***
— Я ей не доверяю, — твердо решила Этельхильда, взглянув на еле тащащуюся позади Селин. — Лицо у нее подозрительное. Ты знаешь, мои предчувствия редко оказываются неверны. Стоя на возвышенности, Арагорн с прищуром осматривал раскинувшийся внизу перелесок. — Тебе и не нужно ей доверять. Мы доставим ее в Имладрис и уйдем. Зеленые глаза опечалились. Этельхильда знала о тяжести на его сердце при мысли о Ривенделле. Миновало три зимы со дня смерти его матери, упокоившейся в обители владыки Эльронда. Этельхильда с глубокой любовью вспоминала о прекраснейшей из женщин Гильраэн, оплакивая в душе ту, что подарила ей тепло и заботу в темнейшее из пережитых ею времен. — Ты не останешься? — едва слышно спросила она. Арагорн покачал головой. Она вздохнула, откидывая капюшон: — Куда потом? — Пройду через Амон Сул к Южным холмам. — Вряд ли остались следы тех, о ком ты говорил, дожди льют уж сколько дней. Вероятно, одиночки, мстящие за родных. Не рискуй попусту. — Много ли ты встречала земледельцев, способных с двухсот шагов попасть в цель при порывистом ветре ночью? — Этим ты лишь подтвердил мои слова о риске, — лицо Этельхильды немного разгладилось, едва она заметила, как на востоке задребезжал рассвет. — О Гэндальфе ничего не слышно. Если он и был в Эриадоре, то миновал Ривенделл. — Так я и думал, — сдержанно ответил Арагорн, отпив из меха. — Боюсь, когда в следующий раз объявится, меня уже объест седина, — ухмыльнулась Этельхильда, но ее улыбка стерлась при мысли о той, кто следовал за ними зловещей тенью. Она спросила с подчеркнутой небрежностью, будто к слову, тогда как-то, о чем говорила, являлось для нее первостепенно важным: — Твоя находка южанка? Нос у нее странный. Вроде маленький, а горбатый. Он взглянул на Этельхильду с оттенком недоумения. — Селин из Мерихады. — Мог ли ты предвидеть сорок лет назад, что будешь вести в Ривенделл прислужницу Мордора? Арагорн нахмурился, показывая, что ни она, ни он сам не могли оценивать сложившиеся обстоятельства исходя из собственных предвзятых предубеждений с вполне определенным пристрастием. — Смотри шире, Этельхильда. — Широта моих взглядов не приглушит текущей в ее жилах крови. Я всегда с уважением относилась к твоим советам, но это мнение незыблемо. У предателей, насильников, изуверов и душегубов не сможет родиться отпрыск со здравым умом, а даже если таковой появится, злодей воспитает злодея по своему подобию. Этельхильда не отрывала взгляда от серых глаз напротив. Она не могла оправиться от вести, что Хэмфри, ее дорогой сердцу, старый друг погиб, и никак не желала свыкнуться с мыслью, что пал он от руки того, на чьи моральные ориентиры она равнялась всю свою жизнь. Этельхильда осознавала, что, какими бы мотивами ни был движим Арагорн, вряд ли сможет ему когда-нибудь это простить. Как он мог смотреть на лицо этой девчонки и не видеть лица Хэмфри? Он поставил жизнь одного из них ниже жизни одной из чужих. Отец и дед Арагорна, ее родители, тысячи ни в чем не повинных жителей — всех сгубило одно зло, порожденное Тьмой Востока. Десятки диких племен, юго-восточные государства, орки, гоблины, тролли и великое множество других тварей испокон веков служили тому, чье проклятое, пропитанное ядом имя страшились произносить вслух. Не найдется в Средиземье народа, не хлебнувшего горя из его отравленной чаши. — Неоднократно предрекали, что тебе суждено стать величайшим из людей нашей Эпохи, — Этельхильда опустила взгляд на сокрытое кожаной перчаткой кольцо, которое Арагорн неизменно носил на указательном пальце. — Сколько себя помню, я верила в это, иной раз сильнее, чем ты сам. Ответь, она стоит отречения от наших убеждений? Арагорн устало выдохнул, отворачивая лицо. Метрах в шестидесяти снуло перебирала ногами Селин; за ней молчаливо следовал по пятам страж границы из отряда Таруила. Остальные, кому было велено сопровождать их, рассеялись по окрестностям, проверяя путь. Он вновь повернулся к той, что прожигала на его переносице дыру. Недоступно понять человека с гноящейся язвой на руке, когда у тебя у самого на пальце порез. Этельхильда обладала непреклонным духом и непомерной самоотверженностью, что во многий раз было доказано ее рывком из Бри в поисках подмоги, но порой во время их бесед Арагорн ловил себя на мысли, что она не до конца понимала движущие силы этого мира, а он не мог ей разъяснить до банальности простые вещи. Всяческие попытки были равнозначны объявлению войны морю в тот момент, когда тебя качали его волны. В большом Этельхильда мыслила, как и в малом. — Одних предречений недостаточно, — в голосе