Великие победы и трагедии

Кто бы что не изображал, абсолютное большинство венцев слишком мало понимают в музыке, чтобы говорить о ней, когда говорят о Моцарте. Но зато все, абсолютно все говорят о том, что близко каждому в столице — буквально. Поэтому с тех пор, как молодой зальцбургский гений заявил о себе, портным и ателье в императорском городе поступило так много заказов от клиентов-мужчин, сколько они могли бы ожидать только перед крупными празднествами. В Вене, где целуют ноги тех, у кого они одеты в самые лучшие туфли, наряды Моцарта, яркие, блестящие и запоминающиеся, просто не могли не произвести фурор. Теперь в салонах постоянно, ещё оживлённее обычного, обсуждают ткани, нашивки, узоры, детали. Но только не в присутствии графа-директора Бургтеатра. Нет! Розенберг единственный не собирается менять в своём виде ничего. Совершенно ничего. Ни-че-го-шень-ки! Зачем бы оно ему?! Он всегда одевался с самой большой роскошью в столице. В пуговицах его камзола столько карат золота, что на них можно было бы купить дом в Мюнхене! И сам он обладает безпречным вкусом. И просто идеален со всех сторон. Да такое лицо, как у него, создано красоваться на монетах, это видно всем!.. А то, что он решил начать носить свой высокий парадный парик вместо обычного с хвостом и буклями над ушами — ну, так и подумаешь! Напомнить ему о нём мог кто угодно! И вообще, это было облако. Да, большое облако, которое он увидел как-то днём. Так он и вспомнил про свой парик. А все, кто подумают иначе — идиоты. Чтобы на него, Розенберга, влиял какой-то легковесный заносчивый мальчишка? Ха! Да он съедает охапку таких на завтрак! Это только такое ходячее недоразумение, как Штефани, может чему-то учиться у Моцарта, потому и переоделся! Хотя куда ему-то переодеваться! Это всё равно, что украшать коврик для ног! При этом ведь сам несносный Моцарт в последнее время всё же окультурился, как смог. Видимо, какой-то советчик подсказал ему подражать лучшим. Он всё-таки перестал пугать людей своей попугайской расцветкой, сменил её на строгие, тёмные одежды, какие носит только маэстро Сальери. Жалкая подделка! Попытка изобразить подлинную, знающую себя элегантность! Сальери никогда не разряжается вдрызг. Ведь ему не нужно привлекать к себе внимание, он и так знает свою самую высокую цену. Оттого, Сальери наоборот скромен, умерен, позволяет себе лишь небольшие акценты, как те его прекрасные пуговицы из драгоценых камней и его ежедневный прямой шёлковый галстук с брошью, такой великолепно выполненной и дивной на вид, совсем как пышный бутон чёрной розы с небольшим сверкающим цирконом в центре. И то — он ведь носит их лишь для того, чтобы обозначить свой высокий статус и изящный вкус! И они не отвлекают от естественной красоты и статности его образа. Всё так, как в музыке. Один смехотворно черезмерен и лишь иногда, по закону вероятности, выдаёт что-то хоть немного уместное и удачное, а другой продуман от и до и услаждает взгляд и слух каждого достойного называться ценителем… Именно так или почти так и рассуждает про себя Розенберг, в один день столкнувшись сразу с несколькими людьми, которых Моцарт вдохновил следить за собой и, на взгляд графа-директора, думать о себе слишком много. Разумеется, Розенбергу не терпится поделиться своими важными рассуждениями с маэстро Сальери. В общем-то, он делится ими со всеми, кто попадается ему на пути, и даже с теми, кто просто слышат его громкий голос, гуляющий по коридорам и летящий по лестницам вместе с пунктирными ударами его трости. Но с Сальери единственным он действительно хочет поделиться и услышать его мнение. — Сальери, друг мой…! — начинает Розенберг самым что ни на есть трагическим голосом, войдя в кабинет. И замолкает, выпучиваясь на адресата своего обращения. Сальери стоя изучает большой разложенный лист на столе перед собой… и бархатно лоснится и искрит. Его чёрный камзол отливает тёмным пурпуром, а более откровенно пурпурный жилет под ним поблёскивает аппликациями с чёрными розами. Вместо галстука с шеи Сальери спускается пышный, ровно уложенный платок из тонких узорчатых кружев, сияюще-белоснежный, и оттого с большим вкусом выделяющий его неизменную брошь. Розенберг забывает всё, что собирался сказать, и просто стоит с открытым ртом, разглядывая коллегу. — Да? — наконец терпеливо спрашивает Сальери, не поднимая взгляда. — Вам идёт этот наряд. Весьма даже идёт. А… а почему вы решили приодеться? — А почему бы мне не делать этого? — И впрямь. Вы правы, вы совершенно правы. Должен же хоть кто-то одеваться со вкусом посреди безобразия, которое мы вынуждены видеть каждый день. Вы знаете, я тоже недавно нашел свой парик и подумал… …Что же, присоединившись к последней моде, Сальери поступил мудро, потому что учёл пожелания публики. Хотя, стоит сказать, что, на взгляд Розенберга, Сальери повёл бы себя разумно в любом случае, таков его кредит доверия. Ну, а как оно есть, граф-директор допускает короткую мысль, что даже ему имеется, за что поблагодарить Моцарта. Чего он, конечно, никогда не станет делать.