Одна из нас

Не цветут здесь яблони и груши — Здесь чужое небо надо мной. Чмырева В.А. «Ответ Катюше»

Селин едва повернула лицо к марширующей к ней Этельхильде и вновь устремила полый, бессодержательный взгляд к небесам: — Сделаешь шаг — вашему Братству конец. Этельхильда застыла в метре от ее распластанного тела, крепко сжимая в окровавленной ладони клинок, коему еще минуту назад была уготовлена судьба отсечь змее голову. Селин отвечала на ее немое вопрошание мертвецким, безжизненным тоном: — Я призову Гимли исполнить клятву его узбаду, коему я прихожусь азал-низором. Подумай своей скудной на дальновидность головой, что станется после, и оставь в покое мою. Лицо Этельхильды исказилось в гримасе. Ненависть ее пылала яростью, но чувство долга было сильнее. — В тебе нет ни капли чести, варварка, — хлестко выплюнула она. — Барбарос — заимствованное из мерихадского языка слово, им мои предки называли иноземных захватчиков. Это ты для меня варварка, бестолочь, а не наоборот. Прокряхтев нечто нечленораздельное, Селин стала подниматься, а когда наконец с большим трудом встала, приблизилась к ней вплотную, глядя исподлобья из-за ощутимой разницы в росте. — Давай, убей меня, — ядовито прошипела она, обрушивая на нее всех собак, — и после будешь вынуждена остаться со своей лицемерной душонкой один на один, а когда, наконец, вкусишь себя получше, изойдешься от подков своих копыт до шпилей рогов и станешь слезно заклинать Моргота забрать тебя обратно в родную обитель, но даже он не захочет уже с тобой связываться и вышлет любезный отказ, чтобы и дальше ты коротала свои дни в той куче дерьма, что кличешь жизнью. Этельхильда отвела взор одиозности и в это же мгновение резко вскинула руку. Открытое горло Селин коснулся хлад стали. — Надави, — усмехнулась она. — Надави посильнее. Отомсти за все вскрытые мною глотки. Ты же, наперсник праведности, никогда не убивала ничьих отцов и братьев. Ни одна безутешная мать ведь не проливала слез из-за твоего клинка. Рвущийся из горла ответ Этельхильды прервал отдаленный возглас Арагорна, который и разбил всеобщее морийское оцепенение. Она сразу же отняла руку и шумно сглотнула. По щекам ее струились соленые дорожки, а в правое бедро плашмя вжимался ее же клинок. — Ничего, — сказала она подбежавшему Арагорну. — Я намереваюсь исполнить запоздавшее правосудие. Он развернул ее за плечо. Этельхильда пошатнулась: — Я говорила тебе, я ведь предупреждала о ее проклятой крови… и к чему это привело? Из-за нее погиб Гэндальф. Арагорн пристально и недоуменно вглядывался в ее бешеные глаза. — Опомнись, Этельхильда. Приди в себя. — Эта дрянь призвала балрога. Разве ты не слышал? — ее слова вырывались какими-то натужными сгустками. Селин сдавила переносицу двумя пальцами. — Ты вконец обезумела? Я, по-твоему, могу призывать по желанию любимцев Моргота? — Прекрати произносить его проклятое имя! — обернулась к ней Этельхильда с таким буйством, что та отпрянула. Дабы и остальные услышали ее, Селин повысила голос: — Черное наречие — мой родной язык. Я отдала приказ троллю, уповая его обуздать, за что на ваших же глазах он метнул в меня копье. — Ты лжешь! — не унималась Этельхильда с тяжело вздымающейся грудью. — Хватит, — тихо сказал заплаканный Фродо. — Прошу тебя. Этельхильда поумерила пыл, обращаясь к нему: — Мне жаль Гэндальфа. Взглянув на Фродо, Селин приподняла подбородок. Трое хоббитов за ним рыдали в голос и мало понимали, что происходит. Все казалось им дурным кошмаром, от которого невозможно было проснуться. — Гэндальф пал, изничтожив демона древности, — опустила Селин уголки губ. — В память о себе он заслуживает нечто большее, чем просто жалость. Арагорн провел ладонью по лицу, будто надеялся стереть с него следы последних дней. Он обернулся и заполнил повисшую паузу: — Боромир, Леголас, уводите всех. К ночи скалы будут кишеть орками. С того места, где они стояли, простирался вид на узкую, стесненную отрогами долину. Три вершины подпирали небеса: Келебдил, Фануидол и Карадрас. По затененному ущелью неслась серовато-белая река; пенной нитью она прошивала каскад водопадов, прыгая с уступа на уступ и распыляя кисеи мельчайших брызг. Русло Келебрант расширялось, ниспускалось к югу во владения иссиня-лазоревого озера, наконечником копья глубоко вонзающегося в горный