Зверобой

Юнги всегда считал, что размеренность и постоянство – это смысл сохранения счастливой жизни. Вот тебе и мир без войны, засухи, холодов. Всё спокойно и слажено, прямо как и должно было быть. Смотреть на то, что Юнги лишь восемнадцать лет не нужно, это не важно. Действительно, что сейчас важно это то, что он умирает в своём родном доме. Не буквально, лишь условно, но это не смягчает боль и тревогу, потому что... – Юнги! Паршивец! Бегом на двор! – послышался хриплый, но звонкий голос издалека, будто из-под воды, а после приблизился, – Целый день дома сидит, помощи никакой, – Юнги посмотрел жалобно на только что вошедшего в комнатушку мужчину, как будто умолял о чём-то, – Нет. Я не говорю, что восемнадцать годков стукнуло, а ты так и ходишь, – кажется, даже для горластого то, что должно было быть сказано, было слишком, – Без живота ходишь! Все соседи уже перенянчили, что говорить, я понянчил. Чужих внуков, Юнги. Чужих! Парень не реагировал. Просто спрыгнул с лавки, поплёвшись на ватных ногах на двор. Насыпать птице зерна было не такой сложной проблемой, а к кухне, тем более к печи, его подавно не подпускали, наверное, боялись. В тот раз он обнадёжил на муки и смерть пару чугунков и продукты. Потерев плечо, он задумался, рассыпая зёрна по корытцам. Как сказать и что делать, если не хочется ему всей этой семейной ерунды с рутиной и детьми. Ладно будут у него когда-то дети, когда родителю надоест и перекинут его с шеи на чужую, на него многие заглядываются, но где один, там и второй, а потом так и получится упрёки, мол: «Ничего не делаешь, хоть детей побольше нарожай!». Это всё было странно для него. Хоть вот эти фразы «Не для себя, так для меня выйди замуж». Это как было возможно? Полюбить для кого-то? Мин тихо вздохнул, смотря на приближающуюся фигуру брата. Этого ему ещё не хватало. Быстро высыпав остатки зерна, тот пошёл обратно в дом, вдохнув напоследок глубокий глоток жаркого, будто спёкшегося воздуха. Стояла неимоверная для весны жара. На кухне тихонько шелестела прикрытая печка. Аромат разносился по всему дому, дав Юнги лишний раз намёк на то, что пора бы уже и пообедать. Ему нечасто удавалось это делать, потому что не хотелось. Точнее, были на то другие причины. Тихо пробравшись на кухню, будто потом его компанию не заприметят, тот уселся за стол на деревянную лавку по другую сторону от брата. Тот уже держал в руке ложку, прожигая взглядом Юнги. Ложка Юнги шлёпнулась на край стола, почти упав. – Как дела, сынок? – тихо затрепетал самый старший. Небольшая улыбка тронула губы. – Ничего. Бывало и лучше, земля трещит от жары, – он отхлебнул из кружки воды, смочив горло, и снова потянулся ложкой к общей чашке, – Лишние руки не помешали бы. В этом доме всем было понятно, что тот имел в виду. – Ох, ну ты знаешь, Юнги такой нежный, – проворковал тот, усевшись рядом с младшим, нежно прижимая руки к макушке сына, пока тот сжимая изо всех сил ложку, будь чуть больше силы, разломил. – Да, знаю. Тепличный, – в печи снова что-то затрещало, и родитель поспешил к ней, забывая о склоках, пока дети пожирали друг друга ненавистными взглядами, – Между прочим, – заговорил старший громче, чтобы все услышали, – Сегодня на поле работал один парень. Тоже такой же, – тихо кинув взгляд на Юнги, усмехнулся, – Он даже косу в руках не удержит. Но видишь, рвётся всё же. Хочет помочь. Юнги промолчал. Он ненавидел своего брата. И того омегу тоже.

