Одна из нас

— Смотри, — Салим присел на корточки у куста и поднял нижние ветви. Несколько тонких стебельков пробивалось из земли в тени большого брата. На ложе из четырех листьев с острыми кончиками покоилась сапфировая ягодка. Салим обернулся к племяннице: сидя в седле, та подставила лицо под солнечные лучи, как подсолнух, и ни на что не обращала внимания. — Селин, — он чуть повысил тон, — смотри. — Вороний глаз, — равнодушно заключила она. Его смоляные брови приподнялись. — И что мы с ним делаем? — Выдавливаем сок на рану, чтобы остановить кровь, и кладем сверху надрезанные листья крапивы или пучки пухоноса, — Селин вновь прикрыла веки, наслаждаясь солнцем. — Можно еще сухих тараканов в рот напихать для пущей пользы. Ну так, на всякий случай. Салим тихо рассмеялся, под углом срезая стебли ножом. Он сложил их в холщовую сумку, закинул ее за спину и похлопал коня по шее. Их с племянницей взгляды встретились. — Устала? — Не особо, — Селин зевнула. — Долго еще? Ночью, пока Салим ходил в разведку, она плохо спала. Ей вообще беспокойно спалось в его отсутствие. В этот раз, вернувшись, он сказал, что покажет ей нечто необычное. — Почти пришли, — на его лице мелькнуло растерянное выражение. Салим замялся, а это происходило с ним едва ли пару раз за всю жизнь. — Все забываю спросить, как у тебя с тем пареньком, сыном мельника? Решили склоки? Прекрасно зная, что дядя помнил имя Мордреда, Селин скосила на него взгляд. Своевременно же он очнулся спустя две недели. — Да, все в порядке, — неубедительно ответила она, гладя Уголька по серой холке, покрытой россыпью белых пятнышек. — Тебе он как… Эм… Приятен? — Приятен? — с легким недоумением переспросила Селин. — Я о том, — Салим отмахнул от щеки назойливую муху, — что тебе нужно обзавестись друзьями. Каждому из нас хочется излить кому-то душу. — Мне нет, — она пожала плечами, разглядывая деревья. — Мы здесь не задержимся, да и тебя мне сполна хватает. — Я не вечен, Селин. И неизвестно, насколько растянутся поиски. Причинами ее нахмуренного лба послужили колющие боли, с недавних пор начавшие атаковать грудину Салима, и полное отсутствие даже слабого воодушевления в важном для них обоих, как она думала, деле. Все чаще она стала замечать, что его рвение на фоне ее собственного выглядело, как камень у скалы. — Ты же сказал, есть подвижки. Салим кивнул. — Я имел в виду, что Север неизмеримо огромен. Кто знает, сколько времени потребуется? Селин не поверила его объяснению, и от этой мысли ей стало грустно. В Гондоре все было иначе. Она чувствовала взаимопонимание, которое только усилилось с болезнью и смертью матери, а сейчас… Порой она смотрела на него со стойким нативным ощущением, что он нечто скрывал и недоговаривал. Будто все их планы и мечты перестали для него вообще что-либо значить. Немного добрых слов она могла сказать об их прибрежной жизни, однако по гармонии, бывшей там, действительно скучала. Это были удивительные дни. Они спускались в глубокую лощину вдоль потока, спадающего с вершины и рассекающего дно. Уголек недовольно фыркал, покачивая головой. Спешившаяся Селин веткой отгоняла мух от его морды и прислушивалась к шелесту листвы растущих по берегам ив. Погода стояла теплая, солнышко не жгло кожу, а с нежностью ласкало; не так, конечно, как в гондорском июле, но однозначно приятнее, чем ей представлялось до приезда на Левый Север. Так его называли местные; Север был поделен Мглистыми горами на две части. Вообще, за прожитый здесь год она поняла, что не сильно уж отличались от привычного ей ни природа, ни люди. Разве что на вольных землях не нужно было платить оброк, а это не могло не радовать. «Сколько нажил, столько и твое», — любили поговаривать в деревне. Крепкий телом, железный мышцами Салим, конечно, брался за любую работу, в особенности за починку домов, где больше наваривался, но старейшина принял его с распростертыми объятиями по иной причине — мало осталось мужчин, способных держать оружие и защищать их скромное поселение. Старейшина Томас показывал недовольство всем видом, когда Салим покидал деревню один или, как сейчас, с «дочерью», но не особо удручался, получая задаром после их отлучек шкуры, кожу или какое еще раздобытое добро. Его мало смущали и снятые с трупов сапоги и драгоценности. Остановившись в конце редколесья, Салим загадочно взглянул на племянницу. Высокое солнце пробивало лучи сквозь ветви, освещая небольшую полянку. Он отошел в сторону, позволяя ей получше рассмотреть необычную картину. Карие глаза Селин расширились. Несколько мгновений она стояла неподвижно, а затем расхохоталась. — Не может быть! Настоящие? Салим кивнул, чувствуя разливающуюся в груди радость. После смерти Хагар Селин почти перестала улыбаться, а в эту минуту светилась, как начищенный до блеска золотой. — Дурни окаменели от солнца, — ведя за собой Уголька, сказал он. — Как думаешь, почему они не успели спрятаться? — восторженно спросила Селин, чуть ли не подпрыгивая от переполняющих ее эмоций. — Не знаю. Скорее всего, что-то их отвлекло. Или кто-то. Селин подбежала к трем громадным троллям, во все глаза разглядывая мощные туши. Такие ручища кого угодно могли прихлопнуть зараз. Один истукан нагнулся, словно ища что-то под своими жирными ногами, а два других глупо уставились на него. Селин огрела его по заду веткой. — Ну и уродцы! — засмеялась она, указывая на старое гнездо, свитое птицами прямо на ухе. Она совсем недавно выучила на вестроне новое для себя слово «уродцы» и теперь вставляла его в речи куда ни попадя. Однако всеобщим Селин владела гораздо лучше Салима, которому и гондорское наречие в свое время далось с большим трудом. Его так в деревне и прозвали за глаза, Молчаливым Великаном. Селин частенько привлекалась в роли посредника культур. Будучи значительную часть жизни солдатом, он водил скудную дружбу со всем, что касалось книг и учений, однако сполна компенсировал это выдающимися боевыми талантами, кои им регулярно пригождались. Селин вскарабкалась на голову гиганта и стала махать руками. — Смотри, Уголечек! Я оседлала тролля. — Будь тише, родная, — Салим настороженно повернул голову к лесу. Кусачих они не встречали вот уже пять дней, и это жутко его беспокоило. Точнее сказать, что их могло отпугнуть, или кто перебить. Она понизила голос: — Небось стоишь там и исходишь от зависти. Ты-то не залезешь. — Осторожнее. Не упади. Ее округлые щеки расплылись от широкой задорной улыбки. Она опустилась на коленки, поднося ухо к огромной голове: — Что говоришь? А? Салим посмотрел на Селин. — Что ты делаешь? — Мне тут по секрету сказали, солнце минут за пять в камень обращает. Ты бы поискал лучше тень. Он усмехнулся. — Очень смешно. Слезай давай. Подставив руки, он поймал ее в прыжке и опустил на землю. Селин его приобняла, задрав голову и широко улыбаясь. Салим был выше на добрые полметра, и она не оставляла надежды дорасти когда-нибудь хотя бы до его плеча. Он шутил, что в двенадцать с половиной лет можно разрастись уже только вширь. Селин действительно сильно набрала в весе, располнев за последние полтора года, с учетом скудного питания. Штаны пришлось распороть и подвязывать веревкой, а юбки она на дух не переносила, потому что вечно обдирала ноги, да и с такими кочевыми скитаниями это было непрактично. Заночевать Салим решил здесь, на полянке. Карта подсказывала, что скалы им придется обходить с севера крайне опасной дорогой, граничащей с Троллистым плато, откуда, скорее всего, сюда и забрели эти бедолаги, поэтому привал он решил растянуть и как следует набраться сил. Полгода назад Салим нехотя поведал племяннице о появившихся в груди болях после многочасовых допросов — ее настойчивости позавидовал бы судебный прокуратор Мерихады. Он планировал скрывать это, сколько бы смог, но однажды схватил удар и повалился с коня. Селин в панике хлестала его по щекам, приводя в чувства: ручка вроде слабенькая, маленькая, а все лицо отбила. Тот пылавший в ее глазах ужас он вряд ли когда-нибудь забудет. Селин сталкивалась с болезнью матери ежедневно и неосознанно была готова к закату ее жизни, а вот с ним дела обстояли намного хуже. И каждый раз, глядя на ее лицо, даже в редкие мгновения беззаботности, понимал, что не мог ее подвести. Он без раздумий отправился бы и в ад, если бы потребовалось. Любовь к ней поднимала его по утрам и затмевала все прочее. Но одной любви было недостаточно. Он сдавал. Еще пять лет назад мог обходиться без сна по трое суток, а теперь насилу дожидался вечера, чтобы не свалиться от усталости прямо на доски с молотком в руках или ведя Угля в поводу. Уверенность в себе таяла на глазах. Он впервые стал страшиться вступать в бой, здраво расценивая шансы против шайки расторопного молодняка или оравы кусачих. Салим боялся стареть, ибо его старость не сулила Селин дожить до ее. Случайно замечая свое отражение, он не узнавал того, кого видел. И дело было не в поседевших висках и свежих глубоких морщинах — переменился сам взгляд. Всю жизнь он положил вначале на защиту Хагар, а затем на благополучие Селин, и не добился ни того ни другого. Он не любил сестру, что не мешало ее уважать, и когда помог скрыться с годовалым младенцем на руках, даже представить не мог, кем ее опальная дочь для него в итоге станет и какой необъятный смысл в него вдохнет. У них была особая, необъяснимая умом связь. Еще бессмысленным дитятей