склон. Зеркальная, без малейшей ряби вода была похожа на вечернее небо, каким оно виделось глазам уставшего путника из освещенной комнаты. Кое-как потрепанное Морией Братство собралось и направилось вниз пустынной долины. Селин проводила Этельхильду скучающим взглядом, сложив на груди руки, и показательно отодвинулась в сторону, словно опасалась заразиться от нее паскудством. Арагорн, впрочем, за ними не последовал. — Зачем ты это делаешь?.. — бессильно спросил он, когда все отошли на почтительное расстояние, и скользнул взглядом по выступившим над ее верхней губой, поблескивающим бисеринкам пота. Селин прекрасно понимала, что он ей в отличие от остальных ни черта не поверил. Она мельком глянула на кровавое пятно, расплывшееся на рукаве его рубахи, задержала взор на резком обрыве гор на севере, где синели в дреме далекие, повитые маревом низины, и пошла по камням, еле переставляя ноги: — Ты, может, и не разбрасываешься жизнями, но глупо отрицать, что моя ценнее. Когда настанет пора пленных торгов, обменяешь меня на пару-тройку командующих или маршалов. — Поразительно… — выдохнул Арагорн, качая головой. Селин все время оглядывалась к морийским вратам, зияющим темным провалом в тени Мглистых гор. — Вряд ли могу тебя просить, но сохрани мою подноготную, как девять лет я хранила твою. — Что меня выдало? Селин указала на его ладонь, сокрытую кожаной перчаткой. — Твое кольцо в виде двух сплетенных змей с зелеными камнями. Видела его на временнике в Форохеле. Меня? — Я не владею черным наречием, однако знаю, что значит быть мечом Морэсалара. После жара Мории ее прохватывала на ветру дрожь, но Селин не спешила запахивать плащ. — Хопешом, если использовать точный перевод, — неопределенно повела она рукой. — Полагаю, уже поздно выдумывать оправдания о древнем народном напеве? Густая влажная земля под ногами в стыках камней отпечатывала следы многих сапог. Арагорн путал их свежие и не удостоил вниманием ее неуместную шутку. — Возвращаешься на родину? — Я шла к ней всю жизнь, но, чтобы дойти, одной жизни, видимо, недостаточно, — Селин покусала губу. — Нет. У меня старый должок к Саруману. — Твои пасынки, — с сочувствием посмотрел на нее Арагорн. Селин подтвердила его слова слабым кивком. Некогда широкий, мощенный шестиугольными плитами тракт к столице гномьего мира ныне лежал разрушенным, местами подчистую пропадая в зарослях вереска, колючего терновника да зимней камнеломки с красными листьями, что теснилась в трещинах. На обочинах встречались руины не то изваяний, не то строений древности; из чернеющих залысин подтаявшего снега набухших курганов и пологих бугров торчали березняк и одинокие ели. — Долгое время я считал тебя жестокосердной, — сказал Арагорн после нескольких минут немых размышлений. Селин колупала засохшую на пальцах грязь, хлюпая по проталинам. — Отчего же в твоем голосе сквозит разочарование? — безо всякого интереса спросила она, дабы просто поддержать разговор. — Бессердечие легче объяснить. — Я не машина войны, как ты. Я устала от браней и крови. И от всей этой скверны, непрестанно извергающей все новое тленье. — Этому не настанет конца. — Знаю. — И что же теперь, не жить? — Трудно жить без вкуса к жизни. Вялый взгляд кинула Селин в направлении берега Зеркального. Около озера из земли вздымался обломок колонны со сбитой верхушкой: подле разгрызенного трещинами камня благоговейно остановился Гимли, пытаясь прочитать давно стершиеся руны, а затем, совсем по-ребячески, погрозил кулаком насмехающемуся над ним Карадрасу. Он сбежал по склону вместе с Фродо и Сэмом и низко поклонился густой синеве Кхелед-зарама. Почтил память павшего там от орочьей стрелы Балина, подумала Селин и спросила: — Столп Дурина, место, где он впервые заглянул в Нен Кенедриль… Как думаешь, в его водах и вправду корона Бессмертного ожидает пробуждения своего владыки? — Тебе стоит обсудить это с Гимли. Невольно обняв себя руками, Селин строптиво продолжила спуск. — Не хочу я ни с кем разговаривать. — Ты уже это делаешь. — Я и сама не знаю почему. Наверное, просто с тобой я знакома дольше всех. Остальных уже давно перебили, — Селин сердито зыркнула на Боромира. — Ну, кроме этого. Его ничем не возьмешь. У него даже прозвище среди солдатья Милки, ибо все выпущенные по нему стрелы попадают в молоко. Арагорн вымученно