Одна из нас

Селин поморщилась, отгоняя от лица жужжащие черные тучки. Мошкара, не щадя, облепила все открытые участки кожи. Под ногами, на маленьких островках, упруго пружинил дерн. Ей казалось, что она уже насквозь пропиталась запахом тины. Иногда приходилось перепрыгивать с кочки на кочку приличные расстояния, дабы не оказаться поглощенной трясиной, в темное время суток дышащей, словно живая, чмокая и всхлипывая. Здешние болота раскинулись обширной сетью на много километров, и вот уже подходил к концу четвертый день, как они с Арагорном пробирались по темно-зеленому лабиринту. Привал устроили дважды, под разросшимися кустами смородины. С погодой на удивление везло: дожди прекратились, а в воздухе еще не витала характерная для середины осени стылость. Вообще, Селин заметила, что чем дальше они удалялись от Тарбада на север, тем теплее становилось. Тот могильный холод, пробиравший до мозга костей, она не забудет до конца своих дней. Наконец они вышли к тропе, вьющейся вверх по пологому склону, и стали подниматься по отрогу холма, покрытого буревалом и буреломом. Арагорн шел уверенно, не без осторожности, зная местность как свои пять пальцев. Селин старалась не отставать, невзирая на ноющие мозоли и тупую боль в икрах. Ей было непривычно преодолевать такие расстояния пешком, однако, как она поняла из обрывков нехотя сказанных фраз своего спутника, вскоре они смогут стать на отдых. В ложбинах между зелеными взгорьями воздух был теплее и остро пах солью. У подножий никла полынь. Достигнув дна лощины, они свернули вправо. Тропа вилась вокруг крутого холма, затем взобралась к его вершине, сбежала по длинному спуску в долину и вновь поднялась, к новому гребню. Не было видно ни деревьев, ни ручьев, ни рек. Вокруг господствовало безмолвие; лишь ветер шумел позади, да раздавались одинокие крики птиц. На наивысшей точке очередного холма, выдающегося средь остальных, как исполинский купол, Селин обернулась и сощурила глаза. Воздух будто застыл, а низкое небо, казалось, нависло над самой головой. Вдалеке, крошечной серой точкой, на слиянии рек Гватло и Гландуина, была отмечена древняя арнорская крепость с воздвигнутым вокруг городом Тарбадом. От воспоминаний стало не по себе. Селин еще несколько мгновений напряженно всматривалась вдаль и поспешила нагнать Арагорна. Несколько дней они шли по молчаливой земле. В сгущающихся сумерках впереди стали виднеться мерцающие огни. Селин предположила, что, вероятно, Арагорн вел ее именно туда, в город Бри, возвышающийся темной массой средь низин. Высоченный частокол окружал весь Брийский холм, а каменная стена вторым кольцом тянулась вокруг самого города наряду с глубокими оврагами, прочными оградами и насыпями. Однако Арагорн повернул к тронутой золотом темной полосе, а не направился прямо, к Бри. После пересечения границы леса он велел ей идти первой, а сам держался на расстоянии, искусно уничтожая следы. Селин идея быть первопроходцем не нравилась, и она отвлекала себя мыслями о привале. Редкие деревья позволяли просматривать местность на десятки метров. Вскоре поросль стала густеть, превращаясь в вековую купу. Ветви порой опускались так низко, что даже Селин с ее невысоким ростом приходилось отвешивать им поклоны. Наконец Арагорн нагнал ее и сказал идти за ним шаг в шаг, чтобы не нарваться на расставленные капканы. Глаза Селин расширились, но она молча кивнула. Теперь она могла думать только о том, что лопнувшие мозоли были не так страшны, как потеря ноги. Тропы здесь уже не было; они шли по лесистому склону, перелезая через поваленные грозой деревья и обходя глубокие овраги. Все чаще стали встречаться торчащие из земли, заточенные колья. Периодически взгляд карих глаз натыкался на припорошенные листвой веревки или улавливал слабый отблеск металла. Работа была проделана титаническая: не зная расположения ловушек, выбраться отсюда живым вряд ли бы получилось. Арагорн остановился у кривой коряги, отодвинул ее в сторону и приподнял за кольцо маленькую дверцу люка. Спрыгнув и осмотревшись, он протянул Селин руку и помог спуститься. Сейчас, впервые за все совместно проведенное время, она всерьез задалась вопросом о конечной точке их пути. Стены подземного тоннеля будто начали ее сдавливать. Легкий хлопок закрывшегося люка ударил ее по ушам. Дышать стало тяжело. Селин зажмурилась, проклиная себя на чем свет стоит. Надо было бросить его тогда, у дерева, и бежать одной. Спасаться. Сохранять свою жизнь, а не позволять вести себя, как тупую скотину на веревочке, к месту заклания. Не хватало только собственноручно вручить кинжал и подставить горло. — Что с тобой? — Арагорн искоса на нее взглянул, высекая кремнем искру. Ее голос звучал сипло: — Голова закружилась. — Потерпи. Скоро поешь. Арагорн зажег факел, один из тех, что предусмотрительно были сложены у стены вместе с лучиной и маслом, и осветил узкий длинный тоннель. Пройдя сто шагов, по подсчетам Селин, он надавил на камень слева. Вдалеке послышались скрежет, лязг цепи, а затем такой звук, будто громадный шкаф передвинули по каменному полу. Селин непроизвольно вздрогнула, стоя позади Арагорна. Не обернувшись, он пошел дальше, она же приросла к полу, боясь сделать шаг. Впрочем, иного выхода не оставалось. После того как они миновали огромную каменную плиту, служащую здесь вратами, тоннель стал спускаться ниже. Становилось ощутимо теплее; паутина уже не цепляла лицо и волосы, пыль не забивала нос — место было нахоженное. Ровно через сто шагов Арагорн вновь вдавил один из камней вглубь стены, и спустя пару секунд плита за их спинами вернулась в прежнее положение. Вскоре