Это семейное

      Только когда Ангелу благополучно доставили в Милан, она узнает весь масштаб катастрофы, которой обернулась её первая миссия. Оказывается, её транспорт был не единственным подбитым. Ещё один был сбит, а другой сумел совершить аварийную посадку с минимальными потерями. То, что омники рассеялись и затаились до удобного момента, чтобы нанести удар по возвращающимся самолётам, должно быть, было их планом с самого начала, или, по крайней мере, его частью – завод по производству боеприпасов, в конце концов, сгорел. Так или иначе, все полёты над Северной Италией на время отменяются, пока итальянская армия прочёсывает землю. На данный момент Ангела оказалась забытой.       И это хорошо. Весь этот инцидент привёл к перегрузке миланских больниц, которую Ангела с радостью поможет облегчить, как только коллега-профессионал подтвердит, что она цела и здорова. Пострадали не только агенты и солдаты, но и гражданские, которым не повезло столкнуться с убегающими омниками.       Это беспокойная, напряжённая ночь, и она рада этому. Она всегда могла забыться в работе, и ей сейчас есть чем заняться, кроме создания образов за веками.       Но даже так, мысли не перестают преследовать её:       Могла ли она сделать больше там? Если не считать более раннего появления, ставшего невозможным из-за её собственного падения и расчленения, ей трудно что-либо придумать. После фиаско с мистером Шимадой, её вариант УПСМН всё ещё запрещён для использования без конкретного разрешения Командира. С её собственными нанитами ей понадобилось бы какое-нибудь устройство для их перезагрузки и клубничное молоко, чтобы обеспечить возможность подделки в первую очередь.       Вопрос, на самом деле, не в том, что она могла сделать в поле, а в том, что можно было сделать до этого. Самым очевидным и безопасным вариантом было бы заменить их сердца на её УПСМНы. Благодаря только одной этой мере Ангела точно знает, что все, кроме тех двоих, точно выжили бы, и даже у тех двух была бы надежда, поскольку её наниты обладают ограниченной способностью к восстановлению живого мозга. Это потребовало бы некоторого убеждения, но сославшись на пример мистера Шимады и свой собственный (правда, обманный), Ангела уверена, что смогла бы убедить Командира. Потом всё зависело бы от них, хотят ли они быть усовершенствованными или нет, и в этом не было бы её вины. Но она даже не высказала эту идею, на которую кто-нибудь возразил бы. Они не должны были подвергаться опасности.       Больно признавать, но мама, возможно, была права. Не в отношении какого-либо риска для неё, конечно, просто... в целом, в отношении этой полевой службы.       Она могла бы чуть сильнее подтолкнуть их к тому, чтобы они подписались на её испытания, полагает она. Наниты стабилизировали бы их мозг и дали бы им надежду на выздоровление. Хотя Ангела не могла знать точных временных рамок произошедшего, но до её падения и прибытия на место крушения прошло не более нескольких минут. Это даже не было бы полноценным участием в её эксперименте, скорее расширенной реанимацией, на самом деле. Они могли бы выйти оттуда в немного худшем состоянии, но зато живыми! Она должна обсудить этот вопрос с Командиром по возвращению.       У Ангелы такое чувство, что их так или иначе ждёт разговор, хочет она этого или нет.       Ковбой вроде бы достаточно нормально отнёсся к... нестандартному проявлению способностей её тела, но она не питает иллюзий, что эта история не дойдёт до Моррисона. На самом деле, она уверена, что история дошла до Командира Рейеса ещё до того, как она покинула поле боя. Её быстрое восстановление после стычки с мистером Шимадой она легко может объяснить тем, что урон был меньше, чем на самом деле. А вот ситуацию, где её конечность сама собой приползла к ней для повторного прикрепления – уже не очень. Её технология просто не способна на это (хотя это, безусловно, входит в список её желаний). Честно сказать, она не знает, как поступить. Попытаться разработать дополнительную функцию для демонстрации? Кто знает, когда это будет востребовано. Или может, провести ещё один, другой эксперимент? Командир не будет в восторге, но это её тело, не его, она может поступать с ним по своему усмотрению.       Это может сработать. Наверное. Не будь у неё оголена половина её черепа, свободная от всех синтетических материалов, которые оставила бы её собственная технология. Мало того, что не получится заявить, что это её собственные наработки, это также поставит под сомнение её многолетнее упорство в том, что за синтетикой будущее. Даже правда здесь не изменит ситуацию, а только... какая же неразбериха.       