Цена обещания

Eminem — Not Afraid

      Он с животной яростью впечатывал сбитый кулак в пьяную окровавленную рожу и остервенело стискивал зубы до скрипа. Один удар, второй, третий — кажется, он давно потерял им счет. Раздавить, уничтожить, стереть с лица земли этого ублюдка, что в очередной раз избил его сестру, сжавшуюся сейчас в комочек в углу комнаты — это то, что было ему жизненно необходимо в этот момент. Он хотел положить конец ее унижениям, хотел разорвать порочный круг ее страданий раз и навсегда. Жаждал заставить распростертого на полу недочеловека прекратить бесконечные издевательства под видом большой любви, в которую никогда не верил.       — Не надо, Киба… Пожалуйста, прекрати… — взмолилась Хана Инузука, за неимением сил в ногах ползком подбираясь к брату, что нависал над ее несостоявшимся бывшим и расправлялся с ним с неведомой ей прежде жестокостью. В глазах Ханы младший брат все еще оставался ребенком, о котором она должна заботиться и которого была обязана оберегать от любой беды. Однако сегодня Хана сама стала той, кого пришлось защищать. И она меньше всего хотела, чтобы ее заступником стал Киба, запятнав свои руки в чужой крови.       Хана пронзительно закричала и тут же зажала себе рот рукой, когда обнаружила страшное: теперь она видела перед собой не чудовище, отравляющее каждую минуту ее безрадостной жизни, а лишь его обезображенную телесную оболочку.       — Что ты… — Хана задохнулась, быстро смаргивая слезы, что беспрестанно струились по ее щекам. — Киба, что ты наделал…       Он непроизвольно отшатнулся назад, и в его широко распахнутых черных глазах больше не плескался страшный неконтролируемый гнев. Вместо этого в глубине его взгляда затаился неподдельный ужас.       Пока Хана убеждалась в том, что ее возлюбленный мертв, Киба отодвигался от них все дальше и дальше, пока не врезался спиной в стену и не забился в углу, как его сестра некоторое время назад. Подтянув колени к груди, Инузука зажал собственную голову в тиски, ни на мгновение не отрывая взора от умерщвленного его же руками тела. Он мелко-мелко дрожал, точно брошенный щенок, и теперь, когда наваждение отступило, Киба стал понимать, что натворил.       Он жил в этом захолустном, пропитанном криминальщиной районе сколько себя помнил и давно научился справляться с его жестокостью, пусть и с переменным успехом. Киба каждый день учился выживать. Учился давать отпор. Бороться с соблазнами и несправедливостью. Отличать черное от белого. Он ломал себя, и это оказалось трудно — так, что хотелось сдаться и окончательно открыться всему, что могли предложить улицы, где Киба вырос. Но труднее всего было закрывать глаза на бесчинство тех, кто причинял зло его близким.       Хана много плакала. Приходила в дом матери, где та жила вдвоем с сыном, садилась с ней на кухне и долго лила слезы, нехотя демонстрируя очередной синяк или другое увечье, коими ее постоянно награждал тот проклятый Отелло. Мать плакала вместе с нею, умоляя ее разорвать эту губительную любовную связь, а Киба мог только смотреть, как они обе страдают. Он ничего не предпринимал. И корил себя за это каждый божий день.       Сестра обращалась в полицию — уже не раз и не два. Но в этом районе города стражи порядка часто бездействовали, особенно если дело касалось домашнего насилия, встречающегося тут сплошь и рядом. Хана не могла уйти от своего мучителя: он бы даже из-под земли ее достал. Да и бежать было некуда. А исправить этого человека — невозможно.       Киба знал, что это не закончится. И в этот злосчастный вечер, когда он ощутил странную тревогу в груди по дороге домой, все и случилось. Инузука заглянул к сестре, увидел воочию, как этот моральный урод, брызжа слюной, осыпает ее отборными уничижительными ругательствами, перемежая это с хлесткими ударами по лицу, и тогда он моментально слетел с катушек. Его было уже не остановить.       