Одна из нас

Рыночный гомон отдалялся. Селин попыталась укусить облаченную в перчатку ладонь, но толстая кожа была ей не по зубам. В живот вдавалось что-то твердое. Узкую лазурную полоску неба меж двух близстоящих зданий исчертили натянутые, как струны, бельевые веревки. Тучная женщина с перекинутой через плечо косой сальных волос, снявшая прищепку с пожелтевшей от выслуги лет исподницы, равнодушно окинула брыкающую в воздухе ногами Селин и закрыла оконные ставни. Едва Селин решилась вдарить затылком по лицу похитителя, при благоприятном исходе сломав ему этим нос, она вновь ощутила твердую землю. Ноги дрожали, как у новорожденной лани. Резко обернувшись, Селин оторопела, а затем исказилась от злости, смотря на знакомое лицо. — Чтоб тебя… — на выдохе прошипела она и плотно сомкнула губы. Грудь под плащом порывисто вздымалась. Янтарные глаза, обрамленные тяжелыми, припухлыми от недосыпа веками, глядели на нее, как на восставшую из могилы. Остыли они столь же стремительно, как и загорелись. Сероватого оттенка, отжившее мало зим лицо приняло привычное сметливое выражение. Молодой мужчина плюхнулся на нагромождение лиственничных поддонов, стойко разящих мочой, чего, впрочем, он не замечал из-за отсутствия обоняния. Его глаза неотрывно изучали Селин, отчасти противоречиво. Так смотрят на некогда близкого человека, ставшего в одночасье чужим. — Какими ветрами надуло в Бри? — непринужденно вопросил он с видом крайне ученого человека, что шло вразрез с залатанной дюжину раз одеждой. Слинявшая от пота рубаха подмышками виднелась из-под жилета из телячьей кожи, протершегося от перевязи настолько, что он смело мог посоперничать с бычьим пузырем. От него жутко несло бойней, свиным салом и гнилой древесиной. Селин заметила, что голенище его правого сапога было измазано мелом. — Что тебе нужно? — без теплоты спросила она. — То же, что и всем остальным, стало быть. Покой на сердце. Даже тот, кто верит в чудодейственную силу молитвы, хранит за пазухой клинок, не так ли? Ей до зуда в ладонях захотелось влепить ему смачную затрещину. — Мордред, — Селин выплюнула его имя, — говори, что тебе нужно, или убирайся с моих глаз. — Селин, — ответил он, передразнивая, однако на лице не показалось и тени улыбки, — в твоих нечищеных ушах я не виноват, тебе не кажется? Карие глаза вспыхнули огнем. Селин насупилась индюком и хотела уже развернуться, но Мордред схватил ее за предплечье, мигом поднявшись. Селин отдернула руку, отшатнулась, как от прокаженного. Приливы гнева обратились волнами ярости. — Не смей касаться меня, сучий потрох. Мордред проглотил оскорбление, бурлящим ядом сорвавшееся с ее языка. Шумно выдыхая ноздрями воздух, он провел пятерней по стриженным, темно-каштановым волосам, взлохмачивая их. Судя по растерянности, появившейся в его глазах, он гадал, с чего начать, подбирая слова. Тем не менее спеси в Селин поубавилось, едва она наткнулась взглядом на обрубок его левой руки. Культю скрывал железный наруч, сплюснутый у запястья и сплавленный грубым швом. Он вновь сел на поддоны и потер глаза. — Думал, ты мертва. — Твоими молитвами. Мордред поднял голову. Селин не была обделена отменными качествами характера, такими, как слепая преданность дорогим ей людям или неумение сдаваться, что всегда восхищало Мордреда своей исключительной природой. Однако многое другое в ее натуре вне всяких сомнений перевешивало то хорошее, что чудом смогло уцелеть в человеке с подобной судьбой. Селин почти не замечала, в какую топь ее порой заводили собственный эгоизм и накопленная годами злоба. Она слишком долго прожила среди тех, кто не считался с гранями дозволенного, и ненароком переняла их привычки. В глубине души понимала, как правильно, но поступала иначе. Главным изъяном Селин, о котором Мордред знал не понаслышке, он считал ее неспособность к прощению. Она не умела отпускать и если сочла, вбила в свою бедовую голову, что кто-то обошелся несправедливо по отношению к ней, готова была травить существование обидчика, насколько хватало сил, не скупясь ни на слова, ни на действия. Впрочем, положительной стороной сего недостатка в данных обстоятельствах для Мордреда являлось то, что Селин не умела прощать и саму себя. — Я пытался тебя нагнать, — честно сказал он. — Обшарил каждую яму, осмотрел каждое дерево. Ты просто исчезла. Селин скрестила на груди руки. — Сколько, по-твоему, я смогла бы продержаться? Неделю, месяц? Может, год уводить кусачих подальше от твоей драгоценной шкуры? Их было не двое, Мордред. Хотя бы