little stories about my drows

      Я упал на колени и взвыл, хватаясь обеими руками за лицо.       По телу растекалась горячая боль — от лопнувшего глаза, по всему шрамированному лицу, забиралась под кончики волос, сползала по шее, ключицам и плечам. Парализующая и острая, из-за которой я боялся пошевелиться. Или же просто не мог. Одной богине известно.       В висках стучала кровь. Я слышал собственное сердце, едва чувствовал разбитые о камни колени, и абсолютно ничего не видел. Неосознанно зажмурился, а перед глазами плясали разноцветные шумные круги.       Кровь и растекающееся глазное яблоко стекали по щеке, задерживаясь в уродливых безобразных шрамах, оседая на губах и капая с подбородка на чистую брусчатку. Собственное горячее дыхание опаляло сухие губы и, кажется, из левого глаза текли ещё и слёзы.       Из единственного, чёрт возьми, глаза.       Я громко вскрикнул, когда услышал звонкий стук каблука. Глаз сам собой распахнулся.       Видно было чертовски мало и плохо. Будто правый глаз был закрыт повязкой — как в детстве, когда лечили косоглазие, только теперь всё было не так безоблачно. В миллиарды раз больнее и хуже; ещё и дымка из-за слёз, которая лишь всё усложняла.       С трудом, но я увидел её аккуратные угольные ступни в босоножках на каблуках. Я просто знал, что это была она. Больше некому.       Именно я начищал эту обувь до блеска каждый вечер, когда Балсинарра возвращалась домой. Омывал эти миниатюрные чудные ступни в купельне. Подарил ей этот самый анклет, который теперь едва различал — но что-то подсказывало, что и сегодня он там. На своём законном месте.       Я заскулил. Сам себе напоминал раненную собаку, и это по меньшей мере было отвратительно. Тошнотворно, мерзко, абсолютно неподобающе. Заскулил. Лишь ради того. чтобы меня не тронули снова.       — Вальсинд’Драа Шавррет, — с трудом услышал я сквозь пелену крови. Будто обращались где-то далеко, и отнюдь не ко мне. — Ты понимаешь, почему я это сделала?       Судорожно закивал, и от того стало невыносимо больнее. Ощущение, что спустя считанные секунды повреждённый мозг примется вытекать через опустевшую глазницу. На радость зевакам на базаре. Ей на радость.       Я нагло врал.       Даже на секунду не мог предположить, представить — что же такого я сделал? Ради чего лишился глаза? Почему истекал кровью посреди базара, пока на нас смотрели десятки других дроу? Но лучше будет сказать, что я идеально чисто всё понимал: тогда мне позволят не выкалывать и второй глаз. Ведь в противном случае я стану совсем ненужным. Меня просто выбросят из дома.       Мне иногда выдавалось видеть наших могучих воинов, у которых частенько недоставало глаз, ушей или напрочь отсутствовали несколько пальцев. Я всегда представлял, как они получили эти увечья в бою, и что они этими отметинами, безусловно, гордились — ведь они означали, что эти сильнейшие дроу выжили. Победили, выжили и вернулись домой. Кто бы мог подумать, что свой знак я получу в шестнадцать лет от собственной сестры? Неизвестно за что. Верить мне в это не хотелось.       — Не слышу.       — Да, госпожа Балсинарра.       — Будешь ещё улыбаться кому-то, кроме меня?       Контрольный вопрос, который для меня послужил и ответом.       Я всего лишь покупал Балсинарре цветы. У неё сегодня было важное выступление — должны были приехать гости с Большой Земли. Была возможность выхватить гораздо больше солье, чем обычно. Я хотел поддержать свою госпожу; вряд ли это было ей нужно, но ради её мимолётной улыбки я готов был свернуть целые горы. До нуля низвести все песчаные барханы на её пути, обезглавить всех, кто лишь косо взглянет на её восхитительный образ.       Но я не знал одного. Улыбаться торговке цветами — преступление, за которое лишали глаза.       — Никогда, госпожа Балсинарра, — мой голос охрип, и я еле выплёвывал из себя слова.       — Поднимайся и пойдём домой, — слышно, как госпожа меня ненавидела. Если бы она умела плеваться ядом, разъедающей кислотой, я бы уже давно просвечивал насквозь. — Живее!       — Да, госпожа Балсинарра, — проскулил я. Это скорее было автоматически, нежели осознанно: то, что мой рот вообще открывался, до меня дошло кратно позже.       — А если точнее? — её голос метал молнии прямо под мою кожу. От макушки до пят.       — Слушаюсь, госпожа Балсинарра’Усс Шавррет, — моментально исправился я.       Опираясь окровавленными руками о брусчатку и пачкая её, я с трудом поднялся на ноги. Голова гудела, в ушах звенело, на языке и в носу чувствовался металлический вкус и удушающий запах. Я ощущал, как мой, ныне единственный, зрачок сужался от одной только мысли об осознании происходящего.       Больше никогда ни к кому не привяжусь. Никому никогда не улыбнусь. Никогда! Если собственная сестра, моя любимая и замечательная сестра смогла сотворить со мной нечто настолько ужасное… что сделают чужаки? Те существа, которых я хоть на секунду осмелюсь назвать друзьями, товарищами, просто знакомыми? Если ставить всё на однобокие чаши весов, ответ был однозначным. Внешний мир без панихид похоронит меня в песке.       Да, я был виноват сам. Если сестра сказала, что лишение меня глаза — справедливое наказание за мой проступок, то я ни на секунду в этом не усомнюсь. Ей лучше видно. Женщинам виднее, ведь смотрели они всегда заслуженно свысока.       Это моя вина. Но менее больно от этого, почему-то, не становилось. Лишь горше: ведь злиться было совершенно не на кого, кроме себя самого.       Всё, что я могу сделать — наносить заживляющее зелье на места ожогов. Больше у меня никакой власти нет.