усмехнулся ее непосредственности. — Я не солгу тебе, если скажу, что не встречал еще таких женщин, как ты. — Ты вообще никогда не лжешь, — пробубнила Селин. — Коли доберусь до Гондора, тоже тебе алиас придумаю. Там это дело любят. — Оттого, — продолжил он мысль, — я и не могу многого в тебе понять. Почему ты оправдываешь в других то, чего не прощаешь себе? — Что ты имеешь в виду? — Селин свела брови, а когда хмуро глянула на него, догадалась. Она возвела взор к небесам. — Ну, раз у нас с тобой вечер откровений… Это сложно объяснить. Наверное, правильнее будет сказать, что в отличие от эльфов я не хочу победы любой ценой. Знаешь, мне с детства привили мысль, что со всем можно свыкнуться. Мол, безнадежные зверства столько лет подряд не вызывают уже жалости, они вызывают привыкание, а любые чувства остры именно в сильной противоположности. Скорее всего, у многих так и происходит, но я так не могу. Ты, вероятно, слышал о печальном конце жены и годовалого сына Уильяма. К моменту взятия цикадами башен они уже были мертвы. Эммелин отравила и себя, и свое дитя, лишь бы не попасть в руки к врагу. И вот стояла я тогда, смотрела, как остывали их тела, и думала, как же мне все это осточертело. Я слишком слаба для этого. Меня хватает лишь на устрашение. — То, что ты называешь слабостью, многие именуют благоутробием, — сказал Арагорн странно изменившимся тоном, ведь сам понимал, что милосердие не поможет в той войне, что горела сейчас. — Один из древнейших обычаев идхидхов, самой привилегированной военной единицы султаната, предписывает под корень вырезать всех жителей захваченного города, оставляя в живых лишь одного. Он впоследствии и несет слово, рассказывая обо всех ужасах. Если ты сыщешь способ сделать верный выбор из двух зол, не уподобившись ни одному из них, я… — Селин осеклась. — Думаю, мы оба понимаем, что это невозможно. — Я знаю, кто такие идхидхи. За десять лет до твоего рождения я воевал в Умбаре. Резко повернув к нему лицо, Селин сощурилась: — Ты тот прославленный наемник Эктелиона, что сжег умбарский порт? Слышала, его убили на обратном пути. — Как видишь, нет, — равнодушно ответил Арагорн. Тракт, круто сворачивая на юг, упирался в большой родник с чистой, будто хрустальной, водой, перекатывающийся через кромку из черных скальных пород, от коих исстари и пошло название долины — Черноречье. Порой ее еще называли долиной Туманного ручья; эльфам она была известна как Нандухирион, а в памяти гномов осталась скорбным Азанулбизаром, на землях которого свершилась месть за осквернение тела Трора. Родник разливался широкой заводью, которую обступали, кучившись, неказистые низкорослые пихты с плотным подлеском из сухой черники и ежевики, цепляющихся за право на жизнь запруженными талой водой, гибкими и ползучими ветками. Вынужденный привал устроили у галечного плеса. Свежая горечь потери резала сердца ножом, и остроты ему прибавляло неумолимо клонящееся к западу солнце. Фродо и Сэм рухнули на землю без сил. Щека Сэма горела огнем, и голова кружилась. У Фродо болели грудь и бок; он часто-часто дышал с прихрипами, будто бы ему не хватало воздуха. Гимли отправил Мерри и Пиппина собирать сушняк, а сам занялся костром, с причитаниями ропща над остатками провианта, которых едва ли хватит на один скудный ужин. Этельхильда, опершись о круглый камень, точила клинок, поблескивающими глазами поглядывая на Селин: та зашивала кровоточащую ссадину на предплечье Арагорна. Этельхильда чувствовала жуткие уколы промеж грудей, однако еще больше желала остаться с ним наедине и по-человечески объясниться. Кем она предстала перед всеми? Вспыльчивой, лишившейся рассудка женщиной. И все из-за чего — самых благородных побуждений. Вот только и сейчас писклявый голос где-то внутри настойчиво вопил: уж слишком часто провидцев нарекали безумными, пока их пререкания не начинали сбываться. Селин затянула узел, перекусила нити и скосила взгляд на ручей, теряющийся в золотистой дымке долины. Арагорн набросил плащ, полной грудью вдохнул стойкий запах прелой хвои и вязкого ила. — Селин, — позвал Боромир, видя, что она освободилась. — Подсобишь? Покусав губу в расчетах часов, она безучастно кивнула, подала Арагорну мазь собственного изготовления и, ополоснув руки от его крови, подковыляла к Боромиру, что сидел поодаль в