скажи, что ты не знал этого, когда отправлял меня на смерть. Его кошачьи глаза странно блеснули. — Не опускайся низко, Селин. Я пытался спасти не свою жизнь, и тебе об этом известно. — Как и известно то, что ты бросил меня им на растерзание. Мордред поджал губы. Несколько мгновений он молчал, отвернув лицо, а затем вновь взглянул из-под бровей. — Я этого не хотел. Хорошо, что тебя не укусили. — Илдвайн жив? Упоминание отца отозвалось в груди тупой болью. Мордред покачал головой. — Никто не спасся. — Ну как же, — Селин пнула мелкий камешек, — вот же мы стоим, в добром здравии. — Могла бы хоть попытаться разыграть сочувствие. Не чужие ведь люди. — Я сочувствую твоему отцу, но меня мало волнуют твои чувства, кроме того, которое ты испытаешь, оставшись один. Мордред сощурил глаза, отчего в их уголках собрались морщинки. — Кто тебе лоб подбил? — Запуталась в ногах. — Где раздобыла золотые, чтобы заплатить постовому? Хотя с этими твоими нравами, не пустил, проснулся бы с ножом в глазу. Селин сдавленно и совсем невесело засмеялась, задирая голову. Кожа на шее натянулась, отчетливо выделяя яремную впадину. — Какой же ты мерзавец. — Выжить за пределами города в разы легче, чем уцелеть здесь. — По опыту судишь? Или у базарных плетуний знание на совесть выменял? — Селин, ты не ведаешь всего. — Покажи мне того, кто ведает. Мы с тобой, видимо, в разных мирах живем. Мордред осмотрелся на наличие лишних ушей. — В Бри стали часто пропадать люди. — А за его пределами нет? Все целехонькие процветают? Он понизил голос, переходя на шепот: — Я видел тела, что на курганах навалены. Людей запытывают до смерти, живого места не остается. Селин пожала плечами, наблюдая за одиноко парящей птицей. — Прогуляйся до темниц, пораспрашивай, за что их так, вместо того, чтобы со мной здесь разглагольствовать. — Я предельно серьезен. — Как и я. Я не дура и прекрасно понимаю, что ты пытаешься сделать: вызвать у меня жалость и втянуть в очередное гиблое дельце. Спешу тебя разочаровать, во мне не осталось ни жалости, ни желания кому-либо помогать. Мордред вздохнул. — Ты лжешь, — со знанием дела сказал он. — Злись на меня, но зачем в моих грехах обвинять весь мир? — Много на себя берешь. — Селин… Она перебила: — Услышь себя. Оглянись. Люди сыты, при деле, спят с крышей над головой. Часто ли такое встречается среди нашего брата, скажи на милость? Какими пытками ты бредишь? Мордред неотрывно глядел в ее глаза. — Сражайся со мной против гнета Уильяма. — Ты в своем уме? — сдвинув брови, Селин посмотрела на него, как на умственного калеку. Видимо, когда Мордред пробирался в горящий дом, ему на голову шандарахнулась балка. — Еще недавно ты помогал мне от муки чистить горшки, а теперь заделался тем, кто возомнил, что в силах свергнуть советника? Мордред хотел было надавить на старую мозоль, напомнить о ее собственных мечтах, но не стал. Он ударил туда, где болело сильнее всего; от чего Селин так и не смогла оправиться: — Среди них убийцы Салима. Скорее всего, укрылись в городе после падения Сонной узины. Паренек из суконной лавки рассказал, что видел в башенной страже великаншу. Рыжие волосы, плечи как у быка. Выше на голову самого рослого мужика. Ее сердце упало. Внутри будто что-то с трескучим надрывом разорвалось. Даже если бы в нее сейчас ударила молния, она поразила бы ее меньше, нежели слова Мордреда. Селин долго молчала, смотря на его лицо стеклянным взглядом. Мысли кружились, как хлопья пепла по ветру. Мордред добился чего хотел — старые раны вскрылись, кровоточа гремучей, не знающей забвения жаждой отмщения. Теперь воля Селин размякла, как плавленый воск. — Сколько еще крови и слез прольется, пока их не остановят? Горло Селин будто сдавили тисками. — Я не могу… — прохрипела она. Мордред неверно понял: — Одна, конечно, не сможешь. Я тоже. Но есть те, кто готов нам помочь, и кому можем помочь мы. Я примкнул к ним после смерти отца, после… Думая, что ты мертва, — он расстегнул верхнюю пуговицу и потянул край рубахи. На груди темнело клеймо: тот же рисунок, что был на стене дома. — Цикады противостоят их гнету и беззаконию, не щадя сил. Но у нас не хватает людей. Нам нужна любая помощь, — не получив ответа, Мордред взял ладонь застывшей Селин в свою и легонько ее сжал. — «Она заплатит». Так ты сказала, когда мы вернулись домой. Селин опустила взгляд на свои дрожащие пальцы. — Я не могу. Он кивнул, поджав губы. — Я всегда считал тебя храбрейшей из всех, кого я когда-либо знал. Видимо, я ошибался, — Мордред взял с поддонов