Селин тянулась к нему, засыпала только у него на руках, а когда чувствовала его подавленность, клала крохотную ладошку на щетинистую щеку и остужала тревоги одним лишь взглядом своих пронзительных карих глаз. Удивительным было, что не только она ощущала себя в безопасности рядом с ним, но и он, наслаждаясь в эти драгоценные мгновения душевным покоем. Голос Селин вывел из неутешительных мыслей: — Поспи. Потерев веки, он взглянул на нее. — Что? — Поспи, говорю. Я покараулю, все равно не могу заснуть, — Селин чуть приподняла над грудью тонкую книжку в черном переплете. Она устроилась затылком на седле, грея бок у маленького костерка. Салим помрачнел. — Растолкай через два часа. И если… Селин окончила бессменную фразу: — Услышу что-нибудь, сразу разбужу тебя. Салим подложил под голову сумку и захрапел четырежды сломанным носом. Взгляд карих глаз вернулся к желтоватым страницам. После смерти матери, разбирая ее вещи, она случайно нашла спрятанную ею рукопись и теперь все свободное время тратила на расшифровку. За полтора года ей удалось выяснить, что три точечки означали иероглиф «нууни», две — «гайне», кружок, перечеркнутый палочкой — «каафи», а перевернутый треугольник был «зайну». Невелики успехи, с грустью думала она. Было странно осознавать, что мать вообще вела какие-то тайные записи. Для чего, когда все они были движимы одной целью? Под конец почерк стал совсем неразборчивым, будто писала она в бреду или в страхе, что не успеет изложить мысль. Датирования не было, поэтому Селин не знала, сопоставлять ли это с болезнью или нет. Лунная летняя ночь выдалась спокойной. Селин, конечно, затушила на всякий случай костер, тем более что и без него было достаточно тепло. Пока дядя спал, она успела постирать две его сменные рубашки, напоить Уголька и помыться самой. Селин на дух не переносила смрад грязного тела — еще сильнее, чем сухих тараканов — и даже в дороге старалась относиться к чистоте с вниманием. Неизвестно, как быстро они найдут дунэдайн, а какой наследник захочет взять в жены вонючую замарашку? От этих мыслей ее начинало мутить, однако держаться она старалась стойко и не выказывала страха, как и подобало ее статусу. В отличие от северо-западных устоев, раннее замужество в Мерихаде являлось обыденностью; знатные дочери сочетались браком в возрасте даже младше, чем она сейчас, и никто от этого не умирал. Разве что потом, в родах. Салим наотрез отказывался говорить на эту тему, негодующим дятлом талдыча: «Ты еще слишком мала». Селин вставала на сторону матери, которая и убедила его направиться на поиски, потеряв всяческую надежду в Гондоре, но, к сожалению, до них не дожила. Селин пугало не столько замужество, сколько следующее за ним деление ложа. Она совершенно не знала, что делать и как себя вести, в особенности если супруг окажется намного старше или того хуже дряхлым стариком. Однако таков был ее удел, и она с ним смирилась, как и со всем прочим. За все в этом мире приходилось платить, и ничто не доставалось даром. Неделю они пробирались вдоль Мглистых гор и, не доходя до Троллистого плато, круто свернули на запад. Местность была безрадостная — голые скалы по бокам и бесконечные пустоши. Холодный ветер продувал насквозь. Селин никогда не думала, что настолько обрадуется появлению леса. На отшибе просел глинобитный домишко; Салим оставил ее ненадолго с Углем, а когда вернулся с красными костяшками, ей стало понятно, что еще одна ниточка оборвалась. «Пошли», — процедил он сквозь стиснутые зубы. Больше, в принципе, говорить ничего и не требовалось. Четырехдневный лесной переход вывел их совсем не туда, куда предполагал Салим. Раздувая ноздри, он раз за разом вперял взгляд в карту и ошибочно выбирал направление. Они окончательно заблудились. Вокруг высились черные обрывистые утесы и простирались плотные бескрайние леса. Пряча ладони в рукавах плаща, Селин молча вертела головой в седле, с опаской разглядывала глубокие беспросветные гайна и прислушивалась к шелесту листвы; на местности она ориентировалась крайне плохо. На все эти древние урочища нашелся лишь один ручеек в дохлом русле, и то, с заимкой из замшелых камней. Где-то вдали спутанной тьмы протяжно завыл волк. Селин напряглась; волков она боялась — с ними не договоришься. Наконец по прошествии пяти дней они обнаружили небольшую прогалину с редкой порослью, на которой некогда располагалась деревня. Останки хилых домов тянулись кругом; на балках гулко ухали ушастые совы. Из дымохода одного уцелевшего поднимался легкий дымок. У лицевой стены были вбиты колья; на лычных жгутах свисали звериные туши и сушились тетивы. Салим привязал Угля к корявому стволу, осмотрелся и жестом велел Селин идти за ним, сняв со спины самодельный топор. Подкравшись к двери, он заглянул в щель, застыв на считаные мгновения, а затем резко ее отворил. — Не думай дергаться, — прорычал Салим. На ветхом стуле остался сидеть пожилой хозяин с таким невозмутимым выражением, будто к нему зашел в гости старый друг. Судя по одутловатости, он только-только проснулся. Он окинул ворвавшегося равнодушным взглядом и продолжил натирать жиром лук: — Чего надо? С топором наготове Салим достал из-под рубашки карту, развернул ее, придерживая край зубами, и бросил на стол. — Покажи. Соврешь, я вернусь и сломаю твою голову. Хозяин молча уставился на его скуластое, словно высеченное из куска гранита лицо. Селин подошла к столу: — Покажи, где мы находимся. Солжешь нам, мы вернемся и раскроим тебе череп. — В нем не сомневаюсь. А ты топор вряд ли осилишь. Салим осматривал огороженный хлипкими гнилыми досками, верхний этаж дома, к которому вела лестница с местами провалившимися ступенями. — Не увиливай, — стараясь придать лицу более грозное выражение, отчеканила Селин. — Сделай, что велено, и разойдемся миром. — Что вам тут нужно? — Мы заблудились. — Я не слепой. Я спросил, что два южанина забыли так далеко от дома? — Солнце разыскиваем. — Как вы потерялись с картой? — Видать, за все время не заметили, что держали ее вверх тормашками, — она оперлась ладонями на стол. — Покажи, где мы. Хозяин ткнул в карту желтоватым морщинистым пальцем. Опустивший топор Салим сощурился, и не предполагая, что они настолько сбились с маршрута. — Да уж, — он сделался мрачнее тучи, — неплохо спрятался. Селин перевела. — Спрятался? — хозяин дома отставил лук в сторону и почесал седую бровь. — Я тут жил, когда вас еще в помине не было. Не хочу огорчать насчет солнца, но коли вы так далеко забрались, сами должны понимать. Видели Бурый лес? Тот, что с востока. — Кишит кусачими, — слабо кивнула Селин. — Да. И Железный брод, и Черный холм, и подножье Лысой горы. Везде, где раньше люди жили, теперь делать нечего. — Не подскажешь безопасный путь к Тракту? — Безопасных путей не осталось, девочка. — А наименее опасный? — Сверните к Ветреным холмам вот тут, — хозяин провел по карте, — и не заходите за Северные. Там Вечные снега. Нельзя. Селин смотрела на выцветшие буквы. — Почему? — Там смерть. — Что это значит? — То и значит, девочка. Ни один, кто искал там укрытия, не спасся. Я видел прибившиеся к берегу тела, что течением спустило. Из них высосана жизнь. Хлипкий топорик вам не поможет. Повисло молчание. Селин облизнула губы. — Ты нас не напугаешь. Хозяин дома поднял квадратный подбородок и сказал без капли иронии: — Его напугал. Она обернулась к Салиму, на лице которого застыло обреченное выражение, взяла карту со стола и снова посмотрела на старика. — Если тебе по пути, можем провести. Хозяин покачал головой, глядя на опущенный топор. — Я и раньше людей не любил, а теперь и подавно. Голодные медведи нынче ласковее. — Не строй святошу. Подыхай я под корягой, ты бы и глазом не моргнул, перешагнув через меня. Он промолчал. Закрыв дверь, Селин догнала Салима. — Что с тобой? — обеспокоенно спросила она, закидывая за плечо украденную куницу. — Тебе плохо? — Нет. Уходим, пока он за колчаном не поднялся. Она обернулась; отшельника в мутном темном окне не было видно. — Думаешь, подстрелит? Салим не ответил, ускоряя шаг. Ветер трепал его смоляные волосы. Селин уныло посмотрела на поникшего Уголька. Они прошли через лес, обогнули опушку, поросшую дубами-карликами, и свернули на юго-запад. Темно-серые кроны почти полностью закрывали собою небо. Салим забрался на высоченное дерево; в сумерках далеко справа угадывались гряды Северных холмов. Селин привязала мех к луке, скосив взгляд на дядю. Она решила оборвать затянувшееся, гнетущее молчание: — Ты что, поверил ему? Может, не так расслышал? — Я понял его верно, Селин. Ее брови сошлись на переносице: когда он называл ее по имени, дела обстояли худо. — Ты сам говорил, мало ли какие байки насочиняют, лишь бы страху нагнать. Вдруг он боялся, что мы его объедим. — Он не лгал. — Все лгут, а он нет? — Селин… — выдохнул Салим сквозь зубы, но так на нее и не взглянул. — Если не отступим, нас ждет плохой конец. Поверь. Она не хотела возвращаться к этому разговору ни сейчас, ни когда-либо вообще. Ее плечи опустились. — Сильна же твоя вера в меня, если ее так легко пошатнуть. — Да как ты не поймешь, дело вовсе не в тебе. — По-моему, во мне. Главное ведь не то, о чем говоришь, а о чем умалчиваешь, да? Будь на моем месте кто-то с щетиной на подбородке, ты был бы более воодушевленным? — Что ты городишь? — А то, — Селин отвернула лицо. — Тебе дай только повод. Ты