И вся королевская рать

Вчера превратилось в сегодня, неотвратимо таяли часы, проведённые любовниками вместе. Лютен Раэль, в очередной раз прибывший по первому зову сенатора. Клея даже уже перестала злиться, принимая происходящее как должное. В самом деле, за ними так и не пришли ИСБ-шники… а ведь могли. Утро Дня Империи. Он ожидал, что Алмаз будет улыбаться в тридцать два зуба, сиять больше обычного, в конце концов, это её праздник. Главный в году, с которым может сравниться только День Рождения Императора. Но она не улыбалась, точнее ласковая утренняя улыбка появилась у неё на лице, блаженная от того, что она проснулась рядом с любимым мужчиной, роль которого в это утро досталась господину Раэлю. Всё радостное настроение испарилось, когда она вспомнила что сегодня за день. И это он напомнил ей, не мог не напомнить, уже собираясь уходить. — День Империи, — она усмехнулась и вся как-то сразу помрачнела, похолодела, превращаясь из молодой жизнерадостной женщины в призрак, в памятную стелу, торжественно-грустную, наверняка со списком имён погибших в неравном бою с жизнью, суровой и всегда одерживающей победу. — Ненавижу этот день. Он уже собирался уйти, но остался. Тщетно пытаясь разглядеть в её зелёных глазах (она перестала носить свои фиолетовый линзы, когда приглашала его) усмешку, не было там игры, не было там лукавого озорства, не было провокации и попытки разговорить, взломать господина антиквара… Только горькая правда в чуть хриплом голосе. — Ты ненавидишь сегодня? — спросил Лютен, не рискуя лишний раз произносить вслух название, этого, с позволения, сказать, праздника. Чуткой старой лисицей навострив уши, и не думая верить, что она — ставленница Палпатина — может говорить такие вещи всерьёз. Но не может и шутить, столь опасно. Столь остро. Смертельно. Не для себя самой, но для тех, кому не посчастливилось слушать такие речи. — Годовщина… Я потеряла в этот день друга. Она вспоминает Амидалу. Сенатор была её другом, не смотря на все обстоятельства, не смотря на предательство Алмаз. Амидала всегда тепло относилась к своим помощницам. Хотя, наверное, следовало держать дистанцию. — Я потеряла в этот день мужчину своей мечты, — в глазах Алмаз пелена не пролитых слёз, дымка. А на губах горькая усмешка. — Канцлер превратился в Императора. Стал самим собой, на самом-то деле. И разбил мне сердце. Палпатин. Верховный Канцлер умирающей Республики. Сейчас, спустя все эти годы, она, наконец, поняла, что никогда не знала его настоящего, никогда даже близко не была знакома с настоящим. Лишь маску, лишь образ она знала. Как и все остальные вокруг, но это нисколько не утешает её. Он всегда был Императором и только роль… а она, наивная, влюбленная дурочка (это ещё мягко сказано) любила Канцлера. Первой, самой сильной и самой безрассудной любовью. Он разбил её сердце вдребезги, а затем собрал кусочки и склеил обратно, превратив в послушную куклу, марионетку. Повернул ключ, и теперь заводная кукла танцует, развлекая непритязательную публику своими глупостями. Хохочет без остановки. Танцует, веселится. Пьёт вино, ибо на трезвую голову терпеть всю непривлекательную правду о себе и о происходящем вокруг, решительно невозможно. Столько боли вокруг. Столько жестокости и страданий. Доктрина Таркина, Проект под чутким руководством Кренника. ИСБ в руках Юларена, ежовыми рукавицами сдавливающее глотки несогласных. Тюрьмы, из которых никто никогда не выйдет. Рабство узаконенное. Вся эта боль. Весь этот Порядок. Личное желание ситха, сбывшееся на беду простым смертным… Вейдер. Палач Империи. Железный кулак. Как ни странно, может быть единственный человек, который понимает её. Который потерял ещё больше. А она понимает его. И они оба держатся друг от друга подальше, в частности и потому, что присутствие другого — напоминание о прошлом, которое вспоминать очень больно. Прошедшие годы ничуть эту боль не уменьшают, каждый раз пронзая насквозь. Они хотели принести мир. В некотором роде у них это получилось. Что же до цены, которую пришлось заплатить всем остальным за эгоистичные желания