они зашли в большую квадратную кладовую, отделенную от тоннеля обычной деревянной дверью без замка. Многочисленные полки под завязку были забиты банками, ведрами, соленьями, вяленым мясом, корзинами овощей, коробками с разномастными травами, склянками с мазями, пузатыми бутылками. Вдоль стен тянулись ряды мешков с мукою и замшелых бочек, над ними висела сушеная рыба. Арагорн остановился у одной из труб, протыкающих потолок, и трижды по ней постучал. Едва наверху раздались неторопливые шаги, он бросил факел в железное корыто с водой. В наступившем мраке оглушительно прозвучало шипение. Селин сделала шаг назад, готовясь к тому, что отбиваться в случае чего придется бутылками да грязными корнеплодами. Она рыскала глазами, пока шла, но не встретила ни одной вилки, не то что ножа. Шаги притихли, отворился потолочный люк. В пол ударил луч света; сверху упала веревочная лестница, от которой исходил стойкий запах дубового увара. — Поднимайся, — сухо велел Арагорн. Селин медлила, тяжело дыша, и он, взяв ее за локоть, легонько подтолкнул к лестнице. Держась за веревку, она стала забираться. Подошва соскользнула, провоцируя падение, но Арагорн вовремя ее подхватил. Трясущейся ладонью она вцепилась в протянутую из люка руку. Похожий на седого медведя мужчина крепко перехватил ее запястье и буквально втащил в проем, словно весила она не больше пушинки. Наскоро осмотрев единственным глазом ее отмеченное тревогами лицо с долей удивления, он мгновенно потерял к ней интерес, расплываясь в широкой улыбке при виде Арагорна. — Я-то думал, ты уж издох где-то в канаве, — в басе слышалась плохо скрываемая веселость. Усмехнувшись, Арагорн заключил его в объятия, хлопая по спине: — Твои слова почти оказались пророческими. — Рад тебе, брат. Ну ты исхудал! — отстранившись, мужчина кивком указал на прижавшуюся к бревенчатой стене и притворяющуюся воздухом Селин. Его пустая глазница в скудном освещении выглядела жутко. — Кто такая? Арагорн и не взглянул в ее сторону: — Позже, Хэмфри. — Знамо, знамо, — ткнув следопыта в плечо кулаком, Хэмфри сморщил нос. — Вас небось сточная яма отрыгнула. Пошли. Вперив взгляд в спину Арагорна, Селин поплелась следом, путаясь в ногах. Она и не думала, что этот кусок камня был способен проявлять такие эмоции. Видеть на его лице радость и искреннюю улыбку было более, чем странным. Все здесь казалось странным. Коридор украшали потрепанные временем гобелены с изображениями животных, в основном косматых медведей и лосей с ветвистыми рогами. Кисточки на нижних кромках смотрелись нелепо, да и сами они не вписывались в общий интерьер, словно повесили их здесь в какой-то глупой издевке. К стенам крепились желтоватые светильники, испачканные воском. Полы местами устилали на удивление чистые ковры. До того, как коридор свернул влево, Селин насчитала четыре двери, однако каких-либо признаков жизни за ними слышно не было. Одну из них подпирали сложенные друг на друга сундуки с богатой витиеватой резьбой и воронеными замками. Видимо, Хэмфри занимался мародерством, как и она когда-то с дядей. Ей выделили комнату на нижнем этаже. Хэмфри сказал порыться в шкафу и поискать девчачью одежду, а затем вернулся к лестнице, где его ждал Арагорн. Селин неуверенно осмотрела комнату после того, как зажгла свечу от светильника. Простое убранство; ничего, за что мог бы зацепиться взгляд, кроме, пожалуй, иссохшего цветочного букета в простой стеклянной вазе. Почерневшие, запыленные лепестки небрежно были рассыпаны подле, образуя нечто вроде печального ореола. Кусок стены покрывали выцветшие мазки краски. Не прослеживалось особого таланта, но рисовали старательно, с трепетом выводя контуры облаков, деревьев и ржаных полей. Тому, кто здесь обитал, явно не хватало окна. Жизни. Каждый метр комнаты отдавал пустотой и душевным холодом. Здесь дышалось атмосферой скорби по чему-то утраченному, горячо любимому. Селин сглотнула скопившееся в горле уныние. По наставлению Хэмфри она раскрыла скрипучие дверцы шкафа и, покашливая от пыли, стала перебирать стопки блеклой одежды. На крючке висела шуба из овчины; внизу, рядом с шерстяными чулками, разместились две пары сапог с коваными каблуками. Селин бросила на кровать рубашку вместе со штанами и достала сложенное квадратом серое платье. Развернув его, Селин забыла, как дышать, будто ее окатили ушатом ледяной воды. Губы дрогнули, руки затряслись, пальцы крепко сжали ткань. Его перекроили на животе. Неумелыми, кривыми стежками. Женщина, жившая здесь, носила под сердцем дитя. Попытки успокоиться обратились крахом. Грудь Селин вздымалась от судорожных вдохов; она задыхалась, давилась воздухом. Перед глазами мелькали жуткие картины воспоминаний: так отчетливо ясно, словно это вновь происходило наяву. Упав на пол, свернувшись калачиком, она схватила себя за горло, царапая кожу ногтями. Карие глаза не выражали ничего, подернулись безжизненной пустотой, как у покойника. Ей потребовался час, чтобы прийти в себя, вернуться в здравый рассудок. Сердцебиение постепенно замедлялось, пока окончательно не выровнялось. Селин лежала, прижавшись щекой к грязному холодному полу, и смотрела в одну точку, на тусклый настенный пейзаж. Зубы впивались в фалангу большого пальца. Селин поднялась, сунула платье в дальний угол шкафа. Помылась в купальне, которую ей показал Хэмфри на пути в комнату, и вернулась. Надев свежий комплект одежды, она вышла в коридор и поднялась по лестнице на верхний этаж. Из обеденной раздавались голоса. Подслушивать не было смысла: говорили на незнакомом наречии. Она нерешительно встала в дверях и дождалась, пока Хэмфри