I don't need friends I don't need place to stay I don't wanna hear Some stuff in my face Again I have my own fun I have my own sun I'm going back home I'll be there alone I don't wanna hear Things waking my fear Again Looking at myself in the broken mirror Even my reflection knows I am hated Hard to tell myself that it isn't real When everybody saying That you are loser Мне не нужны друзья И место, чтоб остаться, Я слышать не хочу, Всю эту ерунду, Что мне в лицо бросают Вновь. У меня своё веселье, И солнце у меня своё, И возвращаюсь я домой, Чтобы быть там сам с собой. Я слышать не хочу То, что пробуждает мои страхи Вновь. В зеркале разбитом на себя смотрю, И даже отраженье моё знает: меня ненавидят. Трудно говорить себе, что всё не так, Когда все вокруг повторяют, Что ты – проигравший. © Mushmellow – “Loser”.
После оглушительного грохота разрушений осторожно опустившееся на башню Старка затишье звонко звенело задетыми умелыми пальцами как струны натянутыми нитями судьбы. На миг всё вокруг замерло, застывшее и закостеневшее, и Локи практически физически чувствовал, как пряли норны полотно бытия, как опрядали смертные своих героев ореолом славы и как Тор Одинсон в душе своей всё пытался из собственного прощения выпрясть чужое раскаяние. Все эти многочисленные разрозненные ниточки, потихоньку сплетаясь в единую обманчивую паутину морока, вырисовывали широкими мазками далёкую от всякой радужности картину: Манхэттен, разорённый, развороченный и разнесённый, освещённый последними лучами скрывающегося за горизонтом солнца; Разрушенные здания, звенящая тишина и толпа героев-победителей, сгрудившаяся с оружием наизготовку перед одним безоружным злодеем-проигравшим; Горечь поражения на языке, которую, сколь много бог обмана ни сглатывал, проглотить всё не получалось, и оставшаяся проигнорированной просьба промочить горло; Разгромленная армия читаури, ломящая всё тело бога хитрости боль, согласие мидгардцев отдать его и Тессеракт Тору; Эмоции – лишние, ненужные, скомканные в плотный клубок: обида, ревность, глубоко затаённая, так и не вымещенная злость – всё с едва уловимым оттенком странной заботы и своеобразной любви… Всё это заставляло ситуацию выглядеть и ощущаться настолько проигрышной, насколько только можно. Что, впрочем, совершенно не означало, что её нельзя обернуть себе на пользу. Ведь Тор обещался Джейн свидеться вновь, а все согласились обождать до утра. Ведь Чёрная Вдова – как предсказуемо!.. но как лестно!.. – от глубоко проникшего ей в душу страха пред его речами предложила найти что-то, что не дало бы ему говорить. Ведь Тони Старк кивнул, обещая придумать что-нибудь к утру, посмотрел Локи в глаза, и… И бог лжи едва заметно усмехнулся, чуть дольше необходимого удерживая взгляд Железного человека, пока тот не вздрогнул и не качнулся – сперва к нему, после – от него. Ведь его оставили одного, запертым на все засовы под самыми совершенными сигнализациями в небольшой подвальной лаборатории, в которой Старк обычно проводил самые опасные свои эксперименты. И ведь у Локи была ещё целая ночь на то, чтобы обернуть в победу все поражения.* * *
Всё во Вселенной взаимосвязано, и порой для того, чтобы получить многое, достаточно сделать весьма малое – если суметь просчитать, какие причины смогут привести к желаемым следствиям. Но прежде, чем искать выход из ситуации, её необходимо в полной мере оценить и рассмотреть со всех сторон. Итак, чем могло грозить ему возвращение в Асгард не победителем, но проигравшим? Фарсом, что асы величают правосудием? Вне всякого сомнения. Ожидать на нём показного милосердия от Всеотеца к пусть и приёмному, но сыну?.. …придётся веками, томясь в заточении: в том, что Один не пощадит, не простит, не помилует его – не родного и не любимого, – сомневаться не приходилось. Это Тору могут забыть развязанную войну с Йотунхеймом, но ему? Да ещё и сейчас, когда раскрыт обман Всеотца? Конечно же, нет, ему – нет, ему – припомнят все и всё, да не только то, что было, но и чего не было и быть не могло. Так что на снисхождение верховного судьи рассчитывать не приходится: приговору