адептов тьмы, то она оказалась высока и Алмаз иногда всё же задавалась этим опасным вопросом: а не слишком ли высока эта цена за мир? Который трещит по швам к тому же. Она смотрит на Лютена, мужчина привлекает её к себе, возвращая в настоящее, вырывая из цепких лап призраков прошлого. Оставляет без комментариев слетевшее с её губ признание. Все эти полунамеки, все эти шуточки про Императора, разрешившего ей всё. Всё теперь стало на свои места, так просто и так банально. Брошенная, обманутая женщина, нет, влюблённая в первый раз девчонка… — Ненавижу этот день, — шепчет она, позволяя себе быть слабой, быть честной в его руках. — Это звучит почти как… измена, — произносит он тихо. На её губах появляется тень улыбки. — У меня очень понимающий супервайзер в ИСБ, самый понимающий супервайзер за всю историю существования Бюро, так что… — Но тебе всё равно не следует говорить такие вещи, — он сжимает её крепче, отгоняя прочь даже тени мыслей о том, что она — Алмаз Менезис, сенатор от Набу, имперка от кончиков волос до кончиков ногтей, — может хоть на секунду, на короткий миг оказаться вдруг по другою сторону. На его, Лютена Раэля, мятежника, поклявшегося свергнуть кровавый Режим, стороне. По личным, эгоистичным причинам, но всё же. — Просто… Он целует её, не дав прочим глупостям так неосторожно сорваться с языка. Глупостям, которым он не имеет права верить. Никогда не поверит, что она — она! — может пойти против Императора. Хватит и того, что она даёт ему деньги на его незаконные «предприятия», легкомысленно не интересуясь, что именно за благотворительностью господин Раэль такой занимается. — Я люблю тебя, Лютен, — признаётся она. Отчаянно, так не похоже на её обычные игры. Так просто и незамысловато, будто и сама верит в то, что говорит сейчас. Он нужен ей сейчас, сегодня, как никогда раньше. — Я знаю, — только и отвечает он. Остаётся, хотя уже собирался и уйти. Но теперь не мог оставить её, после такого-то признания! Верить всерьёз этим её словам — непозволительно глупо, но и не верить — сейчас, в моменте, в эти самые секунды — просто не возможно не верить. Так искренне, веря самой себе, она произносит эту коротенькую фразу, заставляющую вселенную быть. Он отвечает ей честно и не опускается до банального и столь приторно сладкого ответного «я тоже тебя люблю, Алмаз». Это было бы нечестно, даже в некотором роде, низко обмануть её ещё и в этом. Про всё остальное и вспоминать нечего. Зная, что всё равно она ему не поверит, не обманется этим ответным признанием с его стороны. Скорее всего, это даже её расстроит, вопреки всему… А его задача, чтобы она была счастливой. Это в его же собственных интересах. Алмаз нужна ему весёлой и беззаботной, нужна по уши в него влюблённой, чтобы можно было продолжить и дальше тратить её деньги без счёта. Он уводит её в спальню, обратно, в царство сладких грёз, горячих обжигающих своей пошлостью, фраз, но одновременно какой-то кристально чистой искренностью в незамысловатости и приземлённости содержания. Обратно, где желания просты и легко исполнимы. Взаимны. Где всё так просто, так легко и невесомо. Так жарко. Мужчина раздевается снова; снимает с неё полупрозрачный пеньюар, невесомый, лёгкий, но всё же такой лишний сейчас. Согревает Алмаз своим дыханием, поцелуями, пальцами… Вновь и вновь исследует тело, зацелованное вдоль и поперек, но эти экспедиции за прекрасным ничуть ему не надоедают. — Сейчас, моя милая, сейчас, — слышит она его горячий шепот, хриплый голос заставляет окончательно забыть… обо всём. Обо всех прочих. Ей нравится его голос, столь не похожий на шелест обманчивого бархата голоса Канцлера и уже точно не сравниться с этой перебежкой по клавишам старого рояля скрип императорского голоса, изъеденного, отравленного Тёмной стороной Силы. Кончик касается клитора женщины, дразнит, её и себя самого. Играет на струнах разгорячённых нервов, на нежной до пронзительно-сладкой боли-наслаждения коже, оттягивая тот самый момент, находя особое очарование в этой намеренной задержке, всего пара секунд, но так хочется большего им