обратит на нее внимание и предложит место за столом, который ломился от блюд. Хэмфри постарался на славу, не жадничая ни жирной утки, ни свиных колбасок, ни бутылок с вином. В ее отсутствие они приговорили уже не меньше двух, о чем свидетельствовал румянец на лицах. Поза Арагорна была расслабленной; он смотрел на потрескивающие в камине поленья, откинувшись на спинку стула и вытянув перед собой ноги. Хэмфри развалился на подбитом синим бархатом кресле с позолоченной окантовкой, болтая бокал с вином. Пустую глазницу теперь скрывала повязка. Хэмфри выглядел старше Арагорна на добрую четверть века. Внешность матерого охотника соответствовала его буйному, решительному нраву, непоколебимой стойкости характера, однако не чужды ему были простосердечие и благосклонность. Тот, кто судил по наружности, вряд ли бы осмелился приблизиться к нему без крайней необходимости. В коротких каштановых волосах давно уже поселилась седина, лицо и могучую бычью шею изрезали глубокие морщины. От уцелевшей половины уха через щеку и глазницу до лба тянулся безобразный шрам; кожу второй щеки распахали глубокие рытвины. Искривленная дуга губ проглядывала из-под густых усов. Сейчас они оба молчали, видимо, ждали, пока Селин отужинает, либо же просто наслаждались спокойствием. Хэмфри заметил, что, отмывшись от грязи, спутница старого друга стала болезненно-бледной. Ела тоже без всякого аппетита, ковыряя овощи вилкой. Взгляд темного, почти черного, глаза прошелся по рубашке дочери, отчего выражение его лица сделалось совсем мрачным. Он указал пальцем на ее тарелку: — Не по вкусу? Может, тебе еще чего принести? Селин на секунду опешила. — Нет, спасибо. Я давно не ела, не хочу потом мучиться с животом. Хэмфри понимающе кивнул. — Оно и верно, девочка. Закаляй себя голодом, коль и дальше собираешься измерять с ним шагами дороги, — он подлил ей в бокал вина. — Сколько тебе лет-то? — Девятнадцать. Он по-отцовски улыбнулся в усы, с интересом рассматривая белесый шрам на правой брови Селин. — Выглядишь моложе. Селин откинула влажные волосы за спину и сделала глоток. Вино было терпким и кислым, как недозревшее зеленое яблоко. — Семья есть? — Нет. — Замужем бывала? — Нет. — Да будет тебе, не робей. Ешь, отдыхай как следует. Под моей крышей тебе ничего не угрожает. — Благодарю вас за щедрость и теплый прием, господин, — бесцветным голосом проговорила Селин. Хэмфри раскатисто захохотал, расплескивая на штаны содержимое бокала. — Слыхал? — обратился он к Арагорну. — Господин! То-то! — Это называется учтивость, — ответил тот с полуулыбкой. — Для тебя понятие ново. Вдоволь просмеявшись, Хэмфри вытер о рубаху пальцы и вновь взглянул на Селин. — Арагорн сказал, вы погостите всего пару дней. Впервые услышав имя своего хозяина, Селин потупила взгляд, а затем посмотрела на него. Сидел все также, будто ее и не существовало. — Бери, что понадобится, — продолжил Хэмфри, — у меня много всякой всячины. Коль что еще нужно, достану. Обувка твоя совсем хлипкая, развалится скоро. Осень в этом году парной выдалась, но чуют мои кости, живо вдарят холода. Он продолжил болтать за трех собеседников скопом. Рассказывал обо всем, что приходило в голову: картофель сгнил, урожай моркови полевки пожрали, падеж измучил, ящик сливового варенья в том месяце выменял на шесть мотков доброй веревки из лыка, начал строительство еще одного тоннеля. Никак не вязался матерый образ, каким его впервые увидела Селин несколько часов назад, с этим уставшим от жизни, постаревшим раньше срока затворником. Можно было бы окрестить его болтуном, уродившимся с языком без костей, если бы не путы одиночества, связавшие намертво по рукам и ногам. Ему просто-напросто не хватало обыкновенного общения и человеческого тепла. Присутствия рядом. Лишь одной темы Хэмфри никоим разом не касался — семьи. Впрочем, по ненависти, пропитавшей его слова о кусачих, и налившемуся кровью глазу, нетрудно было догадаться, что случилось с женой, сыновьями и дочерью. Сквозь крепко стиснутые зубы он, плюясь проклятиями, поведал, что кусачих наплодилось, словно тараканов в драном амбаре. Их и раньше здесь многовато кишело, но никогда он не видывал этих тварей так часто, как за последние полгода. Арагорн взглянул исподлобья на поникшую Селин, не прерывая монолога друга. Наконец Хэмфри перешел на менее болезненную для себя тему: — В Бри нынче заведует новый первый советник. Насобирал вокруг бараньих головенок, баронов и баронесс, будто титул их нынче что-то значит. Тупоголовые напыщенные индюки. — Когда его избрали? — без какой-либо заинтересованности спросил Арагорн. — Избрали, ха, — Хэмфри усмехнулся и почесал лысеющий затылок. — Та с месяц тому назад, авось и больше. Я тогда редко туда совался. Хлыщ этот понаписывал уж новых законов. Слыхал, что удумал? Чтоб умертвить себя, нужно получить дозволение совета. Приходишь, докладываешь, почто жить наскучило, а они тебе приговор выносят — позволено ли на себя руки наложить иль нет. Ну и скажи мне, какую кашу варит его котелок? Потом вот еще, на семью запрещается разводить больше трех куриц. Видите ли, помета много, убирать не успевают. Кусачих развелось, скот передох, жрать нечего, а он о помете клокочет! — Хэмфри обратился к Селин: — А ты что скажешь? Она едва заметно пожала плечами, наблюдая за возившейся в углу мышью. — Я слышала, предыдущий первый советник велел казнить заключенных до суда и травить больных в лазаретах, чтобы освобождать место в городе. Если это правда, господин, думаю, три куры на семью невысокая цена. Хэмфри фыркнул, не сыскав своему гневу поддержки. — Поглядим, каким соловьем