Арагорна сквозила странная, невиданная ей прежде слабость. — Ты борешься с тенями прошлого, забывая, что враг уже среди нас, и пока лишь одна Селин сумела ему противостоять. Кем бы ни были ее предки, я не стану судить ее за их свершения. — Ты не считаешь подозрительным, что именно уроженка проклятых земель сумела противостоять Хвори? — сказала она холодным тоном, в котором почти что звучала насмешка, но не была выказана открыто из-за пиетета. — Считаю. Однако не в моей власти понять природу этой связи, — Арагорн повернулся и начал спускаться со склона. Этельхильда одарила мимо проходящую Селин тяжелым взглядом, от которого вода обратилась бы льдом. Ее зоркий глаз подметил, что та обеспокоенно смотрела вслед Арагорну, как верная псина на хозяина. Или, если опустить грубости, как ребенок, доверившийся хорошо знакомому взрослому. Этельхильда пришла к заключению, что девчонка привязалась к нему за недолгую дорогу, и это сильно ей не нравилось. Густые тени медленно рассеивались; вязкий, тягучий туман полз в низинах, лениво перекатываясь. Весь день не было видно ни облачка, бледное, почти белое солнце уже практически не грело землю. К вечеру отряд из трех людей и одного эльфа миновал подлесок и пересек бор. Привал устроили у россыпи валунов, разбросанных прямо у лесной границы. Сквозь сон Селин ощутила холодное прикосновение ко лбу и перевернулась, устраивая голову поудобнее на спальнике, отданном ей Арагорном. Незадолго до рассвета он ее и разбудил. Первые минут двадцать Селин была настолько растеряна, что вполне бы приняла любую новость за чистую монету. Недостаток сна сильно сказывался на ней. Завтракая кроликом, она рыскала отрешенным взглядом двух новоиспеченных спутников, однако поблизости их не наблюдалось. Она успела даже подумать, что они ей привиделись. Ноги гудели, словно полный пчелами улей. Селин жадно поднесла раскрытые ладони к огню, наслаждаясь блаженным теплом. Облизнув губы, она искоса взглянула на Арагорна, набивающего трубку табаком. — Долго нам еще идти? Он молча покачал головой. Селин запахнула плащ и вновь подставила руки к костру, опустив подбородок на плечо. Ее лицо изменилось, стало закрытым. — Вы об этом говорили? Что эльфы защитят меня? В карих глазах отражался пламень. Арагорн следил за этой игрой огня, подмечая, как же не шло ее чертам свирепое выражение. В такие моменты он действительно задумывался, насколько неправильным было ее нахождение рядом с ним. — Да, — лаконично ответил он. Селин больше не проронила ни слова. Ей не верилось, что эльфам было дело до людских тягот. Когда засвистели стрелы, она решила, что их настигли лучники с Ветреных холмов, и упала на землю; ей казалось, что мимо проносились порывы ветра. Поначалу Селин думала, что просто не расслышала их шаги из-за испуга, но, понаблюдав за тем, кого к ней приставили, убедилась — эльфы передвигались бесшумно. Обладая таким исключительным талантом, они не истребляли кусачих, а значит, были виновны в том, что не предотвратили. Селин была немало наслышана о величии их народа, но, как выяснилось, знала более могущественных рабов из числа людей, чем те оказались на самом деле. С первыми лучами солнца из леса появились недостающие участники отряда, и они вновь выдвинулись в путь. Еле различимая тропа, поросшая густой серой травой, все время спускалась. Вскоре она ушла в тень под кронами высоких сосен, а затем нырнула в глубокое узкое ущелье с влажными стенами из красного камня, облепленными мягким черным мхом и ядрено-желтым лишайником. Каждый шаг отдавался эхом, и Селин казалось, что вслед за ней двигалась целая вереница таких же увечных, как и она. Не поднимая головы, она ковыляла, загребая сапогами пыль, а мысли ее монотонно кружили вокруг горящих мышц, ноющих лодыжек и ломящей поясницы. В нос бил сильный смрад гниения, но ничьих останков поблизости не было видно. Наконец, будто сквозь врата из света, тропа вырвалась из ущелья на открытое пространство. За крутым спуском и плоской равниной обрисовался брод. Над бурым берегом за рекой темнели высокие горы, вздымающиеся отрог за отрогом, пик за пиком в тусклое безрадостное небо. В краснобоком ущелье за спиной все еще жило эхо. Прищурившись, Селин настороженно осмотрела верхушки сосен, нещадно треплемые ветром, и укуталась в плащ. После пересечения широкой полосы воды тропа стала каменистой и нацелилась на возвышение. По бокам порой разверзались глубокие ущелья с отвесными склонами: далеко внизу, извиваясь меж чахлыми деревцами, бежали ручьи. Расселины приходилось перепрыгивать; в глубочайших, обрывистых щелях под ногами