***

Стояла жара такая, какую ещё никто не видел, и чувствовалась она так обременяюще. Каждый вдох казался будет последним. Перехватывало дыхание, пытаясь задушить духотой. Юнги плёлся через всё поле с узелком в руках. Усмехнулся самому себе где-то у себя в голове от слов папы: «Отнеси брату поесть. Ему тяжело. Будь полезным». Юнги было тяжело от таких слов, хоть прямо никто и не говорил, что в доме он не знай как ещё держится. Все нормальные омеги уже по паре лет замужем, не говоря уже о детях. Как будто всем только это и нужно было. По крайней мере, Юнги это не нужно было совсем, он, может, быть и сам не рад был быть таким бесполезным. Равнина сменилась частыми кочками от зубцов плуга, значит он уже близко. Пиная по дороге камушек от самого дома, он зевнул. Прищурившись на солнце и уперев руки по бокам так, чтобы удержать собственное тело навесу, он зажмурился, пытаясь остановить тошноту от жары и катившийся по спине, лицу и рукам пот. Через минут десять начала виднеться пашня. Всё ближе и ближе начали слышаться крики альф. Юнги так же беспощадно тошнило, и голова начала кружиться в разы сильнее. – Эй! Сюда! Юнги! – Юнги вздохнул и замер, впереди стоял альфа, махавший ему рукой, по его лбу катились крупные грозди пота, которые утерерть не было времени, а рубаха была закатана на рукавах к самому плечу. Не дождавшись никаких движений от омеги, парень побежал к нему на встречу, – Привет, – тот лучисто улыбнулся. Незаметная россыпь веснушек быстро поплыла выше щёк от натяжения, ямочки мило выступали. – Здравствуй, – попытавшись обойти того, Юнги взглянул вперёд. Ему достанется, если не поторопится, – Я спешу к брату. Тот кивнул, отступив в сторону. Впереди виднелась знакомая фигура. Приподнимая подол, Юнги переступал через камни, траву, борясь с болью из-за износившейся обуви. – Долго ходишь, – прорычал брат, сверкнув глазами, но не удосужившись посмотреть на младшего. Юнги ничего не ответив, положил узелок на более притоптанную траву. В паре шагов от него сидели пара омег, перебирая травы, тихо что-то напевая, будто успокаивали. Мин вздохнул. Ещё один повод для того, чтобы сказать какой он ничтожный, что даже омеги с детьми полезнее его. Переборов жажду и тошноту, он даже не прикоснулся к кувшину, стоявшему в тени. Пить хотелось невыносимо, жара, казалось, жгла ещё сильнее спустя двадцать минут. Крики, ветер, жара это всё было так некстати. Ему становилось всё хуже. Немного пошатавшись, он начал пересекать поле по диагонали, не обращая внимание на высокую траву и колючки, больно цепляющиеся за ноги и руки. Сбавив ход и отдышавшись, через пару шагов он упал. Можно было подумать, что усталость и жара брали верх, насмехаясь над Юнги, пока нога не упёрлась во что-то мягкое. Нервно задышав, тот вскочил, держась за сердце, громко глотая обжигающий лёгкие воздух. Глаза зацепились за..человека? Точно, человека, лежавшего прямо на земле, посреди поля. Юнги присел на колени, поворачивая лицо незнакомца к себе, похлопав пару раз по худым щекам. – Эй! – хлопок по щеке сначала напоминал поглаживания, – Эй! – когда реакции не оказалось, Мин больше предупреждающе похлопал сильнее, но ничего, – Эй, очнись! – незнакомец лежал бездыханным телом, не реагируя. С трудом поднявшись, Юнги поплёлся в сторону шума. Голова раскалывалась будто пополам, в глазах помутнело, но ему будто подсвечивало место, где в тени стоял небольшой кувшин. Упав на колени, тот хлебнул из кувшина полный рот воды под недовольные крики брата и под уставившиеся глаза остальных поспешил обратно. Сама прелесть того, что во рту была живительная в такую жару вода, охлаждала его. Переступив через соблазн освежиться и проглотить воду, Юнги добежал до того места по притоптанной им же траве. Присев громко около, кажется, безжизненного тела, Юнги брызнул водой прямо на лицо незнакомца, пошлёпав по лицу и растерев воду по шее, тот только сейчас заметил насколько горячим были его руки. — Очнись! Давай! Не хватало мертвеца тут, — Юнги нервно чесал руку, после того как незнакомец заморгал глазами, ослепляясь лучами жгучего солнца. Будто после спячки, тот тихо промычал что-то, но из-за сухости во рту было невыносимо произнести и слова. Когда онемевшая боль по всему телу начала отступать омега, распахнув глаза ещё шире, насколько это было возможно, пытаясь подняться на ноги, царапая ноги и набирая под ногти землю, – Погоди. Тебе нельзя туда, дурак! Солнце припечёт и умрёшь. Омега даже не обернулся, уходя на подкосившихся ногах ближе к пашне, цепляясь за каждый камень и ветки. Юнги хмыкнул, сдерживая изо всех сил злость, сжимая руку в кулак до посинения костяшек. – Больно надо было тратить на тебя воду! – прокричал тот, пробивая себе тропинка по высокой траве.

***

Юнги просыпается вместе с криком петухов и папы, лёжа на печи: волосы растрёпаны, голова неприятно ломит непонятно из-за чего. Раздирает глаза, смотря на укоризненный взгляд снизу. – Юнги, просыпайся! Время видел? Брат уходит, соберу с собой еды, надо будет отнести опять, – Юнги мрачно смотрит на бегающего родителя, оглядывается по сторонам. За столом видит брата, отхлёбывающего суп прямо через край чашки, – Надо будет дров на зиму готовить, трав собрать. Летит же время! Младший спускается тихо, ступая и холодя ноги, в отличие от его горячих стоп, пальцы сами собой сжимаются. – Папа, можно я не пойду туда? – тихо шепчет Юнги, смотря прямо в глаза родителю. Ему неприятно встречаться не с братом или кем-то другим в поле. Все смотрят на него как на кусок мяса, недоступный кусок. Хоть Юнги и повезло, что никто никогда не принуждает его к женитьбе и устройству жизни, но, кажется, долго это терпеть не будут. Папа смотрит на него испуганно, отводит в дальний угол, беря крепко за руку, и спрашивает тихо: – У тебя жар? Юнги, не смотря на свою сильную натуру не присущую для омег, в плане характера, краснеет ярче рябины, отворачивая голову от старшего; заправляет порядку за ухо, стараясь скрыть щёки. Не привык он так прямо. – Нет, папа, – говорит он слишком тихо. Взгляд мечется от родителя и ненароком задевается за брата, который резко, наверное, даже для себя стучит ложкой о стол, говоря, что наелся, – Просто мне там не рады, – добавляет ещё тише. За окном, кажется, подул спасительный ветерок. Приятно. – Выдумаешь же, – стонет тот, хлопая Юнги по плечу с радостным лицом, – Ты посмотри какой! Все ахать должны! И ещё, – добавляет тот, наклоняясь будто хочет сказать тайну, – Кажется, на тебя засматривается тот парень. Тот, который с братом твоим ошивается вечно. Юки шагает к печи, приподнимает тряпку, будто желая найти ответы на вопросы в чугуне, делает вид будто ничего не было. Юнги молодой, наверное, напридумывал. А Юнги и правда не по себе при виде всех этих альф и их угнетающих сильных запахов, он к этому не привык. Возможно, будь отец жив не было бы такого. Хоть кто-то и скажет, что им таким тепличным расти нужно с папой и в дела сильных людей не лезть. – Не правда! – яро восклицает омега, пытаясь сдержать слёзы. Уродливые капли падают из его глаз слишком быстро, боясь быть замеченными, а яркий рукав быстро стирает их следы, – Прости, – старший, кажется, недоволен и швырает ложку на стол слишком резко для Юнги, пугает, подходит совсем близко и свирепо дышит, припечатывая слова в голове у теперь навсегда. – В скором времени мне это надоест, Юнги. Попомни моё слово. Не сегодня так завтра и глазом не успеешь моргнуть, как в чужом доме будешь ютиться. Твои выходки терпеть никто не будет, быстро приструнят. И Юнги знает, понимает, что не суждено ему делать выбор, что будь отец жив давно бы выдал его замуж, желающий нашёлся бы, не считался он уродом в деревне. Ему обидно до жути, что так несправедливо и по простому обходятся с ними, с теми кто дарит сыновей, содержит дом в уюте, таскает воду. Это всё нечестно. Юнги всего этого не хочет и в конце концов рыдает громко, заткнув рот рукавом, пока в ушах раздаётся гулкий голос людей.