даже стариковские бредни умудрился обернуть против меня. — Я пытаюсь уберечь твою жизнь. Ее плотно сжатые губы дрогнули. — Разве это жизнь? Я правомочная наследница династии Аарра, а не дочь свинопаса, Салим, только ты почему-то постоянно об этом забываешь. — Низшая кровь этих деревенщин защитила тебя в то время, пока благородная успешно вырезала всю твою семью. — В этих клятвопреступниках течет ослиная моча заместо крови, и я заставлю их ее хлебать с твоей помощью или без. Салим остановился; на его скулах играли желваки. Хагар запустила свои когти в дочь глубже, чем он думал. Радовало лишь то, что она полностью не занималась воспитанием Селин, иначе бы та головы котятам отрезала ради забавы. — Одного имени мало, Селин. Нужно нечто большее, чтобы кто-то отдал за тебя жизнь или забрал чужую. Ты грезишь тем, в чем ни черта не понимаешь, и говоришь словами своей матери. Знаешь, что будет, заполучи ты союзное или наемное войско? Первое в любой день переметнется и начнет воевать уже против тебя, второе найдет того, кто больше заплатит. Исход один — твоя смерть. — Именно поэтому мы и бередим треклятый Север. — Эти западники развалили престол и разбазарили земли задолго до того, как твой дед потерял трон. И дунэдайн не станут на сторону тех, кто выступал от имени Мордора, как бы твоя мать ни убеждала тебя в обратном. Селин поджала губы. Ветер усилился. Птицы над головой разлетелись врассыпную. — Ты солдат, а не политик. — Не спорю. Но я пожил на этом свете намного дольше твоего. Кстати, не подскажешь, что это за войско такое, о котором никто ничего не слышал? Может, заодно до залива Форохель доедем, морских змеев поищем? Или со снежными людьми за пару костяных сапог условимся? Вдруг тоже согласятся воевать под твоими знаменами, — Салим шумно выдохнул, взглянув в ее покрасневшие глаза, и провел ладонью по лицу. Его голос дрогнул: — Приди в себя, Селин. Мы пытались, но ничего не вышло. За одиннадцать лет власть Зафара утвердилась, и ни я, ни ты ничего с этим не сделаем. Селин сглотнула горькую слюну, борясь со слезами, а когда одержала победу, прямо посмотрела на Салима. — Дед, отец, его братья, сестры и их дети были слабаками, недостойными трона. Они жаждали любви и почестей, когда обязаны были держать народ в узде, за что и поплатились. Но я не смогу спать спокойно, зная об их судьбе. Каждый из вельмож обрек себя в тот день, когда посмел посягнуть на династию, и каждый будет держать передо мной ответ. Я соберу армию и поведу их против предателей, даже если мне придется обуздать олог-хай и возглавить орков. Я обещаю тебе, я стану самой могущественной из всех, кого ты знал, и о ком слышал. Твое право решать, дядя, чью сторону ты займешь, но я не позволю тебе стоять рядом, если буду сомневаться в твоей верности. Мне нужны только те, кому я могу доверять. Салим будто прозрел. Он смотрел, не мигая, на родное лицо и не узнавал в нем ту маленькую девочку, ловившую сачком бабочек и приносившую ему букеты ромашек. Он уже не видел той, что еще две недели назад ради забавы карабкалась на каменного тролля. Селин не дождалась ответа. Закусив до боли губу, она пустила Угля шагом вниз по лесистому склону. В блеклом свете занимающейся зари четвертого безмолвного дня волнистой грядой показались Ветреные холмы. Они обогнули их с запада и наконец попали на Тракт. Августовские ночи становились теплее, однако по обочинам порою вывешивал непроглядные занавеси стылый молочный туман. Салим не решался продолжать путь и устраивал привалы в глубоких оврагах и ложбинах. Первое время после их переселения Салим уезжал разведывать земли в одиночку, а племянницу оставлял в деревне. Он уже бывал в этих местах и выяснил, что у пойм широкого ложа Брендивайна и здешних лесов с долинами ошивались следопыты. Ему мало что удалось о них узнать, но сомнения в нем посеяли их мощные стальные луки — подобных им ему еще ни разу не доводилось встречать даже в Гондоре, славящемся своими лучниками. В этот раз судьба им благоволила. На границе с высоким старым лесом, отмеченным как Четвуд, размазалось серое пятно безжизненного города. С юга и с запада его сжимали два Тракта. Частокол был развален до основания; из зарослей бурого папоротника изредка дыбились гнилые чурбаны да погрызенные лишайником балки. У некоторых домов были снесены крыши и стены: с фундаментов торчали треснутые черные печи. Закрыв нос от пыли, Салим неспешно осматривал их, пытаясь разыскать то, что уцелело. Под завалами трактира он нашел два широких ремня из оленьей кожи, а, отодвинув останки кровати в одной из спален, разжился дохлым рулоном шерсти. Первые этажи многих зданий служили лавками и мастерскими; их хозяева жили прямо над ними или в пристройках рядом. Селин дожидалась дядю на улицах, успокаивая тревогу Уголька, и раскладывала по торбам все, что он выносил. В центре города, где жили явно обеспеченные люди, Салим нашел под репьем золотую серьгу и расшитый красными нитями потник. Пока он разбирал деревянный пол, обнаружив ход в погреб, Селин зашла в соседний дом, разглядывая толстые несущие стены. Третий этаж провалился, второй был почти полностью уничтожен, кроме двух лестниц, а на первом сохранились невредимыми несколько комнат. В одной на покосившемся карнизе даже висели выцветшие занавеси, в лучшие дни окрашенные в синий оттенок. Рядом под одеялом пыли валялись кубики, искусно выструганные коники, свистульки и соломенные куклы с глазами-пуговицами. Ее внимание привлек низкий круглый столик у окна. На нем стояла узорчатая клетка. Подойдя ближе, Селин увидела за тонкими железными прутьями горсть крохотных костей. Неужели, подумала она, не могли выпустить птицу, когда убегали? Дело-то плевое — поднять задвижку. Селин присела на корточки и взяла фигурку, сдувая с нее пыль. Резная грива была окрашена в багровый цвет. Отмыть, так вообще будет как новая. Внезапно с улицы донеслось ржание. Селин молнией добежала до порога и встала как вкопанная — дядя дрался с непонятно откуда взявшимся громилой и явно уступал последнему в подвижности. Еще один, почти ребенок, пытался усмирить сопротивляющегося Уголька, который колотил копытами воздух. Громила повалил Салима наземь и надавил топорищем на его горло, намереваясь задушить, ибо не смог отобрать оружие. Дядя тщетно пытался высвободиться, вцепившись в лезвие; его ладонь окрасилась кровью. Селин выхватила из-под пояса нож, бросила взгляд на второго — тот метался перед Угольком и ее не видел — и в мгновения подбежала к сцепившимся телам. Резко пригнувшись, она всадила лезвие в ухо громилы, который до последнего ее не замечал, а когда опомнился, было уже поздно. Его подельник обернулся на истошный крик. Паренек опешил и, попятившись назад, подставил голову под смертельный удар копыта. Совсем еще юное лицо содрогнулось и навеки застыло. Безостановочно кашляя, Салим сбросил с себя труп громилы и провел ладонью по лицу, стирая его кровь, а когда понял, что произошло, в неверии обернулся к Селин. Та стояла рядом, не отрывая немигающего взгляда от своего ножа, торчащего из уха первого убитого ею человека. Потасканный плащ громилы задрался, выставляя напоказ обмоченные штаны. Когда конвульсии стихли, Селин ощутила легкое прикосновение к плечу, вздрогнула и повернула лицо. В глазах Салима буйствовала такой шквал эмоций, что она чуть сама не разразилась рыданиями. «Прости», — шептал он, прижимая ее к себе в объятиях. Селин вдохнула до боли родной запах его волос, на миг крепко зажмурилась и отстранилась. — Я в порядке, — прохрипела она, противостоя головокружению. — Рано или поздно это же должно было случиться, да? Мне… Мне нужно учиться. Никто не пойдет за царицей, которая боится убивать. Да?.. Селин вытащила из громилы нож, подавляя глотанием рвотные позывы, и вытерла лезвие о плечо трупа. Она обернулась. — Нужно нечто большее, Салим. Ты так сказал, верно? Темные глаза Салима казались черными, смотрели в ответ потерянным взглядом, пока необтесанный ум складывал мозаику. Он собрался с силами и направился к пареньку с вытекшими мозгами, подле которого бил о землю копытами Уголь. Чуя запах крови, он мотал мордой из стороны в сторону и никак не позволял подойти к себе хозяину. Салиму потребовалось время, чтобы успокоить его. Он скинул трупы в откопанный им погреб, накрыл дыру гнилыми досками, засыпал землей и собрал разбросанные вьюки. Все это время Селин стояла неподвижно, сжимая в кулаке рукоять ножа, и очнулась, только когда дядя поднял ее и усадил в седло. На горизонте разливалась пурпурная краска. Селин смотрела на окружающий ее мир, думая, как же уродлива смерть по своей природе. И насмешлива, если последним, что делал человек в этой жизни — обделывался. Брийский холм они обошли глубокой ночью с востока. В темноте виднелись далекие огоньки; в городе круглыми сутками велись работы по возведению второй защитной стены из камня. Крестьяне, привлеченные для строительства, не платили взнос, чтобы попасть под эгиду первого советника, однако в деревне рассказывали, что из клюнувших на наживку, мало кто остался в живых. У них не было ни машин, ни приспособлений, ни умелых мастеров со знаниями точных наук — ошибки в расчетах приводили к обвалу камней и превращению рабочих в лепешки — да и сам по себе труд был изнурительным. Селин долго смаковала в голове эти сплетни, рассуждая, что ум зачастую перевешивал силу. В