на диван с ногами, хмурясь ещё больше, тянется пальцами, приглаживая и поправляя сбившуюся ленту пальцем, и поспешно убирает руку. Юра осторожно выравнивает карты и убирает их обратно в коробку. На такое сокровище раскошелиться мог только действительно заядлый игрок, для которого азарт и казино были большой частью жизни. Только… Играть подобными картами чертовски рискованно. В принципе играть своими где-то помимо дома…       — Кость… А как он погиб? — он тут же одёргивает себя, мотая головой. — Не… Не отвечай, если не хочешь. Прости.       — Закололи в какой-то подворотне, — Костя отворачивается. — Отец всегда говорил, что хорошо он не закончит… — пытается держаться, но по сорвавшемуся на последних словах голосу очевидно, картинка снаружи — лишь бравада.       Юра осторожно кладёт руку ему на плечо, мягко поглаживая. Всё-таки не должен он был вот так влезать в настолько личные для Грома вещи. Он накрывает коробку крышкой и вторую руку кладёт Косте на колено.       — Тогда… Тоже время было неспокойное.       Да когда вообще оно было спокойным? Наверное, никогда и не будет.       Костя бессильно наклоняется и прижимается к Смирнову. От Грома пахнет хозяйственным мылом, волосы влажные, топорщатся колючками и чуть щекотятся.       — Это всё равно рано или поздно бы произошло… С его образом жизни.       Юра приобнимает его, прижимает к себе ближе и поглаживает по голове, по невысохшим волосам.       — Да не в образе жизни дело. Такое… Может с каждым случиться. С хорошими людьми даже чаще, — он тяжело вздыхает и мягко целует Грома в висок.       Костя слабенько кивает и лишь жмётся ближе, обвивая Юру руками. Потерянный, тихий. Не плачет, держится, только по глазам всё и так становится понятно. Смирнов помалкивает, не решается что-либо говорить. «Такой образ жизни»… Да у них он тоже своеобразный. Рано или поздно… Но Юре становится понятно чуть больше: почему Гром так сильно злился на шулерство. Не хочет, чтобы и Игорёк на этот путь вставал. Да оно и понятно.       Юра ещё раз целует Костю в висок, успокаивающе поглаживая. Гром постепенно начинает дышать глубже, расслабляется, успокаивается. Ощущение, словно вскрыли старый гнойник — больно, но в какой-то мере это было необходимостью. Юра прижимается к Косте, упирается лбом ему в плечо, сидит так какое-то время, но потом выпрямляется.       — Давай я просто уберу её обратно и в следующий раз спрошу перед тем, как что-то брать. Договорились?       Костя медленно кивает, словно в трансе, когда Юра отстраняется. Он опускает ладонь ему на плечо. Смирнов кладёт руку поверх, мягко поглаживая, но потом поднимается, чтобы убрать коробку обратно. Ставит её наверх, продвигает подальше к стене, чтобы не упала. Гром смотрит ему в спину, поднимается, шагая до кухни.       Он устраивается около окна, поджигает сигарету и отдаёт Юре скорее на автомате, когда тот оказывается рядом. Смирнов зажимает её губами и обнимает Костю со спины. Он рядом, он прикроет в любой ситуации. И от физических опасностей, и от страхов.       — Кость, я рядом.       Костя опускает свою ладонь поверх Юриной руки, прикрывает глаза и затягивается второй подожжённой сигаретой.       — Я знаю, Юр… — конечно, он знает, понимает, но… Это сейчас они тут. Вместе. Что после будет? Неизвестность. С их-то работой.       — Вместе, что бы ни случилось, — Смирнов мягко бодается виском в Костин затылок. — Я знаю, о чём ты думаешь. Здесь и сейчас, а дальше не понятно. Но мне понятно. Я отсюда никуда не денусь.       Костя вздыхает, чуть сильнее сжимает руку Юры. Верить словам Смирнова тяжело, почти невозможно. Как думать о том, что будет дальше? Неизвестно же. Да и Юра всегда был вольной птицей. Гордый, свободный. Зачем ему всё это? Зачем засаживать себя в клетку? Зачем ему Гром? И почему не денется?       В голове каша непонимания. Да, они могли бы обговорить детали, прийти к консенсусу, только Костя… Был Громом. Вероятно, других объяснений тут не найти. Юра стряхивает пепел с сигареты в пепельницу.       — Мне кажется, я уже говорил, но всё же… У меня давно не было места, которое я мог бы назвать… Домом, — он оглядывается и ещё раз затягивается. — Куда бы хотелось возвращаться.       Костя разжимает пальцы через силу, смотрит по-собачьи снизу-вверх, кивает и придвигается поближе, прижимаясь. Юра докуривает за несколько быстрых тяг, тушит сигарету и аккуратно кладёт подбородок Косте на голову, не выпуская из объятий. Всё будет по-другому.       — Давай… Просто больше говорить о том, что идёт не так, — Смирнов тяжело вздыхает. Говорить… У Кости с этим проблемы, да и у него самого тоже. Сколько раз он додумывал и создавал на этой почве проблемы? Но так будет правильно.       Предлагать говорить. И кому? Грому?       Костя шумно сглатывает. В этом он слаб, просто не умеет. Допросы вести — одно дело, отчёты заполнять, но вот так просто говорить… Умение не завезли. Костя тяжело вздыхает. Не такой. Не такой Смирнову нужен, не такой. Тактичный, ласковый, понимающий… Может и прав был Федя, ворча, что у Грома эмоциональный диапазон, как у табуретки?       — Кость?..       Юра слегка отодвигается. Сказал что-то не то? Наверное, да. Грому говорить о проблемах непривычно, а Юра его практически толкает к этому. Он слегка пригибается, лбом бодается в чужое плечо и виском утыкается в шею. Гром лишь прижимается ближе, погружённый в тревожные мысли.       — Всё в порядке.       Юрины волосы щекочут шею, и Костя не может сдержать мягкой улыбки, запускает в них пальцы.       — А звучит так, как будто не в порядке, — Смирнов недовольно хмыкает, но не отстраняется, послушно даёт перебирать свои волосы и ластится к руке.       Гром пожимает плечами, продолжает Юру чесать. Нормально он звучит, что началось-то…       Дверь открывается, и Юра сразу же убирает руки, скорее интуитивно, слегка отходит назад. Костя поспешно поднимается, заметно напрягаясь, отходит к холодильнику, доставая овощи для супа.       — Да обнимайтесь, чего вы, — Игорь пожимает плечами и закидывает вещи на диван, бегло смотрит на шахматную доску, оценивающе. — О, а кто белыми играл?       — Да Юра… — Гром быстро ставит кастрюлю на плиту, начиная нарезать овощи.       — Ого, дядь Юр, а вы, оказывается, умеете играть? — Игорь убирает фигуры, расставляя их для новой партии.       — Нет, твой папа сделал за меня почти все ходы, — Смирнов усмехается и садится за стол, нервно поправляя прядь.       Вечер протекает относительно спокойно, если не считать лёгкой неловкости. Каждый раз от зрителя в лице Игоря становится как-то некомфортно, что Юре, что Косте. Вероятно, даже по схожим причинам. Всё же проявлять нежность — странно. Не вписывается в их обычную жизнь — реальную и суровую. Так же, как и не вписывается во всю эту реальность Костя, возящийся на кухне. Хотя, казалось бы, пора уже привыкнуть.       Гром быстро режет овощи в суп, возится со специями: мясо в доме кончилось, до получки неизвестно сколько. Хоть так вкуса добавить. Он успевает помыть посуду с прошлого раза и разложить тарелки в шкафу. Возится ещё какое-то время на кухне, перекуривает лишь когда суп выключен остывать, и возвращается в комнату. Заметно напряжённый.       Он не знает, что делать. Не умеет… Так.       Сейчас вне службы, ещё и потрёпанный, с хриплым надсадным кашлем… Грому сквозь землю хочется провалиться от этого мерзкого накатывающего чувства беспомощности.       Юра рядом и это… Тоже непривычно. Даже как-то неправильно. Костя даже не знает, как себя вести, особенно тогда, когда Игорь становится свидетелем. Два взрослых мужика, а обжимаются по углам, как подростки в пубертате. Но это… Так приятно? Хочется же. Обнять, прижать к себе, уткнуться носом, вдыхая такой родной запах, и не выпускать. Потому что мир там, снаружи, всё равно не примет это. Жестокость и разруха… Но сейчас Юра в их доме. Доме, ставшим общим.       Путаница в мыслях и беспокойство выматывают. Костя оставляет телевизор включённым и тихо уходит в сторону дивана, сразу забираясь к стене и оставляя место для Юры, чтобы тот улёгся рядом, когда домочадцы поужинают. Правда у Смирнова чувство аппетита как-то заваливается на второй план, и он укладывается рядом почти сразу же, осторожно прижимается к Грому, но обнимать всё же не решается. Игорь всё ещё сидит перед телевизором и мало ли… Не при ребёнке же обжиматься, в самом деле. Хотя тот и заявляет, что не против. Пусть взрослые там занимаются, чем хотят, главное, что отец дома и даже внимания стал уделяться больше, чем раньше.       Смирнов утыкается носом Грому в плечо и на удивление быстро засыпает, сразу проваливаясь в сон. Видимо организм решил-таки восполнить все часы недосыпа, а Костя, чувствуя рядом знакомую тяжесть тела, перекидывает через Юру повреждённую руку, слабо приобнимая.