набедренную сумку и собрался уходить, но резко остановился и посмотрел на Селин через плечо. — Я покидаю Бри завтра. Если передумаешь, за час до захода солнца жди у вороньей башни. Да будет жизнь долгой. «Да будет смерть быстрой», мысленно ответила Селин. Она вернулась на центральную площадь с осознанием, что жизнь подвела очередную черту. Все утрамбованное, с чем она пыталась смириться, вновь бушуя вздымалось. Вскрылось, как многолетний гнойник. Зияло всасывающей жизненные соки пустотой, беспросветной брешью. Где-то совсем рядом, здесь, под одной из крыш, находился человек, не уплативший кровного вергельда. Эта мысль была равносильна грому на ясном небе. Эта мысль резала по живому затупившимися, ржавыми ножницами. Селин возвращалась к месту, где ее оставил Арагорн. Народ стал потихоньку редеть, однако водовороты рыночного гама ничуть не убавлялись, удаляясь к перифериям, взметываясь, взвиваясь и расползаясь у стен, словно прибрежные волны у скал. Все больше водворивших на окраинах порядок всадников в желтых плащах въезжало в ворота меж двух квадратных башен; отчетливо раздавался цокот подков о брусчатку. Селин чуть повернула голову, заслышав детский плач. Чумазый мальчуган хватался за юбку матери, забрызганной, как и он, грязью из-под колес повозки. «Хорошо, что лошадь не лягнула», — причитала она, утешая сына. До уха Селин долетали обрывки разговоров, кривотолков, бранных поношений. Рыжеволосый пузатый мужчина в обносках деловито жестикулировал у мясной лавки, раздирая глотку. «При советнике Гилберте, — кричал он бесстрашно, — его избили б бичевой, а потом вздернули б на этой самой бичеве!» Течение несло Селин; люди частенько норовили врезаться в медленно бредущую женщину, толкнуть, отпихнуть. Станет ли кабан останавливаться, пропуская муравья? Либо ты принимаешь устои окружающего тебя мира, либо получаешь тумаков. Селин ускорилась, потирая ушибленное плечо. Она встала на пути у раздувающего ноздри, пробирающегося сквозь давку здоровяка и в одночасье поплатилась за соседство с крепким кулаком. Ее взгляд против воли искал в толпе Мордреда, голос разума же настойчиво вторил не повторять ошибок. Селин задвинула его подальше, в темный угол, сосредотачиваясь на составлении плана действий. На высоком балконе левой башни со скучающим видом разместилась женщина, чью талию, казалось, было возможно обхватить одной широкой ладонью. Желтое платье с объемными рукавами, подчеркивающее точеную фигуру, украшала вышивка, изображающая белых соловьев. Она взирала свысока на всадников, осматривала шапки лавок, затопленную людьми площадь и выводящие на нее, словно устья, улочки. Женщина была красива; с нежной и напудренной на гондорский манер кожей, блестящими изумрудами глаз и пухлыми розоватыми губками. Надменное выражение соответствовало высокому статусу баронессы. Часть темных волос была выбрита полукругом, увеличивая тем самым лоб и удлиняя лицо, как и подобало с недавних пор баронессе. Изумруды зеленых глаз на долю секунды прошлись по вперившей в нее взгляд Селин и равнодушно продолжили изучать галдящее море. Арагорн подошел к Селин через четверть часа с вещами, которые они оставили за коробами, и велел следовать за ним. Древний трактир, старожил города, стоял в нескольких улицах к югу. Фасад его выходил на дорогу, два флигеля чуть вдавались назад. Широкая арка из крупных камней вела во двор, расположенный меж ними. Над ней одиноко висел незажженный фонарь, а под покачивалась со скрипом солидная вывеска с изображением вставшего на дыбы, упитанного белого пони. Три этажа венчала острая шатровая крыша; маленькие квадратные окна, занавешенные изнутри на втором и третьем этажах, были мутными от разводов. Над дощатой входной дверью, к которой вело несколько плоских ступеней, железными буквами было выложено «Гарцующий пони», а ниже деревянная табличка сообщала, что заведение принадлежало достопочтенному горожанину Барлиману Баттербуру. Селин на входе едва не сбил лысый и краснолицый толстяк, чей живот надвое делил туго затянутый белый передник, заляпанный пятнами жира. В руках он держал поднос, уставленный кружками. Ухнув, как филин, толстяк, пахнущий кислым молоком, исчез в шуме голосов, взрывах хохота и клубах дыма. Несмотря на распахнутую дверь и незавешенные окна, в полном разношерстного общества зале стоял полумрак. Основное освещение шло от очага в углу; три фонаря, свисающие с балок, светили тускло, не пробиваясь сквозь дымовую завесу. Узкие скамьи и стулья, истертые штанами, сгрудились