паре километров от города на деревьях болтались висельники с табличками на шее «По суду совета». Снизу на каждой была выжжена буква «G». Мухи облепили мертвецов жужжащими тучами. В назидание кому их приказал повесить здесь первый советник Гилберт, для Селин осталось загадкой — на сотню километров ни одного поселения — Салим же, проходя, вообще не обратил на казненных внимания. Он прекрасно знал, какое воздействие на простой люд оказывал мнимый предрассудок, что безопасность покоилась за высокой стеной и острыми пиками. Их новоиспеченное пристанище, деревня Пеньки, как ее называли местные за вырубленные с двух сторон леса, находилось в южном Эриадоре, в низинах Минхириата. Население провинции, давным-давно входившей в состав королевства Кардолан, вначале подверглось мечу Ангмара, а затем огню Великой чумы, вследствие чего Междуречье было почти полностью разорено и покинуто, невзирая на богатые живностью леса, которые и кормили тех, кто здесь остался. Спустя тысячелетия земля еще хранила шрамы повальной вырубки деревьев нуменорцами, пожаров и войн. Когда по приказу «морских королей» леса начали истреблять, коренные жители, минхириатрим, стали преследовать и уничтожать дунэдайн. Они поклонялись владыке Саурону и поддерживали его сопротивление захватчикам, однако после его разгрома окончательно приняли поражение. Припав спиной к стогу сена, Селин крутила в зубах травинку, размышляя, застало ли Средиземье хоть одно столетие без войны. На дворе стояли последние деньки августа, в Пеньках под зноем вовсю шла жатва. В поле работали с серого предрассветного часа до сиреневых сумерек. Ее задачей было несение караула: сидеть истуканом, наблюдая за лесной границей, и в случае появления кусачих поднимать красный стяг, чтобы его заметил такой же бездельник в деревне и направил на защиту ополченцев. Селин была знатным разгильдяем, но умелым, и за все ее сенные посты никто ни разу не заметил, как редко она поглядывала на лес и как часто в книжку. Вот и сейчас, загодя приметив стремительно приближающуюся темно-каштановую макушку, она спрятала рукопись матери под бедро. Мордред загородил солнце, отчего на нее упала тень. — Здравствуй, — он примирительно приподнял кулек и железный бидончик, что держал в руках. — Вчера вернулись? Селин подвинулась, освобождая место на своем лентяйском лежбище. Мордред плюхнулся рядом. — Ночью. — А чего так долго в этот раз? — Уголь засечек понаставил. Ждали, пока оправится. — Раздобыли чего? — Да так, пустяки. Мордред видел, что Селин была явно не заинтересована беседой. — Эх, — развязав кулек, он разламывал свежеиспеченный хлеб, — завидую я тебе. Селин отпила из бидончика парного молока. — Чему? — Ну как, — Мордред пожал плечами. — Отец берет тебя с собой. Я-то дальше этого леса ни разу не ходил. Даже рыбаки меня надурили, обещали взять в июле к морю, так ушли, пока я спал. Что им, лишних рук не нужно? — Нужны, конечно. Только руки, а не обуза. — Вот и папаша мой так же говорит. Селин умяла ломоть хлеба и стряхнула с живота крошки. — Он тебе это говорит от большой любви, а я по правде. Ты для начала научись чему, и потом уже вызывайся. Знаешь, например, чем треугольный бредень от квадратного отличается? Мордред цокнул языком. — Откуда? Кто меня учил? — Меня тоже никто не учил, я уши грела. Подсядь к ним за пивом и слушай, может, в следующий раз и возьмут. — Или нет. Они с неделю как должны были вернуться, — Мордред испытующе смотрел на ее лицо своими кошачьими янтарными глазами. — Я переживал за вас. За тебя. — И зря. Отец зараз три башки сносит. Это кусачим стоит его побаиваться, а не наоборот. — Ну да. Я тут слышал, как говорят, что ты не его дочь. Мол, вы вообще непохожи, и мало ли какого похабного распутства от южан можно ждать. Хотели даже под окнами постоять, поглядеть, что за срамоту вы ночами делаете. Селин недоуменно подняла брови. — Этим уродцам, видимо, стоит напомнить, что я всю жизнь прожила в Гондоре. — Да никто в это не верит. Твой отец двух слов связать не может. — Зато языки вполне успешно связывает. Если до него дойдет, что он с меня штаны снимает, плохо будет всем. Так что передай. И я пошла в мать. Селин могла пригрозить Салимом, но это было не более, чем сотрясение воздуха. Она никогда бы не подставила его под удар из-за подобной чепухи. Гремучая смесь пудового кулака и жгучей крови не церемонилась. В особенности когда дело касалось непосредственно ее. Главное, чтобы ему никто не вздумал ляпнуть эти омерзительные слухи. Мордред обводил взглядом поле: — А я-то что? Я ж не они. Шавки Ноа вообще хотели тебя в навоз головой обмокнуть, если вернешься. Подбили почти всех. — Почти? — Я отказался. Селин пару мгновений молчала. — Ты один был за меня? — Да. Она чуть сощурила глаза. — И за это обмакнули тебя, не так ли? Мордред стыдливо опустил голову. Попив из бидончика, Селин вытерла рот тыльной стороной ладони. — Ноа в караул послезавтра выходит. Попросись у отца отнести ему обед. Я в скалах кишечных ягод набрала. Как знала, что пригодятся. — Да неправильно это как-то. Он же наших от кусачих стережет. — Исподнее доярок он стережет. Каждый раз после него сено приходится перекладывать. Щеки Мордреда зардели, едва в голову закрались непристойные мысли. Он окинул взглядом влажные приоткрытые губы Селин, ее груди, округлые очертания которых соблазнительно проступали сквозь тонкую рубашку, и отвернулся, притянув колени к животу. Она откинулась затылком на стог: — Даже тот, кто верит в чудодейственную силу молитвы, Мордред, хранит за пазухой клинок. Не обломаешь им рога, они так и будут вытирать о тебя подошвы. Нужно вовремя принимать меры. Это как с язвенной лихорадкой, если поначалу не распознаешь, уже не излечишь. У тебя есть два преимущества. Во-первых, твой отец заведует мельницей и кухнями, в отличие от Томаса, которого выбрали старейшиной из-за умения читать. Во-вторых, тебе повезло, что Ноа редкостная дубина. Ты не задумывался, почему он, достигнув пятнадцатилетия, ни разу не ходил в патруль? В начале июля, помнится, слег с горячкой, в июне мучился лобными болями. Он выбрал дело себе под стать, отсиживать здесь зад. Те, чьи дети погибли в патрулях, сегодня отгорюют, а завтра придут к Томасу и спросят, почему его убогий сынок прячется за юбкой матери. Трусов не любят даже трусы, а тупоголовых трусов не любит никто. Их семейка выбросила одну шестую. — Что? — Ну, вероятность выигрыша в кости. У вас нет такой игры? — Впервые слышу. Как и то, что ты сказала до этого. Но… Ты из ученых, что ли? Тех, что в гильдии ходят? — В гильдиях не обучают бросать кости и наблюдать за людьми. — А чему учат? — Разным наукам. Мордред усмехнулся. — По типу того, как отец учил меня делать закваски? — Можно сказать и так. — Интересно. И что, долго они так обучаются? — Да по-разному. Пока не решат, чем хотят заниматься в жизни. — Чем хотят заниматься в жизни… — безрадостно повторил Мордред. — А ты думала, чем хочешь заниматься в жизни? Опустив подбородок, Селин смотрела на кусок красной ткани возле колена. — Я это уже делаю. — Наблюдаешь за людьми? Селин слабо улыбнулась и промолчала. — Мне кажется, что уверенность убирает страхи, — с задумчивым выражением проговорил Мордред, вертя в пальцах золотой колосок. — Вот ты, например, чего боишься больше всего? — Остаться одной. Он кивнул, и на несколько мгновений воцарилась тишина. Мордред выгнул бровь. — А у меня спросить не хочешь? — Я слушаю. — Всегда хотел повидать мир… сходить за Мглистые горы, а может, и того дальше, к Бесснежным землям. Но я боюсь кусачих. В Гондоре их много? Селин покачала головой. — У Врат Рохана стоят заставы рохиррим, у реки Пятой — гондорцев. Какие-то всяко пробиваются через горы, но такого, как здесь, нет. Мордред удивился. — Думал, они пришли с Востока. — Я заметила, что у вас во всех бедах любят его винить. Если и так, то их кто-то перебросил за полмира, что вряд ли. Кстати, вы южанами всех называете, кто восточнее вас живет? — Ну да, как-то повелось так. А как правильно?.. Востокчане? Да я вообще мало кого видел… Погоди, — Мордред резко осекся и в упор посмотрел на Селин. — То есть вы самовольно уехали оттуда, где жили без кусачих? — Нам пришлось. И там есть кусачие, просто пока, — интонационно выделила Селин, — с ними справляются. — Никогда не думал, что услышу что-то такое. Что кто-то выберет вот это, — он указал на красный стяг. — Я искренне надеюсь, Мордред, что ты никогда не встанешь перед подобным выбором. На его губы легла грустная улыбка. Пеньки стояли огороженными на приплюснутом, удачно расположенном для обзора склоне. От ворот к полям и пастбищам вела вытоптанная тропа. Карие и янтарные глаза наблюдали, как по ней спешно спускалась Умная Близнечиха, их ровесница, на чью долю выпало быть сестрой слабоумного брата и дочерью отъявленного пьяницы. Их отец, единственный родич близнецов, часто напивался и дебошничал, но его не прогоняли из-за умения плющить молотом грибные головы. Шутили, что закадычная брага прибавляла Мэту сил, однако трезвым его никто никогда не видывал, чтобы сравнивать. Он относился к тому типу людей, которые вылазили из материнского лона уже с кружкой в руках. У Селин отродясь не было подруг, но если бы были, Умная Близнечиха, вне всякого сомнения, стояла бы в начале списка. Одетая в легкий серый сарафан, оттеняющий красноватый загар ее кожи, Дора подняла