одиночестве. — Расслабься, — успокаивающе сказала она, ощупывая его плечо. — Перелома нет. Он дышал сквозь крепко стиснутые зубы. — Ну, хоть не правая. — На такой случай мог перенять у хромого добровольца из Марки двуручный бой. Ее слова отнюдь не звучали упреком или глумливой шуткой; Боромир уловил в них лишь затаенную печаль. — Знаешь Змееносца? — Соедини большой и указательный пальцы. Он исполнил, а затем покрутил запястьем, как она велела. — Хорошо, — удовлетворенно сказала она. — Кляп нужен? Боромир сипло посмеялся. — Я не женщина, Селин. — И что? У вас какой-то особый нутряной щит от боли? Ты можешь обеспамятеть. — Мужчины не лишаются чувств, а скоропостижно отходят ко сну. Делай так. Селин плавно отвела его согнутый локоть в сторону, прощупывая сокращение мускулов и уперев колено в его спину, одним резким движением вправила головку кости. Раздался характерный щелчок. Боромир проморгал помутнение в глазах. Сквозь шум в ушах донесся ее голос: — Да, мы были знакомы. Когда-то жил на Севере. Но видимо, чувство долга ко всему живущему возобладало над ненавистью к Белому Колдуну. Подняв с земли его рубаху, она отряхнула мокрый песок и помогла ему одеться, а затем стала накладывать перевязь из своей шали. — Хороший парень, — совсем тихо, отчасти уязвленно сказал Боромир. — Хороший, — отрешенно согласилась Селин. — Пусть его змеи и ломают боевой дух харадрим, вряд ли их священное толкование напугает паяца в капюшоне. — Назгул вообще никто не в силах напугать. — Почему же, это возможно. Просто не нашими силами. Сидя на камне, он следил за перемещениями ее сосредоточенного лица. — Говоришь о Сауроне. Селин вздохнула, тыльной стороной ладони вытирая лоб. — Ну конечно. — Что сталось с ногой Змееносца? Я прежде не видел таких уродливых шрамов. — В Бри долгое время процветало колдунство Сарумана. Из-за него он потерял всех близких сердцу людей. Невзирая на юный возраст, он стойко держался и достиг башенных подземелий, где и было логово окудника, засланного из Айзенгарда. Что именно там случилось, я не знаю, я пришла слишком поздно. Весь их отряд сгорел в начавшемся пожаре. Его успел вытащить из-под обвала брийский солдат, переметнувшийся на нашу сторону после того, как увидел вскрытое нутро города. — Раз он выжил, почему не поведал, что там стряслось? — Он бежал при смене караула, едва оправился от беспамятства. Его не успели допросить. Боромир изменился в лице. — Ему грозит приговор за дезертирство от командующего брийским войском? — Будучи тринадцатилетним отроком, он не бросал поля боя и не уклонялся от воинской службы. Он просто несчастный калека, что не смог вынести стен, за которыми пытали его родных. Боромир ответил на собственный, возникший по ту сторону Мглистых гор вопрос, почему Селин не осталась под защитой города, как здраво бы сделала любая леди в Гондоре. — И если и ты покинула их… — Я покинула не Бри, я покинула Север, — Селин поднялась с корточек. — Боль отпустит за пару-тройку дней, но будь осторожнее. Вывих повторится от малейшего удара. Он благодарно кивнул и странным образом замялся, не желая припоминать ей гибель телохранителя. — Пойдем с нами. Честь не позволит мне оставить тебя. — Как я сказала, я спущусь с вами по Андуину, но сверну в Рохан. — Знаешь что-нибудь о лесе, куда ведет нас Арагорн? Селин сложила губы трубочкой, а затем расслабила их. — Хочешь спросить, правдивы ли слухи о Двимордене? — Навроде того. — До минувшего дня я думала, что и балроги остались в памяти истоков мира, так что… По крайней мере, это земля противоборцев Мордора. — Это земля эльфов, — многозначительно сказал Боромир. — Я предпочел бы любую другую дорогу, веди она хоть через все орочьи засады. — К кому ты испытываешь большее презрение: эльфам, оркам или южанам? Боромир поморщился, отмахиваясь правой рукой. — Ты выглядишь как южанка, но ты не южанка. Внезапно он понизил голос и спросил, едва слышно: — Ты чувствуешь его? Подобрав полы плаща, Селин сбивала с сапога налипшую грязь. — Кого? — Кольцо. Ты чувствуешь? «Чувствую себя разбитой и вонючей», подумала она, однако вслух сказала иное: — Я чувствую голод и усталость. И очень хочу, наконец, смыть с себя Морию. Глаза Боромира блестели в закатных лучах. — Мне иногда кажется, что оно будто… будто… Не могу подобрать слов. Селин вмиг напряглась. — Иногда? Влияние