у круглых столов на трех ножках. Скопившаяся публика перебирала последние события; разговоры водились всякие. Большинство обсуждало комету и предстоящую зиму, опасаясь, что цены на вязанки подскочат, и топиться будет нечем. Селин заметила, что Арагорн внимательно наблюдал за мукомолом в дальнем углу. Не такой чуткий, как у следопыта, слух не позволял разобрать смысла пьяной тирады, однако когда мукомол повысил голос и начал клятвенно бить себя кулаком в грудь, ей стало понятно, что толковал он о каком-то бродячем чародее в остроконечной шляпе, которого привратники видели на днях недалеко от частокола. Мукомол выглядел таким испуганным, словно боялся, что чародей вот-вот заявится в трактир, сквасит все пиво, а его самого превратит в полено. На устланном соломой полу у соседнего стола валялась битая посуда. За ним сидел крепкий широкоплечий живодер, развязавший спор о беглецах с косоглазым, болезненного вида посыльным, вжимающим голову в плечи от громоподобного баса собеседника. «Коль для них не найдется места, пущай отыщут его, — утверждал живодер. — Они имеют право на жизнь, как и все прочие». После его слов шумная компания рядом разразилась проклятиями, наперебой выкрикивая, что в Бри уже стало нечем дышать. Живодер отмахнулся от них рукой и, прочесав зал, наткнулся взглядом на Селин. Она встала ближе к Арагорну. Усатый толстяк вернулся, вытирая ладони о передник. — Приветствую вас, добрый господин, — обратился он к Арагорну, учтиво кланяясь. — Что вам угодно? — Постель для двоих и ужин. Барлиман согласно закивал, ретировавшись за невысокую стойку, и достал толстенную книгу в красном переплете. Облизнув пальцы, он раскрыл ее на нужной странице и уменьшил количество подбородков, подняв голову. — Могу я узнать ваши имена? Было заметно невооруженным глазом, как высоко он ценил свою репутацию грамотного человека. Арагорн спокойно ответил: — Брайден и Мэрибелл Эттвуд. — Когда отметились на прибытие? — Сегодня в полдень. — Нашли уже постоянное жилье? — Нет. — Дети имеются? — оглядев плоский живот Селин, с добродушной улыбкой спросил Барлиман. Та поежилась и отвернулась. — Нет. Барлиман чувствовал себя неуютно под взглядом острых серых глаз Арагорна. — Ну ничего, наверстаете. Жена у вас красавица, услада глазам. На Кожевенном переулке на днях как раз крыши подлатали, можно туда податься, подальше от шума. Тихо-мирно, соседи приличные, чистоплотные, не то что на Буковой улице или Звонарной. Да и детям там лучше будет. Говорят, достопочтенный первый советник Уильям решил зелени в город добавить, саженцы высаживать. Правда, весной уже, наверное, — хозяин трактира отметил чернилами всю интересующую его информацию. — Сейчас посмотрю, что можно для вас сделать… Либо засуха, либо дождь, — пробурчал он себе под нос и прищелкнул пальцами. — Эй, Ноб! Где ты, увалень? Ноб! — Иду, сир! Иду! Вслед голосу из каморки возник жизнерадостной наружности хоббит, чье появление округлило глаза Селин до двух монет. Ей доводилось слышать о маленьком народе, однако она не ожидала встретить одного из них вот так, среди людей. — В северном крыле остались комнаты? — Барлиман вытирал платком лоб. — Двадцать восьмая и тридцать пятая. Но в тридцать пятой надо бы убраться. — Так чего ты тогда тут лясы точишь? А ну, живо иди! Ноб ухмыльнулся, подмигнул и исчез. — Пройдемте со мной, добрый господин, — Барлиман вышел из-за стойки, указывая пальцем на лестницу. Он провел их по ней, коридору и отворил дверь. — Отличная комната! Надеюсь, вас устроит, — Барлиман не прекращал улыбаться ни на секунду. — А теперь извольте простить меня. Страшно занят, все бегом и бегом… Нелегко, но я все не худею. Если что-нибудь понадобится, покричите Ноба. А если уж пентюх не явится, спуститесь ко мне, я ему подзатыльников наотвешиваю, мигом все ваши поручения исполнит. Хозяин трактира закрыл за собой дверь, и стало удивительно тихо, словно от уха отлетел назойливо жужжащий слепень. Казалось, он мог говорить без умолку, как бы ни был занят. Комната была небольшая, но уютная. В очаге пылал огонь; перед ним стояло два стула, в центре — круглый стол, накрытый застиранной скатертью. Ветхая складная ширма отделяла неширокую кровать, рядом с которой лежал бурый овечий коврик. Вечером постучал Ноб; он принес свечи, жбан горячей воды и поднос, уставленный тарелками. Изучающим взглядом прошелся по высокой в сравнении с ним Селин, уставившейся в окно, будто раскрашенное изваяние; спросил, изволят ли они чего-нибудь выпить, предложил присоединиться к