Из открытых окон в старых пожелтевших рамах послышался отдаленный вой полицейских сирен. Хана резко обернулась ко входной двери и, пошатываясь, поднялась на ноги. Еще немного — и произойдет непоправимое.       — Соседи вызвали полицию, — наспех утирая лицо рукавом растянутой вязаной кофты, скрывающей ее худое тело в синяках и кровоподтеках, выдохнула Хана. На светлой ткани остался кровавый след, и она поморщилась в отвращении к тому, кого впору оплакивать.       Киба задрожал сильнее, судорожно сглатывая, и до боли в позвоночнике вжался спиной в стену, на которую опирался. Хана бросилась к брату и, рывком хватанув его за плечи, посмотрела ему в глаза.       — Уходи отсюда, Киба!       — Нет, — тихо выдавил он, проклиная себя за эту неуемную дрожь во всех конечностях, и в отчаянии затряс головой. — Я все им объясню, я…       — Ты попадешь за решетку, если останешься! — возопила Хана и обеими руками обхватила его искаженное страхом лицо. — Я не могу этого допустить. Я ни за что не допущу этого!       Инузука низко опустил голову и стыдливо всхлипнул. Он не хотел быть трусом. Трусливо сбегать — не в его правилах. Взращенный улицами, Киба считал это самой большой низостью.       Однако над тем, кем он был — совсем юным мальчишкой — в эту минуту превалировал страх. По неосторожности убитое им ничтожество все это время расхаживало на свободе и безнаказанно творило над его сестрой всякого рода зверства, а сесть за решетку должен Киба. Справедливо? Отнюдь.       Звук сирен становился отчетливее с каждой секундой, и Хана вновь испуганно обернулась через плечо.       — Беги… — она встряхнула скованного брата за плечи. — Беги, Киба! Живо убирайся отсюда! Затаись и не высовывайся, пока я не скажу! Сейчас же!       Он смотрел в ее глаза, что были столь же непроглядными, как и его, и стремительно поднялся на ноги. Еще миг на раздумья — и Киба во всю прыть бросился к двери, ведущей на задний двор.       Он бежал. Бежал так быстро, насколько хватало сил. Завернул в проулок, миновал темную арку с испещренными граффити обшарпанными стенами, пронесся через пустующую детскую площадку, где качели на цепях жутко поскрипывали от порывов ветра. Сердце гулко билось в груди, отдавалось в затылке, пульсировало в висках. Тошнота плотно засела в глотке, слезы застилали глаза мутной пеленой. Осознание крепко ударило его под дых, и Киба зажмурился что есть мочи. Он убил человека. В одночасье превратился в того, кем всегда боялся стать. Тем, кого обычно презирали и боялись, а в его мире — уважали.       Убийцей.       Киба остановился у мусорных баков в очередном переулке, чтобы отдышаться, и уставился на свои пораженные тремором руки. Сбитые костяшки пальцев были привычным зрелищем. И то, что его собственная кровь смешалась с чужой — тоже. Но на этом привычное заканчивалось. Так закончилась его беззаботная юность, которую Киба в глубине души стремился продлить, цепляясь за редкие проявления материнского расположения, за любовь старшей сестры и теплые воспоминания об исчезнувшем отце. Он больше не тот неуправляемый ребенок из школы для трудных подростков. Пришло время принимать решения и нести ответственность за свои поступки, даже если не знал как.       Киба остерегался манящей кривой дорожки, по которой бойко шагали его школьные приятели, но сегодня невольно ступил на скользкий путь. И именно тогда, когда это с ним произошло, он решил: если судьба пометила его клеймом убийцы — так тому и быть. Может, путь его отныне будет нелегким, но с него уже не свернуть: лишь пройдя весь путь от начала до конца можно достичь цели. А цель его была до смешного банальной: выбраться из этой дыры и зажить той жизнью, которую никогда не знали ни он, ни его семья. То была не просто цель — так звучало данное себе обещание, которому Киба с тех пор следовал неукоснительно.       И он сделает все, чтобы противостоять жестокости улиц, одержать над ней верх, а потом навсегда обо всем забыть.