***

– Юнги! Сходи за водой. И Юнги идёт, не обращая внимания на осуждающие взгляды брата и недовольные возгласы папы. Его ненавидят здесь, ему не рады. Со лба стекает пот тонкими струями. Он берёт два деревянных ведра, опираясь на стену дома, в голове гудит. До ручья идти не меньше получаса по лесу через натоптанную тропинку. Ноги щекочет невысокая трава и с каждым шагом на коже всё больше и больше оседает прохладная роса. Щебет птиц грубо разрывает тишину, ломая звуком уши и голову. Через три полосы деревьев виднеется чистая речка, успокаивая журчаньем. – Эй! – Юнги сам не узнаёт свой голос – он тонкий и еле слышный. Такой, что самому противно от себя становится, он не собирается сейчас кидаться любезностями, – А ну, сюда иди! Паршивец! Юнги хватает маленького ребёнка, который остался менее расторопным и отстал от своих то ли братьев, то ли друзей, продолжая не замечая разъярённого взрослого мочить ноги в ручье. Мин яростно хватает того за ухо, отталкивая на зелёную полянку, нависая сверху. – Дяденька, вы чего? – Я тебе дам дяденьку! Не видишь? Ясно дело глаза разуть сложно! – а после этого, осознав свою причастность к испуга ребенка, присел и продолжил тише. Мальчишку он и видит здесь впервые, из той новой избы? – Ручей для воды, ноги в ней не мочат. Смотри, — указав на сторону виднеющейся вдали речки, проговорил тот, – В реке можно искупаться. Вон. И Юнги притих. Всё было так быстро, непонятно и неожиданно. Дыхание будто перехватило, мальчишка, кажется, что-то трещал на ухо, поняв, что опасности нет. Перед Юнги стоял бог? Если Ярило спустился бы к ним, то выглядел точно так. Верно ведь? Ярко рыжие волосы отдавали золотым отливом, будто отражение в самом красивом гранёном кубке с разноцветными камнями, которые заменяли стекающие по телу капли воды разных цветов: синие, красные и зелёные. Красные словно в цвет щёк Юнги. И никогда Мин не видел таких людей, это и не человек вовсе. Ведь так? Мальчик не смотрел же с таким удивлением, да и вообще ту сторону вниманием не наградил. Маленькие бусины смущения поползли по шее и щекам Юнги, окрашивая его кожу в красный. – Дяденька, вы подглядываете? – и никогда Мин не ощущал себя таким загнанным в угол да и был это ещё ребёнок, но зато таких поискать нужно было: наглый и чрезмерно болтливый, а ещё нос суёт куда не следовало бы. После безмолвной череды перепалок с ребёнком, в которых он никаким образом не мог бы выиграть. Рыжая макушка стремительно приближалась вперёд, прямо к нему. В горле запершило, и руки отнялись, будто их поотрубали за раз в мгновение. Его самого будто в чан с кипятком закинули, а после ещё дышащего закопали. Всё реальнее казалось существование этого парня, хоть и божественного начала, наверняка. Чем ближе солнце двигалось, тем сильнее обжигало Юнги всё тело, будто пытаясь совсем сжечь. – Чимин! Чего пристал к человеку? Извинись! – Но я.. Юнги не успел и слов разобрать и понять, что происходит. Всё проходило так быстро будто на самой быстрой тройке лошадей мчась мимо, обдавая пылью, которой можно было задохнуться. Рыжий схватился за шею младшего брата, а может сына, насильно наклонив, сам тоже склоняя голову. И волосы чудесным образом рассыпались, заставляя Юнги хотеть пересчитать и перебрать каждую волосинку, каждый локон, любуясь. – Извините, он недавно тут, многому не научился. Простите! – Нет! Всё.. Всё хорошо. Отлично. Чудесный человек поднял голову, и его лицо просилось само собой, чтобы его разглядывали часами, а то и днями напролёт. Такие же веснушки чудесного рыжего цвета в тон локонам, обрамляли нос и щёки с подбородком, затрагивая даже шею и оголённые плечи, по которым ещё стекла вода. Рубаха была не подпоясана, раздуваясь небольшим ветром. – Правда? – получив кивок от такого же незнакомого парня как и он сам, он продолжил, – Славно, – молчание, кажется, душило Юнги, но желание перебить возможное следующее слово этого чудного человека не хотелось совсем. Всё казалось верным: он говорит, а Юнги лишь с открытым ртом слушает, – Я Хосок. – Юнги, – его голос не был похож на привычный, так казалось самому Мину, что даже ухватился за горло, не отводя взгляда, всё также смотря на красиво ложащееся солнце поверх дрожащих ресниц, на которых всё ещё можно было разглядеть капельки воды, стекающие будто роса по листам. «Хосок» Юнги слышал в его голосе странные звуки, не свойственные для здешних. В словах был странный призвук. Может, он и не из этих мест вовсе, недавно приехали же. Мин, возможно, не чувствовал себя в этой жизни так загнано, будто дикий кабан, которого в лесную чащу загнали и сейчас же с раскрасневшимися лицами и ухмылкой на лицах там же на месте и прирежут, а после и отобедуют. Так вот этот Хосок был похож на охотника, пробежавшего километры за зверьём, не находя времени чтобы смазать пот, постоянно прицеливаясь для выстрела из лука. Лицо раскрасневшееся почти в тон волосам, которые были красивыми и на вид мягкими будто резали аккуратно. – Рад познакомиться.