компании внизу и, насвистывая веселенький мотивчик, удалился. Быстро смеркалось. Селин села за стол, когда Арагорн уже приступил к ужину. Влажный след от ее дыхания растаял на мутном оконном стекле. Луковый суп в горшочке остыл, но кусок в горло не лез и без этого. Холодное мясо было нарезано тонкими ломтями вместе с хлебом, сыром и маслом. Селин подвинула к себе кусок черничного пирога, вперив взгляд в свое отражение на столовом ноже. — Вы знали, что на службу в Бри берут женщин? — осторожно спросила она. Арагорн оторвался от лукового супа. — Ты о чем? — Я видела на площади женщину в солдатском обмундировании. Высокая, крепко сложенная, но все-таки женщина. Для чего ее взяли в армию? Разве такое возможно? — Тебе не приходилось встречать женщин, владеющих мечом? — Приходилось, конечно. Но одно дело встречать их за пределами города и совсем другое здесь. Селин пыталась скрыть напряжение в голосе, однако Арагорн заметил, что ее пальцы, сжимающие вилку, дрожали. — Должно быть, она служит не в армии, а в постовых караулах. — Караул разве не подразделение армии? — Не в Бри. Селин облизнула губы. — Они наемники? — Что в твоем понимании «наемники»? — Солдаты без убеждений, воюющие за деньги. — Солдатам лордов и ленных рыцарей, к твоему сведению, тоже платят жалование. — Я знаю, но… — она потерла шишку на лбу, пытаясь совладать с беспокойным роем мыслей. Салим всегда говорил, что убеждения не стоят и ломаного гроша, если ты не готов пожертвовать во имя их жизнью. — Но наемники не дают присяги и клятв. Вы, к примеру, дозволили бы охранять ваш покой тому, кто торгуется верностью? Арагорн задержал взгляд на тарелке Селин с так и нетронутым куском пирога, повернул лицо к очагу и несколько минут молчал, смотря на языки пламени невидящими глазами, будто блуждал среди давних воспоминаний или прислушивался к погружающемуся в сон городу. Им выпал жребий жить во время, когда доверие ценилось выше драгоценнейших из металлов и встречалось в природе столь же редко, а упования и убеждения шли зачастую вразрез друг с другом. Селин уже решила, что вопрос в очередной раз останется без ответа, но предположение оказалось ошибочным. Арагорн вновь посмотрел ей в глаза. Появилось нечто странное в его взгляде, словно он был посвящен в некую тайную истину, недоступную для ума рядового обывателя. — Я бывал слеп к последствиям, однако всегда различал грань между осторожностью и нерешительностью. К чему привели Джавада Щедрого преданность вельмож и их кровные клятвы? Лицо Селин приобрело землистый оттенок. Она нервно сглотнула и уставилась на темень за окном, теребя пальцами низ рубашки. Не было у нее ни мощи в руках, ни знания военного искусства, ни силы союзничества, ни средств к существованию. Лишь символическая веревка на шее, привязывающая к человеку, не считающему нужным обозначить хотя бы призрачные границы ее дальнейшей судьбы. Для каких целей ее купили? Арагорн не велел ей делить с ним постель, не требовал его удовлетворять, не приказывал как-либо обслуживать. Даже рубахи стирал себе сам. Для чего она ему сдалась? Какая ко всем псам надежда на спасение? Быть может, ей просто повезло быть укушенной таким же никчемным зараженным, как и она сама, а следующий укус, если таковой будет, окончит начатое, превратив ее в грибного людоеда. Селин пришла к мысли, что всю жизнь ей по большому счету просто везло — никто не доводил дело до конца. Ее грабили, но оставляли ломоть хлеба; взмыливали, но давали возможность отдышаться; избивали, но не до смерти. Однажды даже почти снасильничали, но, на свою беду, мимо прошла мордашка посимпатичнее. Вся жизнь прошла неполно. У всех всегда почему-то не получалось, в конце концов, поставить точку. Как так вышло, что ей удалось выжить в то время, когда остальные погибли?.. Не спасли их ни сила, ни боевые умения, ни землячество с братией, ни состояние. Снаружи задул, посвистывая, сильный ветер. Трактирные гуси во дворе загоготали, собаки протяжно завыли. В коридоре раздались неразборчивые мужские голоса и спешный топот. Селин затаила дыхание, прислушиваясь; Арагорн, сверкнув глазами, положил ладонь на рукоять поясного кинжала. Где-то рядом хлопнула дверь, и вновь на этаже наступило затишье. Внизу, в зале, вовсю продолжался кутеж. Арагорн выглянул в окно, осмотрел двор, зубчатую линию соседних домов и, не приметив ничего необычного, закрыл ставни засовом. Селин с отстраненным выражением наблюдала, как он подбрасывал дрова в очаг, и очнулась лишь тогда, когда он пальцами затушил