* * *

      — Благодаря тому, что Ваша фамилия почитаема, и Вашей помощи при разрушении города, мы хотели бы… — женский голос осёкся. Похоже, Балсинарра жестом заставила ее молчать.       — Довольно фамильярностей, — я так привык к тому, что её голос раздражён, что даже не сразу заметил это. — Что тебе нужно?       Мы с Ксанри, которые до этого покорно готовили ужин на кухне, как один развернули голову в сторону коридора. Подслушивать было чертовски нехорошо, как говорила наша сестра, но тут никто даже не пытался скрыться.       Подойдя к самому углу комнаты и даже не выпустив из рук бутылку вина, я на пару кратких секунд несмело выглянул, сразу возвращаясь обратно. Ксанри тоже стрельнул глазами туда, но быстро перевёл взгляд на меня: молчаливо просил объяснить. Я только покачал головой: нас ведь услышат.       К нам пришла какая-то женщина в форме — такой покрой я видел, разве что, на королевской охране. За её спиной стояли ещё двое мужчин, но, предсказуемо, в разговор не влезали.       Судя по обращению на «ты», для Балсинарры их там вообще не было.       — Короне Эльфов нужна помощь. Слышали последние новости оттуда?       — Слышала. Дальше что? — всегда кратко, грубо. По делу.       — Они хотели бы видеть одного из членов делегации в Султанат от нашего имени. И Вы — лучшая кандидатура.       — Вам ведь принципиально то, что наша фамилия — Шавррет, верно? — шуршание ткани. Длинные рукава балахона тёрлись друг о друга: Балсинарра сложила руки на груди.       — Да. Повторюсь, клан Шавррет очень почита…       — Простого «да» достаточно, — холодно бросила сестра. — Забирай моего брата и проваливай.       Бутылка почти выпала из моих рук, грозясь разбиться с грохотом об пол, но Ксанри успел её поймать. Мы с братом переглянулись.       Было очевидно, о ком из нас двоих речь.       Но совсем непонятно, почему и зачем.       — Эм… извините? — голос женщины в форме заметно пересох; после своего вопроса она пару раз кашлянула. Похоже, удивилась не меньше нашего.       — Лично я не собираюсь спасать Корону Эльфов. Спасли ли они нас, когда наш город разрушили? — задала она вполне резонный и правильный вопрос. Только это совершенно не вязалось с тем, что она готова была отправить меня туда. — Именно. Мой брат — хороший воин, обучен лично мной. Он вам пригодится, будьте уверены, — не успело где-то глубоко в моей груди разлиться мягкое тепло от похвалы, как Балсинарра заговорила вновь. — Но у меня есть условие.       — Я слушаю.       Глаз предательски заслезился, а мне пришлось зажать себе рот ладонью.       Балсинарра, моя милая и любимая госпожа Балсинарра… торговалась за меня. Она врала все те разы, когда говорила, что я нужен ей, что она любит меня и никогда не отпустит. Последнее было угрозой, но такой сладостной, что я принимал ее за божью благодать.       А сейчас, она просто…       — Знаете, Ваша форма очень красива. И каждый её обладатель много знает. Не так ли?       Я скатился спиной по стене. Лбом сразу упёрся в согнутые колени, а на дрожащую спину легла ладонь Ксанри.       Она продавала меня за высокий чин. За возможность носить эту треклятую форму, за возможность управлять кем-то, кого больше. Кратно больше, чем жалких созданий в лице меня и Ксанри. За то, чтобы знать всё и про всех — хотя всю жизнь она обходилась без этого.       Балсинарра всегда танцевала на моих чувствах в одних черевичках. Её звонкий смех навсегда останется тем, что будет эхом отдаваться в моей голове, если кто-то скажет мне, что я чертовски плох. «Недостаточно хорош», — слишком мягко.       Я слышал, как латные сапоги простучали по полу пару раз. Женщина переминалась с ноги на ногу.       Вряд ли она ожидала чего-то подобного от самой госпожи Балсинарры’Усс Шавррет. Что та лёгкой рукой пошлёт вместо себя родного — пусть даже мужчину. Даже у нас здесь не было принято жертвовать членами своего клана, родной кровью. Была ли здесь жертвенность? Вероятно, раз на предложение моей сестры не согласились сразу.       Я не знал о новостях с Большой Земли. Я читал книги, и все они несли в себе только старые знания. Даже не знал, зачем и куда меня хотели отправить.       — А как же он будет в глаза Вам смотреть, когда вернётся? Когда всё узнает. Это ведь не так уж надолго, — попыталась воззвать к совести моей сестры женщина. Она не знала, что взывать было не к чему.       — А это уже не твоё дело, — в голосе так и сквозила наглая, напыщенная улыбка. Затем мои острые уши обожгли несколько надменных смешков. — Он будет смотреть. С любовью и обожанием будет смотреть.       Я обхватил руками голову. Просто хотелось закрыться от всех звуков вокруг, к которым я стал так чувствителен.       Закрыться от осознания того, что ее слова были правдой.       Следующее, что помню — хлопок двери где-то в коридоре. Я пропустил добрую часть диалога, но понял одно: кажется, моя судьба была решена за несколько слов. За несколько слов и горсть солье.       — Вальсинд, — окликнула меня сестра, а открыв глаз я вновь увидел те самые босоножки и анклет. Рука Ксанри сразу пропала с моей спины, а он сам, кажется, побежал дальше готовить еду.       — Да, госпожа? — сил, чтобы выговорить её полное имя, у меня не было.       — С днём рождения.       И вновь я слышу эту улыбку. Звенящую и беспрекословную.