Кроме того, стоит ещё вопрос о телах. Возможно, ей придётся пересмотреть свой подход к их получению, когда появятся добровольцы. За эту ночь «Overwatch» понёс самые большие потери за последние два года, и она даже не знала о большинстве из них, пока всё не закончилось. Что толку от добровольца, к телу которого она получила доступ только через несколько часов, когда оно стало уже негодным? Возможно, они всё равно не были её объектами для эксперимента, но если какой-то из трупов, которые она видела в полевом госпитале, и был полезен, она не заметила таких. Мёртвые не получают приоритетной эвакуации с поля боя, по очевидным причинам. Она не может попросить кого-то рисковать своей жизнью, чтобы в спешке вывезти труп ради её исследования.       Господи, как же она просто хочет спокойно и без лишней суеты работать. Почему всё должно так ненужно осложняться.       Утро застаёт Ангелу в кафетерии, куда местный персонал по своему невежеству отослал её после всего лишь восьми часов непрерывной работы. К счастью, к этому времени они разобрались со всеми критическими и почти всеми срочными делами, и ей остаётся только ковыряться в своём сэндвиче, пока на экране телевизора снова и снова воспроизводятся десятки роликов с руинами, обломками и дымом, сопровождаемые итальянским комментарием. По большей части она не обращает на это внимания. Она видела достаточно подобных роликов за свою жизнь, чтобы знать их от и до, не понимая ни слова на итальянском. Лишь когда сцена меняется, чтобы показать Командира в конференц-зале штаб-квартиры, она оживляется, хотя это тоже быстро проходит, так как переводчик заглушает английский язык мужчины.       — О, вот ты где.       Сначала она не узнаёт голоса. Слишком тихий. Слишком серьёзный. Совсем не похож на того мистера Райнхардта, которого она знает. Этот рыцарь буйный, громкий и яркий. Всегда. И только часть из этого притворство. По крайней мере, его громкость, как она теперь знает, в значительной степени обусловлена потерей слуха – что практически неизбежно после такой долгой и легендарной службы. Неприятно слышать его таким. Почти так же неприятно, как видеть стареющего рыцаря в больничной пижаме, с множеством швов, проходящих по острым краям челюсти и бровей.       — Райнхардт! — вскакивает она на ноги, забыв про завтрак. — Что произошло?       Гигант бросает взгляд на экран, затем с напряжённым ворчанием отодвигает стул и садится напротив неё.       — Из того, что я слышал, почти то же самое, что и ты. Хотя ты явно пережила это намного лучше.       Ангела не вздрагивает, хотя бы за счёт сконцентрированного усилия воли. Лучше. Ага, возможно. Она полагает, что это можно назвать так, не услышав полной истории, которой, очевидно, он не слышал, и хотелось бы, чтобы так продолжалось как можно дольше. Вопросов о её самочувствии сегодня было столько, что хватило бы на всю жизнь.       И всё равно. Лучше она, чем кто-то другой. Если бы она была в одном из прорвавшихся самолётов, сегодня ночью погибли бы ещё два человека. Это гниловатая разновидность удачи – лотерея, которая решает, чей транспорт будет сбит, а чей останется в воздухе. При всём его могуществе и легенде, если бы самолёт мистера Райнхардта был сбит, они бы не разговаривали ни сейчас, ни когда-либо ещё. Внезапно ледяная хватка сжимает её сердце.       — А что с папой? С ним всё хорошо? — эти двое обычно держатся вместе, когда их отправляют на миссию. Если Райнхардт здесь, а папа нет...       — Жив он, — Ангела падает обратно на стул, внезапно почувствовав облегчение. — Он был на другом самолёте. Я только что с ним разговаривал. Он не находит себе места. Афина рассказала ему, что произошло, но потом до тебя не получалось дозвониться.       На этот раз она вздрогнула. Честно говоря, до сих пор ей даже не приходило в голову, что отец вполне мог быть на одном из уничтоженных самолётов. Это такая чуждая мысль – мир без него. Точно так же она и не думала никому звонить. С ней всё было в порядке, и нужно было работать, спасать жизни. Звонок домой был не то чтобы внизу списка её приоритетов, но вообще исключён из него.       — Точно. У тебя есть телефон?       У него нет. Как и у неё. Хотя, в отличие от неё, этот человек просто никогда не брал тот из Цюриха. Вместо этого они идут вместе к терминалу, с которого он звонил, затем он услужливо набирает нужный номер, как только Ангела доказывает свою неспособность в отсутствие списка контактов, после чего отходит на приличное расстояние.       