ты, пташка, запоешь, коль там обоснуешься. Селин скосила на него взор, получив крупицу информации, но Хэмфри в кои-то веки умолк, размышляя одни ему известные думы. Арагорн подкинул поленья в камин и пошевелил угли кочергой. Слабый огонь охватил сухое дерево. Хэмфри осушил бокал. Его единственный глаз хмельно поблескивал. — Рад бы сказать, что дела могут стать совсем худы, а потом пораскинул… Куда уж? Сколько нам всем осталось ночей отоспать? Арагорн глядел на него с сердечным участием, однако приглушенно ответил: — Не сгущай тучи. Селин не видела общей картины, но ей отчего-то казалось, что говорили они не только о Кусачей хвори. Что могло испугать двух бывалых, не уступающих друг другу в свирепости воителей? Не то ли, что случилось в Тарбаде? Широкая ладонь Хэмфри легла на рукоять верного кинжала, который он добыл в бою много лет назад, накормив сердце клятого лиходея, разбойничавшего на Тракте, его же сталью, и с тех пор всегда носил трофей на кожаном поясе, не расставаясь с ним даже во сне. Хэмфри мотнул головой, словно прогоняя дремоту. — Советничек этот со своими баранами усилил стражу, и, думается мне, не из-за кусачих. Видать, боится, что его подсидят. Заговорами бредит. Могильщики поговаривают, что с курганов начали трупы пропадать. Они их с телег прям на поле скидывают, не хоронят. Смрад стоит на всю округу, сразу наизнанку выворачивает. — Обращение занимает несколько часов, — возразил Арагорн и получил от Хэмфри такой красноречивый взгляд, от которого у многих по спине пробежала бы дрожь. — Вот и я об этом толкую. Кому мертвецы сгодятся? — он тяжко вздохнул. — Я много сплетен слыхал, одна хлеще другой. Будто живых туда тоже сгоняют, забивают, как свиней, и кидают гнить. Непонятно только для чего, город чистят иль жертвоподношения устраивают. Помнишь этих, горных, которые петушиной кровью себе на черепушках каракули чертили? Арагорн кивнул. Хэмфри вновь наполнял бокал: — Как они себя величали? Оралами? — Оракулами. — Точно. Давненько я их не встречал, видать, тогда всех и перебили. Хотя с чего бы им сюда спускаться? Палками своими махать? Нет, к этому тоже, бьюсь об заклад, советник руку приложил. Видать, запасы золотишка истощились, и он удумал на переселенцах подзаработать. У кого кошели узкие, того за борт, со вскрытой глоткой, — Хэмфри отпил вина и указал пальцем на Селин. — А ты баешь невысокая цена. То-то и оно. Все начинается с трех куриц, девочка. Сумасбродство в малом плодит безумие в большом. Борзо начнет толпу прям на улицах косить, и знаешь почто? Пристальный взгляд его глаза недвусмысленно подсказал, что вопрос был далеко не риторический. Селин поерзала, словно сидела на муравейнике. Что он хотел от нее услышать? Вряд ли кто-то будет держать ответ за пролитую кровь. Вскоре поля покроются снегами, и когда белый саван растает — будто ничего и не было. Ни следа. Земля все скроет, кости зверье растащит. Кровь вообще мало ценности имеет, а крестьянская и подавно. Кто станет ее выкупать? Никто. История все подчистит, как и сотню раз до этого. Селин облизнула губы. — Мертвые не могут заразиться? Хэмфри недовольно фыркнул. В голосе зазвенела сталь: — Ты слыхала, о чем я гутарил? Арагорн что-то сказал ему на незнакомом языке, отчего Хэмфри скривился и отвернул голову к камину до хруста костей, а затем мрачно взглянул на Селин: — Ступай к себе. Та еще раз поблагодарила хозяина дома за ужин и ретиво удалилась. За отсутствием окон и солнечного света Селин не знала, сколько часов проспала. Беспокойство и тревоги не отпускали ее даже во сне. Открыв глаза, она обнаружила, что укуталась в одеяло, словно в кокон; подушка валялась на полу, в ногах сбилась простыня. В комнате царствовал холод, хотя ничего иного от подземелий ждать, собственно, и не следовало. На краю стола, покрытого толстым слоем пыли, одиноко расположился поднос. Несколько овсяных лепешек с луковым соусом, огурец, помидор на тарелке и пузатый кувшин с водой. Селин решила, что таким образом ей намекнули не покидать комнату, а ждать дальнейших распоряжений. Впрочем, особой досады она не испытала. Заняться было нечем, и Селин погрузилась в размышления, дабы отвлечь себя от мрачных мыслей. Что по большому счету она знала о колдовстве? Не о тех сказках, что детям на ночь рассказывали поколениями, а о том, что существовало в действительности? Мать поведала, что долго не могла зачать: младенцы либо погибали в утробе, либо умирали спустя считаные часы после родов. Убитый горем отец выдумал себе проклятие и обивал пороги колдунов да провидцев, с каждым новым убеждаясь, что они не больше, чем обычные шарлатаны, обещавшие золотые горы, а на деле неспособные и нарыв на спине залечить. Отец был далеко не беден; со слов матери, потратил целое состояние, прежде чем окончательно разочаровался и почти отчаялся в собственном навязчивом стремлении. Он стал замкнутым, часто подолгу пропадал, расширяя радиус поисков, пока однажды не пришел к ней с мешочком дурно пахнувших трав. Мать выпила отвар и наконец понесла. Всю беременность она мучилась от болей в животе, носовых кровотечений и странных кошмаров. О них она ничего не рассказывала дочери, но по глазам матери Селин понимала, что даже по прошествии лет они все еще преследовали ее по пятам. Дядя же обладал более приземленными взглядами на жизнь. Он считал, что родная сестра всего-навсего излечилась от неизвестной болезни, а ее муж чуть не превратился в слабоумного и немощного глупца, боявшегося собственной тени. Селин не знала, во что верить, но склонялась к мнению дяди — правдой являлось лишь то, что ты сам можешь увидеть своими глазами