обоим. Он длит и длит эту невесомую сладость предвкушения, пока терпение — одно на двоих — не заканчивается. И соскальзывает ниже, вглубь, внутрь. Горячо. Но становится ещё жарче, когда он выскальзывает из неё (она разочарованно стонет), но только для того, чтобы спалить дотла, уверено и бескомпромиссно вставить в попку. Туда же и кончить в итоге. *** Пальцы мужчины чертят незамысловатые узоры по спине женщины. Она дремлет, уставшая, разомлевшая от страсти, с расшатанными и вновь успокоенными нервами. Его глаза закрыты, но чуткий слух улавливает шаги. — Госпоже пора собираться, — произносит рыжий мальчишка-секретарь, а по совместительству горничная Алмаз. Женщин в её свите нет. Повелительным жестом, совсем как Алмаз, Раэль даёт слуге знать, что принял информацию к сведению и сейчас займётся этим вопросом. Слуга кланяется и уходит, вышколенный, выдрессированный. Все её ручные «демоны» подчиняются друзьям госпожи. Лютен будит её поцелуем в висок. — Пора просыпаться, Алмаз. — Уже? — всё ещё с закрытыми глазами спрашивает женщина, не так уж и глубоко провалившаяся в сон. Это даже не сон был, а сладкая полудрема в руках любимого мужчины, чьи пальцы нет-нет, да и соскользнут ниже на упругие ягодицы, поглядят, сожмут, будто задумчиво размышляя, а не продолжить ли сие столь милое им обоим безобразие? — Не хочу. — Надо, моя сладкая, надо, — произносит Раэль, сам не очень-то веря сейчас в это «надо». — Думается мне, что Император будет недоволен, если ты не явишься. — Мне плевать, — отвечает она, открывает глаза и смотрит, не отрываясь на Лютена, будто нет никого важнее, чем он в её жизни. — Это его проблемы. Не мои. Тонкие пальцы женщины касаются лица мужчины, проводят по глубоким морщинам на лбу. — Вот как? И чего же ты хочешь? — Остаться с тобой, Лютен. Никогда не вылезать из этой мягкой постели, из твоих объятий. А может ну их всех? Уедем. — Куда? — Куда хочешь. Вселенная огромна, практически безгранична. Только ты и я. А они, пусть сами разбираются с этим, со всем… Так заманчиво согласиться. «А может и правда, бросить всё и уехать? Пусть сами разбираются». Всего на пару мгновений, но эта мысль показалась Лютену столь притягательной, соблазнительной донельзя. Конечно, он не мог согласиться. Да никогда бы не согласился. Если только… встретилась бы она ему лет так –цать назад и послал бы он далеко-далеко все свои принципы, амбиции и великую миссию, влюбившись на старости лет как мальчишка, как дурак. Счастливый дурак. А сейчас, конечно, уже поздно. Уже невозможно. У него есть миссия, которую он сам для себя выбрал и которую снимет с его плеч только смерть. — Уедем, — отвечает всё-таки он. — Обещаю, уедем. Не сегодня. Но обязательно, только ты и я. Она не спрашивает, не задаёт этот роковой вопрос «когда», не желая слышать ложь, с неё достаточно и этой маленькой полуправды. Этой невесомой надежды, не такой уж и призрачной, не такой уж и лживой. Но, в самом деле, нельзя же уехать сегодня, когда её ждут её дела, а его — его. Поцелуй. — Но сегодня ты должна сиять. Ты будешь смеяться, танцевать, кружить головы офицерам. Сегодня ты — Бриллиантовая королева. Сегодня ты будешь играть свою роль. Для меня, не для Него. Ты ведь сделаешь это для меня? — Конечно, любовь моя, всё что угодно. А потом она смотрит, как он одевается, улыбаясь ей. Надевает парик в самом конце. Время на это затянувшееся прощание заранее заложено в сборы госпожи Алмаз. Наконец, Лютен Раэль возвращается к себе. Гораздо позже, чем он планировал. Но задерживаться у Алмаз уже вошло в привычку. И даже Клея почти не злится на это, что толку от пустой, раздирающей в клочья душу злости? Никакого толку. Покончив с делами, он смотрит новости. Трансляция из Императорского Дворца в прямом эфире. Алмаз Менезис, Бриллиантовая госпожа позирует перед толпой журналистов на ступенях лестницы в белом пышном платье, пересыпанном бриллиантовой крошкой. Добавить фату и вот вам невеста. Она улыбается, наслаждаясь вниманием к своей персоне. Сияет, играет роль. Надменная и вместе с тем озорная, наверняка подготовившая