Сразу становится понятно, что отец не сомкнул глаз за всю ночь, как только его лицо появляется на экране. Это видно по мешкам под глазами. Натянутая кожа на его чертах. Даже то, как он держит себя, настолько отличается от обычного, что это сразу бросается в глаза.       — Привет, пап, — машет она рукой, изо всех сил стараясь выглядеть скромной овечкой.       Они не разговаривают долго, ровно столько, чтобы Ангела смогла сориентироваться в том, что известно отцу, и показать ему, что у неё всё хорошо, она даже работает. И если он не намеревается поднимать вопрос о её временном расчленении, будь то из-за присутствия мистера Райнхардта, её собственной безопасности или простой неосведомленности, Ангела, конечно же, не будет сама. Она также оставляет за ним право сообщить маме обо всём, или столько, сколько он сочтёт нужным. У этого человека за плечами годы опыта в том, что касается преуменьшения ужасов боёв. Что ещё важнее, к тому времени, когда они встретятся лично, мама немного успокоится. Возможно. Не точно.       Когда на следующий день Ангела и другие здоровые лица, имеющие право уйти, высаживаются в Цюрихе, объятия женщины всё ещё заметно крепче, чем обычно, и вдвое крепче из-за присутствия Бригитты, пока отец сам стоит в стороне с Командиром Моррисоном. Они не одиноки в таком радостном приёме. Многие семьи пришли поприветствовать своих вернувшихся членов.       Многие ещё придут, когда будут доставлены гробы.       — Как ты держишься? — мама отстраняется, руки задерживаются на локтях Ангелы, когда мистер Райнхардт отвлекает её вторую дочь, как он всегда это делает.       — Нормально? — она пытается выдавить улыбку.       — Ангела.       — Нет, правда, я в порядке. Я же обещала, что буду.       Для неё самой никогда не существовало особой опасности. Это было... определённо неприятно и больно, что есть то есть, но чтобы причинить ей реальный вред, омники должны были сначала узнать, что она бессмертна и как с этим справиться. Или же использовать титана, чтобы просто-напросто аннигилировать её, но на открытых равнинах Ломбардии никогда не было никакой опасности спрятать одного из них, так что...       — Ну да, тебя просто сбили на первой же миссии. Ничего страшного, — в голосе мамы слышен треск, даже когда его пронизывает теплота. — Я ненавижу, когда тебе больно.       Ну, не то чтобы ей это самой нравилось, но в отличие от всех остальных, она может это спокойно пережить.       — Да я сама как-то не планирую всё это, ага? — она извивается в руках мамы, безмолвно прося отпустить её. — Но лучше пусть буду я, чем кто-то другой, ты так не думаешь?       Судя по страдальческому выражению лица матери, женщина не разделяет её мысль, хотя и не может с ней не согласиться.       Они проводят вместе весь день, словно это отпуск. Так и есть, полагает она – чтобы дать вернувшимся оперативникам несколько дней отдыха. Сама же Ангела считает это излишним в данной ситуации, тем более что ей не терпелось вернуться в свою лабораторию и заглушить все свои мысли особенно громким альбомом, но если такова цена за то, чтобы успокоить маму, то так тому и быть. К тому же, если это помогает отвлечься от мыслей, значит оно не хуже, чем перебирать цифры, хотя и менее продуктивно. По крайней мере, среди огромного количества досуга, которые организуют её родители, Ангеле удаётся втиснуть столь необходимый срочный визит к парикмахеру, чтобы снова сделать из себя что-то приближенное к презентабельности. Судя по всему, стрижки под каре сейчас в моде.       Полдня спустя, вернувшись наконец домой, Ангела обнаруживает, что сон к ней не идёт, и лишь отчасти из-за присутствия сестры в её односпальной кровати; девочка категорически настаивала на том, чтобы остаться на ночь с ней, а она никогда не умела отказывать Бригитте. Если закрыть глаза на то, что она никогда не спала спокойно, когда рядом находился кто-то другой – даже если бы сестры не было, вряд ли она нашла бы много отдыха в одиночестве. Прошло три дня, а её мысли всё ещё не покидают Ломбардию ни на минуту.       Как сообщил ей отец, она будет участвовать в церемонии, когда привезут тела – а там будет целая церемония, как ей сказали. Военные почести и всё такое. Смерть четырех её коллег по отряду оставила её исполняющей обязанности офицера, а вместе с тем и с обязанностями такового. Ранее она не собиралась присутствовать на данной церемонии, потому как так и не получила возможности узнать свою полевую команду, но теперь такой возможности не будет.       