Цена обещания

      Слова врача доносились до Кибы короткими фрагментами, и уловить дальнейший смысл было ему уже не по силам. Пока он пытался устоять на налитых тяжестью ногах, в голове набатом звучали обрывки фраз:       «Нужна операция»       «Никаких гарантий нет»       «Шансы пятьдесят на пятьдесят»       «Полная потеря зрения».       Доктор продолжал что-то говорить, но Киба уже услышал достаточно. Насилу отрывая пятки от пола, он стремительно понесся по коридору, оставив за спиной чьи-то возмущенные возгласы. Сию же минуту увидеть Хинату — вот, что было важнее всего.       Распахнув двери палаты, откуда до этого выходил врач, Киба замер на пороге: не решался пройти дальше, скованный смесью липкого волнения и трепетного предвкушения. Он не видел Хинату уже давно, и если для кого-то такая разлука показалась бы ерундой, то для Кибы она была сродни вечности. Он жил с чудовищной мыслью, что может больше никогда ее не увидеть, как Хината и обещала, но до последнего надеялся взглянуть на нее, даже будь это в последний раз. Однако сейчас Киба жаждал их встречи не для выяснения отношений или чтобы услышать в лоб то, к чему никогда бы не оказался готов. Причин больше существовать не могло.       Хината лежала на больничной койке, глядя в никуда — отстраненная, потерянная, будто очень-очень одинокая. Однако как только ее слух потревожил негромкий хлопок двери, она машинально заозиралась в поисках источника звука. Правда, найти его, увидеть Хината не смогла.       — Киба?       Он встрепенулся, оттого как дрогнул ее слабый голос. И то, как сев в кровати Хината растерянно изучала невидящими глазами пространство перед собой, вывело Кибу из подобия ступора: он наконец пришел в движение, подбираясь к ней тихо, несколько опасливо. И едва Инузука подошел к больничной койке, Хината слепо вытянула руки перед собой в попытке убедиться в чужом присутствии.       — Это ты, — выдохнула она, когда Киба позволил их рукам соприкоснуться, а потом и осторожно переплестись пальцам: его горячим, кое-где выпачканным не до конца смытой кровью Мельницы, и ее подрагивающим холодным.       Киба пристроился на краю кровати, и Хината в нетерпении на ощупь потянулась к нему, осторожно накрывая ладонью его грудь — на удивление, как раз там, где загнанно колотилось сердце. Это несмелое, но до одури ласковое прикосновение наполнило его кратким успокоением: все позади, она жива и она рядом. Но как только Инузука распахнул глаза и увидел вблизи ее лицо, его грубым толчком перебросило в реальность. А реальность оказалась жестокой — как и все в его нелегкой жизни.       Он испытывал слабость в конечностях, разливающуюся по всему нутру, чувствовал, как сбивается сердцебиение, и как дыхание разом спирает, однако продолжал нескрываемо смотреть в глаза Хинаты, что в лихорадочной беготне искали перед собой точку упора. Киба болезненно поморщился, и душа провалилась в пятки: она действительно ничего не видела. Может, лишь едва различимые очертания, но он не мог быть уверен, а спросить не решался.       Инузука медленно вскинул руку, чтобы обдать щеку Хинаты теплом своей ладони, и это было верным решением, потому как она плавно прикрыла глаза, и его хотя бы на миг могло отпустить необоримое чувство беспомощности.       — Я обрезала волосы, — слабо улыбнулась Хината, когда Киба пропустил сквозь пальцы ее короткую темную прядь, не переставая изучающе рассматривать любимое бледное лицо.       Он вернул ей улыбку, огладив большим пальцем гладкую кожу под скулой.       — Очень красиво.       Хината распахнула глаза, что с пугающей уверенностью уставились куда-то мимо Кибы.       — Правда? Тебе… нравится?       — Правда, — он двинул кадыком, проследив за траекторией ее взгляда, и немо ужаснулся. — Мне очень нравится.       Она улыбнулась шире. Отчего-то заробев, заправила волосы за уши. Хинатин взгляд так и был направлен неясно куда, но вдруг переметнулся к лицу Кибы, пока ее руки нащупывали его губы, нос и линию подбородка, а пальцы коротко мазнули по инстинктивно прикрывшимся бархатистым векам, привычным неспешным движением провели по брови со шрамом.       — Я сделала тебе больно, — прошептала Хината, теперь скользнув подушечкой большого пальца по приоткрытым губам Кибы. — Но ты все равно здесь.       — Забудь, — он за запястья перехватил ее ледяные руки, прижимая костяшками к губам: несколько раз опалил холодную кожу своим дыханием, поцеловал, выдохнул снова. — Больше не думай об этом.       — Мне нет оправдания, — она вновь прикрыла глаза от даримой им нежности, — но поступить иначе я не могла.       Киба упрямо замотал головой, и его губы яростно поджались.       — Ничего не объясняй, — крепко стискивая пальцы Хинаты в руках, с нажимом выпалил он. — Это уже не имеет значения.       — Не для меня, — возразила она тихо. — Может, ты не хочешь говорить об этом, и может, сейчас совсем не время, но я должна сказать, как есть. Прости, если сможешь. Да, мне пришлось от тебя отказаться, пришлось быть жестокой, но только потому, что я тебя люблю, и я не могла допустить, чтобы тебе навредили, чтобы ты…       — Я это знаю, Хина, — Инузука позволил себе вымученную улыбку, что слышалась в его смягчившемся голосе. — Я все знаю.       Хината тихонько всхлипнула, высвободив одну из согретых его ладонями рук, чтобы ощутить под пальцами тепло кожи, уколоться короткой щетиной на щеках и подбородке, поймать жар дыхания.       — Я смертельно тосковала… И мне не верится, что я могу вот так дотрагиваться до тебя, — пролепетала Хината, покуда Киба все так же сжимал ее левую руку в ладонях. — Вот только… — она как до этого заметалась вокруг расфокусированным пустым взглядом, — увидеть тебя не могу.       Инузука отвернулся, судорожно выдыхая ртом. Она не могла его увидеть, тогда как он мог, но при этом не хотел на нее смотреть. При виде Хинаты его одолевала постыдная жалость к ней, а также чувство беспомощности с новой силой сковывало со всех сторон. Ему оставалось лишь наблюдать, как в одночасье для нее померк весь мир, и как она пытается отныне в этом мире существовать. И Киба не представлял, как возможно это вынести.       — Если бы я могла тебя видеть, — веки Хинаты дрогнули, и на глазах выступили слезы, заставляя сердце Кибы сжаться и устремиться к горлу, — мне бы хотелось убедиться, что ты все еще смотришь на меня как раньше. Потому что если это больше не так, то я…       — Хина, — Киба обнял ее лицо ладонями, осторожно ударяясь с ней лбами, — никогда не сомневайся в том, что я к тебе чувствую. Что бы с нами ни случилось, я буду любить тебя, как впервые и как в последний раз. Со временем может измениться все вокруг, но не моя любовь к тебе. Пока я дышу, пока живу — я люблю. И пусть еще хоть тысячу раз мир перевернется, этого не изменить.       Хината с надорванным придыханием подалась вперед, отчаянно вцепившись в его крепкие плечи. Она спрятала лицо у его шеи, беспрестанно вдыхая носом родной запах, прибилась к груди. Киба бережно обнял ее, прижавшись щекой к встрепанной макушке, и принялся равномерно постукивать ладонью по подрагивающей спине.       — Мне страшно, — поднимая на него лицо, чуть слышно призналась Хината. Она не успела моргнуть, прежде чем собравшиеся в глазах слезы быстро расползлись по щекам. — Миленький, мне так страшно…       Киба шикнул сквозь зубы: жалобный звук ее надтреснутого голоса, полные слез глаза, цепкость пальцев и неконтролируемая дрожь — все в ней причиняло ему чудовищную боль. Казалось, будто Мельница бил его по ребрам, как тогда в подполье, и одновременно с этим он сам бил Мельницу, как сегодня, — так боль физическая ежесекундно сменяла душевную.       — Девочка моя… — Киба усилием заставил Хинату снова вплотную прижаться к нему, зажмуриваясь и прикладываясь губами к ее волосам. — Не бойся, маленькая…       — Что, если я больше не смогу увидеть лица родных? Не смогу играть? — она громко всхлипнула, намертво вцепившись пальцами в ткань его толстовки, и ее глаза в ужасе округлились. — Что, если я больше не увижу… тебя?       — Этого не будет, — категорично возразил Инузука, ясно осознавая: утверждать что-то — равно лгать. — Врач ведь сказал, что операция пройдет в самое ближайшее время, и она может помочь. Я уверен, так и будет. Родная, — он прижался губами к ее влажному виску, — все будет хорошо. Я буду рядом. Несмотря ни на что, я останусь рядом с тобой.       — Это невыносимо… — Хината заплакала надрывно, со слышимой хрипотцой в голосе, и ее пальцы с остервенением мяли ткань его толстовки. — Я хочу, чтобы все кончилось… Я больше не могу…       — Скоро все кончится, Хина. Больше никто тебя не тронет, твоя семья свободна ото всех обязательств, и теперь самое главное, чтобы ты выздоровела, — Киба заключил лицо Хинаты в ладони и заглянул ей в глаза, как если бы она могла его видеть. — Ты поправишься. Я знаю, ты сможешь. Ты такая смелая, такая бесстрашная девочка. Потерпи, любимая. Чуть-чуть потерпи — и все закончится.       Она в исступлении затрясла головой. Вновь подалась вперед и, обнимая его, что было сил, путалась пальцами в складках капюшона, сгребала пятерней волосы.       — Я дышать от страха не могу. Воздуха не хватает. Не могу так… Я не справлюсь с этим… Никогда не справлюсь…       — Время для посещения окончено, молодой человек. Прошу покинуть палату.       Киба обернулся через плечо, наталкиваясь на суровый взгляд засланной доктором медсестры.       — Еще пять минут.       — Повторяю: покиньте палату. Сейчас пациентке нужен покой.       — Всего пять минут! — он резко перешел на крик, заставив Хинату в своих объятиях всем телом вздрогнуть. — Вам жалко, что ли, мать вашу?!       Медсестра ошарашено распахнула рот от этой несказанной грубости. Однако должной реакции не выдала: и не такого здесь видала.       — Две минуты, — нехотя уступила она и так же бесшумно, как пришла, юркнула за дверь.       Киба заполошно повернулся к Хинате, сильнее дозволенного обхватывая ее плечи.       — Хина…       — Нет, не уходи, — она крепче обвила руками его шею, беспрестанно туда-сюда мотая головой. — Не оставляй меня одну, Киба! Пожалуйста, не уходи!       — Я совсем скоро вернусь, — пообещал Инузука, взявшись за запястья Хинаты в попытке разжать ее одеревенелые пальцы у себя в волосах на затылке. — Потерпи, родная. Как только разрешат — я сразу приду, — он с трудом сглотнул, применяя силу, дабы избавиться от ее стальной хватки. Его уже мутило от всего происходящего. Киба не мог больше здесь оставаться. Не мог видеть ее такой. — Пожалуйста, Хина…       — Киба! — она задрожала, в испуге цепляясь за что придется, когда он встал с кровати и попятился, врезаясь спиной в отъехавший стул на колесиках. Киба ушел, но Хината по-прежнему тщетно выискивала его глазами, наталкиваясь лишь на холодящую душу пустоту.       