inevitable.

сейчас.

Кан Юри двигает коробку с салфетками поближе, сочувственно поджимая губы, но не перебивая Чонина. Очень важно, чтобы он, наконец, проговорил все вслух и освободил себя от этой ноши. Они прошли долгий путь за все месяцы их встреч, постепенно учась спокойствию и принятию — чтобы теперь Чонин мог набраться сил перед эпилогом своей истории. Чонин пытается держать лицо, но губы сами изгибаются, а из глаз льются слезы. Он пытается держаться еще какое-то время, а потом не выдерживает и закрывает лицо ладонью. Юри спокойно подходит ближе и садится на корточки рядом с креслом Чонина. Она одной рукой гладит его по предплечью, а другой вытаскивает из коробки салфетку, чтобы протянуть ее парню. Он благодарно принимает ее, но, кажется, плакать начинает сильнее. — Я никогда, — он всхлипывает между словами, — я никогда ни с кем про это не говорил, — Чонин замолкает, потому что накатывает новая волна слез. — И хотя… хотя я ни на день, ни на… на секунду не забывал об этом, говорить об этом вслух оказалось… так тяжело. — Все в порядке, — негромко говорит Юри, продолжая поглаживать его. — Это нормальная реакция. Тебе пришлось через многое пройти, Чонин. Продолжай, когда почувствуешь, что готов, хорошо? Дай себе время. Чонин кивает, вытирая салфетками лицо. Его плечи дергаются от тихих всхлипываний, и даже дыхание прерывается. Черт, вытаскивать это все ужасно болезненно. За это время Чонин даже успел подумать, что потихоньку свыкается с этой мыслью, но стоило заговорить об этом вслух — и стало понятно, что боль жива, а рана такая свежая, словно ее нанесли вчера. — Я приехал в больницу по адресу, — тихо начинает он, уставившись пустым взглядом в стену. По щекам срываются редкие слезы, хотя в целом он немного успокоился. Он вытирает их измятой салфеткой и делает паузы в фразах, прокручивая все воспоминания того дня в голове. — Но его не было в палатах, — он опускает голову и теребит салфетку в руках. Девушка в приемной звонила кому-то по внутреннему номеру, спрашивая, не поступал ли сегодня парень двадцати трех лет. Она сделала два или три таких звонка, но результат был отрицательный. Чонин еле держался на ногах от нервов и не понимал, что происходит. Ведь этот адрес был на бумажке? Как его могло не быть в больнице? В конце концов, девушка позвонила еще куда-то и, получив ответ, положила трубку, а после подняла на Чонина усталый взгляд. — Так вы на опознание приехали? Так и говорить надо было, — цокнула она, в то время как Чонин замер, чувствуя, как вокруг него замер и весь остальной мир, — я бы сразу вниз позвонила. На опознание?.. Чонин неверяще покачал головой, отходя назад. Нет, они перепутали! Они ведь перепутали?.. Мало ли, какой еще парень такого же возраста оказался в больнице в это же время. Ведь они даже не знают, как его зовут! Это точно не Хенджин. Чонин почувствовал, как вокруг все поплыло, а ноги словно превратились в вату. Девушка из приемной покачала головой и сказала ждать, а чуть позже пришла с каким-то врачом. Мужчина окинул Чонина сочувствующим взглядом, пока тот бегал глазами по белому халату и выражению лица доктора, отказываясь слушать то, что он ему собирался сказать. — Прежде чем что-то говорить, предлагаю все же пройти на опознание, — сказал он. — Возможно, для вас все обошлось. С каждой секундой опускающегося лифта Чонин чувствовал неизбежное. Его тянуло вниз гравитацией, и также тянуло вниз все внутренности. Он заставлял себя не думать о плохом, но в голове било набатом — его ведут к Хенджину. И эти мысли были громче всех, которыми Ян хотел себя успокоить. Даже сейчас он может вспомнить этот холодный лифт и звук, с которым он опускался на цокольный этаж, где располагался морг. Врач ничего не говорил, а Чонин молча шел за ним по коридорам, пока наконец его не подвели к очередной комнате. Открылась дверь, и Чонин увидел двух патологоанатомов и три стола с телами, накрытыми белыми простынями. Подкатила тошнота, он на негнущихся ногах подошел к одному из тел. Врач спросил, готов ли он увидеть его, Чонину потребовалось несколько секунд, чтобы заставить себя кивнуть. Чонин узнал его в миллисекунду, пока простынь еще даже не полностью открыла лицо. Он закрыл рот рукой и опустился на корточки, глуша рыдания. Не верилось, что это все правда, что на этом столе действительно Хван Хенджин, а не кто-то ужасно на него похожий. Хотелось кричать и рыдать в голос, а изнутри будто все разрывало, или в тело вонзилось тысячи игл, как если бы он прыгнул в