какой-нибудь каверзный сюрприз, чтобы расшевелить пафосную толпу гостей. Для начала, она посылает воздушный поцелуй, прямо на камеру одобренного и проверенного ИСБ вдоль и поперёк журналиста, зависшую напротив неё. Манерно машет пальчиками, прощаясь со зрителями, и поднимается в заоблачные дали, вверх по ступенькам. Танцует, белым вихрем летая по залу то с одним кавалером, то с другим. Остро, коротко и неприятно, колет его вдруг мысль: а ведь он мог быть там сейчас, с ней. Не отпускать от себя ни на шаг. Дразнить и злить офицеров Империи, нагло украв у самого Императора, что уж говорить о всех прочих, Алмаз. Показать им всем, что теперь она принадлежит только ему. И никому больше. Смотрите, завидуйте, как какой-то старый антиквар обворовал вас всех! Глупая мысль, которая, однако, тешит его самолюбие. Конечно, никогда так не будет. Никогда ему не сиять вместе с ней, не стоять рядом. Да он и не жаждет этой публичности. Он разобьет их по-другому, отомстит и раздавит по-настоящему. Разрушит Империю с её мишурным блеском, с её Бриллиантовой королевой-фальшивкой. А ведь он совсем как Канцлер когда-то. Иронично. Ведь она никогда не видела, не знала, да никогда и не узнает настоящего Лютена Раэля. Борца за свободу и справедливость, который не боится запачкать руки в крови, используя на полную катушку методы своих врагов. Хотя, вот ведь злая насмешка судьбы, палачи-то ей и нравятся. Безжалостные ублюдки в форме. Все эти адмиралы, директора, полковники ИСБ, гранд-моффы… с их этой Доктриной Страха. Император, в конце-то концов. Только хладнокровные убийцы и заставляют её кровь закипать в предвкушении. И что же тогда она нашла в антикваре? Безобидном, добродушном… Который может за себя постоять, но всё же по сравнению с ними, что называется, белый и пушистый. Разглядела непомерное, хотя и тщательное скрываемое от посторонних, честолюбие? Увидела, пусть и краешком глаза, почуяла тайну, как тогда, как с Ним. И снова попала в знакомый капкан, в тщетной попытке повторить, снова испытать то, что было тогда. Хотя бы и слабое эхо. Чёрт возьми, что-то внутри него, какая-то неподвластная тёмная сила, заставляла сейчас его даже не мечтать, а так, грезить, презрительно фыркая, осознавая абсолютную несостоятельность этих фантазий. Заставляло грезить снова и снова… Украсть её у Империи. Больше того, спасти. Но невозможно ведь спасти того, кто не хочет спастись. Ведь ей нравится быть Бриллиантовой королевой, имперской шлюхой, переходить из рук в руки, от какого-нибудь адмирала к какому-нибудь генералу. Там и капитаны подтянутся, а глядишь и лейтенанты, не успеешь и глазом моргнуть, и младшие чины заглянут на праздник жизни. И ей уже будет всё равно, кто обнимает её, подчиняя своим прихотям и низменным желаниям. Ей нравится всё это, вся эта грязь и жестокость. Ей нравится показанная роскошь, нравится тратить деньги без счету. Нравятся эти безжалостные палачи, давящие начищенными до блеска сапогами простых смертных, отдающие приказы на расстрел мирного населения. Он не может спасти её от самой себя. Остаётся только использовать в своих целях. А потом вбросить за ненадобностью. Безжалостно, без капли сожаления. Превратиться в Императора. Но ведь это Палпатин сделал её такой. Разбил нежное девичье сердце и превратил в беспринципную стерву. — Ой, хоть себе-то не ври, Лютен, — возразил голос разума в его сознании. С характерными, язвительными интонациями Клеи. — Сделал Палпатин её такой. Нежное сердечко не выдержало. Столько денег, роскоши. Только помани кого пальчиком — и все прыгают перед ней на задних лапках. Превратил он её, конечно. Три раза. Как была избалованной дрянью, так и избаловалась ещё больше. Разбил он ей сердце… А других убил, замучил, обратил в рабов. У неё был выбор, что делать. Бороться со злом или примкнуть, самой стать эмиссаром этого зла. И она выбрала явно не первое. Разбил он ей сердце. Все мы такие, с разбитыми вдребезги сердцами. Только кто-то решил бороться за свою свободу, а кто-то побитой сукой скулит у ног Хозяина и униженно лижет руки. *** Директору Креннику