быть, и приговору быть не оправдательным. Но какое наказание его может ожидать? Изгнание? Чтобы Один, старый любитель коллекционировать трофеи и артефакты, доставил Локи такое удовольствие? Нет, исключено: он будет держать его при себе, покуда не вытянет из него всё, что только можно. Столетия пыток и мучений? Слишком грубо. Скорее уж придумает ему практически невыполнимое задание, направленное на искупление вины, благо Асгарда и, что особенно важно, собственное обогащение Всеотца, во исполнение которого Локи придётся уплатить столько, что век-другой истязаний сладкою грёзой покажется. Казнь? Да, был шанс, что Один всё же решится вынести смертный приговор: теперь, когда Локи ведома столь тщательно скрываемая от него правда… Бессмертие богов – понятие весьма относительное, уж это-то Лофт знал наверняка: лично помог нескольким попасть в Хельхейм. Но предать себя в объятия смерти? Сейчас, когда столь многое стоит на кону? Нет, недопустимо. Это, безусловно, были только самые вероятные варианты, но трикстер и не заботил себя обдумыванием всех возможных, заранее зная, что какое бы наказание ни пожелал выбрать ему Всеотец, любое будет отвечать интересам Одина, не Локи. Что ж, расклад, конечно, не самый благоприятный, но и не столь заведомо проигрышный, сколь могло бы показаться на первый взгляд. И он предвидел его, а потому заранее рассмотрел все, абсолютно все, даже самые неприятные и трудноосуществимые возможности вывернуться и обернуть всё в свою пользу. Пасть ниц перед Одином и на коленях ползать, перекладывая всю вину на читаури? Клясться в раскаянии и молить о прощении, позабыв о всякой гордости? Возможно, что от удивления Всеотец, и впрямь, сжалился бы над ним, да только даже смертный приговор лучше полученного таким путём помилования. Использовать привязанность этого… Тора, что, всё ещё мня себя его братом, за глаза гнилой кровью попрекает? Заступничество бога грома прощения ему, вероятно, не дарует, но Один может пойти на поводу у любимого сыночка и отдать под его опеку нелюбимого приёмыша. Но вновь стать тенью великодушного могучего Тора?.. Локи столько лет был осторожен и осмотрителен, предусмотрительно не гневил Одина и аккуратно направлял бога грома в нужном ему направлении – и всё это в тени его раздутого эго, принимаемого асами за величие. Он мог бы потерпеть такое и ещё немного, конечно, мог бы. Но ужасно, чудовищно, до тошноты не хотел. Сбежать?.. Можно. Под стражей это не так легко осуществимо, но всё ж таки осуществимо. В Асгарде всегда предпочитали изгнание казни, и асы, пожалуй, заклеймив его предателем и трусом, только рады будут о нём позабыть… Асы – да, но Тор?.. Как скоро тот прекратит поиски, устав ловить собственную тень, и чьё терпение иссякнет прежде, кому из них наскучит раньше – богу грома искать или богу обмана прятаться? Локи хотелось жить. Жить, а не существовать в тёмных, забытых Всеотцом пещерах, в мирах, где не ступало копыто коней, запряжённых в солнечную колесницу светлоликой Соль, беспрестанно трепеща пред всякой проскальзывающей мимо тварью, в страхе – а вдруг пришли по его душу?.. Ведь такая жизнь и не жизнь вовсе, да и после бездны он слишком ослаб, а потому ни побег, ни изгнание не были в его интересах. В отличие от возвращения в Асгард. Пусть и вернут его в цепях и как преступника, но… Но на предстоящем суде богу обмана не нужно было ни прощение, ни помилование. Ему нужна была всего лишь отсрочка, но нужна как никогда. Затишье, время, чтобы зализать раны и восстановить силы, и не в подземных казематах Асгарда – ему надо было сохранить себе жизнь, определённую свободу действий, и, желательно, некоторое расположение Одина – ненадолго, всего на несколько месяцев. А как можно добиться всего этого, какая причина приведёт к тем следствиям, что наиболее ему выгодны, что дарует ему благословенное и столь необходимое ныне время? Ребёнок. Один уверял, что не смог не помочь невинному младенцу-йотуну, так посмеет ли он навредить этому йотуну, носящему в своём чреве ни в чём не повинное, ещё даже не появившееся на свет создание? Дозволит ли чему-то с ним