***

– Чего как в воду канувший сидишь? Хоть туда-сюда побегал бы. Юнги посмотрел на него из-за плеча, уставившись взглядом. Его папа не был таким плохим человеком, правда ведь? Он был строгим, рассудительным, но в нужные моменты ласковым. В горло не лез кусок совсем. Пока брат уплетал за обе щеки, опустошая общую чашку. Ложка от резкого движения оставляла небольшую рябь разводов, в посуде уже виднелось дно, когда отец подошёл, хлопнув старшего сына по затылку. От хлопка Юнги выпал из ступора, смотря на родных. – Оставь брату, – посмотрев мягким взглядом на младшего сына, тот громче проговорил, — А ты не разевай рот. Он не заметит и тебя ненароком съест в придачу. У Юнги к слову не было чувства голода, его мутило целый день, даже отвар из трав не помогал. Такое странное ноющее чувство, которое даже на боль не было похожим, кололо или ломило. – Не хочу, – прошептал Юнги, отодвинув от себя посудину, в которой затрепетала еда от движения, – Пусть доедает. Отец, покосившись на старшего сына, будто предупреждал. Тот поднялся из-за стола и, поклонившись родителю, вышел из дома, напоследок скрипнув дверью. – Юнги, – тот не отвечал, косо смотря на печь, будто пытаясь что-то разглядеть, но бесполезно, – Давай, поднимайся на печь. Летом было смешно, конечно, валяться на печи, но в зимнее время только её тепло и спасало. Младший же пререкаться не стал, он устал, сон, казалось, сам на него ложился с самого утра. Закрыв занавесками оставшееся пространство на печке, там совсем померкло из-за нехватки света. Уютно прижавшегося Юнги сзади обнял папа, как делал в детстве, когда отец и брат уходили на рыбалку или в лес, что-то мастерили на дворе. Папа всегда умел успокоить, просто шептал что-то на ухо и перебирал волнистые волосы, а когда рассказывал истории, то вообще цены этим временам Юнги не знал. Когда старые прикосновения вновь опустились на его голову, внутри младшего что-то затрепетало будто он вздохнул полной грудью, перед этим не дыша пару минут. Сердце заболело, внутри заколыхались чувства. Во сне из глаз поплыла пара слезинок.

***

Юнги недоумевает, когда его брат спрашивает о Хосоке, с которым они иногда гуляют, но слишком часто, как замечают другие. Просто ходят по лугу или полю, собирая травы. – Мой брат спрашивал о тебе. Юнги зачем-то сообщает об этом, когда они снова сидят на раскинувшейся зелёной поляне, усеянной десятками трав и цветов, что вместе сливаются в приятный запах лета. В руках у Хосока большая охапка с цветами, которые если не знать, можно принять за букет, но в нынешнем случае его просто пустят на травы для отвара. Юнги держит всего лишь пару цветков, вертя их туда-сюда, будто это успокаивать может. – Минсон? – вкрадчиво интересуется младший, не поднимая глаз с зелени, продолжая вплетать в общую охапку мёртвых цветов ещё травинки. Юнги напрягается от такой остановки. – Да. Хосок молчит оставшееся время, наверное, боясь спросить что-то ещё, Юнги не настаивает со своими рассказами, хоть и оставляя при себе любопытные вопросы, но неискренняя такого же взгляда. — Тебе! — оживляется тот, будто никакой разговор и не придавал неловкости. Юнги от неожиданности и сказать не знает что. На его голову падает та сама охапка цветов и травы, только красиво сплетённая вместе в венок, — Очень красиво смотрится. Юнги благодарит, отворачиваясь, делая вид, что собирает цветы, а сам остужает щёки. Хосок не из этих мест, он наверняка не знает, что этот милый жест может значить, верно?

***

Когда Юнги не находит дома, не узнаёт от братьев Хосока, где он, в груди начинает щипать тревогой, будто лопая внутри тонкие ниточки, от которых отрываются огромные мешки, разбивая в груди всё сильнее и сильнее. Три часа поисков уходит в никуда, когда его нет буквально нигде. Все возгласы отца, которые пропускаются мимо ушей, совсем его не пугают, не расстраивают. Внутри всё болит, а ноги жутко устали, натёртые до кровяных мозолей. Вокруг бегают дети, взрослые, которые собираются цветы для венков вечерней церемонии. Юнги несётся через шумные толпы хороводов, пропуская сквозь уши пения и разговоры. Мин совсем отчаивается, сидя около большого дуба, смотря на возящихся парней, которые шепчутся, собирая многоцветы в букеты, а после сплетая в венки, что красиво восседают на белых макушках. Тёмная высокая трава запоминает следы, оставляя тропинку на себе. Голова гудит, а внутри ничего не остаётся. Звуки притуплены до минимума и странно смотрятся открывающиеся рты без голоса. – Юнги? Юнги не слышит, кажется, падая в сон, облокачиваясь всем телом о ствол дерева, шумно дыша через рот, отчего внутри лёгкие жжёт невыносимо, будто нёсся от стаи диких волков. – Юнги! – Юнги, кажется, что он уже спит, когда перед ним на коленях сидит Хосок, пытаясь разбудить от невидимого сна. Пальцы трут безбожно щёки и лоб, зачёсывая нитки мокрых волос назад к макушке, пытаясь высмотреть что-то в глазах, хоть какой-то блеск. Юнги пугается себя, когда в голове рождаются неправильные мысли, тянущиеся от красивых аккуратных совсем неподходящих для работы пальчиков. Мин хочет расцеловывать их вечность, пока не умрёт, до последнего своего вздоха; аккуратно касаться ладоней, а зимой согревать дыханием, пока сам мёрзнет, потому что он уверен, Хосок ещё тот мерзляк. — Хосок. Старший протягивает руку к щеке парня, будто пытаясь развеять призрачный образ, но он никуда не уходит. Не исчезнувший образ плачет не слезами, а драгоценными камнями, что ценнее любого золота. Слезами, коих найти было невозможно. Хосок не должен плакать. – Не пугай меня так больше, –Хосок не вытирает солёные слёзы с лица, смотрит жадно и неверяще на друга, – Я искал тебя. Юнги не может говорить.