несказанно повезло в этот праздничный вечер. Он без труда отыскал в праздничной толпе Алмаз, с минимальным набором церемоний украл её у адмирала Оззеля и теперь кружил женщину в танце. Собственно, всё как обычно, но вот появляется Император собственной персоной и Кренник понимает, что вот он — его счастливый шанс на встречу с Его Величеством. — Разве ты не собираешься поприветствовать Императора, моя дорогая? — спросил её Кренник. — А разве Его Величество уже прибыл? — Да. — Ох, директор, директор и всё-то вам не терпится с ним встретиться, — Алмаз обречённо вздохнула. — Однако же, вы правы, пойдемте, так уж и быть. Но если что, я вас предупреждала. Императора сопровождала Снежная королева. — Ваше Величество, госпожа директор, — произнесла Алмаз, приседая в реверансе. Кренник кивнул, ибо на балу перед Императором на одного колено никто не вставал. — С годовщиной. И позвольте представить, директор Кренник. Фактический руководитель Проекта. «Заноза в заднице, как выражается иногда, господин губернатор», мысленно пояснила Алмаз, чтобы донести до Императора всю полноту картины и притом соблюсти внешние приличия, да к тому же не обидеть Кренника. «Мой друг». Желтые глаза посмотрели на мужчину. Губы скривились в снисходительной усмешке. — Директор Кренник, — повторил Император. Означенный директор засиял сверхновой, лучась от удовольствия предстать пред светлые очи Повелителя. Тут даже Силу использовать не надо, чтобы понять: у человека сбылось заветное желание. Праздник, в конце-то концов. Надо испортить хорошее настроение человеку, а то вон, как сияет. — И когда же вы закончите Проект? — Осталось совсем немного, — поспешил заверить Императора Кренник. — Проект в стадии завершения, Ваше Величество. Он хотел было воспользоваться случаем и наябедничать на Таркина, но всё же решил что не стоит произносить имя заклятого врага вслух, а то не дай то звёзды, ещё услышит и явится тут же, как демон, призванный из ада. — Советую поторопиться, — проскрипел Император. Неодобрительно. Кренник побледнел. — Конечно, конечно, директор поторопиться, уж я-то за этим прослежу, — вмешалась Алмаз легкомысленно, но как раз вовремя, чтобы ситуация не вышла из-под контроля (крем глаза она заметила хищный профиль Таркина, смотрящего в их сторону) и не свернула куда-то не туда, в сторону, например скандала, не Алмаз учинённого и потому могущего Креннику навредить, а он-то бедняжка и не подозревает, как опасно попадаться на глаза Императору с незавершёнными проектами, да к тому же жаловаться на вышестоящее начальство. А губернатор только того и ждёт, как подставить директора. Вот момент подходящий. — Скорее замедлите, — коротко бросила Снежная королева. Алмаз коротко поклонилась и потянула Кренника за собой. Она думала найти на его лице выражение крайней степени недовольства за столь резко оборванный, едва-едва успевший начаться разговор, но вместо этого директор блаженно улыбался. Кренник был до неприличия «щастлив» через «ща» ибо обычное «счастье» не подходило для всего спектра эмоций. Он как-то держался в рамках приличий до конца вечера, но дал волю чувствам когда они остались с Алмаз одни. Закружил её, крепко сжав в объятиях. Расцеловал безудержно, рвано, счастливый донельзя даже столь короткой «аудиенцией», которой не видать бы ему как собственных ушей, если бы не Алмаз. В самом деле, нельзя же представиться Императору самостоятельно, тут нужен какой-никакой, а посредник. — Алмаз! Алмаз! Алмаз! Ты восхитительна! — Мне это известно, — самоуверенно ответила женщина, убрала на место непослушную прядку в прическе директора. — Орсон, мой милый Орсон, знала бы, что ты настолько сильно будешь рад встрече с Палпатином, давно бы уже организовала. — Я тебе всё время об этом говорил, моя прелесть, — от избытка переполняющих его чувств, он рассмеялся. — А ты всё упиралась. Она неопределённо покачала головой, уходя от ответа. Сегодня Сидиус был почти Палпатин, даже с дамой, пусть и не с ней. И не очень сильно желал кого-нибудь помучить. Например, не в меру восторженного директора, понятия не