и потрогать своими руками. Слухами земля полнилась, и чих на одном ее конце обращался громом на другом. Тем не менее появилось нечто такое в матери на закате ее жизни, что пугало Селин. Мать медленно угасала, превращалась будто в другого человека. Подолгу сидела на кровати и буравила стену невидящим взглядом; иногда бродила по ночам, разговаривала сама с собой, звала умершего отца, утверждала, что видела его в окне. В такие ночи дядя укладывал Селин у себя, а сам вначале караулил, прислушивался, затем же ложился спать на полу. Под конец, когда стало совсем скверно, Селин окончательно перебралась в его комнату, которую он начал запирать, уходя спозаранку рыбачить. После смерти матери они никогда об этом не говорили. Обоим было слишком тяжело. Селин задумалась, а что такое, в сущности, колдовство? Магия? Силы, доступные иным, и неподвластные другим? Так можно было сказать о многом, например, о мастерстве мечников или таланте врачевателей. В том числе и об искусном приготовлении пищи или знании нескольких наук. Она слышала, что в некоторых племенах, живущих на Востоке, обитали жрецы огня, способные испускать пальцами искры. Находились и те, кто заявлял, что был в силах управлять ветрами и ливнями. Когда-то в Средиземье водились драконы — крылатые змееподобные существа, размером с небольшую скалу, или, как их иногда называли, длинночерви — прилетевшие из-за моря. Не найдется ребенка в Гондоре и Рохане, незнающего предания древности о вожде северного племени эотеод, далеких предках рохиррим, убившем в Серых горах громадного дракона Ската. На сокровища, хранившиеся в темных пещерах, заявили притязания гномы, но вождь Фрам отправил им ожерелье из драконьих зубов с посланием: «Нет в ваших сокровищницах драгоценностей, подобных этим, и не будет, ибо их не так легко достать». Эотеод впоследствии считали, что гномы в отместку убили Фрама, но нашлись и те, кто утверждал, что вождя погубило зловещее колдовство Ската. Впрочем, много воды утекло с тех пор, и отличить истину от вымысла было не во власти Селин. Однако та ночь в Тарбаде изменила в ее сознании многое. То, что произошло тогда, было выше ее понимания, за гранью того, что она смогла бы объяснить. Селин некому было задавать вопросы, и она задавала их самой себе. Истинность простерлась перед ее глазами и была таковой, что глаза эти хотелось закрыть. Из бурных потоков размышлений Селин вывел стук в дверь. К чему, к чему, а к подобному она не привыкла: условности казались чем-то инородным. В темном проеме — в коридоре не были зажжены светильники — появился Арагорн. Судя по колчану и луку за спиной, он, вероятно, вернулся с охоты. Он обвел взглядом комнату, словно что-то выискивая, нахмурил брови при виде недоеденного завтрака и наконец посмотрел на Селин. — Что тебя беспокоит? «Все» — хотелось ей ответить. — Ничего. — Ты почти не ешь. — Я привыкла обходиться малым, хозяин. Не хочу привыкать к большему. Селин сглотнула и отвела взгляд, не замечая зарницей мелькнувшего в глазах Арагорна понимания. Молчание затянулось, но напрягало оно, судя по всему, только Селин, мечтающей стать невидимой. — Иди за мной, — сказал Арагорн, направляясь к двери. Он провел ее по запутанному лабиринту, в котором потеряться было проще, чем дышать. Северные тоннели, двери и люки выглядели новее; в голове не укладывалось, сколько трудов было вложено в строительство и обустройство подземных ходов. Один из люков вывел на небольшую поляну, усеянную кочками. Шагах в шестидесяти виднелись несколько теплиц, обитые холщовкой; их надежно обступали толстые древесные стволы и стога сена. Неподалеку стояли пустые собачьи конуры; цепи от них тянулись и прятались в бурой траве и опавшей листве. Земля местами была крепко утоптана подковами: Селин предположила, что Хэмфри осуществлял здесь сделки с контрабандистами, хотя вряд ли он был настолько глуп, чтобы позволять им приближаться к дому. Солнце вовсю клонилось ко сну, скрывшись за высокой стеной леса. Небо окрасилось красновато-рыжей зарею. Редкие клочья белесых облаков гнал на восток слабый ветер. Пока беспокойные карие глаза осматривали поляну, Арагорн сделал на деревьях отметины в форме ромбов и, вернувшись к Селин, отдал ей лук, колчан же оставил у себя. — Накладывай стрелу на тетиву, — негромко сказал Арагорн, встав у нее за спиной. Селин молча исполнила указание, приложив древко к гнезду. — Подними выше. Еще. Держи неподвижно и тяни от плеча. Она думала, что сделала все правильно, но Арагорн приподнял ее руку, велел не опускать локоть и держать спину прямо. У Селин не возникало трудностей с осанкой до работы на мельнице и череды вылазок, в которых приходилось по несколько часов сидеть неподвижно, откуда она и взяла за привычку горбиться и опускать голову, что не придавало ей росту. — Мысленно проведи прямую линию до цели, — продолжил Арагорн. — Оттяни тетиву к лицу тремя пальцами. Не опускай локоть, — он вновь отошел на пару шагов. — Сильнее, это увеличит точность и снизит влияние ветра. Селин почувствовала напряжение, притянув тетиву к щеке. Острый наконечник указывал аккурат в центр ромба. — Сохраняй неподвижность, иначе стрела собьется с курса. Не выдвигай руку вперед, расслабь пальцы и отпусти стрелу, когда прицелишься. Задержи дыхание. Сосредоточься. Карие глаза сощурились, как от яркого солнца. Закусив нижнюю губу, Селин застыла, словно статуя, и разжала пальцы, уже начавшие побаливать. К ее разочарованию, стрела угодила мимо цели. Расстояние оказалось слишком большим. Она встала метров на десять ближе и попробовала еще раз. Снова в молоко. — Очень плохо? — Селин через