свечи. От фитилей поднимались извилистые струйки дыма. Шум мыслей помешал расслышать вопрос. Селин уставилась на Арагорна, медленно моргая, как глупая корова, и покачала головой на повторное предложение принести воды или сока. — С вашего дозволения, я, пожалуй, пойду спать, — хрипло сказала она, поднимаясь. Селин сквозь дремоту слышала стук копыт и завывания ветра, кружащегося вихрем вокруг трактира и, казалось, сотрясающего его, словно карточный домик. Во дворе закукарекал петух, поднимая собачий лай. Где-то вдали протяжно протрубили, но для смены караула было еще слишком рано. Быть может, у стен города заметили кусачих. Хотя тревога в таком случае, как ей стало понятно из обрывков услышанных фраз, сопровождалась колокольным звоном, а не рогами и горнами. За спиной прогнулась кровать. Селин, не размыкая век, перевернула подушку холодной стороной и натянула одеяло до подбородка. Посреди ночи ей померещилось, что ее позвали по имени. Селин очнулась ото сна и приподнялась на локте. Ширма была отставлена в сторону, Арагорн сидел в кресле; его серые глаза сверкали в свете огня, ярко пылающего в очаге. По комнате гулял сквозняк. Селин зевнула, прикрывая рот ладонью, чем привлекла его внимание. Арагорн подошел, смотря на нее с легкой улыбкой, провел пальцами по ее скуле и наклонился для поцелуя. Селин была настолько потрясена, что даже не подумала отстраниться. Ее ошарашенные глаза и вовсе не моргали, словно меж веками были вставлены щепы. Ладонь Арагорна с трепетной нежностью легла на ее круглый упругий живот, скрытый белой сорочкой. Селин опустила взгляд; дыхание стало рваным, сердце бесновалось в груди. — Не делай этого, моя девочка. Ей показалось, что весь мир упал на ее плечи. Селин пробил озноб. Она резко повернулась на звук голоса. Дядя безмятежно стоял у стены, не отбрасывая тени. Его родное до боли лицо было почти неузнаваемо. Все, как она и запомнила: вывихнутая челюсть, выбитый глаз, сломанный вбок нос, свисающий со щеки лоскут кожи. Застывшая навеки гримаса покоя. «Моя девочка». Так он называл ее сотню раз. Когда было плохо, страшно, одиноко. «Моя девочка» — единственный островок утешения в бушующем огнем и кровью, штормовом море. Гулко хлопнули створки окна по воле ветра. В комнату ворвался бледный свет. Из очага вылезло обгоревшее до костей тело, черной ладонью придерживая живот. Пустые глазницы уставились на Селин; рот с серовато-черными зубами раскрылся в немом крике. Одна рука приподнялась и указала острой костью на распахнувшееся окно. Снаружи полыхнули пожары; их рыжие шапки лизали вмиг потемневший небосвод. Отчетливо, заглушая все прочие звуки, раздался детский плач. Вскочившая Селин подбежала к узкому подоконнику — внизу беспорядочными стрелами метались люди, солдаты без труда догоняли их и убивали на месте. Молодую девушку проволокли по земле за волосы и швырнули в огонь; парня, пробежавшего рядом, обезглавили. В нескольких шагах со всех ног от преследователей мчались двое — высокий мужчина, расчищающий путь шипованной булавой, и женщина, прижимающая к груди закутанного в одеяльце младенца. Селин обернулась и увидела опустевшую комнату. От обгоревшего тела на полу осталась лишь горка золы. В озабоченном замешательстве она вновь посмотрела на разверзшийся на земле ад, и в это мгновение чьи-то сильные руки столкнули ее вниз. Собственный крик разбудил ее. Селин подскочила на кровати в попытке совладать с дыханием. Наволочка и простыня были мокрые от пота. Низ живота тянуло. Селин приподняла одеяло и поняла, что забыла о месячной крови, благо у нее были сменные штаны и свалянный мох, предусмотрительно сделанный запасом еще на болотах. Она спустилась, держа под мышкой испачканное белье. Барлиман Баттербур считал мух за стойкой, подпирая подбородки кулаком; из-под одного из столов виднелись сапоги с дырами в подметках напившегося вдрызг конюха. — О, госпожа Мэрибелл, — с улыбкой поприветствовал Барлиман, — как спалось? Все ли понравилось? — Да, спасибо, — Селин подошла к стойке вплотную. — Где у вас бани? — Право дело, добрая госпожа! — воскликнул трактирщик и учтиво забрал у нее ком из ткани. — Не самой же вам стирать! Не беспокойтесь, прачки уберут любые следы… вашего пребывания. Если изволите помыться, бани топятся в пять вечера. Обратитесь к Нобу, он проведет… — Барлиман резко хлопнул себя по сальному лбу. — Совсем забыл! Добрый господин Брайден просил вам передать, что будет к обеду. Если изволите позавтракать, велю принести в комнату пшеничную кашу. Могу еще предложить