имеющего с кем связался. — И где же моя награда? — спросил Алмаз, меняя тему, развивая в нужном для себя направлении. В глазах Кренника зажглись озорные огоньки. — Сейчас получишь, — он облизал губы. Он ненавидел её пышные платья, эти объёмные юбки, снять которые без посторонней помощи не получалось. — Вызывай своих демонов. Она щелкнула пальцами. Демоны появились, увлекли свою хозяйку в гардеробную комнату, помогая разоблачиться. Директор направился к мини-бару, по-хозяйски наливая себе кореллианский виски. Снимая перчатки, вещая плащ, и не спеша снимая с себя форму. В самом деле, не хорошо получится, если к возвращению Алмаз он ещё будет одет хоть во что-нибудь. *** Странные сны Лютена Раэля. Он давно уже не видел снов. Но сегодня странные туманные видения, незамысловатые, но отчасти тревожные возникли в его сознании. Переплетались, переходя одно в другое. Туман. Серджа-Мило. Дыра, точнее пещера, в которой схоронился Со Геррера. — Ты должен избавиться от неё, — произносит Геррера. Алмаз Менезис, сенатор от Набу попала в плен к террористам и теперь сидит на камне со связанными руками и мешком на голове, ждёт судьбоносного решения относительно собственной персоны. «Две трубы» несёт дозор, а заодно и караулит пленницу, пока боссы решают серьёзные вопросы. Наконец, решение принято. Точнее каждый из боссов — Раэль и Геррера — остался при своём мнении. Как всегда, в общем-то. Лютен снимает с головы женщины чёрный мешок, но рук не развязывает. Алмаз ничуть не удивляется, увидев здесь, среди террористов, господина Раэля. — И что теперь со мной будет? — спокойно спрашивает она. — Он хочет тебя убить. — А твоё мнение на этот счёт, Лютен? На её вопрос он не отвечает, протягивает ей фляжку. — Пей. — Яд? — с неуместной в сложившихся обстоятельствах улыбкой спрашивает женщина, но всё же делает глоток. Алкоголь приятно согревает успевшее продрогнуть на ветру тело. — И что дальше? — А дальше, ты будешь делать в точности всё, что я скажу. Я — твой единственный шанс выбраться отсюда живой и невредимой, госпожа сенатор. — Вот как. Интересно. С чего вдруг такая забота? — У меня есть свои причины. — Он помолчал, а затем добавил: — Мы оба знаем, что никто за тобой не придёт. — Да, у Империи есть более важные задачи, чем вызволять меня из плена. Увы. Так вот обстоят дела. *** Ему снится собственная смерть. Лютен Раэль умирает с чувством выполненного долга, наконец-то свободный от своих клятв и обещаний. Всё закончилось для него теперь. Он сделал всё что мог и даже больше. — Не смей умирать, Лютен! — зло произносит Алмаз, склоняясь на ним. Пальцы женщины касаются его лица. Белые кудри растрепались; на ресницах дрожат слёзы, не срываясь только из-за переполняющей её злобы. — Мне следовало сказать тебе, что я тоже тебя люблю, Алмаз, — с улыбкой произносит Лютен. Теперь можно позволить себе эту маленькую слабость, прихоть. Теперь, когда всё кончено. Он умирает. Всё исчезает и вокруг только нестерпимо белый свет, который режет глаза. Когда он (или что он теперь такое?) привыкает к этому свету, то впереди начинают проступать силуэты: семьи, друзей … Всех тех, кого он оставил, оборвав все связи, как добровольно, так и по не зависящим от него обстоятельствам. Все те, что когда-то были «своими». Все те, кого он принёс в жертву, возложив на себя Миссию. Они ждали его здесь (где бы это здесь не находилось), теперь он снова мог к ним вернуться. Но чем ближе он подходил к ним, тем холоднее становился этот белый свет, сковывая льдом тело, душу, очертание собственного Я. С каждым шагом, дававшимся ему всё труднее и труднее, силуэты становились чётче, яснее, вырисовываясь на фоне окружающей белой пустоты. Наконец, он увидел, что все они были ледяными скульптурами… Откуда-то сверху начал падать белый снег. «Не смей умирать, Лютен Раэль!» Он снова слышит голос Алмаз, полный злобы, ненависти и страсти. Он оборачивается и видит несущиеся вслед за ним тени, видит тьму, что клубами чёрного дыма пожирает белый цвет. Снег превращается в пепел. Снежная буря становится языками пламени. И все они