прорубь в минус пятьдесят. Но на столе был Хван Хенджин. Бледный, похудевший и с темными кругами под глазами. Когда простынь опустили ниже, Чонин увидел исколотые руки и снова закрыл рот ладонью, а другой коснулся бледной шеи — и тут же одернул руку. Хенджин был ледяной и жесткий, словно манекен. От этого было жутко и больно. — Врач сказал, что это передоз, — говорит Чонин, шмыгая носом. — Он сказал, что они не нашли телефон при нем, поэтому не позвонили, а оставили записку. Скорую вызвал сосед с лестничной клетки, когда увидел, что дверь открыта. Но я тогда думал, что-то не стыкуется. Почему дверь была открыта, когда Чонвон вызвал скорую? Хенджин оставил ее настежь? Почему он вдруг решил принять дозу прямо накануне моего возвращения? Почему при нем не было телефона? У меня было столько вопросов, и ни одного ответа… После оформления всех бумаг в больнице, Чонин связался с родителями Хенджина, чтобы сообщить о трагедии. А после поехал в квартиру, потому что хотел кое-что проверить. С тяжелым сердцем он стоял у двери, не решаясь заходить. До сих пор не верилось, что Хенджина больше нет. Как он теперь зайдет туда? Как будет смотреть на все его вещи? Со слезами на глазах, Чонин все же открыл дверь и зашел внутрь. На крючке висела его ветровка, а в коридоре были разбросаны его кроссовки. Сдерживаться уже не было смысла, поэтому Чонин позволил себе плакать. Слезы катились градом, а дыхание прерывалось в рыдания, пока он осматривал квартиру. Мольберт стоял посреди гостиной, и рядом валялись разбросанные кисти. Наверное, последнее время он вернулся к рисованию, хотя его отчислили — Чонин видел его имя в списках. Он медленно прошел в кухню, откуда забрали Хенджина и окинул ее взглядом. На полу валялись обертки от шприцов, а сами шприцы валялись где попало — один на столе, и один где-то под. Чонин тяжело сглотнул и стиснул зубы, оглядывая комнату. Тут же валялся какой-то криво обрезанный жгут, а на полу были грязные следы от обуви — наверное, остались от сотрудников скорой помощи. Зажигалка на столе, небольшая кружка с чем-то темным. В раковине даже осталась немытая тарелка. Чонин опустился на корточки и закрыл лицо ладонями, позволив себе рыдать в голос. — Он был не один тогда, — продолжает Чонин, вытирая тыльной стороной ладони слезы с щек. Он старается глубоко дышать, чтобы успокоиться, но стоит ему продолжить говорить, как слезы льются снова. — И я предположил, кто это был, — он переводит дыхание и берет еще одну салфетку. — Я обратился в полицию о краже телефона. Мне было все равно на него, но нужно было кое-что проверить… — Чонин шумно вздыхает и поджимает губы, опускает взгляд. — Позже его нашли у Хвиюна дома. Так выяснилось, что этот ублюдок приперся к нему в тот вечер и заманил на дозу. А когда Хенджину стало плохо, просто обокрал его и ушел, оставив дверь открытой. Я сдал его копам, мало того, что он прошел по краже, я еще рассказал, что он толкает и употребляет наркоту. Но, — Чонин грустно усмехается, — у него ничего не нашли и отпустили, а дело с телефоном замяли. У меня не было сил продолжать бороться. Потом я бросил университет, потому что не смог продолжать. — Спасибо, что рассказал мне, Чонин, — тихо говорит Юри. — Как ты чувствуешь себя сейчас? — Не знаю, — признается Чонин и тянется за чаем. — Я никогда не говорил об этом вслух, и думал, что смирился, а сейчас… словно заново прожил. Думаю, я чувствую себя очень измотанно… в эмоциональном плане. — Неудивительно, — кивает Юри. — Это заняло у тебя много сил, чтобы снова вернуться мыслями в то время. Хочешь сказать мне что-то еще? Чонин кивает. — Я постоянно думаю о том, что… он просил меня переехать к нему в субботу. Он говорил, что у него плохое предчувствие, а я отказался, посчитал чушью. Если бы я был с ним… — Не нужно, Чонин, — мягко перебивает его психолог. — Всегда есть что-то, что хотелось бы изменить в прошлом, но во всех сожалениях можно утонуть. Мы здесь, с тобой, и наша задача — отпустить прошлое и принять настоящее. Верно? Чонин вытирает ладонями слезы и усердно кивает. Он достаточно накрутил себя на эту тему, а теперь нужно как-то выбираться. — Что тебе снится в последнее время? — Всякое… разное… — Чонин вздыхает. — Уже не кошмары. Такое ощущение, нуна, что кошмары — это мои эмоции, меня это пугало, и я просыпался тоже на эмоциях. А сейчас как будто мне снятся мои мысли. Это не страшно, но достаточно тяжело… — Смотри, — говорит она, устраиваясь поудобнее. — Сны — это проекция всех наших