плечо посмотрела на Арагорна. — А как ты думаешь? — в его тоне не прослеживалось и намека на иронию. — Если планируешь нанизывать на стрелы воздух, то ты вполне успешно справляешься с задачей. Сейчас твоя цель неподвижна, а представь, что станет, когда на тебя в ночи побежит кусачий. Буркнув себе под нос что-то нечленораздельное, Селин вновь приняла из рук следопыта стрелу. Одна за одной — каждая летела мимо. Спину и плечи сводило от напряжения. Быстро смеркалось. По земле поползли мрачные тени. Селин не заметила, как Арагорн встал позади, и вздрогнула, ощутив его ладонь на пояснице. — Не забывай о спине, — напомнил он. — Целься. Расслабив пальцы, Селин выпустила стрелу. В ромб она не попала, однако чиркнула ствол дерева, что уже можно было окрестить победой. Ее лишенные пышности, но изящные по контуру губы тронула легкая улыбка. Селин обладала дикой, пленительной привлекательностью, характерной для тех мест, где ей довелось уродиться. Ее лицо было скорее приятно глазу, нежели красиво. Узкий нос с небольшой горбинкой; выдающиеся, высокие скулы, заостренный подбородок. Эбеновая чернота линий ресниц и дуг бровей делала взгляд карих глаз выразительным, однако на контрасте с гривой смотрелась чужеродно, будто ее смоляные от рождения волосы выкрасили в цвет белого жемчуга. Уголки губ Селин опустились, когда она взглянула на угрюмое выражение Арагорна. Видимо, для него задетое наконечником дерево было равнозначно ее косой стрельбе до этого. — На сегодня достаточно, — Арагорн взял у нее лук. — Иди собирать стрелы. У Селин вытянулось лицо. Он добавил: — Кусачих там нет. — А ловушек? — Ты до них не достала. — Вы что, на километр сквозь деревья можете видеть? Арагорн беззлобно усмехнулся. — Не переоценивай свои способности. Селин вернулась с дохлым пучком трехперых стрел, едва разыскав в темноте четверть тех, что были выпущены. Она по привычке смотрела под ноги и не сразу заметила, что Арагорн стоял недвижно, вперив взгляд в небеса. Вдали, только-только показавшись над верхушками деревьев, темное полотно, ярче молодой луны и россыпи звезд, рассекала комета. Как зажженный зеленым огнем факел летела она на восток; хвост ее тянулся с запада, испуская изумрудное свечение. Комета завораживала. Казалось, все рано или поздно кончится, страдания, голод, мор; исчезнет последнее упоминание о жизни на земле, а она все также будет плыть по небу на пути в бесконечность. Селин не могла оторвать взор от невероятного зрелища. Никогда прежде ей не доводилось видеть ничего подобного. Последняя комета пролетала над Средиземьем много лет назад; рассказывали, что она кровоточила на небе, как отрубленная голова с развевавшимися змеями волосами, рождала молнии и столпы красных лучей. Она светила тридцать дней, принесла с моря наводнение и стала предвестником грозных событий. Высоченные рукава смерчей сносили целые прибрежные селения, ливни хлестали без продыху, молнии стрелами убивали людей и скот. Арагорн, нахмурившись так, что его лоб изрезали морщины, отворил люк. Он довел Селин до комнаты и велел через час подняться к ужину. Селин это время просидела на кровати, думая о комете и рассматривая розоватый след от тетивы на запястье. Если верить Хэмфри, завтрашний день они еще проведут здесь, в защищенном укрытии. Мысль одновременно успокаивала и пугала, ведь в ближайшем будущем ее поджидал Бри. Бри, известный чужеземцам как Пригорье, являлся крупнейшим городом северо-западных земель, словно остров средь моря пустошей. Его вполне можно было наречь обособленным государством, со своими устоями, правительством, ширрифом, пусть маленькой, но армией. Наверное, по этой причине город выжил, когда остальные задохнулись в огне Хвори и местных стычек. Холмистый Стэддл, Комб, расположившийся в глубокой долине, Арчет, на краю леса Четвуд — все остались лишь эхом прошлого. Выжившие из них и близлежавших селений перебрались в Бри. Дабы попасть в город, необходимо было заплатить пять золотых, пройти осмотр у постовых, затем у лекарей, а впоследствии вносить в казну десять золотых ежемесячно. Для сравнения, месяц проживания в постоялом дворе обходился в пять золотых. Неудивительно, что большинство крестьян и ремесленников выбрало новой обителью леса и горы: у них попросту не было денег купить защищенность. Те, кто драл о ней глотки, зазывая в город, редко уточняли сумму, с которой придется распрощаться. Селин давно усвоила один из жесточайших уроков жизни: когда кажется, что счастье за углом, подумай, хватит ли тебе возможностей за этот угол завернуть. Впрочем, Хэмфри был прав: о Бри языки намели немало россказней, однако одно было известно доподлинно — пересекшим городские стены настрого запрещалось их покидать. Выждав время, Селин поднялась на второй этаж. В обеденной было ужасно душно, словно в ней одновременно топили несколько печей и каминов. Стол был ничуть не беднее вчерашнего, правда, сейчас на нем преобладали овощи. Хэмфри кивнул вошедшей, вгрызаясь в копченую рульку. Арагорна, к удивлению Селин, не наблюдалось. Она с заметной нерешительностью опустилась на стул. — Как спалось? — спросил Хэмфри. — Хорошо, спасибо. — Не закоченела? — Нет. Хэмфри залпом опустошил большую кружку с брагой и вытер усы тыльной стороной ладони. — Дымоходы напрочь захирели. До зимовья надобно подлатать. Селин положила в тарелку порцию пряного риса. — Вы один живете? — Сгодится на «ты», девочка, я неблагородных кровей. Да, один. В этом доме гости диковина, да и друзья загодя под землю переселились, — он невесело усмехнулся. — Не как я, вестимо. Помню времена, когда мы жили для жизни, — Хэмфри указал