лицо к небу, зажмурила один глаз, смотря на солнце, и подперла Селин с правого бока. Ее темные пряди были убраны в три пушистые косички. В них застряла древесная стружка. — Томас там опять свои проповеди изрыгает, сил уже никаких нет. — Что на этот раз? — Селин почесала нос. — Говорит, знамения по звездам прочел, что до Равноденствия весь сентябрь нельзя животин есть, иначе мор настанет. Мордред искоса взглянул на нее, но ничего не сказал. У Селин промелькнула мысль, что Томас оказался умнее, чем она думала. Дора шумно выдохнула, стирая юбкой пот со лба: — Рада, что ты вернулась целехонькая. Мордред мне крепко на уши подсел. Как же, как же, случись что, и его мечты обзавестись беловолосым желтоглазым потомством рухнут. Небось все мешки на мельнице слиплись в твое отсутствие. Помрачневший Мордред отвернул лицо. — Спасибо тебе, Дора. — А что? Прежде чем свататься Салиму, ты бы хоть у нее спросил. Может, кто посимпатичнее есть на примете. Селин увела разговор в другое русло: — Мы через Арчет проезжали, — она достала из кармана фигурку. — Хотела Джеку вечером занести, но раз ты сама пришла, то передай. Дора расчувствовалась и чмокнула Селин в пухлую щеку. От нее стойко пахло конским потом. — О, дорогая, ему так понравится. Он очень скучал по тебе. Мэт до утра на псарне проспит, так что все равно заходи, вы не пересечетесь. Она всегда звала отца по имени. Вначале Селин казалось это странным, но в один день им довелось познакомиться, и ее стало удивлять, почему та еще не заколола его вилами. Дора чуть подалась вперед, чтобы взглянуть на Мордреда. — И ты приходи, губоня. Я тебя окорнаю, смотри, как зарос. Под пеклом же ходишь. — Ты, видимо, меня со своими копытными выкормышами спутала. — Ой, что вы будете делать! — засмеялась Дора. — Какие мы неженки! Селин допила молоко и захлопнула крышку. — Ладно, идите. Нас и так глазами прожигают. Дора поднялась, отряхиваясь от сена. Ее худое лицо почти всегда выглядело ясно и доброжелательно. Небрежность растрепанных кос, живой румянец и алые от природы губы придавали облику Доры особое очарование. Она день ото дня хорошела, превращаясь в настоящую красавицу, словно распускающийся по весне цветочек. Томный взгляд ее зеленых глаз через пару лет сведет с ума не одного несчастного. А пока эти глаза были в распоряжении Селин. — Так тебя ждать вечером? — Да. Остаток караула Селин провела за неизменным чтением одних и тех же строк. Голова уже отменно подкипала, но ей никак не удавалось продвинуться в расшифровке хотя бы еще на шаг. Она перепробовала все виды подстановки и перестановки, о которых знала, но ни один ключ не подходил. Селин стала позволять себе думать, что мать просто сошла с ума, и она делала то же самое, пытаясь разобрать ее бредни. Жара под вечер спала. Возвращаясь в деревню по уставу последней, Селин в одной рубашке ощутимо продрогла и решила в следующий раз брать с собой плащ. Она отдала стяг дозорному, отчиталась по часам что, где и кого видела и побрела вдоль домов, поставив у поленницы кем-то беспечно забытый пестер. За ее спиной закрыли створки и с глухим стуком опустили засов из толстого бревна. Дорогу то и дело преграждали куры. Многие еще чесали языками на крыльцах или в проходах между домами, не спеша отходить ко сну. Иногда из окошек высовывались светлые макушки детей. Сумерки рассеивались несколькими, горящими в гнездах факелами. Их разрешали зажигать только на центральной улице, к которой и жалось большинство незатейливых домов. Все они были построены из дерева; о такой роскоши, как каменные жилища, здесь и не мечтали. Селин с дядей поселились вниз по ответвленной от центральной улочке, на которой в основном остались пустовать бесхозные дома и ничейные хлева со стойлами. Салим перестроил однокомнатный дом почти полностью: переложил крышу и укрепил стены; обустроил задний двор и возвел небольшую баню рядом со своей плотничьей мастерской. Двухэтажное гнездо старейшины с плоской крышей разместилось за невысокой изгородью в самом центре Пеньков. У него гуляли все празднества, отмечали важные события; здесь Томас обычно ретиво и вещал о грядущем, тыча пальцем в небо. Как бы Селин ни завидовала его власти, отдать должное, говорить он действительно умел и с легкостью направлял людские умы. Впрочем, теми, кто, вычисляя трижды три, получал сорок, управлять было не так уж и сложно. Ноа был младшим сыном Томаса, четырех первых пожрала язвенная лихорадка; с тех пор он помешался на звездных и облачных знамениях и упрямо оберегал единственного оставшегося в живых отпрыска, не понимая, что своей неусыпной опекой превращал его в сопливую бабу. Селин слукавила, сказав Мордреду, что к Томасу заявятся возмущенные жители. Точнее, она хотела бы в это верить, но понимала, что подобное маловероятно. Чтобы осмелиться, нужно было не быть безвольным стадом, а здесь за редким исключением таких не водилось. Они были готовы глотать любую дрянь, оправдываемую «божественной волей». А это во все времена служило единственным незыблемым инструментом власти. Веры же в самой Селин практически не осталось. После мыслей об этом, чего-то, молния ее не поражала. Она перекинулась кивками с нерасторопной девчушкой, подгоняющей важно вышагивающих гусей. В мае Селин выменяла у нее бельевую веревку на широкий лоскут потертой кожи. Одноэтажный дом Гибсонов стоял поодаль, в самом конце, если идти от ворот; между конюшней и псарней, которые их семья держала поколениями. После смерти матери Дора в юном возрасте переняла на себя обязательства по уходу за лошадьми и охотничьими собаками, коих осталось мало. Нашествие Кусачей хвори вынудило многих бежать из деревни, и выживание вытеснило всяческую внешнюю и внутреннюю торговлю; между жителями закрепились договорные отношения: делать все на благо друг друга, не взимая никакой платы. Каждый должен был заниматься сугубо вверенным ему делом. Правила, как полагалось роду человеческому, соблюдались не всеми. Справедливости ради, первое время старались жить строго по уставу, но затем зависть, что кому-то достался больший кусок хлеба, или страх перед лесным патрулем все-таки взяли свое, и люди стали искать лазейки. Доре, например, чтобы скудно содержать брата-несмышленыша, приходилось очищать отходные ямы и проводить захоронения на кургане к югу от деревни. Первое время она плохо спала, вспоминая лик смерти, а затем свыклась. Человек вообще ко всему привыкал рано или поздно. За это те, чью работу она выполняла, давали ей лишний шматок сала и помогали с подковкой, оскоплением или другим тяжелым трудом. От Мэта помощи было не дождаться, хотя он и жил гораздо лучше детей; будучи дееспособным бойцом, он получал больше еды и мехов на зимовку и никогда не отказывал себе в удовольствии заглянуть в местную таверну, чья хозяйка баловала его пивом уже за другие услуги. Селин не рассказывала ни Доре, ни тем более Салиму, как Мэт зажал ее за конюшней в начале марта; разорвав рубашку, облапал груди, слюнявя ее шею и смердя изо рта зловонной тухлятиной. Она уже готовилась к худшему, но мимо, на беду, проходила кухарка, и пьяница переключился на нее. Селин до сих пор не могла себе простить, что тогда просто сбежала; ту девушку потом высекли за то, что понесла без брака, и две жизни, пусть одну так и нерожденную, три дня спустя оборвало кровотечение. По взгляду зеленых глаз Доры ей иногда думалось, что она о чем-то если не догадывалась, то подозревала, однако об этом они ни разу не говорили. Приоткрыв дверь, Селин просунула в проем голову, осмотрелась и затем только вошла. Дора улыбнулась ей, подкидывая в очаг дрова; развалившийся за столом Мордред немного оживился. Пол угольками разрисовывал Джек, двенадцатилетний отрок, развитый умом слабее пятилетнего ребенка. Они с сестрой были похожи как две капли воды, помимо носов: Джеку кончик отрубил отец, размахивавший по пьяни ножом. Ему тогда мерещились скакавшие по потолочным балкам рогатые кони. Джек никогда никому не смотрел в глаза, изредка нечленораздельно лепетал, а когда домой возвращался отец, забивался в какой-нибудь угол и сидел там, пока Мэт не уходил. Мальчик был в доме сродни табурету, да и в деревне крайне редко показывался. Наверное, он вообще все еще дышал потому, что здесь многие любили его сестру. Будь на ее месте кто иной, вряд ли бы согласились терпеть дурачка и кормить его бесполезный рот. Селин Джек отчего-то нравился. Она частенько сидела с ним по просьбе Доры, подолгу разговаривала ни о чем и с трудом разбирала его ответы. Иногда он хватал ее за ладонь, вел за перегородку, указывал на кровать и начинал плакать. Она не понимала, что Джек хотел донести, и предполагала, что он просто скучал по матери. Дора, смочив горло перебродившим квасом, в начале лета рассказала, что Мэт забил жену поленом на его глазах, когда им было по семь лет, и с тех пор брат повредился умом. Их мать часто обвиняли в колдовстве: она недурно разбиралась в травах и ладила с живностью, поэтому ее заблаговременная кончина не вызвала особых волнений; Мэт вывез ее в телеге под покровом ночи да и закопал на кургане. Порой они собирались так втроем и разговаривали за чашкой брусники. Мордред обычно допоздна был занят на мельнице, Дора — в конюшне, Селин вообще часто пропадала в разъездах. У каждого, помимо Джека, были свои многочисленные дела, неотложные хлопоты и какое-никакое будущее. Мордред все не