шумели водопады. Один неверный шаг — оступившегося вряд ли бы уже нашли. Блеклый день вяло начинал переходить в темный вечер. Сумерки сбивались, но луна вставать не торопилась. Селин заметила, что тропа после реки была отмечена белыми камешками, едва различимыми и столь крохотными, что, если бы она не проследила за взглядом Арагорна, направленным на один из них, и вовсе бы не заметила меты. Она внимательно смотрела под ноги, слушая редкие переговаривания остальных на незнакомом ей языке, а когда подняла голову, увидела раскинувшуюся внизу долину. Доносилось журчание воды в каменистом русле. Ветерок навевал пряный аромат сосен; за рекой разливался приглушенный свет. Селин несколько раз чуть не скатилась кубарем, спускаясь по извилистой, словно бесконечная змея, тропе. Даже Арагорн и Этельхильда шли с заметным трудом; лишь эльф никак не выказывал неудобства. Вскоре обрывистый склон стал положе; ощутимо потеплело, будто в долине господствовал сентябрь. Смолистый аромат, витающий в теплом ночном воздухе, навевал дремоту. Бор остался позади; из мрака проступали стволы дубов и буков, а голые камни под ногами вновь сменились травяными островками. Тропа вывела на вершину холма прямо над рекой, которую пересекал узенький мостик без перил. Поток, начинающийся высоко в горах, там, где солнечные лучи летом растапливали снег, быстро и шумно спадал в низины, бился о камни и вспенивал кристально чистую воду. Селин увидела вдалеке нескольких эльфов, и ее сердце забилось с перебоями. Сжав кулаки, она старалась не отставать и, несмотря ни на накопленную усталость, ни на тяжелеющие с каждым часом веки, успокоения не ощущала. Наоборот, волнение глубоко внутри усиливалось, пока не обратилось тревогой. Созвездием красных самоцветов кругом мелькали яркие фонари. Эльфы бессловесно приветствовали Арагорна и Этельхильду. В саду меж деревьев располагались каменные скамьи с ажурными спинками; Селин заметила на одной такой маленькую фигурку. Кто-то спал, опустив голову на грудь. Лицо было скрыто темным капюшоном, но комплекция напоминала детскую. Она задалась вопросом, к какому народу он принадлежал; был ли он эльфом или человеком, ведь людям, как оказалось, дорога сюда была открыта. Возможно, родителем ребенка являлся один из ее спутников, или вообще оба. Хотя вряд ли бы они оставили здесь свое чадо, скитаясь месяцами, а еще маловероятнее, что равнодушно бы прошли мимо, как сейчас. Женских лиц среди обитателей Селин не встретила ни разу, и это сильно ее пугало. Ночью глазам мало что удавалось разобрать. Отвлекая себя от дурных мыслей, она рассматривала кустарники и деревья, большую часть из которых никогда прежде не видела. Этельхильда изредка поглядывала на ее перепуганное лицо, нечасто меняющее это выражение на какое-либо еще, не напоминающее хотя бы отдаленно морду боязливой овечки. Она порой задумывалась, как Селин вообще удалось с таким успехом продержаться в продолжительности жизни: девчонка в буквальном смысле цепенела от резких звуков, вздрагивала от карканья ворон или падения камней в скалах; привлекала излишнее внимание, постоянно оступаясь и запинаясь на ровном месте. Даже пыхтение ее было слишком громким. Этельхильда не показывала видом, как неприятно ей было ее присутствие рядом, однако еще сильнее злила сама мысль, что Селин находилась на не тронутой Тьмой Востока земле. Тропа неспешно вывела из-под густого садового свода. Колоссальный дворец из дымчатого камня вдавался в гору; его палаты нависали друг над другом, прилично возвышаясь над землей. Взгляд терялся среди мостов, открытых террас и беседок, чьи резные купола поддерживали изящные колонны разной толщины. Все видимые окна были без единого стекла; в некоторых тускло отсвечивали очаги. Арагорн о чем-то сказал встретившему их у первых ступеней дворца эльфу. Тот был одет в свободную тунику из красного бархата; волосы его переплетали тончайшие серебристые ленты. Он постоял недолго в раздумьях, а затем едва заметно кивнул, прямо посмотрел на Селин и степенным жестом указал ей идти за ним. Селин нерешительно взглянула на Арагорна: он разговаривал уже с другим эльфом в золотых доспехах. Она не знала, был ли это страж сопровождавшего их отряда или кто-то другой — все они казались ее уставшим глазам на одно лицо. Стоящая в нескольких шагах Этельхильда буравила в ее щеке дыру, и Селин, ни слова не сказав, направилась к ступеням, уверенная в том, что Арагорн сам придет, когда сочтет нужным. Ей казалось странным и крайне подозрительным отсутствие каких-либо звуков, помимо рокота водопада. Ни голосов, ни музыки, ни