Гэндальфа не заглушало его? — Нет, — едва разомкнул сухие губы Боромир. — Не знаю… В Ривенделле было… как-то легче. Боюсь представить, каково полурослику. Селин вскинула брови и чуть повернулась. С прикрытыми глазами Фродо уложил голову на колени Сэма, прикрываясь плащом. — Мы вернемся к этому разговору, — с промедлением сказала она. — Мне нужно подумать. Боромир невесело усмехнулся. — Ты с Гэндальфом ни в каком родстве не состоишь? — Нет, но я крайне высокого мнения о Радагасте Буром. Остается надеяться, что хоть он еще жив. Не молвив больше ни слова, Селин настороженно подошла к хоббитам и через силу улыбнулась Сэму: — Помощь нужна? Он отрицательно затряс головой. Ссадина на его щеке была неглубокой, но выглядела скверно. Селин потрогала его лоб: — Жара нет. — Это же хорошо? — Да. Орки обычно смазывают лезвия дьявольской травой. — Беленой? — в ужасе прошептал Сэм. — Одним из ее видов, что растет в горах. Яд дьявольской травы угнетает дыхание вплоть до его остановки. — Тебе повезло, — Арагорн, стоя позади нее, закреплял перевязь меча. — Многим первый убитый орк обходился дороже. — Я представлял их по-другому, — низко склонил голову Сэм, отчего его подбитый, затекший глаз потемнел до цвета переспелой сливы. Селин уселась на южный манер — поджав под себя скрещенные ноги: — Как? Сэм не смог подобрать слов, пусто размыкая и смыкая губы. — Ну, надеюсь, его вдова и дети не будут сниться тебе в кошмарах, — подвела черту под его натужными попытками Селин, пожимая плечами. Фродо вдруг распахнул веки и посмотрел на нее в упор: — Вдова? От этого его взгляда Селин будто бы удар прошиб. Зрачки ее сузились до двух черных крошек, словно промеж глаз ей упал яркий луч от фонаря. Жуткая вспышка прошлась судорогой от темени до пят и отпустила так же быстро, как и возникла. Подвеска на груди ее задрожала, бесследно обжигая кожу. Селин стерпела, стараясь ничем себя не выдавать: — А ты думал, они из пещерных дыр вылазят? У них есть семьи, есть свои устои. — Достаточно, Селин, — подвязывая плащ, Арагорн подошел ближе. — Дай им отдохнуть… И отдохни сама. — Я рассказываю о стане врага. Что здесь плохого? — А то, — Этельхильда провела точилом по клинку, не глядя на нее, — что орки приложили свою клятую руку к каждому из нас. Не нужно белить их, покрывая свои грехи. Гимли, напомни, какой царь сидел в Мерихаде, пока вастаки вырезали северян? — Хефрон Красный, — нахмурился Гимли, помешивая воду. — Ты недалеко ушла от Саурона со своей политикой превосходства одних над другими, — глаза Селин потемнели. — Тебе стоит поучиться у мерихадцев. Мы и не подозревали, что наш будущий враг лежал у нас же в колыбели. Этельхильда сдула сероватую пыль. — А в чем перед смертью поклялся Торин Дубощит на пролитой крови собратьев? — она вскинула голову. — Леголас, может, ты подскажешь? Вы сражались бок о бок. Вместо него непримиримым тоном ответил ей Арагорн на беглом синдарине и направился разведывать путь. Селин удалось распознать только «речи» и «в последний раз». Этельхильда еще долго смотрела ему вслед, узрев в его глазах то, чего никогда не видела прежде — разочарование. Впрочем, в затылок била другая тоскливая мысль: он опять поставил эту южанку выше одного из них. Она повернула голову и столкнулась с направленным на нее взглядом Селин. Та победоносно ухмылялась, безмолвно унижая ее своим нахальным выражением. Ярость и обида таким жгучим огнем колыхнули сердце, что Этельхильде до зуда в пальцах захотелось всадить ей в горло клинок по самую рукоять. Вдруг где-то на периферии слуха раздался голос этой погани: — Какая же ты жалкая. Этельхильда тряхнула замутненной головой и проморгалась — с нее будто бы наваждение спало. Селин была отвернута к ней спиной и рылась в сумке у хоббичьих ног. С Фродо была снята рубашка, рядом лежала митриловая кольчуга. На его бледной безволосой груди налился огромный иссиня-черный синяк. Внезапно для себя она осознала, куда был прикован ее взгляд — все это время она неотрывно смотрела на Кольцо. Ели все на скорую руку; костер погасили и уничтожили следы стоянки. С гор поползли тени и белесые космы тумана. Далекие Ирисные низины растаяли в сумеречной дымке. Чем дальше они шли, тем меньше под ногами встречались островки снега. Местами так земля и вовсе лежала, нетронутая зимой. Ночь