случиться благородный Тор, мнящий себя защитником всех слабых? Впрочем, даже если они и решатся сделать хоть что-нибудь, верховная царица, покровительница брака и семьи, этого им точно не позволит. В этом выборе были, конечно, и свои минусы, ведь беременность – это слабость. Но слабость эта из тех, что, грамотно используемая, дарует силу поболее многих артефактов, а вместе с ней и столь необходимые ему несколько месяцев покоя, и простое решение почти всех его проблем, а уж какую отличную возможность помотать нервы его приёмной семейке она может предоставить!.. С какой стороны ни посмотри, а другого настолько удачного выхода ему было не найти, так что дело оставалось за малым: определиться с кандидатурой на роль отца. Несмотря на все замки, засовы и запоры, сигнализации и толстые и прочные стены, что выдержали не один десяток взрывов, несмотря на то, что Старк уверял, что в его лабораторию и призрак не просочится… Даже несмотря на то, что они, может, и впрямь закрыли ему все выходы, но… Но закрыв ему выход, они оставили себе вход. Так что выбирать надо было кого-то из Мстителей. И кто же из них больше остальных подходит на эту роль? Огромный зелёный монстр? Совокупление с ним можно обставить как изнасилование, выставить себя жертвой и демонстративно страдать и убиваться всё то время, что ему нужно обождать в Асгарде. Но пойти на столь крайние меры? Нет ни резона, ни нужды. Хоукай? Он с Чёрной Вдовой, и нет никаких шансов, что она отведёт от него взгляд до того момента, как Локи покинет Мидгард. До слащавости правильный солдат? Этот ещё, чего доброго, попытается взять на себя ответственность за ребёнка и воспитать его в лучших традициях героизма, патриотизма и идиотизма. Остаётся только Железный человек. Энтони Старк. Хозяин этой башни и этой лаборатории. Тот, кто сооружал стены его временной тюрьмы, навешивал на неё замки и устанавливал все сигнализации. Что ж, определиться с кандидатурой тоже было несложно, ну а дальше уж дело было за малым. Ведь Старк сам имел глупость посмотреть ему в глаза. Ведь Старк сам придёт к нему. И ведь Старк сам во всём будет виноват. В Асгарде поговаривали, что одно время Один был падок до мидгардских девок, и что, не желая тратить времени на ухаживания, он просто смотрел им в глаза и выпускал часть своей силы – как обещание, как предложение, как зарок. И ни одна, даже самая своевольная и строптивая девица, не могла устоять перед зовом страсти бога. Локи видел, как изменился, потемнел взгляд Старка, как начали выползать из самых потаённых уголков его души смутные желания, что уже не дадут ему покоя. А алкоголь, даже в самых малых количествах, окончательно вскружит ему голову и заставит позабыть самого себя. Трикстер сделал всё, чтобы всё прошло как по маслу. Но, конечно, всё равно оставался некоторый риск, что что-то может пойти не так, что Тони Старк всё же не придёт к нему. Как и вообще никто вплоть до рассвета. Но если это случится… Если что-то действительно пойдёт не так… Если этот его план провалится… Если ему придётся раньше времени разыграть тщательно припрятанные козыри… Это, конечно, не будет катастрофой – и к этому плану у него есть несколько запасных. Но всё же, всё же… Локи прикрыл глаза, устроился поудобнее на диване и принялся ждать – Старка, чуда или утра. В зависимости от того, что придёт к нему раньше.* * *
Виски. Выдержанный, крепкий и патриотичный. Как от него можно было отказаться, было просто за гранью понимания Старка, однако все Мстители поголовно отчего-то отвергли его предложение отпраздновать победу по-настоящему. Да, шаурма и впрямь оказалась просто божественной – вон и бог-Тор оценил её по достоинству. И посидели, пусть и в молчании, они замечательно. Только, вот досада – очень недолго. Бог грома, поев, тотчас распрощался со всеми и отправился на встречу со своей девушкой. Хоукай с Наташей тоже быстро кивнули всем на прощание и куда-то уехали. Старк не представлял, куда, но догадывался, зачем: в любовь играют дети – взрослые ею просто занимаются. И Тора, и Сокола с Вдовой Тони понять мог: сколь ни были манящими прохладные изгибы