иных признаков наличия жизни во дворце. Эльфийская земля будто вымерла. Сводчатые коридоры, сменяющие друг друга запутанным лабиринтом, лестницы со множеством плоских ступеней, спрятанные стрельчатыми арками просторные залы — не было ни души. За весь их продолжительный путь она ни разу не наткнулась на очаг, отсвет которых видела внизу. Вероятно, конечно, что ее привели в незаселенное крыло, дабы не тревожила титулованных особ, однако пустота и тишина, царящие везде, угнетали. Эльф в бархатном одеянии молча открыл перед ней дверь и бессловесно удалился. Наспех осмотрев выделенный ей покой, Селин упала на кровать без сил, последние из которых потратила на то, чтобы раздеться и разуться. Стопы жгло огнем — лопнувшие мозоли не оставили ни единого живого места. Грезя о теплой воде, она канула в сон. Селин открыла глаза, думая, что проспала слишком долго, однако за окном все еще было темным-темно. Может, она, конечно, провалялась в постели сутки, хотя вряд ли бы ей позволили это из-за срочности возложенного на нее дела стать спасительницей рода человеческого. Она задумалась, были ли подвержены Хвори остальные народы Средиземья. Ей, по крайней мере, ни разу не приходилось видеть зараженного гнома или хоббита. По оркам вообще трудно было делать какие-то выводы: они и без того были редкостными уродами. Над головой нависал плоский белый потолок; его балки украшала богатая резьба. Селин полежала еще немного, прислушиваясь к водопаду. Она совершенно не знала, что делать дальше. Будущее было сокрыто от ее глаз; довольствоваться оставалось тем, что она все еще была жива и не подвержена пыткам. Сбежать отсюда не представлялось возможным. Видимо, ей придется дожидаться дня, когда ее отпустят, а если и отпустят, то куда она пойдет? Если монструозная старушенция окажется права, и от нее действительно не будет никакого проку, возможно, ее сделают какой-нибудь прислужницей или прачкой. От этой мысли свело желудок. Селин вспомнила, что в последний раз ела у лесной границы. Занимался рассвет. Она взглянула на дверь, а затем подошла к окну. Над крутым берегом реки раскинулся пышный сад. Внизу пустовала выдающаяся терраса с мраморными перилами. Склоны гор слабо освещали первые солнечные лучи, но пространная долина оставалась еще под бархатным покровом ночи. В воздухе струился легкий аромат трав и цветов, будто на улице стоял разгар лета. На контрасте с запахом, исходящим от ее тела, он казался приторно-сладким. Опасения Селин подтвердились. За целый день и следующую ночь к ней никто не пришел. Она порой выглядывала в окно, но, как и прежде, там никого не было. Живот болел от голода; язык прилипал к небу от жажды. Селин сидела на кровати, опершись о деревянную спинку и притянув колени к груди, часами смотрела в никуда. Ее губы подрагивали, когда мерещилось, что за дверью слышались какие-то звуки, но в комнату никто не заходил. После утреннего пробуждения она обнаружила у кровати три ведра воды с полотенцами, сменную одежду и поднос на поперечном бортике камина. В покое не было ни стола, ни стула, ни шкафа — четыре стены с одним окном, очаг и постель. Разломав кукурузные лепешки на части, она старалась есть и пить медленно, чтобы не тревожить изголодавшийся желудок и дотерпеть до появления того, кто укажет направление отхожего места. Последующие три дня, открывая глаза, она видела одну и ту же картину — воду и поднос с едой. Ведро, которое она использовала заместо ямы, опустошали и приносили чистое. Селин засыпала и просыпалась со слезами, но страх выйти за порог не позволял ей сделать и шага. На пятый день ее «заключения» в дверь постучала миловидная эльфийка; служанка, судя по одежде простого кроя и убранным под белый платок волосам. Она с ног до головы осмотрела Селин внимательным, думающим взглядом и вежливо попросила следовать за ней. Селин стало немного спокойнее от ее присутствия. Служанка вывела ее из дворца с противоположной стороны; лестница спускалась прямо в сад. Тропа вначале была выложена белыми камешками, но вскоре они свернули и пошли по траве. Изредка доносилось пение птиц. Кругом не было видно ни цветочка, однако в воздухе витал их стойкий аромат. Будто она вновь маленькая шла по розовым полям в долине Имлот Мелуи; только теперь, вместо определенности и дяди рядом, впереди ее караулила неизвестность. От воспоминаний у Селин защипало в носу. В сторонке от широких стволов расположилось небольшое, слегка покосившееся набок жилище, напоминающее деревенскую баню. Солнце пронизывало его сквозь рыжие кроны молодых деревцев косыми лучами, пятная золотом. Подле