мог дождаться четырнадцатилетия, чтобы начать ходить в патрули, и пока тренировался на соломенных чучелах; Дора искала все новые способы заработать на хлеб и искренне благодарила Селин и Салима, когда те привозили ей ткани на одежду брату, шерсть на подбивку сапог к зиме, да и любую другую мелочевку, которой здесь было не разжиться. Салим стал часто болеть, иногда не вставая с постели по два-три дня. За отсутствием полевого караула зимой, а следовательно, и кормежки, полагавшейся ей, Селин нанялась на мельницу, к Илдвайну, отцу Мордреда. Самого Мордреда наконец начали брать в отряды, зачищавшие леса от кусачих, так что Селин буквально заняла его место, хотя в свободное время он старательно ей помогал и объяснял что к чему. Так и пролетели два года ее жизни, затраченные на выхаживание дяди — который, к ее счастью, оправился — работу на мельнице и тщетные попытки разгадать рукопись матери. Селин окончательно решила, что если в ближайший год им так и не удастся разыскать дунэдайн, они вновь пересекут Мглистые горы и направятся в северное королевство Дейл, просить аудиенции у престарелого короля Баина из рода Бардингов, сына легендарного Барда Убийцы Смауга, покончившего с последним из драконов Средиземья. Единственный сын короля Баина, сорокатрехлетний принц Бранд, давно сочетался браком и имел законнорожденного наследника, который также уже успел обзавестись потомством. Северяне презирали многоженство и не особо любили мешать свою кровь; хуже была их закоренелая ненависть к юго-восточным народам. Истерлинги, как и мерихадцы, долгое время трепали набегами юг Рованиона, пока окончательно не захватили его, тем самым сместив ослабленных северян за реку Кельдуин. В Битве Пяти Воинств погибло столько людей Правого Севера и их ближайших союзников гномов, что те навеки прокляли вождей истерлингов, ее прадеда, царя Хефрона Красного, и всех их потомков вплоть до последнего поколения. Селин не тешила себя пустыми надеждами. Вероятнее всего, она лишится головы, едва раскроет истинное имя. Однако выбор был невелик — рискнуть и погибнуть или сгинуть в забвении. Первым упованием ее матери был альянс с султанатами Харада и Кханда, чей союз с Мерихадой уходил вглубь истории, во времена, когда ее царство поддерживало их в борьбе против западных захватчиков и колонистов с острова Нуменор. Но Хагар не рискнула сразу бежать в Кханд по Багряному пути, а укрылась в гондорской провинции Лебеннин и отправила с братом послание Хусейну из династии Бейаз, султану Харада. И оказалась права. Во всех расположениях было отказано, однако Салиму жизнь сохранили, и с его возвращением они переселились на побережье Анфаласа. Ее мать долго шла к тому, чтобы решиться просить покровительства у тех, кто сам пребывал в изгнании. Селин не желала повторять ее ошибок — время стоило дороже золота. И так прошло уже слишком много лет с узурпации трона. Салим стал уезжать один или брал в компаньоны Берта, местного плотника, с которым занимался отстройкой и починкой домов после их приезда в Пеньки. До вспышки Хвори Берт переходил Белые горы, коробейничая, оттого и владел гондорским наречием. Они часто вместе отправлялись по уставу в патрули, выполняя долг перед деревней, а затем разъезжали в поисках наживы. Салим перестал брать Селин из-за увеличения численности кусачих; ему нужен был рядом тот, кто в случае чего прикроет тыл, а низкорослая племянница на эту роль никак не подходила. Селин взрослела, становилась женщиной; Салим понимал, что их маленький дом с единственной комнатой теснил их двоих, и в конце сентября сообщил, что поживет у Берта через три улицы. Ей это совсем не нравилось, но перечить Селин не стала, так как не знала, как подвести дядю к разговору о Дейле, и вообще не хотела лишний раз его тревожить без весомого повода. В конце концов, он часто ее навещал, пока был в деревне, а в его многодневных отъездах она и так была одна. Они, как и прежде, ужинали вместе, обсуждали прошедший день, делились вестями. Селин любила часами напролет резать с ним по дереву, как когда-то в детстве; помогала строгать, подгонять топорища под проушины или обтесывать рейки. Толку от нее было не то чтобы много, но они проводили время вместе. Иногда она и засыпала под стук молотка или скрежет пилы. После возвращения в начале октября Салим первым делом зашел к племяннице, рассказал о поездке и почти достроенной стене Бри. Он долго проспал, восполняя силы после бессонных ночей, и когда решил вновь проведать Селин, дома ее не оказалось. Он наведался на мельницу, свиделся с Дорой и Мордредом, спросил у Томаса, не давал ли он ей каких поручений. Никто ничего не знал. Селин будто испарилась. Как и Уголь на заднем дворе, которого он не додумался проверить сразу, и теперь корил себя за промедление. На сердце заскребли кошки. Селин ничего не делала без предупреждения. Дозорный у врат сказал, что она покинула деревню на рассвете и уехала в сторону леса; так как на пастбище был не ее караул, лишних вопросов он не задавал. Каждый в Пеньках привык, что двум южанам, к которым они уже прикипели, старейшина спускал некоторые вольности. Бешеным галопом Салим погнал Зарю, коня Берта, по полю с единственной оставшейся в голове мыслью — лишь бы успеть. Лес был огромен; простирался на десятки километров, спускался в низины и застилал равнины и плоские холмы. Бедный конь чувствовал настроения всадника и чуть не переломал ноги, перепрыгивая поваленные стволы, камни и перемахивая овраги. Салим решил начать поиски в северо-западном участке, граничащем с выгнутой петлей Брендивайна. Солнце уже клонилось ко сну, когда сквозь деревья глаз уловил отблеск воды. Он направил коня к каменистому узкому берегу, а когда вылетел из леса, резко натянул поводья и выдохнул. У квадратного валуна спиной сидела Селин, которая и не думала оборачиваться на цокот подков. Плечи сутулились, голова была опущена так низко, что почти касалась колен. У ног валялась раскрытая книжка в черном переплете. Его секундное облегчение упорхнуло искрой; на сердце вновь стал камень. — Селин! — Салим спрыгнул с седла и быстрым шагом сократил расстояние. Она поднялась, потерянно смотря на него. Салим заключил ее в объятиях, прижимая к груди. — Нашел… О чем ты думала? Вот так взять и уехать в одиночку. Надо предупреждать, а не… Селин будто очнулась и резко его оттолкнула. Карие глаза наполнились слезами, но она заставила себя посмотреть на дядю. — Скажи мне… — ее голос был хриплый, как при болезни. — Что ты сделал?.. Салим молчал, взирая на ее лицо остекленевшим взглядом. — Солжешь мне еще один раз, — в ее горле встал ком, — и больше ты меня не увидишь. Но если скажешь правду… какой бы она ни была… я вернусь в деревню. Она чувствовала себя хрупким оконным стеклом, покрытым трещинами. Секунда — и разлетится вдребезги. Салим опустил подбородок. Ветер перебирал желтые страницы рукописи. — Скажи мне, Салим… Что ты сделал? Он сжал и разжал пальцы правой руки. — Послы Хусейна приняли предложение Хагар. Они хотели забрать тебя по исполнению пяти лет. Я отказал. Они решили последовать за мной и узнать, где мы прячемся, — Салим поднял на Селин взгляд. — Я их остановил. Ее лицо дрогнуло. Кровь в жилах будто обратилась жидким льдом. Живот свело болезненной судорогой. Селин прижала ладонь к груди. — Мама стала догадываться? В карих глазах разлилась такая боль, что Салим отвернулся. — Не сразу. Я не знаю, как она узнала, но узнала. И захотела рассказать тебе. Горло сжалось. Селин медленно оседала, а затем низко согнулась, будучи не в силах вздохнуть, словно ее легкие сложились, как крылья бабочки. Все вокруг потемнело; ее тело лихорадочно сотрясалось. Она закрыла глаза ладонью, рыдая навзрыд. Почувствовала прикосновение к плечу и резко отскочила, схватившись за горло. Ее лицо перекосилось от боли и горечи; от безнадежности, невозвратимости, неисправимости того, что он сотворил. — Не смей меня трогать! — возглас позволил ей сделать вдох. Кровь бешено стучала в висках. — Не смей… Спотыкаясь на каждом шагу, она добежала до Угля и вскочила в седло. Салим со слезами смотрел ей вслед, и когда Селин скрылась в тени леса, поднял книжку и швырнул ее в реку. Воды поглотили проклятую рукопись сумасшедшей Хагар. В день зимнего Солнцестояния, двадцать пятого декабря, на центральной улице Пеньков устроили празднества. За много лет впервые амбары были заполнены дополна, охотники волочили из леса туша за тушей. Громче всех чествовали отважных патрульных — поблизости не видели кусачих уже больше недели. Суеверные судачили, что наступило затишье перед бурей, но на большинстве лиц господствовали радостные улыбки. Томас распорядился каждому жителю налить пива; хозяйки вынесли, что наготовили в печах — и все устроили общий пир. Девушки с венками из снежных ягод водили хороводы, заклиная Йаванну, Богиню плодородия, спустить на землю весну и изгнать с их краев Хворь; попрощавшиеся с отрочеством юноши облачились в шкуры, почитая Владыку лесов и Покровителя охотников Оромэ. Селин медленно брела мимо односельчан, сложив на груди руки. В полуметре от нее шла Дора, крепко сжимая ладонь брата. Джек услышал из дома отдаленные песни и захотел посмотреть на праздник. Оказываясь рядом, люди, отворачиваясь, перешептывались. Он их не замечал, с интересом разглядывая пылающий посреди улицы огромный костер, куда любой желающий мог бросить