стремительно движутся в его сторону, он — их цель. На своих губах Лютен чувствует поцелуй. Открывает глаза. И видит Алмаз, видит расплавленное золото в её взгляде. Лютен Раэль снова живой. *** Каким-то непостижимым и очень глупым образом он ввязывается в перестрелку на Ферриксе. Это такая невыразимая глупость, но теперь уже ничего не поделаешь, остаётся только как следует задать жару имперцам. Расстрелять всю обойму и теперь в спешном порядке отступать. В процессе отступления ему попадается раненная Алмаз, даже скорее не раненная, а только оглушённая и потерявшая сознание. Вопреки всем доводам здравого смысла Раэль забирает её с собой, и женщина приходит в себя уже на борту Фондора, понимая, что вот он самый ужасный секрет господина антиквара: Лютен Раэль — мятежник. Неожиданно корабль выбрасывает из гиперпространства. На обзорном экране проступает силуэт звёздного разрушителя. Раэль рявкает на дроида, требуя пояснения. До конца не понятно, то ли что-то сломалось, то ли из гипера их вытащили насильно. Раэль рявкает снова теперь уже на тему перехода в боевой режим, попутно нажимая ряд клавиш, запуская подготовку орудий. — Ты можешь справиться с Кантуэллом, но никак ни со звёздным разрушителем, Лютен, — произносит Алмаз, стоя позади кресла пилота, всматривается в очертания конкретно этой ИЗР-ки. — Это Исполнительница — флагман Таркина. — И что же ты предлагаешь? — зло спрашивает мужчина. — Только не говори: сдаться. — Сдаться? Мы попросим их о помощи, — она улыбнулась. — Господин губернатор всегда рад меня видеть. — Не сомневаюсь. Но вряд ли он будет рад видеть меня. — Не волнуйся, Лютен. Всё будет в порядке, просто доверь все переговоры мне. — И что же ты скажешь гранд-моффу обо мне? После Феррикса. — Мне плевать, что ты там делал на Ферриксе или где-то ещё. Я люблю тебя, Лютен и не собираюсь отказываться от своих слов. — Даже теперь? Когда ты знаешь, чем я на самом деле занимаюсь. — Всё это не имеет для меня никакого значения, Лютен. Я — твой единственный шанс. Он хотел было спросить, а что же тогда имеет для неё значение, но не успел. На консоли замигал огонек вызова, призывно пища и требуя к себе внимания. Раэль сделал приглашающий жест, давая Алмаз свободу действий. Женщина уселась к нему на колени (Лютен закатил глаза, ну конечно, как же ещё могло быть…) и нажала на клавишу, отвечая на вызов. Вахтенный офицер затребовал ИД-шку судна. — Это Алмаз Менезис, Набу. Передайте гранд-моффу Таркину, что я здесь, — самоуверенно заявила госпожа сенатор, но для надёжности передала-таки данные своей ИД-карты. Минутная заминка на том конце «провода», итогом которой стало приглашение приземлиться в главном ангаре. — Нам требуется, ваша помощь, у нас тут что-то с двигателями. Фондор вздрогнул, когда луч захвата зафиксировал корабль. — Настоятельно рекомендую надеть парик. Этому совету Раэль последовал и теперь спускался по опущенному трапу, держа Алмаз под руку. — Генерал Ромоди, — поздоровалась Алмаз, коротко улыбнувшись. — Губернатор ждёт вас, прошу за мной, — ответил на это встречающий их мужчина, ровесник Раэля или может быть на пару лет старше. Проводил в рабочий кабинет Таркина (хозяин сидит на своём стуле-троне с высокой спинкой), занятый своими делами, а никак не ожиданием Бриллиантовой госпожи. — Алмаз, — наконец губернатор обращает внимание на посетителей, отрываясь от падда. — И? — Лютен Раэль, антиквар, мой друг, — представляет своего спутника Алмаз, присаживается на отставленный Ромоди стул, определение «друг» расставляет всё по своим местам, и генерал отставляет второй стул, для означенного господина Раэля. — Мы пересеклись с ним совершенно случайно. Господин Раэль искал новые артефакты, я культурно просвещалась… и вдруг мы оказались в самом центре боевых действий. — В последнее время вы частенько попадаете в неприятности, моя дорогая, — заметил Таркин. — С этим ничего не поделаешь, видимо я им очень нравлюсь, — пошутила сенатор. Губернатор коротко улыбнулся. — К счастью, сначала господин Раэль спас меня от негодяев-повстанцев, а теперь и вы, господин