***

К вечеру во всех домах потушены свечи. Взрослые медленно сливаются к берегу реки, смотря на нетерпеливых молодых парней, которые перешёптываются между собой, держа в руках огромные зелёные венки с вплетёнными цветами любимых запахов. Иногда плетут из цветов своих запахов или любимого. Вокруг реки сливаются запахи ромашек, свежей травы, колокольчиков. Юнги пробивается сквозь густую траву, идя под руку вместе с папой, который тихо напевает себе под нос колыбельную. – Ты уже взрослый, Юнги, узнаешь свою судьбу, – трава под ногами шуршит, а сверчки тихо распевают свои песни на пару с лягушками. Юнги вздыхает, смотря на падающие травинки из его рук, — Помню, твой отец, чтобы попросить благословение, ловил венок, который уплыл по течению, несколько часов. Мин Юнги не считает, что сегодня его найдёт судьба. И не очень хочется в это верить и делить её только волей случая. Он даже цветы не собирал и венок не плёл сам. Папа отругал за утреннее происшествие, придя домой вместе с корзиной цветов, пока Юнги лежал, смотря в окно. Распушившиеся ветви деревьев, которые растут прямо из речной тины, упираются ему в лицо, пытаясь выколоть глаза. По обе стороны от вьющейся речки хохочут парни, делясь на омег и альф. Сквозь толпу Юнги ищет никого другого, кроме Хосока, которого даже поблагодарить не успел, когда тот его тащил на себе домой. Кто-то держит пару ярких свечек, огонь от которых исходит рябью по воде. Несколько парочек уже уходят под руки. Кто-то и правда нашёл свою судьбу, ссылаясь на волю Перуна, а кто-то ради забавы просто дарил венок своему суженому. По другую сторону реки от Юнги стоит его брат, наблюдая за трепыханиями молодых и неуверенных омег, волнующихся от любых касаний и разговоров. Он стоит в толпе своих друзей, но не отводит взгляд от бегающих парней по ту сторону. Хосок смотрит на присевшего Юнги, который по колено стоит в воде, смотря на плавающие вкусно пахнущие травы. Чон подходит слишком тихо, приподнимая края своей одежды, чтобы не намочить и тихо кладёт руку на плечо друга. Юнги поворачивает голову через минуту, смотря на уплывающий венок вперёд, смотрит на потускневшее лицо Хосока, чьё лицо светлеет и переливается только из-за огня. Рыжие волосы, опустившиеся на глаза и щёки, приятно режут глаз, поэтому Юнги невзначай заправляет мизинцем пару прядок за маленькие ушки. Юнги смотрит в горящие глаза, будто что-то спрашивает, но отвлекается на мелкие возгласы и свисты с другой стороны. Кто-то держит венок со струящимися цветами. Юнги улыбается и, посмотрев на краснеющее лицо Хосока, надевает свой венок ему на голову, поправляет, когда тот падает на бок. Папа не возмущается и ничего не говорит сыну, потому что встревоженно вздыхает. Его старший наконец-то остепенился. Хосок смотрит на удаляющегося Юнги, у которого с одежды капает вода, струясь прямо по лодыжкам и ступням, затем его взгляд застревает на другой стороне берега. Его венок поймал кто-то. Хосок считает, что не будет рад абсолютно никому. Его венок поймал Минсон. Не Юнги.

***

С самого утра приятный аромат зверобоя ударяет в нос не только всей семье, но и Юнги, который не привык чувствовать этот запах когда-то ещё, кроме как сбора трав и своего собственного во время жары. Тёмные круги пляшут перед ним в глазах и еле как он выходит в горницу, приветствуя и воодушевлённого родителя, и менее желанного брата, который смотрит будто заворажённый на деревянный стол, на котором валяются осыпавшиеся соцветия маленьких цветочков, отдающие ярким ароматом. – Юнги, поздравь брата! Около него вырисовывается свежеиспеченный хлеб, разные соления и вкусности. Печь пышет своим жаром, выпуская всё в тёплый дом. Юнги смотрит себе под ноги, всё также ловя перед глазами чёрные пятна. В горло не лезет кусок, а его печальные глаза выбивают обычную прекрасную атмосферу среди родственников. Младший смотрит на брата уставшими глазами, склоняет голову и ненадолго застывает, ничего не говоря. В животе неприятно что-то трепыхает.

***

Юнги сидит около скрюченного дерева, прячась в опущенной кроне. Запахи переплетаются приятно и вкусно. Свежая трава застилает лёгкие, а приближающийся запах зверобоя почти закладывает нос, заставляя морщиться. Юнги не любит свой природный запах. Светлые волосы спускаются ниже, когда Мин опускает голову, пытаясь спрятаться и уйти от непривычно резко появившейся горечи. Под бок кто-то присаживается, и Юнги знает кто это, он уверен, что это Хосок приминает траву около него. Красивые глаза смотрят на профиль Юнги и, устремив бы он взгляд в глаза напротив, точно бы заглянул прямо в душу. Шуршание и запах полевых цветов в руках неприятен для Юнги. Хосок не успевает начать. – Поздравляю тебя. Хосок смотрит мрачно, но опустив голову вниз, взглядом, направленным прямо на поджатые под себя ноги. – Юнги, я не могу..Я не могу. Не могу ему отказать. – Зачем? Зачем ты это делаешь? – Хосок не успевает понять, как так быстро Юнги оказывается напротив него, держась руками за сложенные на ногах руки и сжимая их всё сильнее и сильнее, до белых следов-полумесяцев от мелких ногтей, – Зачем, Хосок? Он добавляет тише и тише, звук отдаляется и слышится будто в падающий колодец камушек. – Юнги.. – Скажи, это всё шутка для тебя? Я для тебя шутка? И Чон Хосок не может сказать что-то внятное. Мысли путаются в голове, и он совсем не знал, зачем шёл к Юнги, что хотел сказать? По светлым щекам Юнги спадают первые капли слёз будто только что начавшаяся морось. Из глаза Хосока тёплыми нитками же стекает град. Прикрытые веки волшебно трепещат, когда Мин замечает это сквозь мутный взгляд. Поцелованный солнцем парень зажимает внутри горла громкий стон отчаяния и боли, получая лишь тихий всхлип. Руки неприятно чувствуют дрожь. – Хосок, – старший целует порозовевшие щёки, лоб и трепетавшие веки, боясь дотронуться до сладких губ. Боясь чувствовать терпкий неприятный переживаний природный вкус, боясь почувствовать кого-то другого, – Не надо. Младший лишь икает, переливаясь в голосе крупными стонами и всхлипами. Хосок складывается пополам, склоняя голову на колени Юнги, пытаясь вдохнуть и продлить чуть больше, чем возможно запах зверобоя. Он так хочет этого. Дрожащие руки нащупывают мимолётно валяющийся рядом тот самый предполагаемый букет, который оказывается увенчанным зверобоем венок. Хосок поднимает полные непролитых слёз глаза и аккуратно, пытаясь не задеть, надевает цветущий венок на голову парня. — Ты тот, кому я должен его подарить. Прости, Юнги. Хосок снова плачет.