полено в знак прощания с уходящим годом. Наступал три тысячи пятый год. Дора приобняла брата и положила голову на плечо Селин, наблюдая за кружащимися в танце подле огня, цветистыми юбками. Они стояли поодаль, в конце улицы, и не привлекали к себе лишнего внимания. Вскоре троицу заметил Мордред. Он отсалютовал смотрящей на него Селин, допил пиво и, поставив пустую кружку на крыльцо, поспешил в их сторону. Лесной патруль и увесистые топоры вынудили его плечи разрастись вширь; он заметно возмужал, превратившись из мальчишки с пушком над губой в приятного лицом, молодого мужчину. Сероватый цвет кожи и чуть косящий вбок нос — полгода назад он повредил кость в бою и напрочь лишился обоняния — не позволяли назвать его писаным прелестником, однако девушки на него заглядывались, а некоторые так вообще сворачивали головы, проходя мимо. — С днем рождения, красавица, — обдав Селин хмелем, Мордред чмокнул ее в щеку. — Видишь, я же обещал, что вся деревня будет гулять в твою честь. Селин усмехнулась, мотая головой. — Услужил. Дозорные налакаются, а нам с Дорой потом у ворот всю ночь задницы морозить. — Вот-вот, — кивком подтвердила Дора. — Еще небось попросят в рассветный патруль выйти. — Нет, завтра идут Салим и Берт, — Мордред провел пятерней по волосам. — Твой старик меня позавчера так погонял, до сих пор ноги болят. Селин чуть приподняла подбородок, вдыхая пахнущий дымом и мясом воздух. — Я не знала, что тебя к ним определили. — Ну как определили… Я с ними только на юг хожу, до Чернолесья. И то, дальше Сонной узины мы ни разу не заходили. Салим разве не рассказывал? — Не приходилось к слову, видимо. — Удивительно. Он сама забота, когда дело касается тебя. — Да, — бесцветным тоном ответила Селин. — Как нос? Мордред скривил губы. — По-прежнему. Вряд ли уже чуять начну. Не пробивает даже вонь кусачих, а от нее у меня всегда глаза слезились. — Ну ничего. Зато слышишь ты лучше нас всех. — Вижу, между прочим, тоже. Дора закатила глаза: — Не зазнавайся, губоня. Внезапно Джеку в голову прилетел весомый снежок. Он схватился за затылок и захныкал. — Эй! — рявкнул Мордред оборачиваясь. — Ты что делаешь? Долговязый Ноа лепил в руках еще один. — Закрой рот, Дерьмоголовый. А ты, Близнечиха, уволоки отсюда свое отродье, пока его на костре не поджарили. Этот безносый урод только детей пугает. Дора ощетинилась: — Ты будто бы пример для подражания. — Следи за языком, навозная шлюха. В карих глазах вспыхнул пламень. Селин двинулась на него, потянувшись к поясным ножнам. — Я сейчас тебя сама, червяк, на костре зажарю. Беги, прячься под юбку своей мамаши. Мордред схватил Селин за плечи, оттаскивая ее на себя. Ноа побагровел. Их разделил вставший между Салим, тяжелым взглядом взирающий на сына старейшины: — Шел бы ты отсюда, парень. Ноа оторопел, презрительно посмотрел на Дору, успокаивающую Джека, сплюнул и развернулся на каблуках. Салим обернулся к племяннице. — Ты в порядке? — Что ты лезешь? — Он… Не должен был. Селин ответила на вестроне: — А ты должен? Не нужна мне твоя чертова помощь. Мордред и Дора переглянулись. На Салима косились десятки глаз. Опустив голову, он молча ушел в сторону таверны. Дора легонько взяла за локоть Селин, чья грудь тяжело вздымалась, и шепнула: «Пойдем». Мордред указал за спину. — Я прослежу, чтобы не дали ходу. Скажу, перепили. Дора кивнула. Она мельком взглянула на гогочущего во все горло Мэта, который и пальцем не пошевелил ради собственных детей. Снег хрустел под сапогами, мороз покусывал лица. Они прошли к дому по соседней улочке, избегая сутолоки. Праздник вовсю продолжался. Дора поставила в очаг глиняный чайник и взглянула на поникшую Селин через плечо. — Не стоило тебе вмешиваться. — Я не собираюсь выслушивать подобное от этого куска дерьма. — Значит, придется, — с полной серьезностью ответила Дора. — Он сын старейшины, Селин. Мы можем подтрунивать над Томасом и Ноа тут, за закрытой дверью, но там, — она указала пальцем в окно, — существует порядок. Селин сморщилась. — Ноа угрожал твоему брату, назвал тебя шлюхой. — И пусть. Он всегда был пустословом. А вот ты при всех решила напасть на него с ножом. Ты понимаешь, что бы было, если Мордред не остановил бы тебя? — Я не приму порядок, установленный этими соплями. Томас способен только девчонок прутьями стечь, стариков изгонять и расправы покрывать. Дора сощурила свои проницательные зеленые глаза. — Ты покидаешь нас? Упершаяся локтями в колени Селин чуть приподняла голову. — Что? — Ну, раз не собираешься примиряться с порядком. Селин потерла веки и посмотрела на Джека. Тот сидел в углу, отвернувшись к стене, и нажимал пальцами на бревна. — Нет. Куда я пойду? — Кто тебя разберет, — встав на носочки, Дора достала с полки баночку с чаем. — Что у вас с отцом случилось? — Ничего. — Я заметила. Ты сама не своя три месяца. Селин промолчала. Дора сняла тряпкой чайник и разлила кипяток по кружкам. — Это как-то связано с Мордредом? Карие глаза с непониманием взглянули в зеленые. — Ты о чем? — Ну, не знаю, — устроившись на стуле, Дора скрестила ноги. — Может, ты переживаешь, что он начал ухлестывать за Лили. — Мне все равно. Хочет лишние заботы, его право. — Как-то не очень радостно ты об этом говоришь. — А чему здесь радоваться? Вспомни, сколько патрульных не вернулось в ноябре. Озадаченный взгляд Доры был прикован к кружке. — И ты думаешь, раз мы все и так погибнем, то… Селин перебила: — Я думаю, что жестоко оставлять детей беспризорниками. Ты сможешь взять на себя еще один голодный рот? — Сироты подрастут и будут защищать нас в старости. — Если не озлобятся и не умрут от голода, — Селин сделала глоток чая. — И если мы доживем до старости. Дора тяжело вздохнула и несколько мгновений изучала лицо напротив. Она столь сильно сжала пальцами свое колено, что побелели костяшки. — Ты бы бросила моего ребенка? — Намеренно нет. Но я не стану давать тебе клятв и обязательств, если ты об этом. — Я об этом, — Дора развязала плащ и подняла низ рубашки. Глаза Селин расширились. После затянувшегося молчания она наконец сказала: — На изготовление солевого масла мне потребуется три дня, и это без учета дороги до мыса и обратно. Ты говорила кому-то еще? Дора покачала головой. Селин покусала нижнюю губу, смотря в никуда. — Перебирайтесь с Джеком ко мне. Если не выйдет, и придется рожать… Придется и искать новый дом. Скажем, что твоего мужа загрыз кусачий. — Но Мэт… — Мэт любит насиловать маленьких девочек, а ты скоро не сможешь и до пола нагнуться. Глаз Доры дернулся. Селин смягчила тон, однако напряжение в ее голосе все равно звучало натянутыми струнами: — Мне не впервой варить солевое масло. Все, кому я его продавала, остались живы. Да, поболит живот неделю, будет тошнить, но это мелочи. — Я уже пила кедровый настой. Не помогло. — Он и не поможет. Его нужно пить сразу, пока семя не прижилось, — Селин выдохнула, проводя ладонями по лицу, а затем медленно подняла на нее взгляд. — И тебе об этом известно. Кто отец ребенка? Дора отвернулась. Губы Селин приоткрылись. Ком непереваренной курицы поднялся к горлу. — Да чтоб тебя… Со слезами глядя на брата, Дора резко подорвалась и подошла к очагу. — Мэт избивает Джека. Это единственный способ усыпить его. Селин с полминуты хлопала широко раскрытыми глазами. — Разбить о его башку горшок — вот единственный способ! Ты в своем уме? Хотя чего я спрашиваю, очевидно же, что нет! Джек накрыл голову руками и захныкал от громкого голоса. Селин отвернулась, крепко выругавшись сквозь стиснутые зубы. Она подбоченилась: — У него патруль через пять дней. Если правильно помню, у Гватло. Я могу напроситься вместо Ива и прирезать, пока будет спать. Дора повернулась к ней со странным выражением. Ее испугала легкость, с которой Селин произнесла страшные слова. Дважды за день. — Ты хочешь убить его? — Это давно стоило сделать, Дора. — Ты говоришь о нашем с Джеком отце. — Который не дал вам ничего, кроме страданий. Будь здесь правосудие, он уже гнил бы в земле. — Селин, ты говоришь об убийстве. Ты понимаешь это? Нельзя карать злодеяние другим злодеянием. — Я говорю об избавлении. Ты всегда думала о дне завтрашнем, так представь, что ждет вас с Джеком. Ты понесла побочно, он увечный. — Я не стану брать грех на душу. Селин вновь посмотрела на Джека. — Я их отмолю. — Селин, нет, — не понимая ее иронии, Дора положила ладонь на низ живота, опустив подбородок. — Я хочу уйти в Бри. И я не хочу избавляться от дитя. — Ты не можешь себе позволить ни одного, ни другого. — Но вы с Салимом знаете много лазеек. — У стены посты через каждые пятьдесят метров. Можно было бы попробовать пройти в Рохан, но мне не известно, какая там сейчас обстановка. Вероятность сгинуть в дороге высока, да и вряд ли кто согласится вас кормить. — Я буду работать. — С младенцем на руках? От близкого кровосмешения часто рождаются извращенные дети. И… Дора, я питаю к Джеку теплые чувства, но это чудо, что он остался жив со своей болезнью. Смерть Мэта, возможно, даст единственный шанс сохранить ваши. Дора прислонила костяшки к носу, всхлипывая. — Нет, так нельзя. В ответ она услышала тяжелый вздох. За окном начался обильный снегопад; ветер окреп, бил в стены дома, словно таран. Селин вышла от Гибсонов в предрассветный час, когда близнецы уснули. Она заглянула на псарню и в конюшню — Мэт, вероятнее всего, наращивал мышцы на руках, поднимая кружки в