сгустились тучи отцветших кустов. С восточной стороны виднелось множество птичьих гнезд, больших и поменьше. Их хозяева облюбовали остроконечную, покрытую ветвями вперемежку с соломой крышу. Черные блестящие глазки взирали на Селин, пока та с опаской смотрела на выползающих из рыхлой почвы, красноватых червей, которых, впрочем, птицы и не думали трогать. Служанка открыла бревенчатую дверку и, не входя, мелодично заговорила. Селин прислушивалась, пытаясь вычленить знакомое имя, однако его не огласили. Воодушевленно ей вторил мужской голос, старческий. Даже не владея языком, Селин уловила, что говорил незнакомец так, будто старался подобрать более мягкие и доброжелательные слова. Либо же она убеждала себя в этом, чтобы не оцепенеть от страха. Служанка повернулась, молчаливо бросила на нее кроткий взгляд и затерялась среди деревьев. Селин переступила с ноги на ногу, осматриваясь, и заглянула внутрь. В углу копошился огромный балахон из бурой шерсти, а когда он выпрямился во весь рост, перед ней предстал чудаковатого вида старец с бездонными, безмерно грустными глазами; они напоминали скорее разлившееся тревогами море, нежели какие-либо другие глаза, которые ей доводилось видеть до этого за всю жизнь. Лицо старца, в особенности лоб, изрезали глубокие морщины; дряблая кожа поникла под тяжестью лет. Темно-каштановая борода, тронутая сединой меньше, чем спутанные волосы и косматые брови, легкими пушистыми волнами спускалась на грудь. Он выглядел неряшливо, потаскано, как городской нищий, побирающийся в рубище на хлеб, но было в нем нечто такое, что убедило Селин в обратном, и отнюдь не соседство с эльфами. Старец внушал величие одним лишь взглядом, но не такое, о каком слагали песни и рассказывали легенды, а более приземленное, незатейное, однако доступное немногим. Именно к такому волей-неволей обратишься в трудный час, испытывая необъяснимое умом, но чувствуемое сердцем доверие. И он был человеком. Старец чуть прищурился, словно обладал скудным зрением и пытался получше ее рассмотреть, приветливо кривя тонкие губы, отчего его мясистый нос стал еще шире, и указал на пень рукой, обтянутой ободранной перчаткой. Его слова прозвучали так, будто он совершенно не знал, что сказать, но сказать что-то однозначно было нужно: — Как звать-величать? — Селин, — хлопнув глазами, она выполнила указание. Напевая благозвучный мотив, он отвернулся к забитому под завязку столу и выудил из беспорядка несколько пузатых сосудов. Старец подошел, высясь над ней бурой скалой. — Позволишь осмотреть? — он целенаправленно взглянул на плечо, будто видел место укуса сквозь ткань рубашки. Она спустила ее по руке одеревеневшими пальцами, обнажая уродливый змеевидный шрам, и стиснула зубы в преддверии боли. Старец нагнулся поближе, внимательно оглядывая выпуклые края, а затем и вовсе склонился так, что их разделяли считаные миллиметры. Селин ощущала на коже его размеренное дыхание и чувствовала стойкий запах мокрого мха, древесной коры и недельного пота. Она завороженно наблюдала за бездонными глазами, изучающими ее плоть, боясь ненароком пикнуть или дернуться. Старец стал подносить к ее плечу склянки, постоянно переводя сосредоточенный взор с хранящихся в них грибов на заживший укус. Его губы шевелились от тихого бормотания, словно он говорил сам с собой, однако когда шрам начал безболезненно нагреваться, будто его омывали тоненькие струйки горячей воды, Селин поняла — это были не просто рассуждения вслух. У нее помутилось в глазах. Старец почуял ее ужас и прекратил, выбрав сосуд с огненно-красной волокнистой ножкой под пышной млечной шляпкой, испещренной крошечными багровыми дырочками. — Знаешь, кто этот малыш? — озабоченно спросил он. Селин запоздало покачала головой. — Пустынный гриб. Обитает под землей и подчиняет себе корни солнцецвета. Ему требуется живое тело, чтобы выжить, — уголки его губ опустились, складывая около рта новые морщины. Старец откупорил склянку и принюхался. — Страшная вещь, особенно в ядах. — Те зараженные, что я видела, были покрыты черными и коричневыми грибами, — слабо сказала Селин. — Тела больных гниют заживо, оттого и становятся рассадником для всякой масти, — он взглянул на нее из-под бровей, а затем посмотрел на нос ее сапога, куда заполз маленький черный паучок. Селин его не замечала, разглядывая склянки. — Откуда ты? — Из Мерихады. — Отчего привыкла говорить иначе? В карих глазах Селин мелькнула странная эмоция. — Я лгала тому, кто мог поверить. Старец хмыкнул. — Не убеждай себя, что делала это для сохранности, дитя. Ложь самому себе, как по мне, самая