***

Юнги не хочет слышать радостных окликов папы и брата. С того самого дня Минсон чуть ли не каждый день ходил с букетами к Хосоку. Ужаснее всего, что Хосок принимал лишь букеты зверобоя с чистым и ничем не оттенённым запахом. В доме с самого утра стояли галдёж и весёлый смех. Всё было так слишком, что Юнги просто падал в объятья своей кровати, изматывая себя перед этим изнурительным трудом. Он не выходил за пределы дома и небольшого дворика, ссылаясь на слишком большое количество работы. Каждый день по его телу стекали громоздкие капли пота, которые никак не помогли. Жара начала стихать, иногда шёл дождь и дел становилось резко меньше, а в голове мыслей наоборот в тысячи раз больше. Юнги не знал куда выплеснуть свои эмоции, что окрасились от непреодолимой злобы почти сразу же. Злоба на ситуацию, на безвыходность, на себя в конце концов, но не на Хосока. Даже если каждый день он был охвачен работой, Юнги не мог не заметить мимо снующую рыжую макушку, которую так звал брат домой. Что только тот не делал: звал домой, на прогулки, к реке, на ярмарку. Юнги в такие моменты упивался печалью. С другой стороны на что он рассчитывал? Хосок должен был принять его с распростёртыми объятьями, создав раздор в семье только из-за избранника? Быть вместе, когда это невозможно? Быть вместе, когда даже сама природа разделила вас навсегда для всех, а главное для самих себя? Юнги усмехнулся своим мыслям. Узнал бы папа, о чём думает Юнги вместо будущей семьи и детей. Что в голове совсем не это пляшет, а неправильная любовь к Хосоку, другу, который появился в жизни пару месяцев назад, но так крепко приклеился в уме. Другие бы жизни не дали, узнав, чем занимаются двое омег. Если бы узнали, что вместо обсуждения женихов, у них долгие и томные поцелуи, до стука зубами, до скрежета и трепета в сердце, то существовали ли они ещё сейчас? – Юнги! – А? Я здесь, – Юнги сидел, уставившись в небольшое окошко. Вокруг их дома было много народа, шум просачивался даже через закрытую дверь. Хохот противно сводил уши, а главное глазам не хотелось верить. – Давай, Хосок ждёт. Делай, как я учил. Мин кивнул, то ли для слишком бурного родителя, пытаясь успокоить того, то ли самому себе, пытаясь собрать в себе хоть капли самообладания. Внутри колотилось всё неимоверно и обливалось жаром жгучего масла. Юнги пробрался сквозь зашторенный проём в комнату, кивнул паре людей, те быстро исчезли будто их и не было, только стук двери об этом напомнил. Глаза мигом зацепились за совершенство в самом его верном представлении. Хосок им был. Голова, покрытая белой просвечивающейся вуалью была опущена низко будто на полу было что-то интересное, белая одежда облепляла тело, идеально подходя. Лишь только контраст красок создавали волосы, от цвета которых у Юнги защипало внутри, а глаза начали слезиться. Тёплые воспоминания ударили в голову. Юнги подошёл ближе, и сейчас ощущения были будто он охотник, загнавший добычу в самый угол, а вероятно и наоборот. Сердце Юнги заходилось в бешеном неизмеримом стуке, а тело остановилось, не собираясь подчиняться. Лишь только взяв кисть тот оттаял. Плечи Хосока затрепетали в воздухе, сердце Юнги упало глубоко под землю. Хосок прижимал руки к груди, не боясь больше дрожи в теле и прерывистых всхлипов. Непослушное тело опиралось о деревянную стену, расчёсывая руками зуд по рукам и бокам. Юнги наклонился совсем близко к устремившейся вниз голове Хосока, приподнимая пальцами за подбородок, опуская вуаль назад, к макушке. Щёки были залиты слезами и высохшими от них дорожками по красной коже. – Хосок.. – Юнги, – Хосок уставше проговорил, не смотря в глаза напротив. Всхлипы становились всё громче, разрывая сердце парню напротив. – Я прошу тебя, не надо, – и Юнги тихо просил, зная, что всё решено и Хосока не переубедить ни за что на свете. Тёмные глаза Юнги устремились прямо на него, умоляя, – Прошу тебя. – Юнги. Юнги не слышал и не хотел слушать то, что говорил Хосок. Все его слова больно резали внутри душу и сердце, кажется, тоже. Мин тяжело дышал, сжимая кисть в руке, пока она с треском не выпала из рук. Хосок трясся плечами, совсем забыв зачем он здесь. Совсем забыв, что даже грусть и печаль с Юнги ощущается по-другому. Он готов был хоть всю оставшуюся жизнь быть в печали, только с Юнги. Только с его Юнги, который так мягко держал за плечи, притянув к себе, пока подол белого шёлка распоясывался по полу. Мин прижимался к нему всем телом, жадно пытаясь застелить собой каждую частичку Хосока, покрывая мягкими движениями и поцелуями все участки тела, пока Хосок, желая большего, оттягивал ворот в сторону, оголяя плечи, шею и ключицы. Юнги припадал к нему, приклеивался, таял, забывая о прямом его назначении; направлялся руками прямо под одежду и очерчивал узорами кожу, прижимался вплотную, вжимая ногу Хосока в его же грудь, тяжело дыша и наблюдая за мелкой дрожью. Всё это было как во сне: они были вместе. Но недолго всё продлилось, осознание накрыло Юнги кучей снега до головы, отдавая мурашками по коже, и сейчас он бы с радостью замёрз полностью, лишь бы не чувствовать. Тёплые руки схватились прямо за мятую одежду, пока из зажмуренных глаз падали капли. Так сильно внутри болело и крутило, что старшему казалось всё мукой и невыносимой болью будто ударило чем-то тяжёлым по голове. Ноги совсем не хотели держать его на земле. Он медленно сполз вниз, упираясь коленями в деревянный пол, припадая к Хосоку. Лицо Юнги упёрлось прямо тому в живот, пропитывая ткань слезами. Маленькая дрожь двух тел объединились воедино. – Юнги, – Хосок дотронулся до неподвижной макушки, будто проверяя, что тот действительно перед ним, на коленях. – Нет! – руки Юнги сильнее сжимали ткань, наровясь порвать, та затрещала, – Не делай этого. Я так.. Ты так мне нужен.. Хосок. И Хосок знал, его чувства были такими же, если не сильнее. Он быстро опустился на колени, приподнимая лицо Юнги холодными руками, обхватывая за мокрые щеки. Их взгляды