пальцем на картины в позолоченных рамах над камином и рога из белой кости. — Все б отдал, чтоб их возвратить, чтоб сгубить щелкающих тварей гуртом. Смочив горло водой, Селин несколько мгновений молчала, смотря на костяшки пальцев. Она, в отличие от Хэмфри, и не знала другой жизни, впрочем, могла его понять. Непосильный это груз, брести через года, удерживая в памяти давно утраченные дни. У солнца мало зрителей, пока оно не затмится. Наконец Селин тихо молвила: — Кусачие жуткие, но от них знаешь, чего ждать. Люди могут оказаться куда страшнее. Я иногда думаю… Что, если внутри кусачих люди? Пленники в теле, которое перестало их слушаться? Он пожал широкими плечами. — Нет различки. Убивай, пока не убили тебя, иль обрастешь грибами, будешь слоняться и жрать человечину. Выражение лица Селин сделалось потерянным. Способно ли насилие излечить насилие, жестокость побороть жестокость, смерть искупить смерть? Быть может, все они проиграли в тот момент, когда жизнь одного из них перестала что-либо стоить. Бороться нужно было с кусачими за возможность жить, а не друг с другом за попытку выживать. Поодиночке люди дичали. Превращались в нечто страшное. Становились теми, от кого бежали. Человеку нужен человек. Нужна община. Причина быть ответственным. — Запамятовал, — Хэмфри хлопнул по столу, поднимаясь. — Я ж тут нарамник раздобыл и спальник на пуху. Ночи схолодают, на остывшей земле все себе отморозишь. Гляди, чтоб Арагорн костры не разводил, он любитель на полымя потаращиться. Не дерзайте попусту. Хэмфри вручил Селин нарамник, осматривая ее фигуру захмелевшим глазом. — Ну доходяга. Примерь, коли что, подгоним. Поблагодарив, Селин развернула нарамник. Добротная овечья шерсть, окрашенная в темно-синий, судя по всему, вайдой. От лютых холодов предстоящей зимы вряд ли спасет, но сейчас пригодится как нельзя кстати. Она надела его через голову и утонула, словно в шерстяном одеяле. Низ доставал почти до щиколоток; плечи сползли до локтей. Хэмфри усмехнулся. — Прогадал я знатно. Ну ничего, резануть и подпоясать, покамест сойдет. Селин слабо улыбнулась, решив, что надевать нарамник будет только в исключительных случаях, ибо в нем она далеко не убежит и через препятствия не попрыгает. Хэмфри помог ей его снять. Селин откинула за спину распушившиеся волосы, топорщащиеся во все стороны, и замерла, смотря, как резко и живописно Хэмфри изменился в лице. Дружелюбие обратилось ненавистью — непреклонной, прожженной, не знающей пощады. Она не поняла, что произошло, пока не проследила за его взглядом. Сползший ворот рубашки обнажил ключицу и часть плеча. Селин попятилась назад, Хэмфри же оставался неподвижен, прожигая ее глазом. — Ты… — прошипел он сквозь крепко стиснутые зубы и бросил нарамник в ноги. Казалось, еще чуть-чуть, и он изойдется пеной, словно бешеный бык. Селин уперлась спиной в стену, стараясь сохранять в голосе спокойствие: — Укусу два месяца. Я не больна, клянусь. Прошу, позвольте мне уй… Хэмфри перебил ее, цедя каждое слово: — Больше дня ни один не протянул. Хватит врать. Его ноздри раздувались, как у коня на полном скаку. Кинжал покинул ножны. Селин оцепенела; в висках стучала барабаном кровь. Все случилось стремительно. Она метнулась в сторону, уворачиваясь от описывающего дугу лезвия. Руку выше локтя обожгло. Селин впечаталась лбом в пол, резко перевернулась на спину, таращась на разъяренного Хэмфри блюдцами глаз, в которых стояла мольба. Комната поплыла вместе с ним. Внезапно он отлетел назад и сам грохнулся навзничь. Высокий силуэт вырос между ними. Селин проморгалась и опознала в нем Арагорна. Раздались крики, смысл которых ускользал. Прозвучало что-то о надежде на спасение. Когда морской шум поутих, она смогла различить слова Хэмфри. — Погань спала на кровати Доры, носила ее робу… — голос хрипел от предательства. — Ее укусили в августе, Хэмфри. Последние сорок дней она провела со мной. Нет жара, потемнения кожи, вздутых вен, — Арагорн сделал шаг в сторону, указывая рукой за спину. — Посмотри на нее. Она осталась человеком. В чем ее вина? За что ты приговариваешь ее к смерти? — Я тебе не верю, — прорычал Хэмфри, как загнанный в ловушку зверь, готовый биться до последней капли крови. — Я не прошу тебя мне верить, я прошу тебя позволить нам уйти. Даю слово, что ты никогда больше не увидишь ни ее, ни меня. — Твое слово?! Неразборчиво выругавшись, Хэмфри резко подскочил. Свирепые удары гулко отскакивали от стен. Селин залезла под стол, прячась, прислонила лоб к полу, казавшемуся сейчас куском льда. Она не видела, кто удерживал преимущество. Сердце бешено колотилось. Воспоминания выворачивали наизнанку. Перед глазами мелькали жуткие картины; с губ Селин сорвался скулеж. Она сжала ладони в кулаки, намереваясь ударить Хэмфри со спины кувшином или бутылкой и оглушить. Но не успела толком и обдумать сомнительный план, в углу рухнуло что-то тяжелое. Селин медленно повернула лицо и увидела Хэмфри, раскинувшего в разные стороны руки. Из груди торчал его же кинжал. Удар был нанесен точно в сердце. Казалось, это не могло быть явью. С последним хрипом Хэмфри она вылезла из-под стола, неспособная оторвать взгляд от его огромного тела, окруженного багровой лужей. Арагорн стоял подле, как статуя, застыв, практически не дыша. Селин наспех осмотрела его, не поднимаясь с пола, но ничего, кроме побитого лица, не обнаружила. Будто сквозь толщу воды до нее донесся голос Арагорна: — Иди вниз и останови кровь. Селин опустила подбородок. Хэмфри успел полоснуть ее по руке, когда она пыталась отскочить: рубашка окрасилась кровью. Боли Селин не чувствовала, лишь онемение. Будучи