опасная ложь, ибо в нее легче всего уверовать. Многие, впрочем, со мной не согласятся. Он отвернулся к столу в поисках ступы, прекрасно видя безрадостное состояние Селин от возложенных на нее надежд. — Одна беда всегда вытекает из другой, и не каждому по силам оборвать цепь, — старец отвязал от пояса тканевый мешочек, высыпал содержимое в глиняную плошку, а из нее уже в ступу. — Помню, как ниспал Черный мор. Тебе он, должно быть, известен под именованием Великая чума. Селин чуть не уронила челюсть. — Помните? Это было полтора тысячелетия назад. — В одна тысяча шестьсот тридцать пятом году. Черный мор прошел по Средиземью, как серп по полю. Он зародился в Руне и развеялся по ветру. К слову, Мерихада подпала под влияние одной из первых. Селин прочистила пересохшее горло, все еще выглядя ошарашенно. — Мне рассказывали об этом. — Но теперь мы столкнулись с более ужасной бедой. Знаешь почему? — Не существует лечения? — И тогда не существовало. — Но ведь вы победили болезнь. — Можно ли назвать победой отступление врага? Я бы окрестил это удачей. Всякое случается, всякое проходит, — смертельно уставшим, страдальческим голосом проговорил старец. — Боюсь, на сей день одно везение не сослужит нам службу, однако оно и привело меня сюда, хотя и совсем по другому делу. Давненько я не переходил Мглистый хребет… Селин наблюдала за его рукой, умело толкущей в ступе сухие травы. Она заполнила паузу, не зная, что сказать: — Вы не здесь живете? — Нет, мой скромный удел за левым берегом Андуина. Владыка Ривенделла дозволил мне построить уголок на время странствий, зная о моей нелюбви к камню. Она покусала нижнюю губу. Ее плечи опустились. — Вы сможете сделать противоядие? — От Пустынного гриба нет противоядия, а если над ним еще и хорошенько потрудились… — старец замолчал, повернулся через плечо и вымученно улыбнулся. — Не бери до ума, дитя. Я часто бываю искренен в заблуждениях. Мое дело малое. Глаза Селин покраснели, и она быстро проморгалась, отворачивая лицо. В углу, за связанными бечевой охапками сена, стену подпирал посох из темного дерева с наконечником в виде темно-синего полупрозрачного кристалла. — Когда… Наш путь пролегал через скалы Рудаура. Я сильно заболела, и мой сопровождающий принес меня к… Я не знаю, как ее назвать… Старец оставил пест в ступе и сел на второй пень, внимательно изучая лицо напротив таким взглядом, смысловую тяжесть которого неподвластно было постичь человеку. Селин облизнула губы и опустила подбородок. — Она сказала, что попытки создать лекарство не увенчаются успехом, и Хворь сама себя изживет, когда придет время. — Прошлые деяния сладили язык Шестипалой грязным и обильно плетущим в поисках выгоды. Мало кто помнит ее истинное имя, да и я сам, признаться, его позабыл, а может, и вовсе не ведал, однако тем немногим, что знают плутовку, она известна как Вира. Обратиться к ней излечить болезнь… — старец сощурился. — Кто сопровождал тебя в Ривенделл? Селин удивило, что ему это неизвестно. — Один из следопытов. Невидящим взглядом он несколько мгновений смотрел будто сквозь нее, а затем хмыкнул, чуть отворачиваясь. — Стало быть, у него взаправду не оставалось иного пути… — Я думаю, она способна читать мысли. А что, если это происходит и сейчас? — Каждый силен на своей земле, — печально сказал старец и скосил на Селин взгляд. — Вира привязана к месту, где ее погреб с проклятиями ее же народ, и за своим порогом ни на что не способна. — Она дух? Старец многозначительно промолчал, глядя на Селин взором, говорящим слишком многое и вместе с тем ровным счетом ничего, поднялся и вернулся к прежнему занятию. — Наречем ее не упокоившимся эхом своих же злодеяний, — зачерпнув из склянки горсть белых семян, он бросил их в ступу. Селин потерла веки и решилась высказать предположение: — Ее прозвали в честь окупа за убийство в древности? — Если желаешь и дальше лгать тем, кто может поверить, избегай частностей, которые выдают твое происхождение. Лицо Селин сделалось пепельным; к горлу подступила тошнота. — Мать называла себя умнейшей женщиной своего времени. Она многое знала и многое рассказывала мне, — ее пальцы теребили рубашку, а глаза лихорадочно перебирали предметы. — Что будет дальше? Старец обернулся с легкой улыбкой. — О, дорогая, хотел бы я знать. — Меня отпустят после того, как вы… все сделаете? — В Ривенделле никого насильно не держат, и пребывание здесь является сугубо добровольным действом. Однако я бы посоветовал тебе остаться и подлечить терзающееся сердце. Селин с грустной иронией подметила, что он сказал «подлечить», а не «излечить». «Я хочу домой» — повторила она самой себе в тысячный раз. Старец пересыпал получившийся сероватый порошок в тканевый мешочек, завязал его тесьмой и протянул Селин. — Втирай в кончик языка, когда станет страшно.***