губернатор. — В самом деле, удача как всегда на вашей стороне, Алмаз. К сожалению, сейчас у меня ещё остались дела, требующего моего внимания, но чуть позже, за ужином, времени будет предостаточно, и вы расскажите мне более подробно о своих приключениях. Они распрощались; генерал Ромоди проводил их до гостевой каюты, которая, как выяснилось, оказалась рядом с каютой гранд-моффа. Самой примечательной частью интерьера каюты оказалась широкая двуспальная кровать. — Нечасто, но господин губернатор всё же принимает гостей, — пояснила Алмаз и вновь повторила эту фразу, доставая после из шкафа красное шелковое платье, простое, длинное, на тоненьких бретельках, больше подходящее под определение «ночное неглиже» нежели «вечернее платье», разве что только не прозрачное, с вырезом «аж до сих пор», начинающемся от талии. Ужин. Вино, опять-таки красное. Почти что светская беседа, хотя Лютена (переодевшегося из полевого облачения с тёмно-зелёным плащом в один из своих столичных костюмов) не покидает неприятное предчувствие, что это скорее допрос. И вот сейчас штурмовики его арестуют и проводят в камеру. Но ничего такого не происходит. Хотя в разговоре и поднимается тема Фондора. Ибо корабль очень подозрительно похожий на судно господина антиквара совершил нападением на имперский патруль. — Капитан Эльк был очень расстроен, — произносит Алмаз. — Вы и там были? — спрашивает Таркин, не очень сильно удивляясь утвердительному ответу со стороны женщины. В общем, беседа опасна, очень опасна, но дальше слов дело не идёт. Лютен и Алмаз благополучно возвращаются в свою гостевую каюту, сопровождаемые, правда штурмовиками, но подобный эскорт нисколько не напрягает Алмаз, она их даже не замечает, привыкшая к подобным «теням» за своей спиной. — Полагаю, Таркин также твой друг? — спрашивает Раэль, когда двери закрываются. — Да, — соглашается Алмаз. — Ты же знаешь, у меня очень много друзей, Лютен. Она приближается к нему, обвивает шею руками на правах хозяйки сложившегося положения. Целует его. А потом, как-то незаметно, его руки оказываются на её шее, сжимают. Душат. — Я могу убить тебя прямо сейчас, — хрипло произносит Раэль. Но и сам понимает, что этим он ничего не добьётся. Наоборот, сделает всё только хуже. Она права, она — его единственный шанс выбраться отсюда живым и невредимым. Не то чтобы он так уж сильно боится за собственную шкуру, но он не может позволить себе сломаться. А они непременно его сломают. Алмаз — единственное, что отделает его от «экскурсии» в тюремный блок с перспективой там и остаться. Он отпускает её, но ясно даёт понять, что ждать ласкового с собой обращения ей не стоит. — Так значит, да? — спрашивает женщина. — Хорошо. Уходит. Несомненно, в соседнюю каюту, навестить своего старого друга, господина губернатора. Лютен совершенно точно не собирается её возвращать. Совсем-совсем не собирается. Но через какое-то время всё же выходит из каюты, стоящие на страже штурмовики поудобнее перехватывают винтовки, пристраиваются позади мужчины в явном намерении сопровождать его, куда бы он не решил направиться. Но идти не далеко. Буквально пара метров до соседней каюты. Двери открываются. Штурмовики, как и всё остальное окружение исчезает. Остаётся только Таркин, сидящий на стуле, (бледный силуэт на фоне чёрных «крыльев» спинки), придерживающий скачущую на нём Алмаз за бёдра. Чтобы не свалилась в порыве неистовой страсти. Красного платья нет и в помине. Острые черты лица Таркина в какой-то момент превращаются в его собственное лицо. Оливково-серая военная форма меняет цвет, становится тёмно-синим одеянием антиквара. Раэль видит себя, видит Алмаз и чувствует всё так ярко, так сочно и невыносимо приятно, будто всё происходит не во сне, а наяву. Лютен давно не видел снов, уже много лет. И ещё дольше он не видел снов эротических. Алмаз… Её стало слишком много в его жизни. Но и избавиться от её присутствия в ближайшем будущем не представлялось возможным. Думать о том, что он вовсе не хочет, чтобы она исчезла из его жизни, он решил, что не будет. Запретил думать всякие глупости.