не в силах взглянуть в глаза Арагорна, она на ватных ногах дошла до комнаты. В ушах все еще звенело, на лбу наливалась шишка. Она потеряла счет времени и очнулась, только когда открылась дверь. Арагорн бросил у кровати большой рюкзак с привязанным к нему спальником и сел рядом, держа кожаный сверток. — Закатай рукав. Селин молча подчинилась, отвернув голову к изножью. От легкого прикосновения к ране она сжала челюсти до скрипа зубов, не понаслышке зная, что ее ждало. Арагорн наложил швы, давая передышки в несколько секунд, обработал их мазью и перевязал руку чистым лоскутом. Селин чувствовала, как сильно дрожали его пальцы. — Собери вещи, — тихо сказал он и направился к двери. — Через час уходим. Селин сложила в рюкзак сменное белье, чулки, две рубашки и штаны. Разницу в размерах стоп с подошвами помогли уменьшить лишний слой портянок и куски валяной шерсти. В назначенное время, ни минутой позже, Арагорн вернулся за ней. Селин не решилась спросить, похоронил ли он Хэмфри. Они долго шли по северному тоннелю — не тому, что вел к теплицам — пока не остановились перед каменной плитой. Арагорн открыл ее нажатием на камень. Тоннель все пуще сужался, пока не превратился в узкий коридор, по которому возможно было пройти только друг за другом. В свете факела на земле виднелись темные пятна; каменные балки по стенам были покрыты белым налетом. Селин заметила, что Арагорн часто держался за бок, раненный в Тарбаде. О приближении к городу свидетельствовал омерзительный запах, с каждым часом превращающийся в труднопереносимый смрад. В нем смешались все прелести человеческой жизнедеятельности, вплоть до запахов серы, угля и гнили, не говоря уже о содержимом ночных горшков — в выгребных ямах, которые, по-видимому, находились поблизости, этого добра было достаточно. Наконец Арагорн остановился у круглого люка, на сей раз проделанного не в потолке, а в стене. Селин ждала, пока он отворит замок, прикрывая нос плащом. Они пролезли в смежный городской тоннель, ведущий к тюремным темницам, и проскользнули к лестнице. Ни единой души — лишь темные мокрые стены и жуткая вонь. Сапоги вязли в грязи. Выйдя на воздух, Селин сделала парочку глубоких вдохов, опершись плечом о выступ серого здания. К нему примыкали прочно выстроенные сушила; через несколько домов высилась воронья башня. Солнце скрылось за облаками. Арагорн осмотрелся и велел оставить поклажу здесь, спрятать за наваленной горкой лыковых коробов. Все были отмечены клеймом в виде буквы «W». Шатровые тесовые и соломенные крыши медленно, но верно сменяли черепичные, потемневшие от дождей и времени. Сложенные круглыми брусьями стены встречались намного реже каменных. Улицы наполняли похожие друг на друга двухэтажные дома. Горожане попадались редко, в основном это были женщины в белых чепцах, спешащие в разные стороны с бидонами молока или корзинами хлеба. Ребятишки играли плетеными мячиками у крылец, соревновались в приседаниях на одной ноге. Внимание Селин привлекла надпись на стене жилого дома. «Потерявшись во тьме, ищите свет» гласила она. Внизу, таким же раствором белого мела, была нарисована то ли бабочка, то ли стрекоза. Она на пару мгновений задержалась, разглядывая большие буквы, а затем догнала Арагорна. Тот остановился перед входом на центральную площадь и вложил в ладонь Селин короткий нож со словами: «Меня не будет около часа. Жди здесь». Селин подумала, что в прошлый раз она так его и не дождалась, но молча кивнула, пряча нож под плащ. Прежде чем уйти, Арагорн испытующе посмотрел ей в глаза, будто стараясь проникнуть в потаенные уголки души, и твердо сказал: — Я надеюсь, ты понимаешь, что я найду тебя, куда бы ты ни пошла. Селин ответила без раздумий: — Понимаю. Она побрела на площадь, пытаясь выглядеть как можно более непринужденно. У лавок кучился народ; на прилавках ожидали прибыли мясо и рыба. Посыльные мальчишки шныряли в проходах, подгоняемые бранью торгашей. Отовсюду раздавалось многоголосье, то сходящееся единым потоком, то расходящееся дробными притоками. С другого конца рынка доносилась веселая мелодия. Горожане расступались, пропуская вереницу всадников в легких кольчугах. За их плечами струились желтые плащи с вышитой буквой «W». Они ехали в направлении двух квадратных башен, возвышающихся в конце площади. На острых шпилях, как и на крышах трехэтажных домов по периметру, ветер трепал желтые стяги с буквой «W». Один из всадников остановился, приметив красивую пухлощекую девушку, в чьи пышные косы были вплетены разноцветные ленточки, перекинулся с ней взглядами и пустил коня шагом. Девушка зардела, томно смотря вслед желтому плащу. Селин окружали в большинстве своем приветливые, не затуманенные волнением лица. Город жил обыденной жизнью, словно там, за двумя стенами, протекала такая же обыденная жизнь. Границу Бри — пусть и вне закона — Селин пересекла впервые, но по тому впечатлению, что успело у нее сложиться, мрачные слухи о городе были крайне преувеличены. Если эта размеренная жизнь обходилась в десять золотых, пожалуй, она согласилась бы впахивать на любой работе, лишь бы не возвращаться в большой мир. Селин остановилась под брезентом, сбоку от сапожной лавки, из которой доносился ритмичный стук молотка. Мимо прошел мужчина в укороченных бриджах. Утка, которую он нес под мышкой, забавно рассматривала толпу блестящими бусинами глаз. Дородные женщины, перебивая друг друга суевериями, обсуждали ночное явление, всколыхнувшее Бри, зеленую комету с необычными очертаниями. Внезапно Селин ощутила, как к спине кто-то прижался, и в то же мгновение закрыл ей ладонью рот, утаскивая назад.