Инузука не помнил, как добрался до дома. От дикого, непередаваемого страха он не помнил даже себя. Кажется, он хотел пить. И желудок давно оставался пустым, хотя скручивало его явно не от голода. Организм определенно требовал чего-то еще, однако Киба не ощущал этих простых потребностей так, как им ощущались эмоции. Они плескались где-то глубоко за душой, метались в поисках выхода, или же монотонно скреблись, точили изнутри, понемногу отщипывая от него по кусочку. А потом пришло осознание, и все они — все до единой — одним мгновением выбрались наружу.       Киба остановился посреди своей комнаты и судорожно выдохнул, вперившись мутным взглядом в ковер под ногами. Его затрясло, и неслушающейся рукой проводя по лицу, он быстро сморгнул знакомую резь в глазах.       Испугавшись собственного всхлипа, Киба крепко зажал себе рот ладонью, и с дрогнувших ресниц сорвались слезы. Они не просто едва тронули его щеки, чтобы можно было незаметно смахнуть их с лица, а полились безостановочным потоком, при этом не вызывая в нем ни грамма стыда, как это всегда бывало. Киба ринулся сперва в одну сторону, по-прежнему накрывая рот рукой, потом бросился в другую подобно перепуганной живности в клетке, а в итоге в бессилии сгорбился над столом, шлепнув по его поверхности свободной ладонью. Тихонько заскулил.       Он много раз ощущал непроглядное отчаяние и, глядя вперед, не видел выхода. Однако сейчас Киба чувствовал то, с чем ничего из былого не могло сравниться. Нелюбовь матери, потеря отца, мучения сестры, запятнанные чужой кровью руки и «предательство» Хинаты — даже сбейся все разом в одну кучу, это бы не встало выше страха за будущее любимой. Одно дело страдать самому, самому себя жалеть, но совсем другое — знать, что вынужден страдать самый близкий тебе человек. Если бы Киба мог уберечь Хинату от этого, если бы мог заставить ее увидеть будущее — с ним или без него — он отдал бы все. Сделал все, что угодно.       Киба хаотично перемещался по комнате, только бы не прислушиваться к мыслям, не сталкиваться с картинками будущего, вырисовывающимися из тех самых мыслей, и не пытаться искать выхода, которого просто нет. Он бы принял любой удар судьбы — принял его на себя. Но сломанной судьбе Хинаты Киба покориться не мог, ровно как и повлиять на ее неблагосклонность. От него едва ли не впервые в жизни ничего не зависело. Он был совершенно бесполезен, и ему оставалось лишь ждать окончательного исхода, что наверняка где-то наверху было давно предрешено. И осознавая все это, Киба сокрушенно бормотал в пустоту: «Почему она? За что? Это я — плохой человек. Я — убийца. И это я заслуживаю наказания — не она. Она не заслужила такого». Вот только Инузука еще не успел понять, что это и было его наказанием.       Он опустился на пол возле кровати, прижавшись спиной к каркасу, и завыл раненой собакой. Судорожно глотая слезы, Киба ощутил удушающее чувство безысходности, аналогичное которому испытывал в прошлом, будучи несчастным ребенком. Тогда он хотел лишь утешения матери в моменты отчаянной тоски по отцу, в моменты страха, любого толка боли или когда был ослаблен болезнью. И в том же самом Киба нуждался сейчас.       Он подумал о Цуме. Ему совершенно неожиданно пришло на ум, что у нее всегда были теплые мягкие руки — именно такими Киба их помнил; красивые карие глаза, часто мокрые от слез; и она обладала особенным запахом, дарящим ему мимолетное ощущение безопасности. Он пытался вытянуть из воспоминаний редкие моменты материнского внимания, но этого было до такой ничтожной степени мало, что слезы полились с еще большей силой, заставляя его грудь и плечи сотрясаться от сдавленных рыданий.       Киба знал, в ком мог найти утешение, и кто всегда и во всем поддержит безоговорочно: Хана, «братья», тренер, что даже своими принципами поступился ради него, а в итоге благодаря связям спас Хинату и помог Мацуде Керо отправиться туда, где ему давно было самое место. Однако гудок за гудком в телефонной трубке приближал его к тому, чтобы услышать голос Цуме. Почему-то Киба не допускал мысли, что она может не ответить на его звонок, — просто ждал, всхлипывая раз за разом и пробегаясь глазами по мелким соринкам на ковре.       — Алло?       Киба с трудом проглотил слезы, шумно шмыгнув носом, и утер разбитыми костяшками обилие влаги над верхней губой — соль в прямом смысле слова попала на раны, но боли он совсем не ощутил. Инстинктивно выпрямляясь, Киба теснее вжался спиной в каркас кровати и крепче стиснул в руке телефон.       — Мама, — на первом же слове голос его, как назло, сорвался, — это я. Мне нужно… — Киба впился зубами в нижнюю губу, сдерживая неуемный плач. — Мне очень нужно с тобой поговорить.       Невзирая на его попытки совладать с эмоциями, уже не поддающимися контролю, Цуме все поняла.       — Говори.       — Я не знаю, что мне делать, — прошептал Киба, оборачиваясь маленьким перепуганным мальчишкой, жаждущим укрыться от всего плохого у сердца матери. — Мне страшно, мама. Я… — он тряхнул головой, и пряди волос прилипли к мокрому лицу. — Я не знаю, как мне быть…       Цуме убийственно долго молчала. Она все еще была «на проводе» — в телефоне слышалось ее тихое спокойное дыхание. Однако ответа так и не последовало.       — Мама? — Инузука сгорбился, и теперь в его голосе сквозила растерянность вперемешку с тревогой. Он больше не мог сдерживаться: всхлип вырвался сам собой. — Прошу, мама, поговори со мной… Скажи что-нибудь…       Каждая секунда ее молчания прибавляла тому маленькому мальчику год за годом, превращая его обратно в мужчину, что, казалось, давно распрощался с детской наивностью. Киба хотел его удержать, хотел немного побыть ребенком, у которого куда больше шансов быть замеченным матерью, но этот образ ускользал, размывался, становился недосягаемым.       — Что ты хочешь от меня услышать?       Инузука все еще пребывал в растерянности: понятия не имел, чего ждал от матери. Может, совсем немного ее тепла? Пусть только по телефону, пусть выраженного в немногословии, пусть даже лживого — ему сейчас все равно правды от лжи не отличить. Он ведь совсем немного хотел. Пары слов бы хватило. «Все пройдет». Мама, просто скажи, что все пройдет. Ведь всегда проходит.       — Что ты натворил?       — Ничего. Нет, я просто… — Киба зажмурился. Очередной всхлип заставил съежиться и ощутить-таки нахлынувшую волну стыда, оттого каким он наверняка сейчас виделся жалким. — Просто мне…       — Когда ты только родился, я почти сошла с ума, — с хладнокровным цинизмом выпалила Цуме, точно наконец дождалась нужного момента для невысказанных откровений. — Ты кричал как резаный днями и ночами, что ни делай. Я надеялась, ты подрастешь, и этот кошмар закончится, но все стало только хуже. Ты постоянно хныкал, жаловался, ходил за мной по пятам и все время чего-то требовал. А когда твой отец от нас ушел, этому беспрестанному нытью ни конца ни края было не видать. Даже Хана и та столько не ревела, хотя на ней было немало обязанностей, и нам всем тогда было тяжело. Она всегда оставалась сдержанной, понимающей, разумной девочкой, на которую я могла положиться. Но ты… Ты был невыносимым ребенком и отравлял каждый день моего существования.       Киба оцепенел, вбирая в себя произнесенные матерью слова. Последнюю фразу Цуме буквально выплюнула, точно избавляясь от тяжкой ноши, что теперь была возложена на сына, чьи плечи заныли от ее непомерного веса. Однако Цуме этого было мало: она продолжала говорить. Киба же продолжал все это безропотно принимать.       — Глядя на тебя, я и не рассчитывала, что ты станешь достойным человеком, станешь мужчиной, которого в своем сыне хотела бы видеть каждая мать. И несмотря на тот путь, который ты для себя выбрал, эту жестокость, которой всегда жил, ты остался таким же невыносимым нытиком, который только и ждет, что мама решит все его проблемы, если на нее хорошенько надавить. Как тебе только совести хватило звонить мне и вот так мной манипулировать? Вдруг о матери вспомнил, да? Думаешь, я стану тебя жалеть, тридцатилетнего кабана, который так ничего в жизни и не добился? Сколько бы я ни прилагала усилий, из тебя ничего толкового так и не выросло. И мне за тебя стыдно. Перед самой собой стыдно, что я с таким трудом вырастила настолько жалкого человека.       Тот исчезнувший мальчишка из прошлого мог бы сейчас спрятаться под одеялом, чтобы переждать бурю с неиссякаемой надеждой, что одним днем все прекратится, и мама позволит ему стать для нее самым важным, нужным, горячо любимым сыном. Он надеялся: она увидит в нем то хорошее, что всегда замечал отец, за что хвалила сестра, и на что делал ставку тренер. Каждый день он с новыми силами к ней приближался, еще не осознавая, что совершая шаг вперед, делал три шага назад. Однако мужчина с застывшими в глазах слезами из настоящего больше не мог жить напрасной надеждой. И лишь одно между ними оставалось общее: они оба были лишены матери, к которой по-настоящему приблизиться так и не сумели.       Лицо Кибы застыло безжизненной маской, и когда он одним резким движением ударил телефон об пол за кромкой ковра, на ней не дрогнул ни один мускул. Глядя прямо перед собой, он не ощущал, как его неистово трясет, и с неясно откуда взявшейся силой в ослабевшем теле снова приложился мобильником об пол. Это действие Киба повторял раз за разом, и даже когда от телефона остался лишь разбитый корпус с затянутым паутиной экраном, он не остановился. Это случилось только когда все силы иссякли, и прежде смелая рука обмякла безвольной плетью.       Сегодня Киба много что осознал. Осознал, что Хината может навсегда остаться незрячей и выпасть из привычной жизни, где научилась находить счастье в мелочах и, опустошая себя, вновь и вновь наполняться бо́льшим. А также то, что сложись все именно так, он никогда ее не оставит: не потому что должен, а оттого, что у него и краткой мысли не промелькнуло сбежать, забыться, откреститься от сложностей, что им предстоят. Но самым главным осознанием стало другое, и Киба как никогда ясно понял: пришло время отпустить то, за чем он так отчаянно гнался все эти годы.       Отпустить маму, которой отныне для него не существовало: ни в мыслях, ни в детских воспоминаниях.       Жестокость Цуме одним днем выжгла в сыне трепетную к ней любовь дотла. Над пепелищем, раскинувшемся внутри него на месте вырванной с корнем надежды еще долго вздымались клубы дыма, заставляя его дышать часто, болезненно, хрипло. Однако в душе Кибы не было места ненависти — вся она до краев оказалась наполнена чистой всеобъемлющей любовью к той, с кем он ощущал себя самым важным, нужным, горячо любимым — как всегда и мечтал.       А где уже взращена любовь, ненависти не прорасти.