коллекционных бутылок, он бы тоже променял их на жар изгибающегося в его объятиях тела. Но Пеппер вернётся только завтра, а потому, увы, виски. Выдержанный, крепкий и патриотичный. Брюс Беннер лишь усмехнулся на уверения Старка, что после трезвых злодеев Манхэттену даже очень пьяные герои не страшны – разрушать тут больше попросту нечего, а потому принял приглашение остаться переночевать буквально и, к сожалению, действительно отправился спать. Дабы соблазнить хотя бы Кэпа, Тони специально достал не шотландский виски, а американский бурбон, но тот отчего-то жеста не оценил и пить за благо Америки отказался. И этот человек ещё зовёт себя патриотом. Тони было обидно. И в чём, спрашивается, прелесть статуса супергероя и Железного человека, если даже напиться в металлолом ему не с кем? Оставался, конечно, верный Джарвис, но ему внутренние микрочипы вкупе с антивирусными установками пить не позволяют, а Дубина – отвратительный собутыльник, вечно разбивающий бутылки и проливающий всё мимо стакана. Старк расстроенно глотнул виски – выдержанного!.. крепкого!.. патриотичного!.. – и подумал, что это просто какая-то подстава со всех сторон. – Что скажешь? – он в который уже раз поинтересовался мнением Джарвиса, и в который уже раз получил отрицательный ответ – нет, мол, закачанные модули моды и стиля выдают ошибку при попытке совмещения их с новыми эскизами. Дизайн для маски Локи он разработал быстро, но простая строгость металла ему не нравилась. Джарвису – нравилась, а вот Тони – нет. Зато Джарвису не нравились ни патриотичные звёздно-полосатые мотивы, ни даже приятное глазу решение в зелёных тонах с гравировкой “Осторожно, Халк крушить!”. Золотой, между прочим, гравировкой – всё только самое лучшее для пусть и незваных, но божественных гостей. И под броню поверженного бога эта расцветка подходила просто замечательно, но Джарвис всё был неумолим и непреклонен. Старк даже почти решился отформатировать у своего самоапгрейдящегося дворецкого модули, отвечающие за чувство стиля, как вдруг его осенило. Локи. Вот кто говорил, что был бы не прочь промочить горло. Что ж, раз уж никто из победителей не пожелал выпить, чтобы отпраздновать… – Это очень плохая идея, сэр. Старк, чувствуя странную эйфорию, лишь отмахнулся от всех предупреждений и, подхватив бутылку и два бокала, ушёл, милостиво разрешив Джарвису сделать маску для бога лжи сколь тому будет угодно аскетичной.* * *
Тяжёлые металлические двери с на удивление тихим скрежетом разъехались в разные стороны, и Локи, слегка улыбнувшись, взглянул в глаза вошедшему. Старк. Запылился, но явился. В руках у Железного человека была открытая бутылка и два бокала. Локи, невольно сглотнув, молча и демонстративно-приглашающе подвинулся на единственном диване, освобождая место для смертного. Энтони радостно уселся рядом, разлил алкоголь по бокалам, отставил на стол бутылку и, неодобрительно покосившись на неудобно скованные за спиной руки трикстера, сам стукнул фужеры друг об друга, прежде чем поднести один к губам Локи. Осушив содержимое своей чаши и дождавшись, когда допьёт Старк, Локи сосредоточился, ощутил свою силу и, взглянув Железному человеку в глаза, выпустил её ещё немного. С тихим звоном бокалы упали на пол и откатились к двери. С тихим стоном Старк припал к его губам. С тихим вздохом Локи ему это позволил.* * *
Старк лихорадочно осыпал его поцелуями, торопливо оглаживал его тело руками, всячески ласкал и отчего-то не спешил приступать к тому, что от него, собственно, и требовалось. Возможно, он хотел, чтобы его богу было приятно. Но его бог хотел, чтобы было быстро, чтобы это наконец-то закончилось и чтобы можно было уже выпроводить смертного из своей камеры и отдохнуть в одиночестве в оставшиеся до рассвета часы. Локи никак не мог понять, откуда взялось это тянущее чувство тревоги, что упрямо не желало покидать его. Оно обвилось вокруг него змеиными кольцами, сдавило в своих скользких объятиях и не давало спокойно вздохнуть. И расслабиться тоже не давало. Локи было тревожно, и оттого все потуги Энтони пропадали втуне: не до развлечений в таком