жареные или вареные яйца. — Нет, не нужно, — Селин закусила губу, на пару мгновений потупив взгляд. — Давно ушел мой муж? — Три часа назад, — Барлиман в раздумьях побарабанил пальцами по столешнице, а затем осмотрелся, наклонился и заговорщически понизил голос: — Его дама во дворе поджидала. Лица не разглядел, скрывалась небось от стыда капюшоном. Даже Ноб со своей глупой башкой начал о чем-то догадываться. Где это видано, чтобы вот так, при живой жене? У нас такое не принято, имейте в виду. — А что принято? — бродячей собакой огрызнулась Селин. — Злословить за кружкой с толстым хозяином трактира, который не сует свой нос разве что в улей, и то, только потому, что шершни языка не имеют для свежих пересудов? Барлиман резко выпрямился; в его глазах закралась обида. — Как знаете, госпожа Мэрибелл, — пробурчал он, полируя полотенцем чистую стойку. Селин взбежала по лестнице и, закрыв дверь в комнате, прислонилась к ней спиной, тяжело дыша. Взгляд судорожно метался по поклаже. Если уйдет сейчас, подумала она, придется где-то спрятаться неподалеку от вороньей башни до захода солнца. «Вспомнить бы еще как до нее идти». А если наткнется на Арагорна? Или тех, кто был ему знаком здесь? Хотя вряд ли бы он стал кому-либо о ней рассказывать. Он, не мешкая, хладнокровно вонзил кинжал в сердце друга, сохраняя ей жизнь, значит, высоко ее оценивал. Селин на коленях копошилась в рюкзаке, отбрасывая на пол лишнее и по кругу гоняя мысли о цикадах. Было ли у народных мстителей оружие в нужном запасе, продовольствие? Где находилось их поселение, в конце концов? Судя по тому, что Мордред хоть и опасливо, но свободно перемещался по городу, не боясь людных мест, шпионов со связующими в Бри хватало. Возможно, у них были свои люди и среди постовых и стражей, либо же здесь действовал старый добрый принцип «кто больше даст». Шнуруя рюкзак, она замерла, заслышав в коридоре скрип половицы. По ее подсчетам, в резерве оставалось не меньше двух часов, но планы в одночасье рухнули, когда в комнату вошел Арагорн. Селин не смогла скрыть досады в глазах. Она едва сдержалась, чтобы не разрыдаться. Решение, давшееся преодолением себя, оказалось не важнее налепленной на подошвах грязи. Арагорн задумчиво взглянул на нее, вешая плащ на спинку стула. — Ты поела? Она поднялась с колен. — Нет, решила вначале собраться. Вы не сказали, когда мы уходим. — После обеда. — А задержаться не сможем? Бани не растопят раньше пяти вечера. Надежда рассыпалась пылью от лаконичного «нет». Селин кивнула и ушла за ширму. Она буравила взглядом свою тень на стене, сидя на кровати, и думала о том, что все могло бы получиться, встань она часом раньше. Вскоре Ноб принес поднос с луковым супом и тефтелями в томатной подливе. Пока Арагорн и Селин обедали, хоббит застлал постель чистым комплектом. Сегодня он выглядел еще счастливее вчерашнего, уже не просто насвистывая, а напевая себе под нос шутливую песенку о хромом пастухе, который решил прикорнуть на поле, отчего проворонил целое стадо. Селин проводила доброжелательного прислужника отнюдь не доброжелательным взглядом. Его жизнелюбие и приподнятое настроение духа жуть как ее раздражали: настолько, что захотелось зарядить ему по затылку сухим ломтем хлеба. Она перевела мрачный взгляд на Арагорна, который либо делал вид, либо не замечал, что, конечно, было маловероятно, грозовых туч, собравшихся вокруг ее головы. Окончив прием пищи в тишине, он поднялся, собрал свои вещи, выглянул в окно и сказал Селин уходить. Барлиман за стойкой ругался с нерадивым посетителем; его руки летали во все стороны, чудом не опрокидывая чернильницы и пустых глиняных кувшинов. — Да мне почем знать, куда твоя кобыла подевалась? — возмущался он, пока по его толстой физиономии все пуще расползались пятна праведного гнева. — Жалкое, старое, полудохлое животное! Продал небось спьяну, а теперь заявился! — Ну не собирай! — смачно харкнув на пол, отпарировал не менее упитанный мужчина в замызганном плаще, чью голову покрывала шапка кудрявых рыжих волос. — Я хотел выставлять на продажу! — Ты бы не расстался с ней меньше чем за тройную цену, или я тебя совсем не знаю, Билдад Дичок! Хотя с трудом представляется, чтобы животное, которому удалось вырваться из твоих лапищ, вернулось бы к тебе! — Нечего чернить меня, советничий прихвостень! — брюзжа слюной, распылялся рыжеволосый. — Вот вздернут тебя за конокрадство, тогда помянешь мои слова! — Как я помяну, если меня вздернут, олух ты окаянный? Ни шиша от меня не получишь! Возмещай