впервые встретились за долгое время, пытаясь объяснить друг другу, рассказать о той боли, о переживаниях, но завораживающие зрачки не давали что-то прочесть в этих таинственных глазах. – Я не могу, – постоянно вторил тот, раскачиваясь из стороны в сторону так, что, казалось, тело отделится от души и отлетит прямо в стену через секунду, – Не могу. Сквозь тихие всхлипы Юнги и свои громкие болезненные рыдания Хосок тихо приподнялся, оперевшись рукой о стену так, чтобы нагрузка на ноги была минимальной. Тонкие капли воды струились и по белой ткани и по рукам. С отяжелевшим вздохом тот принялся распускать шнурки сзади, со стороны спины, подавляя неуверенное движения. – Хосок, – и чужое имя прямо смаковалось на языке что сразу же хотелось попробовать, потрогать. Ощутить тот самый отдалённо напоминающий вкус. Трясущимися руками Юнги старательно развязывал узелки, кажется, замотанные по несколько раз, стараясь не разорвать от нетерпения. Запах Хосока усиливался, когда он скулил, опираясь щекой о холодную стену, ища в этом успокоение. Мелкими аккуратными движениями руки Юнги справились с непонятной на этот момент задачей, развязывая последние верёвочки на спине, смотря как белая ткань пышными вуалями и слоями рассыпалась вокург, образуя белое болото. Юнги старался сдержать вздох, но получалось плохо, когда в глазах мелькало совершенно обнажённое тело его Хосока. Юнги думал, что тот самый прекрасный человек не только во всей округе, но и там, где вообще люди не водятся. Тело Хосока хрупкое и тонкое, утончённое без лишних необдуманных изгибов, которыми одарены большая часть местных омег; с тонкими стройными ногами и такими же аккуратным пальцами, которые хотелось расцеловывать сию секунду. По коже Хосока струились мурашки и беспощадная тревога. — Поцелуй меня, — нежно и тихо просит, сотрясаясь, когда Юнги на половине оборота к двери останавливает его, хватая своими зубами нежные и слегка покусанные губы, чей вкус сравнить абсолютно не с чем совершенно. Иногда он жевал какие-то вкусные и спелые ягоды, но этот вкус он запоминается намного ярче, оттеняя все другие. И в воздухе из-за того, как Юнги жмёт его к стене, будто сплавляя два тела воедино, срастаясь грудями, аромат Хосока распыляется буквально от угла к углу, заполняя комнату сверху донизу. И это так возбуждает, но одновременно пугает, что через пару минут кто-то сможет вынюхать и прервать их, разъединяя, но сейчас они и правда одни не только в этом доме, но и, кажется, что во всём мире. Везде, куда только может проникнуть человек. Их запахи так гармонируют, что у Юнги кружится голова, а глаза слезятся от всей той несправедливости. Но сейчас он просто удаляется ото всюду, думая только о теснившемся в шёлке Хосоке, который жмётся головой к стенке, жмурясь и порхая ресницами туда-сюда, скребёт небольшими ногтями по дереву, ловя не одну занозу, от чего Мин хватает его, целуя, целуя, целуя ладонь и каждый тонкий палец, что неприятно подрагивает, нервно трясясь. Хосок стонет только от того, как Юнги смотрит на него, когда чуть приоткрывает глаза, блаженно стонет и не может взгляд отвести даже на сантиметр. Он выглядит так красиво. Юнги усаживается на кровать, притягивая к себе будто бессознательное тело, крутя его в руках как пожелает. Смотрит на чёткие изгиб, что привлекают так немыслимо и непонятно сознание, полностью теперь вытягивает из ненужных тряпок, которые люди считают красивыми. Это всё неважно. Хосок настолько чудесен, что кажется божеством. Усаживает его к себе на колени, чувствуя дрожь и не зная сам, почему так уверенно себя может вести. Нюхает, зная, что не хочет упускать ни одного зря потраченного на воздух вдоха. Нежно крутит в голове, заполняя воспоминаниями разум, и не думает о чём-то другом, просто не может. — Вот так, — стонет тот, распахивая глаза, и смотрит непристойно в глаза второму, читает всю душу и мысли, погружая только в одно единственное состояние, которое волновать может только при виде такого Хосока, — Мне хорошо. Чон склоняет голову на бок, чуть приоткрывает губу и цепляется крепче в плечи, что напряжённо замерли в одном положении; тихо стонет, чувствуя на себе горячие руки, хоть его Юнги всегда мёрзнет и пальцы у него сравнимы с самым холодным днём его жизни. Юнги улавливает сгущающийся запах, ведёт носом от нижнего ребра к груди, а потом и шее, где запах сильнее всего скапливается, заставляя голову откинуть назад, от насыщенности. — Мне так повезло с тобой, Хосок, — стонет тот, зная, что только сейчас может позволить себе такие фразы. Заикаться о таком даже немыслимо. — Я так тебя люблю, Юнги. Так сильно, — громко кричит, переходя к концу фразы на тихий шёпот, когда руки второго оказываются поверх его разгорячённой кожи, покрывающейся мурашками лишь от такого жадного прикосновения. Его так давно хотелось получить, и Юнги совсем необязательно это знать, но Хосоку так хочется рассказать; поделиться абсолютно всеми секретами мира, — Я всегда так скучаю по тебе. Я всегда так тебя люблю и жду. Юнги, сказать что не мог о таком мечтать, нельзя. О как он желал услышать эти слова, как он мечтал прикоснуться и правда почувствовать то же, что и он, не находя разницы в их сердцебиении. Он тихо прижимается к его груди, когда Хосок ложится на уже смятое покрывало, что колет кожу, прислушивается к сердцу, заходящемуся в бешеном ритме, двигающемся в унисон вместе с отрывистым дыханием. — Мои боги, — Хосок выглядит правда как отколовшийся кусочек солнца, как спустившийся на землю божественный лик. Он хаотично елозит, хватая руками всё, но не ловя ничего; приглушённо стонет, когда Юнги нежно, расцеловывает его ноги, покрытые испариной от духоты, от самой щиколотки до бедра, разводит их в стороны, — Решили послать искушение на нашу землю, — Хосок привстаёт, опираясь на локти, и хватает губами губы Юнги, падая на спину, когда равновесие утрачено, но тянет его за собой, — И из всех людей лишь я стал околдован тобой. И