состоянии, даже ему, богу озорства – не до развлечений. Хотя, стоит признаться, Старк не был ему противен. Он не вызывал у Локи ни особого отторжения, ни брезгливости. Но это лихорадочно-нежное поклонение, этот взгляд, затуманенный обожанием, заставляли внутренне досадливо морщиться: и гений Старка уступил перед животным инстинктом размножения. Лофт молчаливо подстёгивал Железного человека, понукая не тянуть – ведь кто знает, сколько у них времени, вынуждая прекратить вылизывать его грудь – ведь синякам с неё от того всё равно не сойти, всем своим видом приказывая не мешкать понапрасну – ведь что для него сейчас пара лишних болячек. Когда Энтони наконец-то соизволил его взять (а тянул он с этим долго, слишком, непозволительно долго), Локи выдохнул и, наконец, более-менее успокоился: точку невозврата они прошли. Теперь трикстеру требовалось только подвести Старка к пику блаженства.* * *
Тишину временной тюрьмы Локи прерывали лишь его редкие вздохи, их частое дыхание и глухие гортанные стоны Старка. Чем лучше было Энтони, тем лучше было для Лофта, ведь чем смертному было лучше, тем быстрее он двигался, а чем быстрее он двигался, тем быстрее приближался к разрядке, а чем быстрее он к ней уже приблизится – тем лучше. Поэтому трикстер отвечал, насколько позволяли скованные руки и не самая удобная поза, и поддавался на ласки настойчивых губ, и вскидывал бёдра навстречу ритмичным толчкам, и прижимал его ногами к себе ближе, насколько только можно близко. Когда Старк поднял на него взгляд – пьяный, шальной, тёмный взгляд, в котором Локи уже видел подступающее блаженство оргазма… Когда Энтони притянул его к себе ещё ближе, впиваясь в его губы очередным настойчивым поцелуем… Когда они уже почти пришли к тому, к чему стремились каждым движением… Тогда первое, что Локи отчётливо почувствовал, не было ни разочарованием, ни яростью, ни досадой – он отчётливо почувствовал запах озона и электрическое потрескивание воздуха: он отчётливо почувствовал нависшие над ним свинцовыми тучами большие неприятности. Именно тогда тяжёлые металлические двери, всё с тем же тихим скрежетом разъехавшись в разные стороны, явили им бога грома.* * *
Тор Одинсон сам толком не знал, что именно заставило его тогда вернуться. Не знал, почему он, сдержав слово и увидевшись с Леди Джейн, не задержался в её чертогах, сколь она ни просила его об этом. Он знал только, что оставлять надолго без присмотра Локи – брата, уже однажды потерянного по его недосмотру – было решительно нельзя. Да и не помешало бы им нормально поговорить – не в сумятице встречи после долгой разлуки и не в горячке боя, а спокойно, нормально поговорить. Так, как они, верно, не говорили уже веками. Бог грома знал, что не всё ещё потеряно, и что если постараться, если очень захотеть, то ещё можно всё вернуть назад. Ещё возможно прощение, ещё возможно помилование, ещё возможно искупление всех грехов. И нужно было для этого столь малое – только лишь раскаяние и смирение Локи. Только что нужно Локи для того, чтобы раскаяться и смириться? Только что нужно сказать, что сделать, чтобы брат всё понял и вернулся? Только как заставить его осознать, что его ждут дома? Тор, исполненный надежды, что способ найдётся, решительно переступил порог комнаты, в которой до утра заточили Локи. И онемел.* * *
Под тяжёлым сапогом Тора жалобно хрустнул откатившийся к двери бокал. И, словно это был трубящий звук боевого рога, бог грома ринулся вперёд – в атаку. Локи раздумывал недолго. Не потому, что ему было жалко жалкого смертного. Не потому, что жалкий смертный ему ещё пригодится. Не потому, что после, на суде в Асгарде, никто не посмотрит на то, что смерть настигла того от сокрушительного удара Торова Мъёлльнира – припишут Локи и это. Трикстер отшвырнул Старка прочь просто потому, что если бы он этого не сделал, то всё бы обернулось и того хуже. Одинсон замер с занесённым молотом, успел вовремя остановиться – в считанных сантиметрах от высоко поднятой головы бога лжи. Локи, со спокойствием и уверенностью в голосе, которых не чувствовал, произнёс: – Энтони, выйди. – Старк замялся, разрываясь между здравым желанием поддаться на уговоры остатков инстинкта самосохранения и нездоровым героизмом. – Энтони. – Ещё раз произнёс трикстер имя Железного человека, с мягким нажимом и толикой магии убеждения. Тот, оглянувшись в последний раз на сверлящих друг друга взглядами богов, вышел, оставив их наедине.* * *