мыслей, переживаний, волнений. Что у тебя сейчас происходит: эмоции тебя постепенно отпускают, и это хорошо, ты теперь приходишь к какому-то анализу. Ты много думаешь, рефлексируешь, и постепенно отпускаешь свое эмоциональное прошлое. И тогда что у тебя есть в жизни сейчас? Чонин улыбается, вытирая слезы. Он думает о кофейне, о веснушках и улыбке Феликса. О том, что он сонный по утрам, потому что играет допоздна в игры, а еще он любопытный и дружелюбный. Он очень любит обниматься и милашничать, а еще его глаза смешно округляются, когда он удивляется. У Феликса теплый низкий смех, и от него исходит искренность и забота. Чонин думает о собственной квартире, в которой не мешало бы убраться, потому что на самом деле она теплая и уютная. Он думает о том, какое чувство безопасности дают ему стены дома, и как много раз его мягкая кровать обнимала его подушками и одеялом, когда он плакал. Он думает об открытых вкладках с архитектурными курсами от разных университетов в окне браузера на своем ноутбуке, и чувстве вдохновения, которое окутывало его, когда он читал программы этих курсов. О вдохновении и надежде на будущее, которые подарил ему Чан, широко расставивший руки для крепких объятий. Чонин думает о ямочке на его щеке, когда он улыбается, о его студии с приглушенным светом и небольшим мягким диваном. О том, как Чан просто бывает рядом и развлекает своими разговорами. Он вспоминает, как Чан позволил плакать ему в свою черную толстовку, тепло при этом обнимая, — и понимает. У него есть всё, чтобы начать новую жизнь. Это не произойдет по щелчку прямо сейчас, после окончания сеанса, и скорее всего займет не один месяц, а может даже и год. И все же, сейчас у него есть всё. И Чонин понимает, что вот именно сейчас он хочет снова начать жить. Хенджин не исчезнет, и Чонин не хочет, чтобы он исчезал, но Хенджин искренне любил его все это время — а потому наверняка не хотел бы, чтобы Ян продолжал себя мучить. Хенджин был замечательным, если бы не эта гадость, погубившая его. И Чонин вдруг понимает, что больше не боится. Хван Хенджин почему-то стал его кошмаром, хотя на самом деле всегда был его самой большой любовью. И эта взаимная любовь всегда будет греть его и поддерживать. Он все еще любит его, но начинает воспринимать эту любовь как опыт, остающийся в прошлом. Во сне Хенджин тепло провожал его взглядом, не идя за ним. И сейчас Чонин хотел бы помахать ему рукой в ответ и благодарно улыбнуться. Пора прощаться, но это не означает забвение. Чонин всегда будет помнить, и это не помешает ему идти вперед. Хенджин не хочет забрать его с собой, он хочет наблюдать со стороны, как Чонин двигается дальше. — У тебя есть что-то, что ты держишь в себе? Что-то невысказанное? Может быть, для Хенджина? — Да. Я бы хотел сказать, что всегда буду любить его и беречь в своей памяти. А мне пора идти дальше. От Юри он уходит с легким сердцем. Как, оказывается, может быть легче, если не держать все в себе. Рассказав все Юри до конца, Чонин чувствует, будто избавился от балласта, что давил его своим грузом последнее время. Ему кажется, словно он наконец-то подходит к той самой грани, где заканчивается тень и начинается свет, но он так долго блуждал в темноте, что выходить сейчас даже как-то страшно. Страшно и волнительно — но очень хочется. Он так долго шел к этому свету, и не было никакой надежды, а сейчас остался один последний шаг. Чонин не будет торопиться, он будет привыкать к этому свету постепенно, и у него обязательно все получится. Страшно еще и потому, что мотивация двигаться дальше вдруг пропадет, но над этим он будет упорно работать и продолжать ходить к Юри. Кажется, самое страшное осталось позади, и этот тяжелый путь остается позади. Но есть еще один шаг, который Чонин хочет сделать первым. Еще немного подумав, он все же делает глубокий вдох и набирает сообщение Чану. «Хен, я думаю, что готов дать тебе ответ. Спасибо, что не давил на меня, теперь я хочу поделиться своим решением с тобой» Отправить. Он делает еще один глубокий вздох и печатает дальше. «Спасибо за твою поддержку и терпение. Я бы хотел идти дальше, взяв тебя за руку.» Сердце стучит как бешеное, и будто даже в горле отдает. Чонин быстро отправляет сообщение и, заблокировав телефон, прижимает его к себе, запрокидывая голову. Губы растягиваются в улыбке, словно он вот-вот рассмеется, а в следующую секунду телефон начинает вибрировать звонком. — Хен? — улыбается Чонин, отвечая. — Что? Ты хочешь встретиться в центре? Я буду ждать тебя там.