***

      Человек на пороге жилища «братьев» представился Хиро Инузукой, хотя вполне мог этого не делать: Хидан с Дейдарой узнали в нем отца Кибы еще до того, как он на этот счет раскрыл рот.       Хидан понимал: надо его отсюда выпроводить. Дейдара же, светящийся откровенным радушием, напротив, решил: необходимо быть с этим человеком гостеприимным — нелюди они, что ли? Так, уже в следующий момент Хиро оставлял обувь в уголочке придверного коврика, чтобы неуверенно двинуться вглубь квартиры вслед за Деем.       — Ты на кой хер его впустил? — ядовито шикнул Хидан, когда уличил возможность зажать друга у стенки вдали от глаз и ушей незваного гостя. — У Кибы че, других проблем нет?       — В смысле? — Дейдара недоуменно моргнул, отшвырнув от себя руку Хидана. — А мне че, надо было у него перед носом прям дверь закрыть?       — Придумал бы че-нить, типа, Киба не дома, и мы вообще не ебем, где он есть!       Дей грубо пихнул Хидана в грудь.       — Так сам бы это ему и сказал! Хули молчал стоял, зенки свои на него лупил?! — Дейдара обернулся через плечо, и заискивающая улыбка вдруг изогнула его губы. — Кстати, ты заметил, да? — он указал себе за спину большим пальцем. — Вылитый Киба!       Хидан тоже переменился в лице, выглядывая из-за плеча Дея в попытке углядеть замершего посреди гостиной Хиро.       — Внатуре. Чисто одно лицо.       — Ладно, — Дейдара посерьезнел, дернув подбородком. — Хорош тут шептаться, неприлично как-то.       Инузука-старший обернулся, когда в гостиной показались парни с явно напускными улыбками, и один из них жестом указал на диван.       — Вы садитесь пока, — Дейдара озадаченно почесал затылок. — В ногах-то правды нет.       Хидан закатил глаза. Хорошо, что его тихое «ушлепок» больше никто, кроме него, не услышал.       — Спасибо, но я бы хотел увидеть сына, — Хиро воровато заозирался вокруг. — С ним все в порядке?       — Ну… как сказать… — Дей метнул взор на Хидана в надежде заручиться его поддержкой.       Тот нехотя подхватил:       — Так себе.       — Я ему звонил, но у него телефон недоступен, — Хиро в неприкрытой тревоге стал приглядываться к немногословным «братьям». — Ему нездоровится?       — Типа того, — Дейдара, поджав губы, тряхнул головой. — То есть… У него проблемы. Девчонка его в больнице.       — Хината? — Инузука невольно подался вперед. — Что с ней случилось?       — Да там вообще пиз… пипец, — буркнул Хидан.       — Она зрение потеряла, — следом внес немного ясности Дей.       Хиро попятился к дивану, чтобы не глядя опуститься на сидение.       — Как?! Как это произошло?       — Головой ударилась, — Хидан сощурился. — А вы че, Хинату знаете?       Инузука кивнул, уставившись в пол: это все надо было как-то переварить.       — Знаю, — кивнул он, растирая щетинистый подбородок. — Господи, бедный ребенок…       — Киба очень переживает, — озвучил очевидное Дейдара. — Два дня из комнаты не выходит.       — С этим ничего нельзя сделать? Что говорят врачи? В каком она состоянии?       — У нее операция должна быть, — Хидан досадливо взъерошил макушку. — Я недавно говорил с ее сестрой, вроде, на сегодня назначили. Но это не точно.       Хиро рывком поднялся, запахнув на себе куртку.       — Я должен увидеть сына.       Дейдара повернулся к Хидану, что с откровенной категоричностью мотал головой, мол, не вздумай у него на поводу идти. Однако его предупредительные сигналы он благополучно проигнорировал и сдержанно улыбнулся Хиро.       — Пойдемте, я провожу. Только он, кажись, спит.       Хиро благодарно кивнул Дейдаре, и когда тот закрыл за ним дверь с другой стороны, бегло оглядел темную комнату с плотно задернутыми шторами. Дабы впустить хотя бы немного света, он отодвинул одну из занавесок, и ему явился небольшой, но заметный хаос: дверцы шкафа были настежь распахнуты, на запыленном столе между собой перекрутились провода от зарядных устройств и лежала пустая бутылка из-под воды, на полу возле кровати небрежным комом валялась толстовка, чуть поодаль — разбитый в хлам смартфон, а в развороченной постели, уткнувшись в подушку, спал Киба — в уличных штанах, носках и майке.       Инузука-старший бесшумно подошел к кровати и, опершись ладонью на обнажившийся матрас под измятой простыней, осторожно сел. Киба мерно сопел, сунув руку под подушку, и Хиро невольно улыбнулся: в детстве он спал в точности так же, только места занимал куда меньше, и волосы сына в воспоминаниях отца были короче. С момента своего возвращения Хиро его вблизи и не видел толком, а сейчас точно впервые удивился тому, как Киба вырос. Он нестерпимо желал приблизиться к нему, чтобы знать его не только ребенком, по которому страшно тосковал, но и повзрослевшим молодым мужчиной: наблюдать за ним во время разговора, подмечая манеры и привычки, дабы сравнить с тем, что было присуще ему маленькому, видеть, как он улыбается, смеется, как хмурится и даже злится. А еще Хиро невыносимо хотелось дотронуться до сына, и он неожиданно позволил себе это: вытянул руку, что замерла в нерешительности, с которой он быстро покончил, опустил к его голове и плавно накрыл ладонью растрепавшиеся каштановые локоны, принимаясь совершать едва ощутимые поглаживающие движения.       Хиро не заметил, как увлекся и, совершенно безнаказанно склонившись над сыном, скрупулезно рассматривал видимую сторону его лица. Матерь Божья… совсем взрослый. А в глазах отца еще маленький, совершенно беззащитный мальчик, которому хотелось подарить много заботы и любви, коих Хиро так и не растратил, оттого что был вынужден жить вдали от него.       Счастье было недолгим, и Хиро отпрянул от неожиданности, когда Киба внезапно очнулся ото сна и сам же этого перепугался: выдыхая сдавленное «Хина!», он рывком отнял голову от подушки и в ужасе забегал глазами по комнате. Рука Хиро, прежде дарящая сыну ласку, застыла в воздухе, а сам он опасливо сжался: догадывался, что Киба не окажется рад его присутствию.       Он помедлил, прежде чем лечь обратно, судорожно выдыхая в сгиб локтя. Чужие прикосновения оказались обманчивыми: Киба довольно скоро отряхнулся от грез и на раз распознал знакомую удручающую реальность. Правда, не все здесь совпадало с ее канонами и явно выбивалось из привычного порядка вещей.       — Что ты тут делаешь? — промямлил Киба, с закрытыми глазами потеревшись носом о подушку.       Хиро без утайки смотрел на сына и заметил, как его обнаженные плечи покрылись мурашками, и он весь съежился от холода, прижимаясь к теплой подушке. Привстав над матрасом, Инузука-старший потянулся за одеялом, сбившимся комом где-то у Кибы в ногах — Хиро предпочел не видеть реакцию сына, когда заботливо укрывал его, машинально растирая линию плеча поверх одеяла.       — Я тебе звонил, — объяснился он, усаживаясь обратно. — Ты не отвечал, и я взволновался.       Киба с откровенной прямотой взирал на отца, ощущая, как расслабляются мышцы тела, постепенно согревающегося под остывшим одеялом.       — Телефон сломался.       Хиро покосился на пол. Точно. Мог бы и сам догадаться.       — Я знаю о Хинате, — боязливо начал он, при этом наблюдая за выражением лица сына, что враз исказилось, открыто демонстрируя Хиро всю внутреннюю боль. — Значит, мое предчувствие меня не обмануло. Я понимал, что смерть ее отца повлечет за собой что-то плохое. Не знаю, чем этот человек занимался, но раз его убили, семья так же могла оказаться под ударом.       — Я не успел, — прошептал Киба, и Хиро пришлось вновь к нему склониться, чтобы расслышать сказанное.       — О чем ты, сынок?       — Уберечь Хину, — он поморщился, перевернувшись на спину, и уперся затылком в изголовье кровати. — Я был ее телохранителем, но когда по-настоящему оказался ей нужен, я ее не защитил.       Хиро не знал, как на это возразить: что бы он ни сказал, чувство вины в одночасье сына не отпустит. Ему было известно, что это такое, и не понаслышке. А также что избавиться от этого чувства сложнее всего.       — Что произошло? — рискнул спросить он, и не из праздного интереса, а потому что искренне тревожился как за Кибу, так и за Хинату, с которой по воле случая успел сблизиться.       — Мы расстались незадолго до этого, — вдруг разоткровенничался младший Инузука, отчего Хиро едва сумел сдержать вздох облегчения: не ждал, что он вот так сразу, без ругани пойдет на контакт. — Хината сказала, что больше не хочет быть со мной, и несмотря на то, что это показалось мне невозможным, я ей поверил. Не знаю, что это было: гордость, эгоизм, жалкая обида… Но я поверил, будто так логичнее всего.       Хиро слушал, затаив дыхание. Боялся, Киба вот-вот опомнится и поймет, кому все это говорит, и с кем делится личным. Бессмысленным возражениям, попыткам поделиться мудростью и жизненным опытом Хиро предпочел безмолвие. Выбрал незримую поддержку в противовес желанию проявить к сыну что-то, кроме своего присутствия в такой непосредственной близости, о которой уже и не мечтал.       