Когда-то давно по Асгарду ходили слухи, будто бы Локи принимал женский облик, и даже, даже… При Торе такое говорить не осмеливались – он просто зверел от мысли, что к его брату – брату! не сестре! – кто-то мог посметь посвататься. И никогда, никому бог грома не спускал таких унижений (унижали не только Локи – унижали дом Одина, унижали их отца, унижали и самого Тора, Хель их всех побери!), и в тот единственный раз, когда при нём слова “Локи” и “принцесса” были поставлены рядом, даже Один Всеотец не сумел остановить его и его верный Мъёлльнир. О его привязанности к брату знали все, и никто при нём не смел даже самым тихим шёпотом распространять эти гнусные сплетни. Знал об этом и Лафей, а потому и произнёс тогда это окаянное “принцесса”, помахал красной тряпкой перед разъярённым молодым бычком, заставил, дурака, ввязаться в драку – Тор понимал это, всё понимал. Но зверел, всё равно каждый раз просто зверел. И что же оказывается? Что бог лжи ему лгал и в этом, что правы были асы, когда говорили про Локи недостойные вещи? Его брат, что говорит, что не брат ему. В объятиях Человека из металла. Это просто невозможно, просто уму непостижимо, просто… Недопустимо. Тор замер с занесённым над предателем, осквернителем их рода молотом. Но опустить его на бедовую голову трикстера всё же не смог.* * *
Локи стоял и ждал, что победит в душе Одинсона: готовность прощать или желание покарать. Он, в общем-то, не сомневался, что последнее, но не был уверен, сколь сильно представшее пред очами громовержца зрелище тому не понравилось. Судя по тому, что бог грома всё же нашёл в себе силы опустить молот на пол, а не на его голову, очень скорой встречи с Хель Локи пока ожидать не стоит. Судя по тому, что бог грома всё же не нашёл в себе силы не схватить его за шею и не сжать пальцы на горле, совсем исключать возможность скорой встречи с владычицей Хельхема ему всё же не стоит.* * *
– Ты… – начал было Тор, но замолк, задышал часто, схватил Локи за плечо и как следует встряхнул. – Что ж ты творишь?! – Беру пример с тебя. – Холодный, спокойный ответ не остужал, а только сильнее заставлял горячиться бога грома. – Как со старшего. Не ты ли говорил, что мне бы следовало полюбить людей? Хеймдалль свидетель, я только что пытался. Тор в ярости сверлил его взглядом, но молчал, ждал, какая ещё ложь сорвётся с зацелованных смертным губ. – Ты вновь недоволен? Я уже устал удивляться, я уже устал гадать, что опять не так. Всеотец лично рассказывал мне на ночь сказки про огромных ледяных монстров из Йотунхейма, ты всегда грезил об их уничтожении – но стоило мне попытаться сделать вам всем подарок, о котором вы так мечтали, стоило поднести на блюдечке победу, как желания ваши сменились. И теперь… Что вновь не так, о могучий Тор? Я не любил Мидгард – ты был недоволен. Я попытался его полюбить – ты недоволен вновь. Да тебе не угодить, братец. – А ты, я смотрю, угождать любишь. Тор наотмашь ударил его, оттолкнул к дивану, и бог обмана упал, замолчал и застыл. Бог грома видел лёд и отчуждение в глазах того, кто был ему родным. Одинсон слышал спокойную холодность в голосе Локи по отношению к нему и вспоминал, что к Человеку из металла бог обмана обращался в разы мягче и теплее. Он смотрел на едва прикрытое плащом тело Локи, видел синяки и царапины, видел, как в насмешке кривятся поддававшиеся на ласки смертного губы… И зверел. Просто зверел, всё сильнее и сильнее выходя из себя. Почему Локи говорит холодно с ним и тепло – с каким-то смертным? Почему ему едва знакомый человек дороже брата? Тору казалось, что мир сошёл с ума. Он, с момента, как отшвырнул от себя трикстера, застыл, не зная, что делать. Ему хотелось уйти, оставить бога обмана и забыть, что у него когда-то был брат. Но он не мог. Ему хотелось того тепла, с которым Локи произносил имя смертного. Но он не знал, как этого добиться. Ему хотелось – невыносимо, болезненно хотелось – стереть с Локи чужие прикосновения, перекрыть своими оставленные другим метки на бледном теле. Ему… Хотелось. Странно, до головокружения, до умопомрачения сильно. А Тор Одинсон привык всегда получать всё, чего бы ему ни хотелось.* * *