Только вот она никогда раньше не была на кладбище, не говоря уже о похоронах. Да что там, она даже не посещала памятник в Цюрихе. То, что все три события так внезапно произошли одновременно, чуть более, чем просто ошеломляет. В этом, конечно, есть её собственная вина, но это ничуть не уменьшает ощущения.       Она уже много лет собиралась посетить памятник. На самом деле, ещё с университета, но так и не сделала этого. Не из-за нехватки времени или по какой-либо другой уважительной причине. Просто всякий раз, когда эта мысль всплывала в её голове, она в конечном итоге откладывала поход. Снова и снова. Она ведь не знает, в какой из сотен братских могил находятся останки её родителей. Цюрих вновь заняли лишь спустя годы; осталось немного тел, которые можно было бы опознать, но даже тогда их количество было слишком велико, чтобы справиться с ними после войны, и дело осложнялось тысячами пропавших без вести.       И не успела она оглянуться, как прошли годы, и просто... поход туда стал казаться неправильным. Поэтому она не пошла. И чтобы это в итоге впервые произошло на чужих похоронах?       Осторожно, насколько это возможно, Ангела выскальзывает из-под постели, чтобы не потревожить спящую сестру, затем переодевается из пижамы в дневную одежду. Однако, несмотря на все её попытки вести себя тихо, она даже не успела надеть куртку, как её ловит врасплох голос Бригитты.       — Куда-то собираешься?       Она слегка подскакивает, не привыкшая к подобному вмешательству прямо здесь.       — Да, я... э-э... я не могла заснуть. Вот и решила немного размять ноги.       — Посреди ночи?       Она пожимает плечами.       — Ты ведь сама знаешь, я не устаю, как обычные люди.       Ни она, ни их родители так и не объясняли юной девочке всю глубину уникальных свойств тела Ангелы. И уж тем более не объясняли, каким образом она их приобрела. Им пришлось объяснить вскольз, иначе и не могло быть – Бригитте хорошо известны все бесчисленные шрамы на теле сестры. Правда, обещание рассказать ей обо всём, когда она вырастет, до сих пор держалось, как и клятва сестры хранить это в тайне.       — Можно мне с тобой?       Первой мыслью ей хочется отказать. Она никогда не соглашалась на предложения родителей поехать с ней, пока они в итоге не перестали предлагать. Но, полуоткрыв рот, Ангела обнаруживает, что слова застряли у неё в горле.       — Хорошо, — соглашается по итогу она. — Но мы пойдём немного за город, поэтому я не хочу слышать твои жалобы. И не говори маме с папой, ладно? Тебе так-то надо спать.       — Как и тебе, — скрещивает руки Бригитта, надувшись.       — Да, но я взрослая.       Их прогулка не особенно долгая. Цюрих и до войны не был великим мегаполисом, и при всем своём международном значении город остаётся лишь малой толикой того, чем он когда-то был. Процветающий, сияющий кусочек земли, заслуга чего в немалой степени шла от многих стран мира, чья работа в ООН привела сюда своих представителей, прямо как и её. Бо́льшая часть остального города была заселена беженцами из других частей страны, которым обещали новый дом после потери старого, и слишком малым количеством тех, кто вернулся на родину. В общей сложности в городе сейчас проживает чуть более ста пятидесяти тысяч человек, что делает его гораздо более компактным, чем тот, которым она помнила его раньше. Теперь из одного его конца в другой можно легко добраться пешком за час.       Ну. Ангела может, с её неутомимым-то телом. Необходимость считаться с её младшей сестрой значительно замедляет пару.       — Где это мы? — спрашивает Бригитты, когда они проходят мимо десятка украшенных досками каменных плит, расположенных вдоль наклонной дороги.       — Увидишь. Идём, — Ангела берёт сестру под руку, ведя её за собой.       Ещё какое-то время они поднимаются по хорошо освещённому склону, и на этой извилистой дороге мелькают ещё десятки и десятки таких же каменных плит, прежде чем, рука об руку, они наконец приходят к месту назначения – простому белому обелиску, возвышающемуся в центре круглой площади, вырезанной в склоне, наполовину окружённой колоннадой, где другая другая половина открыта и обращена к городу вдали. Отсюда открывается потрясающий вид, и, как она представляет, днём он должен быть не менее прекрасным.       