Киба рассказал о случившемся, но в подробности вдаваться не стал, и Хиро сумел понять не все — так, в общих чертах. Кибе и самому что-то было не до конца ясно: например, почему бездействовал Неджи, почему вообще позволил Хинате остаться одной в загородном доме и угодить прямиком в грязные лапы Мацуды Керо. Выяснилось, что еще до того, как Киба звонил начальнику охраны, Неджи уже потерял возможность вмешаться. Мацуда позаботился о том, чтобы не вышло как в прошлый раз, и когда Хината связалась с Такао, велел Рю взять контроль над Неджи и Ханаби, пока туда не нагрянули люди Тобирамы Сенджу для дальнейшего выяснения обстоятельств. Ни брат, ни сестра не знали о задумке Хинаты, пока Рю им об этом не сказал, держа обоих «на мушке».       Киба осознавал, благодаря кому пусть и в последний момент, но успел в очередной раз сорвать Керо все планы. И лишь поэтому он позволял отцу быть здесь, говорил с ним, вовлекая во все события, что уже так или иначе касались и его тоже. А может, противиться ему у него просто не оставалось сил.       — Пока ты не передал мне слова Хинаты, я не допускал мысли, что она неспроста порвала со мной. И только потом я понял, что Хина не могла лгать в том, что между нами происходило, — Киба слабо, болезненно улыбнулся. — Она принимала во мне все, и ей было плевать, кто я, откуда, сколько у меня денег, и чем я занимаюсь, — он вскинул глаза на отца, заставив его содрогнуться от прямоты взгляда напротив. — Она приняла меня даже с тем, что я сотворил в прошлом.       — Хана все мне рассказала, — осторожно произнес Хиро: побоялся затрагивать эту тему. — Знаю, что ты себя винишь, но в тот день ты мужественно защищал сестру.       — Ничего мужественного здесь нет, — по горячим следам возразил Киба. — Это было проявлением слабости.        — В слабости нет ничего постыдного, — в свою очередь парировал Хиро. — Особенно если ты осознаешь, что ей поддавался.       — У меня много слабостей, — это прозвучало как постыдное признание. — Но я чувствую, как любовь придает мне сил, и порой кажется, будто я все могу, пока меня жизнь с небес на землю не спускает. У тебя бывало такое ощущение?       У Хиро едва не вырвалось: «у меня?!» Не поверил, что Киба спросил его об этом вот так прямо.       — Было, — с полуулыбкой ответил он. — Любовь к твоей маме и к вам с Ханой всегда придавала мне сил. Все, что я по дурости делал, было ради вашего благополучия. Я очень любил Цуме. И вы с сестрой родились от большой любви.       Киба громогласно расхохотался, запустив руку в волосы. Хиро нахмурился.       — Родились от большой любви, — сквозь смех вторил Инузука-младший. — Ну да.       — Я знаю, о чем ты думаешь. Но мать не может не любить своего ребенка. Это я виноват, что Цуме так…       — Ты не виноват, — впервые с непоколебимой уверенностью признал Киба. — Никто не виноват, кроме нее. Даже я. Тем более я.       — Сынок, — Хиро отвел от лица волосы, подсаживаясь к нему поближе. — Мама многое пережила из-за меня. Ей было очень трудно.       — Я в курсе, что ей было трудно, — перебил его Киба. — Но это не оправдание. Раньше я думал, это из-за меня, из-за тебя, из-за всего, что в нашей семье творилось. Но недавно мне стало понятно: дело в другом. Все дело только в ней. Просто мне жаль, что я так долго пытался стать лучше, чтобы она меня заметила, чтобы увидела во мне что-то хорошее, наконец полюбила меня или вспомнила, что любит. Но чего бы я ни делал, все было бесполезно. Да и ладно бы она просто меня не любила — черт с этим. Мама ненавидит меня тупо по факту моего существования.       — Нет. Киба…       — Не пытайся это оспаривать. Я и сам пытался — ничего не вышло. Но теперь я все это принял. И мне по-настоящему стало легче. Жить иллюзиями — самое дерьмовое, что может быть.       Хиро явственно видел в сыне ту уверенность, с которой он говорил о своем осознании, что в два счета обернулось принятием. Он не хотел думать о том, что пережил его ребенок — это преумножало чувство вины за паршивое отцовство в тысячи раз. Сейчас, глядя на сына, он горел желанием обнять его, но не мог себе этого позволить. Киба не выглядел жалким, когда говорил о матери, совсем нет, и в глазах не стояли слезы, как случалось до недавних пор. Но оттого, с каким почти что безразличием Киба признавал себя отвергнутым родной матерью, Хиро было горько.       — Из-за того, что я терзался от обиды на маму, мне удалось легко поверить в слова Хинаты, ведь другого я не знал, — Киба густо нахмурился, потирая складку меж бровей. — Думал, она предала меня, но в итоге предателем оказался я. Пока жалел себя, пытался свыкнуться с новой реальностью, где снова оказался брошенным, я упустил время, и Хина пострадала. Вот за это я презираю себя. Плевать, что стало бы с моей жизнью, и что еще будет. Главное, чтобы она поправилась. Больше ничего мне не надо. Лишь бы Хината была здорова и снова могла видеть.       — Шансы ведь есть, если ей назначена операция?       — Есть, но их мало. Я просто не понимаю: что мне делать дальше? Конечно, я останусь рядом с ней. Буду во всем ей помогать, положу на это всю жизнь и не пожалею ни на минуту. Но каково будет ей жить с этим? Я много думал об этом, и каждый раз прихожу к одному и тому же: она будет страдать. Знаешь, как Хина играет на рояле? — Киба расплылся в мечтательной улыбке, возводя глаза к потолку. — Ты бы только слышал… Еще она пишет музыку, можешь себе представить? Берет ее откуда-то из головы, а потом играет. Это выше моего понимания. Я ведь всегда был далек от музыки, но когда Хина начинает играть, я будто не здесь. Она с легкостью может управлять чувствами людей своей музыкой. И это большой талант.       — Ты должен верить в лучшее, сынок. До последнего.       — Я не знаю, во что верить. Мне просто страшно. Страшно, что Хината теперь всегда будет несчастна…       — Киба!       Он выпрямился, бросив взор к двери, что резко распахнулась, ударившись о боковину шкафа. Хиро тоже встрепенулся от этого грохота.       — Что с твоим телефоном? — Хидан замотал головой, дескать, уже не важно. — Ханаби только что звонила. Хинату перевели в палату после операции.       Киба поймал на себе встревоженный взгляд Хиро и, одним движением сбросив с себя одеяло, вскочил с постели.       — Я уже вызвал таксу, — отчитался Хидан, спрятав телефон в карман штанов. — Поехать с тобой?       — Без разницы, — натягивая толстовку, поморщился Инузука. — Когда она очнулась?       Он передернул плечами.       — Без понятия. Ханаби с братом уже в больнице.       Киба несся по улице как угорелый: водителю такси пришлось высадить их с Хиданом не доезжая до больницы из-за плотного движения на дороге и скопления машин скорой помощи на въезде к служебным воротам. Ворвавшись в госпиталь через главные двери, он остановился, но не потому, что дыхание сбилось, и ему нужно было отдышаться — в сильном волнении Киба напрочь забыл куда идти. Хидан в этом плане оказался смышленее, благодаря трезвости рассудка, и потащил его к стойке регистратуры, куда Киба буквально врезался, сбив локтем пластиковую подставку со стопочкой брошюр.       Ханаби крутилась неподалеку от палаты Хинаты и лишь завидев «братьев» отвлеклась от бессмысленного разглядывания медицинских плакатов, вывешенных вдоль стены холла.       — Ужасно выглядишь, — констатировала она, становясь напротив Кибы, что заметно дергался от нетерпения узнать о состоянии Хинаты. — С тобой все нормально? — Ханаби взглянула на Хидана. — Еще раз привет.       Он неуверенно вскинул ладонь.       — Привет.       — Ну, что там? — выпалил Инузука, пробегаясь глазами по лицу Ханаби. — Как все прошло?       Она улыбнулась, но во влажных серых глазах встали слезы.       — Операция прошла успешно.       Киба на вдохе приоткрыл рот и тут же шумно выдохнул, накрывая руками побагровевшее лицо.       — О, Господи… Спасибо тебе…       — Но… — Ханаби осеклась.       Инузука поднял на нее глаза, выныривая из своих ладоней.       — Что? Что «но»?       Хьюга поджала губы, быстро смахивая слезу в уголке глаза.       — У Хинаты и до этого были проблемы со зрением, ты и сам знаешь. Врач говорил что-то о нарушении нервных волокон, а если точнее, звучит это как атрофия зрительного нерва. Оказывается, у Хинаты постоянно падало зрение, но она даже не рассказывала нам об этом. Такой диагноз и без травмы мог привести к необратимой слепоте, — она зажмурилась, опуская подробности, в которых мало что понимала. — Суть в том, что эта патология прогрессировала, а из-за травмы окончательно усугубилась.       Киба измождено прикрыл глаза, сгребая в кулак несвежую челку. Издевается она, что ли, преподнося информацию по крупицам?       — Ради Бога, Ханаби…       — Да, извини, — она потерла плечо и, потупив взгляд, заговорила тише. — Зрение восстановить удалось, но только в правом глазу. Левым Хината по-прежнему ничего не видит, и врач сказал, что это уже не исправить.       Хидан незаметно стиснул рукой плечо Инузуки, что уронив голову, уперся лбом в сжатый кулак, несколько раз подряд крепко ударившись об него. Как будучи постоянно рядом с Хинатой он мог не заметить, что ее беспокоят проблемы со зрением? Почему она ничего не говорила ему об этом, а приемы у офтальмолога называла «плановыми» и от вопросов отмахивалась? Конечно, Киба ощущал облегчение, оттого что Хината могла видеть, но — это злосчастное «но»! — к прежней полноценной жизни она уже не вернется, и от этого осознания у него подкосились ноги.       — Киба? — Ханаби обеспокоенно тронула его за руку чуть выше запястья, когда он пошатнулся. — Тебе нехорошо?       — Где она?       — У себя в палате, очень тебя ждет. Сам найдешь?       Инузука не удосужился ответить. Больше не теряя времени, кинулся в направлении Хинатиной палаты и, чудом вписываясь в поворот, затерялся в глуби коридора.       — Ты как?       Ханаби с выраженной неопределенностью склонила голову вбок.       — Нормально, — шмыгнув носом, она исподлобья взглянула на Хидана. — А ты чего здесь?       — Тебя увидеть хотел.       — Увидел?       Горделиво вздернутый подбородок, скрещенные на груди руки и высокомерная ухмылка Ханаби вместо ожидаемого раздражения вызывали у Хидана улыбку, но он решил, что неуместно ее сейчас демонстрировать. Да и повода, как такового, для этого пока не находилось.       — Увидел.       — Ну… иди тогда?       Хидан покорно кивнул — выбора не было. Разворачиваясь к лифтам вблизи выхода к лестничным пролетам, он было совершил пару шагов, однако не прошло и мгновения, как он вновь очутился рядом с Ханаби.       — Слушай… — Хидан поморщился, судорожно подыскивая подходящие слова, коих все равно было не подобрать. — Я хотел…       — Поговорить, — быстро догадалась она. — О чем?       Он нахмурился, уронив взгляд к своим ботинкам, а если точнее, наспех завязанным шнуркам. Вот теперь его раздражало, что говорить о серьезных вещах — об откровенно личных вещах — было ему так тяжело. Однако говорить придется. Это его последний шанс — так он думал.       — Знаю, ты уже все сказала при том разговоре возле подполья, и я тебя услышал. Даже в чем-то согласился, когда уже после сидел переваривал. Но мне все равно было паршиво. Ну… без тебя.       Ханаби красноречиво изогнула бровь, и в выражении ее лица больше не прослеживалось высокомерия. Хидан, в свою очередь, аж покраснел от натуги, выдавливая из себя совершенно обыкновенные слова, нисколько не уничижающие его достоинство. Ну, может, самую малость.       — Я не отрицаю, что поступал с тобой как гандон штопаный, но…       — Перестань себя обзывать, — возмущенно одернула его Ханаби.       — Нет, я внатуре скотина последняя. И заслужил то, что мне в крысу жиза подкинула. Только… от этого, честно говоря, не легче.       — Жизнь часто преподносит нам сюрпризы. И не всегда приятные.       — Со мной всякое случалось, — Хидан безрадостно усмехнулся, вновь невольно роняя взгляд к своей обуви. — Оно как приходило, так и уходило. Мне ниче не стоило положить на это хер и жить, как живу. Но теперь, — он поднял голову, натыкаясь на округлившиеся в любопытстве серые глаза, — забить не получается. Когда ты пришла ко мне в мастерскую, я вспомнил, как мне было хорошо с тобой, что я чувствовал, и насколько моя жизнь менялась. Но та твоя записка… Не знаю, как-то… прям совсем дерьмово стало от мысли, что это всё.       — Извини за записку, — нахмурилась Ханаби. — Наверное, как-то неправильно было втихую уйти, когда ты меня так поддержал. Честно сказать, мне стало легче оттого, что ты тогда был рядом.       — Нет, может, так даже лучше, — возразил Хидан. — Дело-то, по сути, не в записке. А в том, что я тогда окончательно тебя потерял.       Она озадаченно моргнула, спешно отбрасывая за спину распущенные волосы, и двинулась к стене, чтобы бесцельно впиться глазами в плакат с изображением человеческой черепушки.       — Наверное, я не имею права даже пасть разевать на эту тему, — Хидан подобрался к Ханаби из-за спины, и теперь на плакат они смотрели вместе. — Но… может… Попробуем все заново начать? Как будто между нами ничего не происходило, и нас самих не было? Чисто с нуля?       Хьюга взволнованно сглотнула, ощущая позади себя теплоту, исходящую от чужого тела, и горячее дыхание на своих волосах. Она медленно развернулась, прислонившись спиной к стене, но взгляда на Хидана не подняла.       — Я хочу стать лучше для тебя. Только позволь мне это, и я сделаю все, что захочешь.       Ханаби оторопело захлопала глазами, хоть и не хотела, чтобы он разглядел, насколько ее поразили его слова. Ничего в них сверхъестественного, разумеется, не было — такую высокопарщину заливать каждый дурак может. Но то, что подобное озвучил Хидан, не могло не вызвать в ней эту до мурашек сковывающую оторопь.       — Я думаю, каждый из нас может стать лучше, — только и смогла произнести Ханаби, игнорируя на себе его навязчивый взор. — Только не для кого-то — для себя. Нельзя терять свою суть. Особенно если кто-то уже ее в тебе разглядел.       Он одобрительно закивал, даже не замечая, как сокращает расстояние, отделяющее его от Ханаби. На деле, это расстояние оказалось гораздо больше, чем виделось со стороны, и Хидан в действительности был готов еще сколько угодно переступать через себя, чтобы его преодолеть. Давно готов. И если не сейчас шагнуть ей навстречу, запихнув свои принципы куда подальше, то… когда?       — Я Хидан, — будничным тоном проговорил он, заставив-таки Ханаби посмотреть на него в упор совершенно недоуменным взглядом. — Мне двадцать восемь, и я люблю бокс, мотоциклы и смотреть с братанами бои по телеку. Я работаю в мастерской и не то чтобы бабло гребу лопатой, но в последнее время беру побольше смен, и выходит вполне себе ничего, особенно если на бухло и тусы деньги не сливать. Что там еще… — Хидан сощурился, потирая шею под воротником кожаной куртки, — еще я это, веселый иногда, могу быть хозяйственным, если заставить. Кстати об этом: ты знала, что не все умеют носить белые носки? Там со стиркой пиздец сколько гемора — просто в машинку не закинешь, надо в пятновыводителе замачивать. А я только такие носки и ношу.       — Ты сказал… белые… носки?       — Причем они реально белые, — он наклонился, дернув шнурок на ботинке. — Ща, погодь, покажу.       Ханаби категорично двинула головой, пораженная стремительным потоком информации, взваленной на нее взбудораженным собственной идеей Хиданом. Что это за театр одного актера? Он это что, всерьез?       — Я уже большой дядька и такого повидал… — он присвистнул и коротко рассмеялся, но наткнувшись на взор Ханаби, вновь посерьезнел и сконфуженно прочистил горло. — Я на всю жизнь вперед натрахался и… вроде как, выяснилось, что я типа… ну, однолюб, короче. Во-о-от… — Хидан устремил глаза куда-то в сторону, лихорадочно раздумывая, чем бы еще впечатлить и без того ошарашенную Хьюгу.       — Ты уверен, что стоит вот так сразу все о себе рассказывать незнакомому человеку? — не без издевки подыграла она.       — Но я же могу похвастаться, что запросто способен производить математические вычисления без бумаги и ручки? — Хидан блистательно улыбнулся, даже не подозревая, что сразить Ханаби наповал можно было и без упоминания своих скрытых талантов — одной лишь улыбкой. — Давай продемонстрирую? Вообще без базара.       — Что? — она тряхнула волосами, обеими руками отводя их от лица. — Нет, не надо. Мы не будем сейчас заниматься математическими вычислениями, ладно? Пожалуйста.       — Как скажешь, — быстро сдался Хидан, для верности раскрывая перед Ханаби ладони поднятых рук. — Но я реально это могу. За считанные секунды. На жопу отвечаю.       — Окей, — прыснув, деловито кивнула она. — Допустим, это впечатляет. Ну а минусы у тебя есть?       — Минусы? — он хмыкнул. — Пф-ф-ф. Дохуища.       Хьюга окинула его сомнительным взглядом.       — Сквернословие, как я понимаю, один из них?       — Мой главный минус в том, что я еблан конченый, который очень сильно обидел одну хорошую девчонку. А как загладить вину я не знаю. Раньше мне ее и признавать не приходилось.       — То, что ты ее признал — уже хорошо, — одобрительно кивнула Ханаби.       — Может быть. Ну, а ты? — Хидан призывно дернул подбородком. — Что-нибудь про себя расскажешь?       — Первому встречному? — съязвила она, кокетливо сморщив нос. — Да никогда в жизни.       Он враз поменялся в лице. Неужто зря тут распылялся стоял столько времени?       — Но не будет ничего криминального, если я признаюсь, что мне тоже нравятся белые носки, — добавила Ханаби — не дала Хидану окончательно скиснуть.       — Реально? — он растянул рот в глупой улыбке. — Вот так совпадение…       — Угу. Только математику я не очень люблю, хоть и хорошо в ней разбираюсь. Зато мне по душе сумасшедшие, просто наглухо отбитые парни с поганым языком, которым они мелят, что придется, и совершенно себя не контролируют.       — Офигеть! — Хидан радостно хлопнул в ладоши, тут же обернувшись через плечо: уж слишком громкий звук получился, что эхом рассеивался по полупустому холлу. — То есть… я хотел сказать: и тут совпало! Я же самый отбитый уебок на свете!       — Да, совпало. Правда, я осознаю, что мне не всегда подходит то, что нравится.       Напускное веселье моментально улетучилось, и он без обиняков выдал:       — Думаешь, я не знаю, что тебе не подхожу?       — Ты меня любишь?       Хидан в изумлении вылупил глаза, ткнув себе пальцем в грудь. Невозмутимость Ханаби потрясала. И это мягко говоря.       — Ты это… мне?       — А ты видишь здесь кого-то еще?       Для вида оглядевшись, он приглушенно пробормотал:       — Там вон чел какой-то трется…       — Хочешь сказать, я спросила об этом у левого чувака, который стоит от меня за километр? — Ханаби отпустила пренебрежительную усмешку куда-то в сторону. Снова сложила руки на уровне груди. — Гениально.       Хидан не на шутку растерялся. Нельзя спрашивать подобное в лоб! В конце концов, он и сам мог признаться в своих чувствах, если бы посчитал это нужным. Для такого сейчас явно не время и не место. Да это откровенная провокация — вот как он расценил прямоту Ханаби. Подлая, возмутительная провокация!       — Так я и знала, — в готовности заключила она и круто развернулась на месте.              — Постой! — Хидан хватанул Ханаби за плечо, сходу разворачивая ее к себе. — Вот че ты вечно убегаешь? Мы так-то разговариваем, не?       — В разговоре обычно участвуют двое, — намеренно сумничала она: хотела посмотреть, на сколько хватит его деланной сдержанности. — А ты проигнорировал мой простой вопрос. Знай ты ответ — не стал бы ёрничать. У тебя его просто нет. Но тебе смелости не хватает это признать.              — Мне? — Хидан низко склонился к Ханаби, но следом резко выпрямился. — Да ладно! Если бы мне не хватало смелости, я бы не рисовался тут перед тобой как…       — Мне не нужно, чтобы ты передо мной рисовался. Я тебя и так вдоль и поперек знаю. Я тебе вопрос задала — будь добр ответить, как есть. Твои плюсы, ровно как и минусы, не играют для меня никакой роли, если ты испытываешь ко мне то, ради чего я могла бы попробовать снова построить с тобой что-то искреннее и отличное от предыдущей попытки, которая, смею напомнить, прова…       — Я тебя пиздец как люблю.       Ханаби с такой силой захлопнула рот, что даже зубы звучно клацнули. Она всегда ждала от Хидана честности, даже если его правда — полная противоположность ее. Но когда он смотрел на нее столь внимательно, даже жадно, Ханаби предательски терялась. Она знала, что он не ответит. Была уверена в этом на сто процентов из ста и даже больше — только и хотела, что застать Хидана врасплох, заставить его стушеваться, а потом показать свое с гнильцой нутро, что станет подтверждением того, как сильно он заблуждается в намерении начать сначала.       Ханаби быстро сделала вид, что не ошарашена пуще прежнего, и что не готова подпрыгнуть на месте от распирающего чувства радости. Вместо ожидаемых эмоций она проявила несвойственное ей спокойствие, пусть и было сложно держать себя в узде в такой исторический момент. Может, у нее еще оставался шанс вывести этого непредсказуемого мужчину из себя?       — Что ты там сказал? — сощурилась Ханаби, покачнувшись с носков на пятки. — Я не очень разобрала.       Хидан в возмущении заморгал, оттянув руками карманы куртки.       — Ты… типа не услышала?       — Типа нет, — слукавствовала она.       — Так это твои проблемы! Слушать надо было, раз спросила! Глухая, что ли?!       Есть. Вот он — невротик во всей красе! Ханаби победно улыбалась, продолжая раскачиваться на пятках. Угораздило же втюриться в такого психопата…       — Не надо так делать, — предупредительно качнул головой Хидан. Расстояние между ними вновь заметно сократилось.       Она в подозрении сузила глаза.       — Что именно?..       — Вот так улыбаться.       — А что?       — Я нереально хочу тебя поцеловать.       Ханаби плюхнулась на полную стопу, зыркнув на Хидана из-под опущенных ресниц. Он оказался совсем близко, и она быстро пришла в замешательство, теряя возможность и дальше изображать непоколебимую беспечность.       — Так чего ты ждешь?       Тихий шепот Ханаби лишил Хидана решительного настроя действовать: он онемел, безотрывно любуясь ее широкой улыбкой, что покорила его еще тогда в баре, где она с завидной беззаботностью попивала пиво в компании троих незнакомцев. Но едва Ханаби шагнула вперед, и от ее улыбки ничего не осталось, Хидан отмер.       Теперь между ними почти не оставалось расстояния: их тела еле-еле соприкасались, пока он не подался вперед и не заставил Ханаби впечататься ему в грудь. Она шумно выдохнула, неожиданно прижатая к нему вплотную, и тут же зажмурилась, обжигая губы о порывистый поцелуй.       Ханаби заломила брови и промычала что-то чуть слышно, когда Хидан углубил поцелуй, запустив обе руки ей в волосы. Он хотел, чтобы она знала, как он тосковал по ней, и что его слова — не просто способ заткнуть ей рот, а имеют под собой серьезные основания. Хидан целовал Ханаби так, чтобы у нее не оставалось сомнений при вынесении правильного решения.       — Блять… — выдохнул он в ее приоткрытый рот, неожиданно разрывая поцелуй.       Ханаби неестественно быстро проморгалась, поднимая на Хидана помутившийся взгляд.       — Что?       — У меня встал.       Она вытолкнула из себя короткий выдох, отступая на шаг-другой. Ну, какие-то вещи остаются неизменными.       — Какой же ты все-таки придурок!       Хидан рассмеялся, ловко поймав воинственный кулак Ханаби, что вот-вот бы пришелся прямо ему в грудь.       — Я тут ни при чем, лапуля. Рядом с тобой ему не много надо.       — Какой поганый язык, — фыркнула она, надменно покосившись на Хидана, пусть и в шутливой форме. — Фу, — скривилась тут же. — Такой момент испортить! Отвратительный, мерзкий извращенец! Ну какой же противный — слов нет!       — Повезло, что тебе такое нравится, а, лапуль? — игриво подмигнул Хидан, легонько щелкнув ее по носу.       Ханаби напустила на себя обиженный вид и притворно надулась.       — Дурак.       — Не спорю, — он бегло огладил ее щеку и улыбнулся. — Но может, ты меня хуями покроешь где-нибудь в другом месте? — Хидан посмотрел по сторонам. — Тут вообще не комильфо… Давай я вечерком за тобой заеду? Часиков в семь-восемь?       — Не-а, — непринужденно отрезала Ханаби, наталкиваясь на его возмущенно-озадаченный взор. — Что? Я к подозрительным незнакомцам на байк не сажусь. Ты же, вроде, мотоциклы любишь? Так вот я — не особо.       Хидан чуть было не напомнил ей, как она и на байк к нему села в первую встречу, и на… ну, то самое — в третью… Но это стало бы роковой ошибкой. Он же должен становиться лучше? Однако что-то да вырвалось из его рта. Благо, ума хватило вовремя себя одернуть, и Ханаби успела услышать только протяжное «вот су-у-у…»       — Ты меня сучкой хотел назвать, я же все правильно поняла? — насупилась она, хоть и по-прежнему показухи ради.       — Не гони! — искренне возмутился Хидан, хватанув Ханаби за плечи и бегло целуя ее в волосы. — Я хотел сказать «супер». Ты супер, лапуль! — он по-дурацки хихикнул, проклиная себя на чем свет стоит. — Ну, раз ты такая правильная, то может, хотя бы созвонимся?       Она пожала плечами.       — Это можно.       — Заебись! — выпалил Хидан, ликующе вскидывая в воздух сжатые кулаки. — Кстати, — он склонился к Ханаби. — Я знаю одно крутое местечко на пляже, можем как-нибудь туда скататься. Там, правда, щас холод собачий, но посмотреть-то можно?       — Смотрели уже. Придумай что-нибудь новенькое.       Ханаби так стремительно зашагала в сторону Хинатиной палаты, что Хидан даже опомниться не успел.       — В смысле «смотрели уже»? А куда ты хочешь? В кино? Парк? Мотогонки? Куда таких заносчивых мадам кавалеры водят? Хоть наводку дай!       Она остановилась перед поворотом к коридору, обернувшись через плечо с совершенно обезоруживающей улыбкой.       — Это будет непросто, но я уверена, что ты и сам что-нибудь придумаешь, — Ханаби отправила ему воздушный поцелуй и спешно скрылась в коридоре.       Хидан подумал, что с ней абсолютно во всем будет непросто, но был готов побороться за ее утерянное доверие. Он мог стать лучше: не для нее — для себя. Потому что Ханаби верно заметила: нельзя терять свою суть, которую она однажды в нем разглядела. Любить хорошего, приближенного к несуществующему идеалу — проще простого. Она же выбрала любить такого несовершенного, но искреннего во всем, что в нем было.       Так что начать с нуля — должно быть, не самая худшая идея.