Это было неожиданней, чем гром среди ясного неба – живя бок о бок с богом грома, волей-неволей привыкаешь к неожиданным молниям и раскатам грома. Это было больней, чем падение в бездну – потому что тогда Одинсон ещё пытался его удержать, а сейчас же сталкивал в неё ещё раз, но уже намеренно. Это было омерзительней, чем что бы то ни было другое, и Локи думалось, что он просчитался: надо, надо было выбирать зелёного монстра, тот не Старк – его так просто не остановить. Нужно было внушить Брюсу Беннеру, что тому стыдно за то, что с Локи сделал Халк, чтобы он пришёл извиниться, а там не было бы ничего проще, чем вывести его из себя. И тогда трикстер мог бы притвориться, что всё это было изнасилованием, а сам он – жертвой. Ведь лучше уж пережить совокупление с Халком, чем… Это было шоком для Локи. Он не сказать чтобы лгал, что Тор непредсказуем и опасен, но несколько преувеличивал: Тор никогда не был опасен для него. Бог грома всегда находил в себе силы остановиться, когда дело касалось Локи: да, Одинсон груб сам по себе, и забота его – ненужная и опостылевшая – тоже была грубоватой. Но всё же была именно заботой. И в горячке боя Локи единственным мог находиться подле него, не опасаясь сокрушительного удара Мъёлльнира. И это было такой ломкой сложившегося мира. Что Тор, оказывается, может быть опасен не только для других.* * *
Ему это нравилось. Нравилось целовать тонкие, презрительно кривящиеся губы, нравилось сжимать в объятиях пытающееся вывернуться тело, нравилось, что можно было подмять под себя и не отпускать. Тор никогда по-настоящему не смотрел на Локи, всегда воспринимал его как что-то само собой разумеющееся, что-то столь привычное и родное, на что нет необходимости оглядываться лишний раз. Тор всегда воспринимал Локи как своего. А сейчас просто таковым его делал.* * *
Локи уже знал, как это бывает, когда привычный мир разбивают на осколки. Но пусть он не ас, а монстр, которым его пытались пугать в детстве. Но пусть он не потомок царя Асгарда, а украденное дитя владыки Йотунхейма. Но пусть Один всегда видел в нём не сына, а разменную монету. Пусть – ведь именно кровь ледяных великанов дала ему силу стать Повелителем магии. Пусть – ведь что с того, что он сын ужасного йотуна, которого все так боялись, а не славящегося своей мудростью аса? Кровь в его жилах от того менее королевской не стала. Пусть – ведь и Локи с удовольствием использует Всеотца в своих целях. Так что к грохоту осыпающегося осколками привычного мира он был привычен. И, как казалось ему прежде, уже равнодушен. Но, как оказалось, ему всего лишь казалось. Тор никогда не поднимет на него, да к тому же связанного и безоружного, руку? Вдребезги. Тор всегда пытается за него заступиться, даже когда Локи это совершенно не нужно? В пух и прах. Тор, глуповатый и наивный, всегда ему всё простит? На осколки. Он не дух из него своими кулаками выбивал – надежду, что когда это всё закончится, ещё можно будет вернуть назад хоть что-то. Сдавливая пальцы на горле Лофта, он душил не его – он душил ошмётки сердца, в котором ещё была вера в то, что, несмотря ни на что, они всё-таки братья. И потому не тело – душа волком выла, корчась в бездонной пропасти унижения, ранясь о разбитую гордость, рыча от подавляемой цепями здравомыслия ярости. Это было нечестно, это было неправильно, это было просто невозможно, – но Тор действительно смог сделать то, что так долго не удавалось самому Локи: окончательно вычеркнуть из памяти века, что они звали друг друга братьями. И, глядя на эти осколки прежних иллюзий, можно было либо плакать, либо смеяться. Локи не знал, чего ему хотелось больше, а потому, выбрав оба, хохотал до слёз. Говорят, что истерики хорошо прекращают пощёчины. Тор не ударил его снова – просто коснулся его щеки. Но касание это отрезвило даже получше, а ощущалось даже похуже пощёчины. – Вон, – тихо и хрипло приказал он. Тор помялся, начал произносить его имя, и Локи едва нашёл в себе силы, чтобы повторить сухой приказ оставить его одного вместо того, чтобы расхохотаться вновь.* * *