Прошло четыре месяца с тех пор, как Селин ступила в долину Имладрис. Начинался март. Ее дни тянулись блекло и монотонно, а того хуже — глухие холодные ночи. Поначалу она старалась держаться, не выказывать ярившихся настроений, однако с каждой прожитой здесь неделей ее состояние становилось лишь хуже. Та ночь, когда Селин не решилась отвлечь Арагорна, стала их безмолвным прощанием. Порой она замечала вдалеке копну рыжих волос в обществе эльфов, но его больше ни разу не видела. Вероятно, он и не вспомнит ее, повстречайся они лет через десять. Эти слова отдавали горечью на языке, усиливая чувство опустошения. Однажды, сидя на скамье, она заслышала неподалеку цокот множества копыт и подбежала к кустам. По перекинутому через крутой обрыв мосту ехал отряд из пятнадцати всадников. Перед первым, чью голову венчал тонкий серебряный обруч, все прочие почтительно склонялись. Лицо его выглядело неестественно бледным и застывшим в какой-то странной трудноразличимой эмоции, но в том, как он смотрел по сторонам, Селин уловила нечто грубое и отталкивавшее. В свое двадцатилетие, двадцать пятого декабря по северо-западному летосчислению, она впервые решилась покинуть комнату без чьего-либо дозволения и ушла в сад. Прогулки становились продолжительнее и затрагивали все большие расстояния; Селин забиралась в изрезанные расселинами горы дюжинами троп, которые по большей части оказывались ложными или заводили в тупики, и ей приходилось возвращаться, ища новые пути. Вероятнее всего, ее все же незримо сопровождали эльфы, однако, если это было и так, они ни разу не обозначили свое присутствие. Селин нравилось наблюдать за лунным светом, медленно скользившим по заснеженным карнизам и дорожкам, и рассматривать причудливо росшие параллельно земле, худые деревца с крючковатыми ветвями. Ее волосы трепал проворный, дышавший морозом ветер, он же швырял в лицо пригоршни мокрой белой крупы; она закрывала глаза, широко расставляла руки и представляла, что летала; уносилась вдаль от ненавистной долины. Под конец прогулок ей казалось, что она становилась сплошным куском льда, но зрелище, открывавшееся ей с первыми и последними солнечными лучами, когда верхушки горных громад отсвечивали, переливаясь всеми цветами радуги, позволяло ненадолго обо всем позабыть. Единственной ее отдушиной были встречи со старцем, попросившим именовать себя Радагастом. Он отпаивал ее горячим ягодным чаем и рассказывал о разного рода растениях, травах, цветах; учил, как правильно отделять листья, собирать побеги и выкапывать корни, дабы не терялись полезные свойства, и с удивлением отмечал, что она уже кое-что умела. Селин обучалась готовить мази, ставить припарки и делать стежки на голенищах и вареной кожуре; дюжины раз разбрасывала и собирала по его совету мелкие щепы, пытаясь унять дрожь в пальцах. Радагаст неумолчно объяснял, как правильно ухаживать за осиротевшими птенцами и искать чистую воду по направлению червя, распознавать тревогу в повадках птиц и читать следы зверей. Временами на него вдруг будто нисходило озарение, и он просил повторять за ним отдельные слова на эльфийском языке. Затем пошел еще дальше и клал на специально расчищенный уголок стола пеньковый лист и чернила, обучая алфавиту и азам грамматики. Селин думала, что в такие моменты просто мешала ему, но он не желал ее прогонять, поэтому занимал, чем мог. Первую половину дня Селин изводила на прогулки, поднимаясь все выше и закаляя ноги, а затем спускалась и до ночи засиживалась в избушке Радагаста, частенько и ночуя там при сильной усталости. В какие-то вечера он позволял ей вносить свою лепту и варить в котелке луковый суп, хваля за измененный рецепт с умеренным количеством приправ, в отличие от того, что здесь подавали к столу. Селин с иронией отмечала, что он попросту не знал расценок специй и пряностей, которых бедняки не могли себе позволить, поэтому и готовили не столь насыщенную пищу. Вероятно, его приглашали трапезовать во дворец, однако об этом он ничего ей не сообщал. Иногда, уходя, Радагаст вверял ей сделать нарезку стеблей или столочь засушенные листья и всегда одобрительно оценивал ее старания. Порой его доверие становилось столь высоким и отчасти беспечным, что он позволял себе оставлять посох без присмотра. Селин косилась на загадочный атрибут противоречивым взглядом, но ни разу его и пальцем не тронула. Селин