***

      Ночной город как на ладони, тысячи переливающихся огней в отражении глаз, плавно покачивающаяся поблескивающая водная гладь — вот она, свобода, о которой некогда грезила Хината Хьюга.       Еще до того, как научиться находить счастье в мелочах, она не обращала внимания на многие вещи, и уж точно не придавала особую ценность возможности любоваться завораживающими видами с моста на пешеходной дорожке. Поездки на метро, уличная еда, удобные кроссовки в паре с широкой толстовкой, бесцельное времяпрепровождение — все это было либо ей недоступно, либо просто чем-то приятным не ощущалось. Теперь же Хината ценила даже такую малость. Да что там… Просто видеть — это уже бесценный дар, которого она едва не лишилась.       Она еще не привыкла к жизни без бинокулярного зрения. Возможность видеть обоими глазами была потеряна навсегда, и это вызывало немало сложностей в быту. К такой жизни можно было приспособиться, но лишь со временем, и на начальном этапе Хината претерпевала неудачи даже в самых обыденных вещах.       Наполнить напитком стакан, не пролив его на стол? Если бы она только знала, насколько трудным окажется быстро и точно определять расстояние до предмета, то ее мимолетная радость видеть хотя бы одним глазом улетучилась бы куда стремительнее. Врач объяснил, что эта проблема уйдет, когда мозг научится оценивать расстояние одних предметов относительно других, запомнит размеры используемых в быту вещей и доведет часто повторяющиеся действия до автоматизма. Это будет происходить на уровне подсознания — просто само собой.       А пока, помимо трудностей взаимодействия с предметами, за небольшой промежуток времени после выписки из больницы Хината заимела немало синяков на левой ноге, оттого что постоянно врезалась в углы или что-то собой сбивала, особенно если находилась вне дома, где все было более-менее привычным. К тому же, приходилось чаще крутить головой, и из-за недавней травмы Хинату регулярно одолевали головокружения, а порой и примешивалась тошнота.       С эстетической точки зрения ничего не изменилось: со стороны никому бы и в голову не пришло, что она не может полноценно видеть. И лишь один человек из окружения Хинаты замечал застывшую безжизненность в ее левом глазу и иной раз подолгу в него всматривался, при этом наполняясь горьким сожалением, отошедшим на задний план бессилием и тягостным чувством безысходности.       — Привет, чемпион, — Хината вытащила из маленького полиэтиленового пакетика вафельный рожок в красной обертке и протянула его Кибе. — Я тебя тут заждалась.       — Прости, Хина, — он осторожно притянул ее к себе, чтобы коснуться губами густой прямой челки. — Сестра как с ума сошла. Мне пришлось ее утешать, пока она целый час рыдала так, будто кто-то умер, — Инузука взглянул на мороженое у себя в руке, и его губы тронула ухмылка. — Бессменный «Чемпион»?       — Само собой, — довольно улыбнулась Хината. — Ты извинился перед Ханой за то, что я не пришла? Так неудобно, что меня не было, пока она из-за меня до такой степени распереживалась...       — Я сказал, что пока тебе лучше побольше отдыхать, — Киба сунул свой рожок под мышку и потянулся к мороженому Хинаты, чтобы открыть его для нее. А заодно забрал пустой пакет и, смяв в руках, затолкал в карман куртки. — Как себя чувствуешь?       Она коротко прикрыла глаза, тут же воззрившись одним из них на взволнованного Инузуку.       — Ты сегодня уже спрашивал. Примерно тысячу раз.       — Хина, — он прибился боком к парапету, в одной руке прокручивая нераспечатанный рожок, а другой заправляя за уши переднюю прядь Хинатиных волос. — Ты же знаешь, я очень волнуюсь. Врач сказал внимательно следить за своим состоянием, и если почувствуешь недомогание, сообщить ему об этом.       Она одарила его ласковой улыбкой — разумеется, понимала, что он чувствует. Когда Киба угодил в больницу, Хината с ума сходила. А тут… такое.       — Я знаю, малыш. Со мной все хорошо, правда, — она бросила взор на нетронутый рожок в руке Кибы и приникла губами к верхушке своего. — Ешь скорее, пока не растаяло.       Он улыбнулся, придвинувшись к ней поближе, и стер большим пальцем сливочное пятнышко под ее нижней губой.       — Что? — Хината облизнулась, следом снова приложившись к мороженому. — Чего ты так на меня смотришь?       — Ты невозможно красивая, — Киба провел костяшками по гладкой линии ее волос, обрамляющих линию челюсти. — Я хочу смотреть на тебя бесконечно и чем дольше смотрю — тем больше хочется.       Она в легком смущении уронила голову, быстро лизнув немного мороженого. Они с Кибой хорошо друг друга знали и столько всего пережили, что смущение в их взаимодействии было странным явлением. Однако Хината даже сейчас могла заробеть оттого, как Киба на нее смотрел.       — Волосы еще отрастут, — заверила его она, тронув недавно выровненные у мастера кончики.       — Но тебе и так хорошо, — нахмурился Киба, наконец взявшись за поедание мороженого.       Хината обернулась к виду на ночной город.       — Просто я думаю, что готова к тому, чтобы их отрастить.       Инузука кивнул, так же обратившись к распростертым перед ними красотам. Ели молча, а когда с мороженым было покончено, Киба за неимением другого выбора распихал обертки по карманам и приобнял Хинату за плечи.       — О чем думаешь?       Она мотнула головой, тут же опуская ее к плечу Кибы.       — О том, что чувствую себя свободной. Но при этом осознаю, какой ценой эта свобода мне досталась.       Инузука свел брови на переносице и, склонившись к Хинате, клюнул ее губами в макушку.        — Постойка-ка, — он помог ей высвободиться из его объятий, и их глаза встретились. — Ты ведь не думаешь, что у тебя больше нет телохранителя?       Хината сощурилась, прицениваясь к его словам. И отчего он говорил об этом так серьезно? Она прыснула.       — Полагаешь, мне еще нужен телохранитель?       — Такой женщине, как ты? — Киба накрыл ладонью ее макушку. — Конечно! Если что, я могу работать за еду.       — Вот как? — Хината рассмеялась, коснувшись пальцами его груди под расстегнутой курткой, и кокетливо закусила губу. — А сверхурочные предусмотрены?       Инузука ловко перехватил ее руку и, прижавшись губами к холодным пальцам, льстиво улыбнулся.       — Думаю, можно договориться.       Теперь они рассмеялись в один голос. Хината прильнула к теплой груди Кибы и, вскинув голову, поймала взглядом его губы, чтобы в следующий момент оказаться вовлеченной в тягуче-медленный, полный несравненной нежности поцелуй.       — У тебя губы холодные, — прошептала она, обнимая Кибу за шею и накручивая на палец его каштановый локон. — Это из-за мороженого.       Он ничего не ответил, вновь завладев ее ртом, но на этот раз поцелуй оказался совершенно иным: требовательным, глубоким, жадным.       — И язык тоже, — с прежним шепотом добавила Хината, сладко выдыхая у его губ и впиваясь в них своими с лихорадочным нетерпением.       Киба крепко зажмурился, обеими руками стиснув Хинатину талию поверх плотной ткани толстовки под свободной стеганой курткой совершенно не в ее стиле. Его так неудержимо тянуло к ней, что голова кружилась, как на карусели, бросало в жар, точно в лихорадке, и разум туманился настолько, что он соображать забывал. Киба был внимательным по отношению к Хинате, особенно сразу после операции и выписки, и проявлял исключительно трепетную заботу и нежность. Но оттого, что она сама тянулась к нему с жаждой близости, его одолевало дикое неуемное влечение.       Он скучал по ней. По ее коже, ее телу, по внутреннему сладкому жару, и по тонким мелодичным стонам, которыми упивался до дрожи. Они давно не были вместе и оба думали, что этого уже не случится, поэтому когда Киба привез Хинату домой после больницы, более ничто не могло заставить их оторваться друг от друга, лежа в ее постели, где еще совсем недавно она думала, как жить дальше после того, как ей пришлось его отпустить.       Киба решил, что проводить время наедине с Хинатой на территории семьи Хьюга он больше не станет, даже невзирая на то, что Неджи не смел вмешиваться в отношения сестры и в целом против Кибы ничего не имел, особенно в свете последних событий, где он себя проявил, как человек, которому можно доверять. Да и к «братьям» тащить Хинату не было никакого желания. Тогда Киба предложил еще один вариант: съемная квартира только для двоих, где из постели можно не вылезать сутками, где можно установить собственные порядки и где их никто не мог потревожить. Да, это было серьезным предложением, но Киба хорошо его обдумал, прежде чем озвучить.       Хината быстро согласилась съехаться — даже вопросов никаких не задавала, и Киба не сразу поверил, что она это всерьез. Хьюга же не понимала, чего тут вообще думать: когда побывав в «аду», она сумела вновь войти во врата «рая», ее не мучили пустые сомнения. Хината знала, чего хотела, и тратить время на бесполезное обдумывание его предложения не видела смысла. А хотела она только его — человека, с которым больше ничто в этой жизни не страшно. Быть вместе каждый день и беззаветно любить друг друга — это все, что было Хинате нужно: сейчас и всегда.       «Не беспокойся, я все решу» — сказал тогда Киба, и она в очередной раз убедилась, что отныне находится в надежных руках. На предложение Хинаты оплатить квартиру вместе Инузука ответил отказом и едва не ударился в обиду: слишком уж это уязвило его мужское достоинство. Он все еще был в курсе, что Хинатин финансовый счет ломится от отцовского наследства, но уж приличную квартиру в хорошем районе ему оплатить было по силам. Отложенные на отъезд деньги теперь оставались в его распоряжении: о том, чтобы переехать в другой город, больше речи не шло, да и в мыслях подобное не маячило. Теперь ему хотелось обосноваться здесь вместе с Хинатой. Все, от чего Киба прежде убегал, он сумел в одночасье перегнать и, оставив болтаться уже ненужный балласт где-то за спиной, уверенно шагнул вперед. Инузука решил: больше никаких обещаний — слишком дорого они порой могут обойтись. Достаточно просто жить по совести.       