Когда Тор сумел перевести дыхание и поднять взгляд на Локи, лицо того было мокрым от слёз. Он попытался стереть их кончиками пальцев, но брат дёрнулся – и надломлено прошептал: “Вон”. Одинсон мешкал, пока тот не повторил ещё раз: “Поди прочь”. Тор вышел, решив до поры до времени оставить его одного. В конце концов, у них впереди вечность, что им предстоит провести вместе. Одну ночь одиночества он ему позволить может.* * *
Погрузившись в подобие транса и отстранившись от всего, трикстер думал. Он думал, что удивляться, пожалуй, не стоило. Этот ритуал не требует ни жертвоприношений, ни начертания рун, но, начавшись, должен быть доведён до конца. И если один исполняющий его не справился с поставленной задачей, то магия может выбрать ему замену. Он думал, что и винить Тора в том, что он сделал, по чистой совести нельзя. Но совесть у Локи если и была, то очень грязная, а потому в том, кто во всём виноват, он не сомневался. Он думал, что это – его плата за попытку перекроить полотно судьбы. Но платить один он не станет, о нет. А потому Тор пожалеет, горько пожалеет о том, что сам вложил Локи в руки оружие, что сокрушит всё, что дорого богу грома. Трикстер уже совсем успокоился и уже начал пытаться перестроить планы с учётом новых обстоятельств, когда тяжёлые металлические двери его временной темницы вновь разъехались в стороны. Примечание: Локи имеет несколько хейти (heiti, замена имени), включая Хведрунг (Hveðrungr), Лофт (Loptr) и Лодур (Lóðurr). Трикстер (англ. trickster – обманщик, ловкач) в мифологии, фольклоре и религии – божество, дух, человек или антропоморфное животное, совершающее противоправные действия или, во всяком случае, не подчиняющееся общим правилам поведения. Зачастую фигура трикстера проявляет половую изменчивость, меняя гендерные роли. Норны – в германо-скандинавской мифологии три женщины, волшебницы, наделённые чудесным даром определять судьбы мира, людей и даже богов. Богам они никак не подчиняются, их нельзя оспорить и повлиять на их предсказания. Их имена Урд, Верданди и Скульд, и они олицетворяют прошлое, настоящее и будущее. Их главное занятие состояло в прядении нити судьбы. Хельхейм (Helheim, буквально “Владения Хель”) – в германо-скандинавской мифологии один из девяти миров, мир мёртвых, в котором властвует Хель. Это холодное, тёмное и туманное место, куда попадают все умершие, кроме героев, принятых в эйнхерии. Хельхейм расположен в Нифльхейме, на самом низком уровне вселенной. Он окружён непроходимой рекой Гьёлль. Ни одно существо, даже боги, не может вернуться из Хельхейма. Вход в Хельхейм охраняется Гармом, чудовищной собакой, и великаншей Мордгуд. Соль – в германо-скандинавской мифологии персонифицирует собой Солнце, она правит солнечной колесницей, в которую впряжены кони Арварка (ранний) и Алсвина (проворный). Бурбо́н – вид виски, производится в США, появился в конце XVIII – начале XIX века в городе Парис (округ Бурбон, штат Кентукки, США). Точнее, 1821 годом датируется первая сохранившаяся реклама нового напитка с таким названием. Сам рецепт был известен и ранее: как минимум с 1789 года преподобный Элайя Крейг дистиллировал похожий напиток для нужд своих прихожан. Основное отличие бурбона от европейского виски заключается в том, что бурбон производится из кукурузы, а не из ячменя, и выдерживается в специальных бочках, изготовленных из дуба и обожжённых изнутри по специальной технологии. Именно это новшество и принёс Элайя Крейг, случайно заметив, что выдержанный в обожжённой изнутри дубовой бочке виски приобретает неповторимый аромат и вкус. Большинство виски, производимого в США, является бурбоном, и он официально считается национальным напитком США. Апгрейд – (неол., разг.) то же, что модернизация, обновление (программного обеспечения, аппаратуры).