призвала ущербную луну. Ветер подрал гребни туч. Фродо и Гимли молчаливо ступали в конце растянувшейся колонны, чутко внимая окружающим звукам. — Только ветер, — подозрительно крутил головой Гимли, оттопырив ушную раковину. — Либо у меня уши деревянные, либо поблизости ни одного гоблина. Они, вообще-то, довольно мстительные. Фродо глянул на ножны — Жало не светился. Только вот с наступлением ночи он вновь стал слышать знакомое пришлепывание: Голлум тащился где-то позади. Как ему, неубиваемому, удалось выйти из Мории? Мост ведь был разрушен! От этих мыслей ему сделалось совсем худо. Даже это жалкое убогое созданье спаслось, а Гэндальфа поглотила тьма. — Давай-ка поторапливаться, — ускорил шаг Гимли. — Смотри, отстали совсем. Порыв ночного ветра всколыхнул долину. Впереди смутно начала обрисовываться серая стена, из которой временами наплывал волнами шелест. Вскоре тропа нырнула в искристую темь — высокие серебристо-серые деревья заслонили звездное небо пологом листвы. Местные древа назывались мэллорнами и чем-то напоминали ясени-великаны. Через пару километров журчащую по левое плечо Келебрант заглушил рокочущий шум. Темный поток, с кругами резвых водоворотов, вспененной лестницей водопадов перерезал серую полоску дороги. — Нимродель, — с нежностью произнес Леголас, будто обращаясь к возлюбленной, а затем сообщил всем уже своим обычным тоном: — Перейдем здесь вброд. Он спустился по крутому берегу, изрезанному множеством бухточек, и первым ступил в воду. Один за другим его спутники вошли в реку следом. Темные в ночи воды ледяной прохладой обняли босые ноги Фродо, приникли к нему звенящей чистотой, и спустя несколько шагов идти стало намного легче. — Что значит Нимродель? — спросил он у Леголаса, поднимаясь на противоположный берег. — Дева Белого грота. Река была названа в честь Нимродели, возлюбленной короля Амрота. — Амрот был человеком? Как Берен? — Нет, — с легкой улыбкой ответил Леголас. — Он стал последним королем эльфов Лотлориэна. Селин хмыкнула себе под нос, разглядывая реку. В один из своих визитов — если их таковыми можно было назвать, ведь они всегда встречались тайком на нейтральной территории подальше от Бри — госпожа Арвен поведала ей сухое изложение дел в эльфийских владениях. Вначале Селин казалось это странным, но чем туже ее затягивало в омут, тем больше она понимала побуждения госпожи. Отец Леголаса, Трандуил, на сегодняшний день был единственным из эльфов, кто носил титул короля; он не поддерживал тесных связей с другими вотчинами, однако не его сделали изгоем, а самолично он изъявлял желание избегать иных обществ. Эльфы, как и люди, были поделены на народы: владыка Эльронд и владычица Галадриэль, матерь матери Арвен, принадлежали к нолдор-изгнанникам, ее супруг, владыка Келеборн — к синдар, король Трандуил — к иатрим-синдар, а вождь эльфов-фалатрим Кирдан Корабел — к тэлери-синдар. У Селин чуть не вскипел мозг, но общую суть она уловила, благодаря неимоверным усердиям. Разногласия этих народов глубоко вгрызалось корнями вглубь истории. Между эльфами нередко вспыхивали братоубийственные войны, и в одной из них бунтовщики-нолдор для отплытия в Средиземье силой захватили корабли у тэлери, ощутимо сократив их численность резней; среди убитых были дальние родичи короля Трандуила. Еще одно нападение со стороны нолдор, уже непосредственно на Орофера, отца Трандуила, было совершено на их родине, в королевстве синдар Дориат. Королевство пало, и без того ощутимо потрепанное гномами Ногрода, а Трандуил с отцом были вынуждены бежать на восток Средиземья в скитаниях. Они возглавили беженцев и поселились в Лихолесье, где уже обитали низшие эльфы. Так, их кровь смешалась, а в памяти навеки отпечаталось нанесенное им поношение. Во времена Второй Эпохи владыка Эльронд состоял на службе у верховного короля нолдор-изгнанников Гиль-галада. После падения Нуменора Гондор, Арнор и все оставшиеся в Средиземье народы эльфов объединились против Саурона в войне Последнего союза. Король Орофер погиб при первом штурме Мордора, не подчинившись приказу Гиль-галада и оказавшись во вражьем кольце, но Трандуил остался жив и увел назад едва ли треть войска, что отправилось на войну. После гибели Амрота, последнего короля Лотлориэна, в Золотых лесах стали править Келеборн и Галадриэль, однако от монарших