как бы Мин не хотел растянуть момент, сладко переплетаясь, останавливая время или уменьшая его в несколько раз, протянутые руки к его щекам заставляют лишь углубиться, но через мгновение оторваться от горячих полных губ, обратно перемещая дрожащее тело к себе на колени, лишь бы чувствовать ближе и больше. — Я горю, — сквозь тонкую грань смущения в глазах Хосока выступает тёмная, жирная линия желания и молящей просьбы удовлетворения. Его запах приглушает всё вокруг, заставляя Юнги опираться лишь на аромат, пробуждая неведомое чувство, которое поможет отыскать его везде. Хосок, кажется, правда горит, даже сильнее того сухостоя в степи или лесного пожара, но всё становится неважно, когда трясущимимся руками Юнги улавливает мягкие бедра, подтянутый живот и торчащие рёбра, он может наблюдать только полуоткрытыми глазами, создавая иллюзию принадлежности их друг другу. Когда ему хочется сейчас очень сильно действительно заявить права и объявить Хосока своим, и он уверен, что в чудесной склоняющейся голове напротив рождаются такие же мысли. Когда руки Мина опускаются всё ниже, проделывая обратный путь, будто протаптывая тропинку, Хосок стонет. Стонет сильнее, когда тот опускается всё ниже и ниже, приподнимая его бёдра чуть выше и заставляя приподняться над его ногами, на которых он сидит. Пальцы Юнги скользят вниз, хлопая и не желая тратить прикосновения на бессмысленное сжатие воздуха, опускаются по гибким бёдрам, скользя между ними, где тот больше всего влажный, затуманивая голову лишь тихим скулежом. Хосок прячет голову в изгибе шеи Юнги, горя от смущения, но забывая почти сразу, когда наслаждение густым и плотным запахом заполняет его лёгкие. Юнги смахивает дрожащие полуоткрытые губы, смачивая слюной, когда Хосок пытается сам опуститься, краснея ушами и посылая жар от шеи к прилипающему телу напротив, желая ввести в себя больше пальцев, что задевают внутри так приятно. Мин думает, что необходимости в них больше нет, так как тот уже давно наверняка готов, капая на длинные, пальцы, но хрипящий и краснеющий парень напротив, опирающийся на его плечи, слишком сильное зрелище. Он стонет тихо, а Юнги думает и готов сказать, что так будет всегда, он всегда готов быть опорой в любой ситуации, быть тем, кто всегда рядом, но прерывает внутреннюю тираду, когда слышит тихие всхлипы. — Пожалуйста, Юнги. Ты так нужен мне. Его пальцы беспорядочно скользят и пытаются удержать хоть на чём-то, сжимая волосы Юнги в кулак сильно, до боли, но это не так важно сейчас. Не так, когда Юнги правда не собирается и не может отказаться. Смакует теплый запах, поселившийся, кажется, внутри него навсегда, от которого он не устанет никогда. Юнги тихо стонет, когда проталкивается внутрь, охватываясь жаром, глупо моргает часто и пытаясь уловить хотя бы на мгновение, запечатлеть в голове выражение лица Хосока, который склоняет голову, но почти сразу же вскидывает её вверх, запрокидывая назад. — Юнги, Юнги, Юнги, — Мин слышит как тот стонет, хрипит, но сердце бьётся сильнее, когда улавливает в беспорядочном шуме собственного биения сердца и всхлипов Хосока своё имя. Это заставляет его прижаться сильнее, опуская ниже за плечи Хосока, который держится и царапает ногтями нежную почти светящуюся кожу Юнги, оставляя красные полосы. Бёдра так непривычно и безобразно дёргается, как будто он не знает, что делать кроме как пытаться опуститься ещё и ещё, — Давай, Юнги! Пожалуйста! Всё происходит быстрее после этого почти непонятного бормотания, и появляется секунда, когда они становятся ещё ближе друг к другу, когда Хосок почти рыдает, падая на плечо головой, сотрясаясь бёдрами, когда жар по телу переходит друг от друга как по цепочке. — Мой, ты мой, Хосок. Ты моя пара! Ты мой омега! — и жар правда не хочет отставать, даже когда слёзы катятся по плечу Юнги, выжигая этим шрамы. Не останавливается когда Юнги целует его так нежно и сладко, после зарываясь носом в шее, сдерживаясь на едином волоске от того, чтобы не укусить и не пожалеть потом. Хосок выгибается назад как дуга, беспокоя этим, будто в его теле совсем нет костей, раздирая кожу на плечах ногтями. Юнги успокаивает его, целуя всё тело, даруя лёгкие прикосновения губами, пока они оба бьются друг о друга в приятных судорогах. — Я так люблю тебя, — шепчет Юнги, слизывая со щёк капающие слезы, и толкается вперёд, заставляя Хосока качать головой и сжимать губы от второй приятной вспышки, от которой между ними тянутся капли разбрызганной спермы. Хосок также кивает головой, ударяясь лбом о плечо, тихо простанывая непонятными звуками, — Так сильно. Они так близки физически, но гадкое чувство о том, что им никогда не суждено быть вместе просто разрушает всё построенное прекрасное в это время пока они были вместе и так близки. Как бы они не были близки, духовно им не стать одним целым. Юнги вздыхает, боясь расстроить и причинить ещё большую боль; тянется рукой к небольшому столу, где лежит другая кисть и баночка с пунцовой краской, пока второй поднимает заплаканное лицо, утирая остатки слёз пальцами. Тихо шипит, когда внутри неприятно колет. Мин пытается улыбнуться, зачёрпывая пальцем жидкость, пытаясь размазать красиво своими дрожащими руками, пытаясь совладать с эмоциями, смотря на в миг понурое лицо напротив. — Я тоже так сильно тебя люблю, Юнги! — Хосок восклицает так громко, как только может, выдавая всё же небольшой хрип из-за неиспользования голоса так долго. Смотрит, щурясь и пытаясь удержать слёзы в берегах глаз, когда чувствует яркие прикосновения к лицу. — Тссс, — тихо шепчет Юнги, пытаясь сосредоточиться на прорисовке линий на руках к животу, переходящих от шеи. Его сердце разбивается, когда капли слёз тянут за собой ещё не высохшую краску, превращая лицо в красное месиво. — Я очень тебя люблю. Хосок тихо шепчет, когда Юнги прижимает его мягко и нежно лбами друг к другу, показывая рвущиеся наружу слёзы, падающие на открытую кожу Хосока и обжигая сильнее, чем пожар.