убыток сам! Хозяин пропавшей кобылы, красный, как варенный с помидорами рак, молнией вылетел за дверь, не упустив случая посильнее ею хлопнуть. Арагорн заплатил Барлиману вторую половину за проживание и попрощался. Барлиман проводил их с Селин раскаленным взглядом, пыхтя от беспочвенных обвинений. Было неслыханно, чтобы на него, на честного, законопослушного человека так наговаривали средь бела дня, да еще и при свидетелях. Он велел Нобу дежурить у стойки, а сам удалился в каморку, представляя, что полотенце, которое он скручивал в крепкий жгут, — это шея проклятого Билдада Дичка. Селин шла за Арагорном как в воду опущенная, не замечая никого и ничего вокруг. Тусклое солнце стояло в зените. Ушли из Бри они таким же путем, что и пришли, через лестницу у сушил и ход в тюремном подземелье. Отсутствие стражей уже во второй раз выглядело подозрительным, однако это было последним, о чем сейчас Селин хотела бы думать. Вероятно, этот ведущий к темницам тоннель попросту не использовали из-за обвала или затратного по времени расстояния в сравнении с другими. Да и только слепой не заметил бы на стене очертания люка, хоть и мастерски сделанного. Перед тем как спуститься по ступеням, Селин исподлобья взглянула на воронью башню и желтый стяг, развевающийся на ветру. В этот раз по тоннелю Хэмфри они шли не больше двух часов. Их подгонял смрад, от которого кружилась голова. Люк в потолке вывел на склон пологого холма. Внизу, метрах в пятистах, вдоль лесистой долины темнела полоска дороги, грязь на которой была испещрена следами копыт и бороздами колес, а вокруг нее лежала отвратительными кучами. В глубокой лощине к западу поднимались плотные клочья тумана. Арагорн повел Селин вдоль дороги, стараясь держаться ближе к деревьям. С них еще не осыпалась разноцветная листва, из которой временами доносилась перекличка птиц. Иногда Арагорн сходил с дороги, петляя между стволами, и вновь возвращался. Из нор изредка показывались лисьи и барсучьи морды; белки, замечая приближение двух скитальцев, боязливо взбегали к дуплам. Грязь порою доставала до щиколоток, а то и выше. Арагорн шел без видимого труда, Селин же приходилось туго: она вязла в месиве, насилу переставляя ноги, будто к ним были подвешены грузы. Ее мышцы попросту не были натренированы для подобных путей и дистанций. После небольшого привала у кряжистого дуба они снова двинулись на север. Сумерки медленно опускались на землю; на небе все ярче меж бледных звезд светила зеленая комета. Ветер доносил запах мертвечины. Вскоре дорога рухнула по крутому склону, и стали виднеться ряды черных холмов. Их путь пересекал курганы. Рои мух выглядели как огромные разбухшие тучи. Селин подумала, что в жару могильщики, вероятно, ложились табунами рядом с мертвыми, теряя сознание, ибо сейчас, под тройным слоем ткани, она едва могла дышать и старалась делать это ртом. Глаза слезились; легкие спирало. Чады разлагающихся тел простирались на километры. Мельком переглянувшись с Арагорном, она впервые заметила в его глазах тяжесть, с которой ему давался каждый шаг. Выражение его лица становилось все более далеким. Желудок Селин не выдержал испытания. Готовая пожертвовать целостностью носа, она отбежала и согнулась, думая только о том, как поскорее отсюда убраться. Слухи не врали — тел было столько, что их уже не хоронили. Вначале складывали рядами, порошили землей, а затем, видимо, осознав бесполезность сего занятия, просто скидывали с повозок. На такое неуважение к безмолвной скорби в этих краях мало бы кто решился. Здесь, людьми богобоязненными и суеверными, это было не принято. Самые лихие головорезы, боясь кары судьбы, закапывали трупы. Те, кто был поумнее, делали это во избежание распространения болезней по типу язвенной лихорадки. Люди, сохранившие человечность и моральное здоровье, не могли поступить иначе. Осматривая тела, бледная как полотно Селин мысленно подтверждала слова Мордреда — часть смертей была насильственной, не связанной с законной казнью через отрубание головы. Селин остановилась, смотря на торчащую из груды руку, усеянную крошечными точками, будто веснушками. В темноте было сложно распознать, но, скорее всего, ее истыкали иглами. Еще у одного на лысых висках вздулись почерневшие вены. Селин прошлась взглядом по лицам. Не было среди них ни женщин, ни детей, ни стариков. Только мужчины примерно одного возраста, схожей, насколько это было возможно судить, наружности. Страшная догадка поразила ее. Уильям не пытал людей. Уильям искал лекарство.