Они долго целовались, стоя на мосту поздним вечером, как когда-то давно после боя Кибы в подполье. И продолжалось это до тех пор, пока желание обладать друг другом не стало нестерпимым настолько, что вызывало физический дискомфорт. Хината хихикнула возле губ Кибы, звучно чмокнула его возле носа и, снова отстранившись, погладила по гладко выбритой щеке.       — Даже не верится, что когда-то я заочно терпеть не могла своего нового телохранителя, — невпопад призналась она и не сдержала очередной озорной усмешки, когда Киба поймал губами ее палец, обвил рукой запястье и поцеловал тыльную сторону ладони.       — Я надеялся, что поработаю немного, без напряга, и смогу отсюда свинтить, — он откинул голову к темному небу, качнув ею туда-сюда. — Какой же я наивный идиот…        — Я все тебе испортила, — поморщилась Хината и, становясь на носочки, обхватила голову Кибы ладонями. — Прости, малыш. Твоя жизнь пошла под откос, когда мы встретились.       Он прижал Хинату к себе, и они вместе прилипли к парапету, взявшись руками за кованое ограждение.       — И думать о таком забудь, — строго наказал Киба. — Ты привнесла в мою жизнь любовь и покой. А ведь именно это я всегда и искал, думая, что найду искомое там, где еще не бывал.       — Ты все еще философствуешь, — Хината прильнула к нему поплотнее, нырнув подбородком в ворот своей толстовки. — Это радует. Люблю говорить с тобой.       — Есть немного, — с усмешкой согласился Инузука и зашуршал тканью ее куртки, растирая поджавшееся плечо. — Замерзла? — он наклонился, чтобы взять Хинату за руки и обдать их своим дыханием. — Маленькая моя.       Она качнула головой, дескать, нисколько.       — Мы тут напропалую шутили про телохранителя, но а если серьезно: чем ты теперь планируешь заняться?       Киба посерьезнел, устремив глаза вдаль.       — Пока не решил. Перебираю разные вакансии. Я ведь мало что умею, но охранной деятельностью больше заниматься не хочу — хватит с меня.       — Еще бы.       — Ты тут ни при чем, Хина. Не переживай, я скоро найду работу. Сидеть без дела — это не по мне. Ты ни в чем не будешь нуждаться — не сомневайся в этом.       Хината развернулась к Кибе и, спрятав пальцы в рукаве куртки, примостила руку на ограждении.       — Я вовсе не об этом. Допустим, ты найдешь работу. Как же тогда твои тренировки в боксерском зале?       — Тренировки… — Инузука с ухмылкой опустил глаза на реку под мостом, приглядываясь к ее переливчатому блеску. — Ну, если останется свободное время, буду иногда туда заглядывать.       — Значит, просто повесишь перчатки на гвоздь?       Он густо нахмурился, прекрасно понимая, что значит Хинатина фраза.       — Так говорят, когда завершают карьеру. И это не про меня.       — Неужели ты напрасно столько лет трудился? — она с искренней обеспокоенностью разглядывая его подернутое серьезностью лицо. — Ты же любишь бокс, Киба. Нельзя бросить это одним днем.       — Я должен деньги зарабатывать, Хина, — строго возразил он. — А драться в подполье я больше никогда не стану.       — Но ты должен драться. Разве нет? Только не в подполье — на ринге.       Сперва Киба понимал, к чему Хината клонит. Но теперь — совсем нет.       — Мне почти тридцать, — с со скрипом натянутой улыбкой констатировал он. — Какой ринг? Я свой шанс давным-давно упустил.       — Это ты сам так решил? — она заставила Кибу посмотреть на нее без утайки, и сама преисполнилась прежде демонстрируемой им строгости. — Скажи честно: почему ты никогда не пытался построить карьеру боксера?       — Потому что в профессиональном боксе мне не место.       — Ты боялся не оправдать чужих надежд?       Инузука поджал губы.       — Я и так их не оправдал.       — Еще не поздно это изменить.       Он смерил Хинату тяжелым, полным недоверия взглядом, но она продолжала упрямо смотреть на него с вызовом, что буквально ему бросила.       — Ты не понимаешь, о чем говоришь, родная.       — Нет — понимаю. Я прежде не встречала такого самоотверженного, сильного духом человека, способного без страха броситься защищать близких. Ты можешь преодолеть если не все, то очень многое, и совсем не замечаешь, как уже делал это из раза в раз. Вспомни, через что ты проходил, чтобы стать хорошим боксером, и как тебе приходилось себя ломать, чтобы становиться лучше от одной тренировки к другой. Вспомни, как тяжело тебе давался самоконтроль, которым ты смог овладеть и…       — Самоконтроль? — Киба рассмеялся, с вырвавшейся наружу горечью стукнув основанием кулака по парапету. — Послушай, Хината, — он встал напротив нее, как-то по-особенному мрачно над ней возвышаясь, — я не хочу, чтобы ты думала, будто мне легко это дается. Когда я увидел тебя там, в подвале вашего загородного дома, с разбитой головой и без сознания, мне на полном серьезе захотелось убить Мельницу. И я был готов к этому. Я хотел, чтобы он сдох. И мне было плевать, что со мной потом будет.       Хината втянула носом свежий ночной воздух и, превозмогая тошноту, нервно потерла шею.       — Я знаю. Но ты этого не сделал.       — Не сделал. Потому что ты бы этого не хотела.       — Да, — она потянулась к лицу Кибы, в утешение погладив его по щеке. — Но будь я на твоем месте, — без раздумий бы забила его до смерти.       Инузука поневоле раскрыл рот, и глаза его в удивлении округлились. Хината нисколько не преувеличивала в том, что озвучила. И ее пугающая прямота обескураживала.       — Во мне тоже есть жестокость, — справедливо признала она. — В каждом из нас. Но руководствоваться ею бесцельно — удел слабых и никчемных. Ты не из их числа. И я тоже.       — Мне стоит начинать тебя бояться?       Хината разразилась хохотом, припадая к ограждению, за которое уцепилась обеими руками. И как у него выходит так непринужденно переводить тему?       — Скорее нет, чем да. В любом случае, будь начеку: если станешь засматриваться на других женщин — я тебя кастрирую. И это не шутка, — она ткнула двумя растопыренными пальцами себе в глаза. — Я слежу за тобой в оба.       Киба не оценил жесточайший черный юмор в исполнении Хинаты. Его это даже покоробило неслабо.       — Самоирония — самоиронией, но это чересчур, Хина, — он с упреком покачал головой. — Не смешно. Ну ни капельки.       — Что конкретно показалось тебе несмешным? То, что я в случае чего тебя кастрирую, или что уличить тебя в неверности смогу даже при помощи одного глаза?       Инузука рывком взял Хинату в охапку и, уткнувшись носом ей в шею, сжал в объятиях буквально до хруста косточек.       — Киба?       Он нехотя отстранился, но из рук ее не выпустил.       — Да?       — Подумай о том, что я сказала, — Хината бездумно дернула завязки на его толстовке, прокручивая их в пальцах. — Ты не должен бросать бокс, малыш. Это станет роковой ошибкой.       — Роковой ошибкой станут жалкие попытки взойти на ринг, где тридцатилетнему недобоксеру никогда не было места, тогда как он должен деньги на жизнь зарабатывать.       — Что ты потеряешь, если просто попробуешь? Скажи об этом тренеру. Я уверена, он тебя поддержит.       — Тренер всегда говорил, что я все просрал, и это правда. Уже поздно, Хина. Надо было раньше думать, когда я пацаном был, и жизнь только-только начиналась.       — Никогда не поздно. Тебе просто не хватает уверенности, — Хината нежно улыбнулась, отбросив с лица Кибы волнуемую ветром челку. — Я несмотря ни на что буду тобой гордиться, Киба. Поддержу любое твое решение. Если решишь оставить бокс — я и это поддержу. Но мне больно оттого, что ты отвергаешь саму мысль о том, чтобы попробовать выйти за рамки, которые сам же и установил. Представь, если бы мы с тобой когда-то не перешли черту и не плюнули на все обстоятельства, чтобы быть ближе друг к другу?       — Не хочу даже думать об этом, — Инузука крепко сжал ее руки — от одной только мысли о подобном сценарии становилось тошно. — Я не вижу своего существования без тебя.       — И мне без тебя жизни нет, — безоговорочно согласилась Хината, ощущая цепкость его горячих пальцев на своей вновь остывшей коже. — Но ты ведь помнишь, о чем я мечтаю?       — Помню.       — И даже если ты возьмешься это отрицать, я никогда не поверю, что ты искренне готов променять ринг на любое другое дело, даже будь оно хоть в сто тысяч раз прибыльнее. Ты как-то сказал: «Бокс — моя жизнь. Благодаря этому я многому научился, иначе не знаю, что бы со мной стало». Да, ты можешь оставить это в прошлом. Можешь иногда заглядывать к тренеру и колотить мешок, пока пар из ушей не повалит. Но тогда это будешь не ты. Ты не от бокса собираешься отказаться, а от себя.       Киба с восторженным благоговением смотрел на Хинату, опаляясь жаром ее речей, что, честно признаться, находили в нем соответствующий отклик. И покуда он продолжал на нее смотреть, в нем крепло осознание того, что однажды он нашел куда больше, чем желаемую любовь матери, чем карьеру боксера, о которой боялся даже мечтать, и чем любые мирские блага.       Хината не так давно упоминала, что он — ее надежное плечо, на которое она в любой момент жизни может с уверенностью опереться. Однако все было с точностью до наоборот: это Киба нашел в ней свою опору. В этой хрупкой, нежной, чувственной женщине с исключительным музыкальным талантом он нашел все для того, чтобы отныне никогда ни в чем не нуждаться.       — Спасибо тебе, Хина.       Она озадаченно моргнула. Коротко потерла веко, сощурилась на него.       — За что?       — За то, что я нашел в тебе абсолютно все, что мне нужно.       Хината растянула рот в счастливой яркой улыбке и, уверенно кивая на слова Кибы, крепко прижалась к его груди.       А водная гладь все так же переливалась в ночи, отражаясь в светло-серых глазах, совершенно неотличимых друг от друга для всякого, кто в них посмотрит.       Кроме того, кто всегда видел больше.