* * *

      — Вальсинд, — мягко позвали меня, а затем я почувствовал осторожное, несмелое прикосновение к своему плечу.       Мы ведь начали расходиться по комнатам, разве нет? Зачем я ей ещё понадобился? Мне категорически не нравилось чувствовать себя нужным — ведь нужен я был лишь одному существу за всю свою жизнь.       Тем не менее, неспешно разворачиваюсь. Не делаю резких движений.       — Да, госпожа Тахира? — уже привычное обращение к женщинам. Очень тихое и неуверенное, словно звали не меня. Скорее, остаток праведного и карающего воспитания.       С удивлением наблюдаю за тем, как в руке Тахиры появляется зеркало из воды, и она делает ещё один шаг ко мне. Просит посмотреться в него, но я кидаю только беглый взгляд. Не люблю зеркала. Не люблю то, что в них отражается.       Секунды вполне хватает. Сразу для двух вещей: чтобы ужаснуться тому, что ещё немного, и повязка с пустой глазницы спадёт, и чтобы… почувствовать себя лучше? Будто один из камней упал с моих плеч.       А раньше я и не знал, что магия умеет исцелять. Точнее, лишь читал в книгах.       Перевожу взгляд обратно на Тахиру. Вижу на её лице дружелюбную, почти ласковую улыбку… но к своему сожалению или счастью, не улыбаюсь в ответ. Только спешно кланяюсь и, убедившись, что могу идти, ухожу в нашу с Галефом комнату.       Не будь у меня из-за этого проблем, и будь моя воля, которой я лишён с рождения — я бы разбил здесь все зеркала до единого.       Но лишь бью кулаком по стене, рычу на самого себя и падаю лицом в подушку. А в голове только кричащие мысли о том, как сильно я хотел ей улыбнуться. До сводящих скул улыбаться. Не столько ей — сколько просто миру. Какому угодно миру.       Даже тому, что сведёт меня в могилу в одночасье.       Но меня, кажется, просто отучили. Очень наглядно, очень надолго.