Свежие цветы лежали у подножия памятника. Целая поляна их. Их не так много, как на фотографиях, которые делают на ежегодной панихиде, но сотни букетов всё же присутствуют. Она не видит, но по тому, как крепко сжимает её руку, может понять, что до Бригитты доходит, что это за место и зачем они пришли сюда.       — Что там написано? — нарушает тишину юная девочка.       Впервые в жизни Ангела читает слова, высеченные на камне.       — Народ Швейцарии посвящает этот мемориал павшим при Битве за Цюрих. Пусть они никогда не будут забыты, а преступления никогда не будут прощены, — переводит она сестре.       Забыты. Как будто кто-то из них сможет когда-нибудь забыть. С годами она всё реже вспоминает своих старых родителей, это правда. Это естественно. Но забыть? Как она могла забыть? Как может забыть любой, кто пережил войну? Подобные памятники стоят по всему миру, и если не по городам, то по павшим, которые погибли, чтобы то, что случилось с Цюрихом и его жителями, никогда не произошло с ними. Сейчас редко можно встретить семью, которая не потеряла никого на войне, и для каждого этот день свой, но всё-таки у всех есть один такой день, который они никогда смогут забыть, даже если бы попытались. Для большинства это дни рождения. Для неё же это день матери и день отца.       Нет. Они никогда не будут забыты.       Но, полагает она, такие памятники предназначены не только для таких, как она, но и, возможно, даже в первую очередь, для тех, кто никогда не знал войны, и для миллиардов ещё не родившихся. Это лучшая форма бессмертия, к которой человечество могло бы стремиться на протяжении всей своей истории – память о давно умерших передаётся следующему будущему.       Лучшая форма, до того, как появилась она.       — Т-ты... эмм... хочешь, ну, поговорить об этом? — нервно ёрзает Бригитта рядом.       Ангела раздумывает над этим. О чём тут говорить? Она так мало помнит о маме и папе. Их имена и лица кажутся ей чужими; их имена она узнала только в детском доме из регистрационной книги, лица же она помнит только благодаря немногочисленным фотографиям, которые сохранили мать и отец об их друзьях. На самом деле, она может сосчитать чёткие воспоминания о них, которые остались при ней, на одной руке, а смутные, воспоминания о воспоминаниях, впечатления – на двух. Её новая семья существует дольше, чем старая. Когда она думает о своих родителях, она думает о матери и отце, а не о...       — Нет, — выдавливает она лишь со второй попытки. — Идём домой.       За всю обратную дорогу ни одна из сестёр не произносит ни слова, за что Ангела ей благодарна. Комок в горле ослабевает лишь на полпути, но даже в этом случае кажется, что ещё одно слово, и он снова забьётся.       — Ты как? — Бригитта присоединяется к ней на кровати, на которую она не помнит, как села.       — Нормально, — с учётом всего. — Наверное, я бы хотела напиться.       — Э-э...       — Не переживай, я не буду, — она пытается улыбнуться. — Не могу, на самом деле. Я тебе когда-нибудь рассказывала об этом?       — Я... я так не думаю, нет, — глаза её сестры похожи на круглые блюдца, наполненные замешательством от такой внезапной новости.       Ангела считает, что от Бригитты, которой уже двенадцать, давно пора перестать скрывать тайну вокруг обстоятельств её здоровья, но это не только ей решать. Тем не менее, ещё один кусочек в копилку вряд ли сделает бури.       — Я пыталась напиться в мою первую неделю в университете. Тебе тогда было два годика. У нас была вечеринка, я достала по два пива. Ничего не произошло. Я была твоей фигуры, от трёх пива я должна была вырубиться наглухо.       — Ты ходила на вечеринку?       Она лишь это выделила из всего рассказанного?       — Я прекрасно могу ходить на вечеринки, спасибо, ага, и у меня есть приглашения, чтобы доказать это, — даже на бумаге, — я просто не люблю на них ходить.       — Ага, папа тоже их получает. Так что твоя работа не считается.       Глупости. Конечно же, считается. И поделом весь двенадцатилетний жизненный опыт её сестры, который говорит ей обратное. Она бы взглянула, как эта егоза добивается большего после поступления на работу.       — В любом случае, не переживая за меня. Я недавно пережила падение из самолёта без парашюта, так что никуда я не денусь.       — Стой, ты падала из самолёта?       — А? Папа тебе не рассказал?       — Нет? Он просто сказал, что вас подбили, и ничего не уточнил, так что я просто подумала, что на этом всё?       Оу. Хах. Она никогда не знала, что у отца такой талант к недосказанности.       Ну что же:       — ...Не говори маме?