таверне, либо дрых под лавкой. Ноги привели ее к чужому дому. Она застыла у крыльца, смотря, как Салим водил лезвием по дереву. За время, что она стояла, на плечах и голове скопились снежные холмики. Селин ступила на лестницу. Салим поднялся со скамейки, сразу освободив руки. На его лице застыла растерянность. Он прочистил горло: — Здравствуй. Селин склонила голову, вцепилась ладонями в перила и чуть повернулась к нему. — Песец? Салим кивнул. Его спину покрывала сероватая от грязи, меховая накидка. — Где взял? — Выменял у охотников в Синих горах. — Понятно. Дыхание Селин паром вырывалось изо рта. — Стыдно признаться, во что мне обошлась, но греет хорошо. — Как самочувствие? — Не жалуюсь. Селин услышала в его голосе сомнение. — Я бы разобралась с Ноа. — Знаю. — И прекрати уже шпионить за мной через Мордреда. — Как скажешь, — темные глаза Салима наблюдали за кружащимися хлопьями. — Джек успокоился? — Немного. Салим долго молчал. — У тебя острый ум. Редкостный талант, но достался на беду. Тебе открыты тайны многих сердец, кроме своего. Селин облизнула сухие губы, отворачивая лицо. — Я не разгадала ключ, если ты об этом. — Тогда как поняла? — Мы с Мордредом ездили собирать грибы. Я видела мертвую лисицу у кустов ночного лыка. Я вернулась и проверила. На пасти засохла голубая пена, — ее пальцы сжали перила. — Как глупо. — Я не пытаюсь тебя… Подбородок Селин дрогнул. Боль сочилась из каждого слова: — Как ты мог? Я бы лучше умерла с цепью на шее. И жизнь бы имела смысл. Ты меня этого лишил. — Если бы Эру дал мне второй шанс… Я бы поступил точно так же. — Знаю… — она закрыла глаза. — Я… Вряд ли смогу тебя за это простить. Но я попытаюсь. — Я бы этого хотел, — Салим стер со щеки слезу. — По крайней мере, я начала понимать, почему ты отравил маму. Он сдержанно кивнул. — Хочешь поговорить? — Нет. Меня это пугает. И делает нас дрянными людьми. — Иногда нужно быть дрянным человеком… чтобы противостоять тем, кто еще хуже, — Салим сутулил плечи. — Один переселенец рассказал, что вверх по развилке Гватло есть деревня. Там живет охотник, который за последние пятьдесят лет не постарел ни на день. — Дунадан? — Похоже. Проверю в конце недели. — Хорошо. — Я не думал, что ты придешь, поэтому оставил подарок у тебя дома. С днем рождения, моя девочка. — Спасибо, — Селин спрятала замерзшие ладони под плащ. — Да будет жизнь долгой. — Да будет смерть быстрой. — Увидимся. Она ушла, ни разу не обернувшись. Следующим вечером дверь распахнулась чуть ли не с пинка. Селин отвлеклась от шнурования сумки и обернулась. Она хотела лечь спать пораньше, чтобы вопреки воле Доры съездить к скалам полуострова. Тем более что по таким сугробам пробираться придется вдвое дольше. На пороге стоял запыхавшийся Мордред. Его лицо было белее снега на улице. — Заря вернулся один. Селин свела брови на переносице, а когда переварила сказанное, молнией метнулась к кровати. — Как давно? Кровь есть? Укусы? — С четверть часа. Чист. Сейчас в дозоре Билл, он мой должник. Выпустит без лишнего шума. Отыскав в скомканном одеяле ножны, она обувалась на ходу, балансируя на обеих ногах поочередно. Поисковых вылазок за пропавшими в патруле не совершали: те, кто исчез, иногда возвращались, конечно, но уже в облике кусачих. Мордред волновался, чтобы беспрепятственно покинуть Пеньки — после заката выход за ворота был разрешен только с личного дозволения старейшины. — Дора седлает Угля. — Зачем ты ее позвал? — Мы возвращались с мельницы, когда Заря прибежал. Селин завязывала плащ уже на улице. Мордред вскочил на Стрелу, кобылу, с которой объездил все Междуречье. Рядом стоял гнедой конь Гибсонов, Искра. Его хозяйка спешно вывела с заднего двора Угля. — Ты остаешься, — строго сказала Селин, хотя ее мысли витали далеко от Доры. — Она с нами, — Мордред осматривался на наличие лишних глаз. — Придется разделиться, мы вдвоем не управимся. — Какой участок им вверили? — Юго-восток Сизого леса. — Вниз по Гватло? Там, где развалины Лонд Даэра? — Не думаю, что они достигли гавани. С момента их отъезда прошло всего пятнадцать часов. Селин кусала губы. Эту местность она знала плохо. Она глубоко вдохнула, сжимая пальцами повод, и посмотрела на Дору. — Не лезь на рожон. Станет плохо, возвращайся. — Я зайду с восточной стороны. Там редкие деревья, видимость хорошая. Дора и Селин оседлали коней. Билл у ворот перекинулся парой фраз с Мордредом и велел вернуться до смены караула. Трое одновременно подумали, что задача невыполнима. С холма спускались медленно, дабы не привлечь внимания. Вскоре, когда они уже во весь галоп мчались по равнине, поднялась слепящая пурга. Все вокруг слилось в один бешеный густой белесый поток. Воздух был настолько морозным, что стало больно дышать. Легкие горели. Достигнув Сизого леса, они разделились: Мордред направился в темную чащу, негусто утыканную скальными гребнями, Дора — на восток, Селин, припав грудью к шее Угля, погнала его прямо, дальше по равнине, и спустя час вклинилась в лес. Скорость пришлось снизить в разы, что сильно ее тревожило. В голове осталась лишь одна мысль — лишь бы успеть. Уголь находил копытами спрятанные под белыми одеялами камни и кривые корни. Селин постоянно протирала глаза, но видимость лучше не становилась, даже когда рассвело. Голые ветки цепляли мокрые волосы и возбужденное лицо. После полудня снегопад поумерился. Селин натыкалась среди камней на безголовых кусачих. Единицы обращались десятками. У нее кровь стыла в жилах. Она замечала боковым зрением черные очертания среди стволов, но не останавливалась, чтобы присмотреться. По крайней мере, за ней никто не гнался: не было слышно треска, либо же ветер заглушал его завываниями. Возможно, там мелькали люди, что было намного страшнее — они владели луками. Она не имела ни малейшего понятия, куда направлялась. Она просто гналась, выискивая свободные проходы между деревьями. Селин различила в белой пелене темные точки и повернула Угля в их сторону. Метрах в шестидесяти торчал заснеженный скелет высокого забора. Она проехала дальше и увидела дом из грубого серого камня. Явно заброшенный. Селин спрыгнула, привязала Угля к суку и спряталась за толстым стволом, чтобы осмотреться. Крадясь, она осторожно шла, пока не обнаружила странную тень за гигантским валуном с навесом из снега. Она обогнула его и увидела запорошенный труп Масти, патрульного коня Салима. Сердце провалилось в пятки. Коню нанесли смертельный удар в шею. Перемахнув через узкий овраг, Селин помчалась к дому, белыми губами раз за разом повторяя: «С тобой все хорошо». Ноги утопали в глубоких сугробах. Ветер донес приглушенный крик боли. Влетев в темный проем, она пробежала узкий коридор и на мгновение застыла. Селин бросилась с ножом на первого попавшегося и успела резануть его по лицу, прежде чем кто-то навалился сбоку и сшиб ее. Салим уже не плевался кровью; она просто вытекала из его рта. Все вокруг было залито кровью, насыщенной, выделяющейся даже на черном полу. Брызги заляпали стены, лица, одежду неизвестных, валяющегося у камина животом вниз Берта. Салима пытали: со щеки был срезан лоскут кожи, правый глаз вытек. Его лицо разбили всмятку. Левая нога в лохмотьях штанины неестественно выгнулась ниже колена. И ужаснее всего было, что он все еще оставался в сознании. Его ладонь чуть сместилась, когда Селин повалили. Он пытался ей помочь. Она трепыхалась, как выброшенная на сушу рыба, брыкалась и мотала головой, но ее крепко держали. — Отпустите его! — вопила она. — Отпустите! Прокричали, чтобы ей связали руки. Деревянная дверь распахнулась. Из мрака смежной комнаты вышел короткостриженый мужчина, а за ним женщина. — Кто это? — Она пробралась. — Почему не было постов снаружи? — Мы не думали, что кто-то появится. — А чего вы ожидали? Надо уходить, пока за нами не бросились остальные. Пришедший в себя мужчина в кожаном плаще, кому Селин порезала скулу, подбежав, плюнул ей в лицо и стал пинать по животу с криками: «Сука!», пока его не оттащили. Пронеслась череда ругани. Селин ловила ртом воздух. Боль была такая, будто ей переломали ребра скопом. Кровь из рассеченной брови заливала глаз. — Вы все сдохните, ублюдки! — она безуспешно пыталась вырваться. Горло саднило. — Отпустите его! Отпустите! Над Салимом горой возвышалась молодая женщина с рыжими волосами. Ладонями она крепко сжимала кочергу. Мужчина, который до этого вышел из соседней комнаты, отвел взгляд от Селин и приказал: — Заканчивай. Быстро. Рыжеволосая женщина ощерилась. — Еще рано. — Быстро, я сказал. Селин закричала: — Вставай! Салим, вставай! Вставай! Прошу тебя, вставай! Ей с силой надавили на лопатки, прижимая к полу. Женщина занесла над собой кочергу. — Не убивайте! Нет! Прошу! Мы уедем! Прошу! Салим, вставай! Кочерга с размаху вонзилась в его голову. Крик Селин поднялся из глубин сердца. Она сотрясалась, рыдала, кашляя кровью. Мужчина с порезанной щекой, наблюдая за ее агонией, в отместку помочился на разбитую голову Салима. — Я вас убью! Вы все сдохните! Я убью вас всех! Давление на спину уменьшилось. Селин могла теперь только хрипеть, безостановочно повторяя: «Я убью вас всех». Женщина отбросила кочергу в сторону, смотря в глаза Селин. Этот взгляд — последнее, что она видела, прежде чем ее схватили за волосы и с силой дважды припечатали об пол. Темноту разрезал слабый голос: — Селин… Селин… Какой ужас… Мордред! Они здесь!