титулов отказались. Из воспоминаний о беседах с госпожой Арвен Селин вывел голос Фродо: он все выспрашивал у Леголаса подробности оборванных судеб двух влюбленных. — Корабль так и не дождался ни Амрота, ни Нимродели, — вещал ему Леголас. — До гибели в Белых горах она жила здесь, средь древесных ветвей. — Понимаю ее, — поглядывал на размашистые кроны Мерри. — Сейчас-то точно спокойней жить на дереве, чем на земле. Леголас на миг обернулся к нему. — Теперь Белый мост разрушен, а эльфы оттеснены орками на восток. Отряд углублялся в сумрак леса. Неподалеку от порогов уже начали встречаться мэллорны в несколько обхватов; кроны их терялись высоко в ночной тьме. — Деревья, наверно, хорошие, — с сомнением в тоне шептал Пиппин. — Но мы-то не зяблики. Нам на них спать придется? — Вырой норку, — посоветовал ему Гимли, — и если хочешь укрыться от орков, копай поглубже. Пиппин растерянно вертел головой. — Может, вернемся? Что-то у меня недоброе предчувствие. — Не доверяй своим предчувствиям, Пип, — со знанием дела ответил ему Мерри. — Вспомни, как в детстве ты спас рыбку из пруда. На землю упало нечто увесистое. Мерри оглянулся и увидел, как Пиппин поднял какой-то железный то ли прутик, то ли стержень. — Это-то что еще такое? — Ломик, — бережно сунул он его под плащ. — В Мории нашел. — И зачем он тебе? — Никогда не знаешь, что может пригодиться. Мерри закатил глаза. Гимли причмокнул языком и заботливо сказал: — Держитесь поближе ко мне, хоббиты. Говорят, в этих лесах живет великая колдунья, эльфийская ведьма ужасной силы. Кто на нее ни взглянет, попадает под ее чары и пропадает навеки. Странная тень легла на испуганное лицо Фродо. Сэм положил ладонь на его плечо: — Мистер Фродо? — Стойте, — велел всем Арагорн и выделил обращением Гимли: — Молча. Леголас без разбега подпрыгнул, ухватился за высокую ветвь и качнулся, намереваясь перебраться на следующую, но откуда-то сверху грозно прозвучал приказ: «Даро!». В это же мгновение Селин ощутила еле уловимое движение за спиной, похожее на дуновение ветерка, и вскинула руки. Бархатный, полный силы и решимости голос прозвучал прямо над ее ухом: — Гном пыхтит столь громко, что его можно подстрелить с закрытыми глазами. Ощетинившийся Гимли потащил из-за пояса метательный топорик. Молниеносным рывком Леголас натянул тетиву в ответ наставленным из сумрака ветвей наконечникам и не очень любезно спросил: — Так нынче в Лотлориэне встречают послов из Таур-э-Ндаэделоса и Имладриса? — Нынче послы ведут себя, как ночные воры? — проговорил все тот же голос. Не прикасаясь к оружию, Арагорн ответил ему, и Селин, не разобрав ни слова, пришла к выводу, что язык лотлориэнских эльфов сильно отличался от синдарина. Эльф за ее спиной вновь что-то сказал, чем обрушил молчание. Селин, не дожидаясь следующей фразы Арагорна, чуть повернула голову: — Расстегни мою рубашку. Удивленный эльф ступил на шаг, желая узреть ее лицо. Его волосы были столь же прямыми и блестящими, как у Леголаса, но отдавали в золото, а не в серебро. — Я поверенный госпожи Арвен, дочери владыки Эльронда, — сказала Селин чуть громче, по-прежнему избегая его взглядом. — Расстегни мне рубашку и увидишь сам. Тонкие холодные пальцы прошлись по ее шее. У Селин от неприязни дрогнули губы, однако выражение лица оставалось прежним, как и поднятые руки. — Вечерняя звезда, — взгляд ледяных глаз эльфа потеплел, но он не смел коснуться подвески, изображающей витиеватую звезду в виде белого цветка. Селин же не смела на него смотреть: — Госпожа предрекла, что к слову уже давно нет доверия, а личины подменны. От ее имени я прошу разоружить солдат. — Бесценный дар, — ухмыльнулся он. — Особенно для смертной. — Не оскудеет длань дающего. Эльф недолго пребывал в раздумьях, скорее для вида. Он жестом отдал приказ стражам и повернулся к Арагорну, вновь заговорив на незнакомом языке. Вместе с Леголасом они поднялись по скинутой веревочной лестнице, слабо мерцающей в темноте. Ветви мэллорна сначала росли под прямым углом, а потом загибались. Высоко над землей ствол, подобно гигантскому цветку, расходился вкруговую на несколько мощных ветвей, к которым крепились деревянные платформы. Эльфы называли их таланами, а на всеобщем флетами. — Я говорил тебе, что замысел дурной, — подошел к Селин Боромир. Все это время он поднимал лишь