нравились их беседы, в особенности о кометах, звездах и облаках, но Радагаст мало что рассказывал о своем прошлом, а оно интересовало ее больше всего прочего. Не всякий мог гордиться знакомством с долгожителем, чей возраст не укладывался в голове. Одна мысль, что он вживую лицезрел события, стершиеся уже и с большинства книжных страниц, вызывала неподдельное упоение. Каждый вечер Радагаст предлагал, не настаивал, отпробовать новое снадобье, подолгу изучал ее шрам, погружался в раздумья или внезапно подрывался и куда-то спешно уходил, а после возвращался, и все начиналось по новой. На его изможденном, осунувшемся лице все реже появлялась уже привычная ей улыбка, что пуще усугубляло душевное здоровье Селин. Она будто подпитывалась от него, насыщалась силами пережить очередной бессмысленный день. В один из них и он покинул ее. Селин словно рухнула во внезапно разверзшуюся пропасть. Она не могла в это поверить. Ноги сами раз за разом вели к его обители в слепой надежде, однако простое, наполненное душой и так полюбившееся ей жилище пустовало. После окончательного принятия его исчезновения Селин не выходила из комнаты полторы недели. Ей, как и прежде, приносили ведра и подносы, которые оставались почти нетронутыми, но никто из эльфов не искал ее компании. Спустя три дня беспрестанного лежания под одеялом, она поднялась и, шатаясь, подошла к окну. Сиреневая дымка сумерек окутала горы. Вдалеке раздавалось рокотание водопада, снизу едва слышно доносились приглушенные голоса. Ее нижняя челюсть сильно дрожала. На террасе в одиночестве стояла женщина, обернувшаяся, почувствовав на себе взгляд. Лилейное лицо эльфийки было прекрасным и грустным. Оно казалось молодым и в то же время хранило отпечаток прожитых лет. Серые, как облачная ночь, глаза тускло сияли печальным звездным светом. Из-под кружевной сетки, усеянной мелким жемчугом, выбивались не тронутые инеем кудри темных волос; мягкое белое платье перехватывал на тонкой талии пояс из серебряных листьев. Селин сделала полшага назад и обвила себя руками, будто защищаясь. Незнакомка не отрывала взора глубокого сожаления от опухших, красных глаз на бледном как полотно лице Селин, и явно замечала, с каким бессильным отчаянием та смотрела в ответ, безмолвно крича о помощи и моля избавить от страданий. Постояв недолго, она склонила голову и ушла с террасы. Прикрыв веки, Селин сделала глубокий вдох; дуновения ветра холодили щеки. С лихорадочно трясущимися плечами она прерывисто выдохнула и сползла на пол, прислонив ладонь к губам. Поняла, что больше так не могла. И захотела с этим покончить. Селин встала, стянула с каминной решетки плащ и вышла из дворца изведанным маршрутом. Становилось все холоднее; лицо, шею и ладони пощипывал крепкий мороз; глаза поначалу резало от белизны. Снегопад не позволял видеть далеко, с каждым часом густея, словно туман. Между скал завывал пронзительный, ледяной ветер. Со склонов скатывались камни, проскакивали вниз, разнося жуткое эхо, или проносились прямо над головой, норовя утянуть за собой. В лицо прилетали горсти колючего снега, вынуждая отряхиваться, отворачиваться и сходить в ущелья. Селин настолько замерзла, что уже не чувствовала холода, лишь сильную сонливость. Она стоически продолжала подниматься все выше и выше, пробираясь по узкому карнизу отвесного обрыва, пока не достигла к рассвету невиданной ранее высоты. Эбеновую плотность бескрайнего неба разрезала дребезжащая кроваво-красным ссадина, проливая на далекие белые вершины и низкое покрывало облаков пурпурную краску. Вся долина была как на ладони. Хвойные, вечнозеленые и не тронутые снегом леса, изрезанные полосами рек, пятнами лепились к земле; за ними серыми зубьями торчали скалы, частично скрывающие раскинувшиеся за ними равнины и луга. Глядя вдаль, Селин думала, как мала в сравнении с этим огромным-огромным миром, и какую же ошибку сотворили ее мать с отцом, породив ее в него. Она так устала от одиночества и бесконечной череды потерь. Радагаст был прав: одна беда всегда вытекала из другой, и не каждому было по силам оборвать злосчастную цепь даже собственных страданий, не зарекаясь уже о чем-то великом. Селин столько времени размышляла об этом моменте, но никогда всерьез не осознавала, что он действительно настанет. И вот настал. Она ощутила содрогание в груди. Порывистый ветер трепал ее светлые, отсвечивающие жемчугом волосы, словно стяг. Не мигая, она смотрела вниз, пока голова не закружилась, и далекие темные скалы не начали расплываться. Селин закрыла глаза и широко развела руки, решившись на последний полет.