Аксиомы и пропасти

      Нести ответственность за других легче, чем за себя самого.       Гарантировать безопасность другим легче, чем оберегать себя.       Почему так?       Эндрю не знал, но, честно говоря, он никогда не искал ответа на этот вопрос.       Эти утверждения были аксиомами, а не теоремами. Аксиомы не требуют доказательств. Их принимают на веру и не оспаривают.       Как непреложные истины, в которые, впрочем, Эндрю тоже не верил.       Время от времени он приходил к выводу, что судебное дело в качестве специализации было не лучшей его идеей. Если таковые вообще были. Он, безусловно, не сожалел о выборе, скорее злился на то, что приобретаемые навыки — опираться исключительно на подтвержденные факты в любой ситуации — проникали и в прошлое, невольно вынуждая его анализировать.       Би могла бы похвалить его за это: «Я рада, что ты обращаешься к себе, Эндрю».       Похвалить и не обидеться на его просьбу заткнуться.       Предположение о том, что Эндрю ненавидел свои воспоминания, было в корне неверным. На самом деле эмоций к прошлому он практически не испытывал. Очевидно же, что затея тратить себя на страдания по тому, что никогда уже не изменится, — абсолютно дебильная.       Сейчас он скорее испытывал нечто к настоящему.       И все из-за этого лживого ублюдка, которого тренер с Кевином вылепили из воздуха и который, даже не вспотев, похерил все, что Эндрю так старательно строил вокруг себя. Мысль тихонько прирезать его в темном углу и тем самым разом избавиться от всех проблем была столь соблазнительна, что зудели кончики пальцев, только вот его смерть не вернет на круги своя то, что с них уже сбросили, а значит, и смысла в ней не было.       Да и вообще речь не о нем.       Фактом было то, что в детстве Эндрю был достаточно наивен, чтобы верить чужим словам. Обжигаться на этом, но, вопреки всему, верить снова. И если быть объективным, то первые несколько раз можно было списать на свойственную детской психике доверчивость — защитную реакцию, вшитую в его существо предыдущими поколениями эволюции.       Но чем же тогда были сотни последующих?       Неудачным стечением обстоятельств? Так уж сложилось, что из тысяч семей ему попадались педофилы, чей вкус эволюционировал вместе с его ростом?       Редкостное везение.       Хотя не исключена вероятность, что в нем было что-то, что их притягивало. Что-то достаточно яркое и очевидное, что они безошибочно считывали еще с фото, которые предоставляли им сотрудники опеки.       В случаях с изнасилованиями аксиомой является то, что жертва ни в чем не виновата, вся вина лежит только на насильнике.       Но Эндрю был по ту сторону, и он мог бы с этим поспорить. Если бы хотел.       Хищники умны. Они выбирают самую слабую жертву в стаде. Слабые — заметны.       Наверное, в нем тоже была заметна эта слабость.       Когда-то он тешил себя глупыми мыслями, что, если бы ему чуть больше повезло с генетикой, сценарий его жизни мог бы оказаться другим.       Он был бы менее интересен, если бы у него не было тонкой светлой кожи, на которой так легко оставались следы.       Он был бы менее интересен, если бы у него не было этих изящных черт лица, которыми многие обманывались.       И важная ремарка — Эндрю никогда не использовал по отношению к себе слов вроде «изящный».       Эту хрень вбил или втрахал, кому как удобней, в него Сэмюэль. Ласковый и любящий муж, задерживавшийся каждый раз перед тем, как подняться в спальню к своей женушке, на которую уже давно не стояло, в отличие от одиннадцатилетних мальчиков с еще не сломавшимся до конца голосом.       Он был бы менее интересен, если бы бестолковое болтание на турниках действительно работало и он хотя бы к пятнадцати дорос футов до пяти с половиной.       Чего тоже не случилось; вместо этого к «изящному» привязалось не менее омерзительное «миниатюрный»: не слишком широкие плечи, достаточно узкие бедра, поджарое телосложение в целом — ибо, какая ирония, регулярный стресс мало способствовал нормализации аппетита.       Он слишком долго прожил с идиотской детской внешностью, которая лишь совсем недавно перестала доставлять ему проблемы. И то потому, что все продавцы в окружных супермаркетах уже знали его в лицо и перестали требовать водительские права, чтобы удостовериться в правомерности продажи сигарет.       Но речь опять же не об этом.       Бегунок надавил на больное: Кевину больше не нужна защита, он, наконец, собрался и сгреб яйца в кулак; Аарон тоже какого-то хрена поверил в себя и намертво вцепился в эту идиотку, при любой возможности задиравшую ногу в вертикальный шпагат. Ники просто не был достаточно проблемным, чтобы обеспечить Эндрю достаточным количеством работы. Отвлекающим его количеством работы.       Таблеток тоже больше не было.       Но был этот зудящий придурок.       Эндрю, сделай то, Эндрю, сделай это.       И поначалу потакать ему было интересно просто потому, что он был болтливым дебилом, которого тем не менее было не так уж просто прижать к стенке. Эндрю даже размышлял какое-то время, как он с таким длинным языком выживал в одиночку так долго. В итоге откинул эти мысли в стопку очередного удачно неудачного стечения обстоятельств.       Нил Джостен подталкивал его к той же пропасти, в которую, не моргнув глазом, он скинул и Кевина, и Жана.       Но в которую сам боялся даже заглянуть.       Лицемерно, ничего не скажешь.       Нил Джостен хотел, чтобы Эндрю взял за себя ответственность и перестал себя разрушать. Эндрю не сомневался в том, что это попросту невозможно, как доказать обратность аксиомы.       Ты же дрочишь на математику, бегунок, должен понимать.       Невозможное невозможно.       Вопреки предубеждениям болтливого идиота, Эндрю знал, как защитить себя, однако Эндрю не знал, как жить с самим собой. Только с самим собой. Без Кевина и его трясущихся рук. Без Аарона и его предательски ошибочной ненависти. Без осуждения и страха окружающих.       Без всего этого Эндрю себя не знал. Трогало ли его это? Хотелось бы сказать, что нет, но на самом деле… Самым краешком это осознание задевало что-то внутри. Что-то глубокое и кажущееся несуществующим, давно забытым и мертвым.       И это что-то болело.       Блядство.       А ведь Эндрю так нравилось ничего не чувствовать…