правую руку; левая была накрепко подвязана к туловищу. — Как бы поступили твои рубежцы и часовые на их месте? — глядя наверх, молвила Селин. — Почему Эльронд не предупредил их? — Спроси у Арагорна, я не знаю. Вероятно, по той же причине, почему я велела не передавать сведений в Бри. Боромир почесал нос. — Не думал, что ты питаешь слабость к эльфам. — Питаю, — устало плюхнулась наземь Селин. — Только к одной из них. Этельхильда обгрызала ее профиль завистливыми глазами. — Как скажешь, — Боромир посмотрел на Фродо, что сидел особняком у древесных корней. И, решив что-то с самим собой, направился к нему. Фродо, заметив непрошеное внимание, попытался отсесть подальше и поморщился из-за синяка. — Гибель Гэндальфа не была напрасной, — тихо сказал Боромир: так, чтобы его слышали только одни уши. — Малодушные умирают множество раз перед смертью, доблестные же вкушают ее лишь раз. — Хоть эта мысль непостижима… я верю в жизнь после смерти, — затравленно отвернул лицо Фродо. — Но я уже не уверен насчет жизни до смерти. В участливом понимании Боромир опустился рядом. — Он не хотел бы, чтобы ты оставлял надежду. Ты и так несешь тяжелое бремя, Фродо. Не стоит брать на себя еще и бремя мертвых. Руки Фродо задрожали. — Скольких ты убил? — с запинкой проговорил он. — Скольких сразил твой меч? — Многих. Фродо не отвечал. Боромир покатал под кожей скул желваки. — Врага убить легко. Того трудно, кому душа была открыта. Надо особую силу иметь. — Твои слова… — смежил припухшие веки Фродо. — Твои слова о горечи и тяжелом бремени… В них звучат страдание и нежелание находить в этой жестокости хоть что-то благородное или доблестное. Кажется мне, ты и сам не веришь в то, в чем пытаешься убедить меня. Смерть лишена героизма, но полна утраты и бессмысленности. Нет ничего возвышенного в оборванной жизни… нет в ней никакого откровения… никакой светлости. Боромир сжал пальцы в кулак и разжал их, молчаливо кивая. Затем смиренно сказал со странным, едва заметным изгибом губ: — Ты напоминаешь мне брата. Он отважный воитель, но сердце его излишне мягко… однако в то же время… Он бы не поднял этого клятого Кольца, валяйся оно хоть у него в грязи пред ногами. Я часто думаю, что наш мир был бы намного лучше, будь в нем побольше таких, как он, и поменьше, как я. Хоть брат и приходится мне младшим, кое-чему и я у него выучился. Он убежден, нет ничего страшнее черствого камня в груди и равнодушия, ведь с их глухого одобрения и льется без вины кровь. — Я не усомнился в тебе, — сутулил плечи Фродо. — Я лишь сказал, что не желаю выдавать черное за белое. — Если мне уготовлено сложить голову за Гондор… я хотел бы, чтобы кто-то видел в этом доблесть. — У тебя есть семья? — Брат и отец. — Почему ты не женился? — Не нашлась еще женщина, запавшая бы в душу и сердце, — с улыбкой ответил Боромир. По судороге, пробежавшей по щекам, Фродо вдруг осознал, что тоже улыбнулся. Он отвык это делать. — А честно? Боромир потер подбородок, уперев локоть в колено. — Моей матери тяжело дались вторые роды, и с той поры она часто болела. В десять лет я ее потерял. После ее смерти я ни разу не слышал смеха отца… не видел и тени радости на его лице. Не думаю, что готов столкнуться с этим сам, или своей кончиной нанести чьей-то душе столь глубокие раны. Фродо сглотнул горечь. — Я тоже рано осиротел. Когда мне было двенадцать, мать с отцом отправились на лодочную прогулку по Брендивайну и утонули. Знаешь… кхм… знаешь, что было еще хуже их гибели? То, что о них говорили… называли скудоумными, обзывали их смерть глупой. Столько лет прошло… а я не то чтобы простить не могу… я до сих пор не могу понять. Мой дядя однажды сказал: «Все мы чаши, наполненные лишь в той мере, в какой других любили и имели случай любить». — Помнится мне, он так и остался холостяком, — улыбнулся шире Боромир. Фродо кивнул. — Но ему счастливилось любить. — Как бы это сказать, Фродо, — наконец молвил Боромир после длительного молчания и слегка хлопнул его по плечу. — Хоть ты и хоббит, не позволяй себе никогда спускаться на низшие человеческие ступени. Не позволяй себе пнуть голодного пса, сорвать юбку с женщины, оттолкнуть с пути старика, иначе тогда ты сможешь понять тех, кто плел злословие о гибели твоих родителей. Спустя дюжину минут с дерева спрыгнул Леголас и первым делом подошел к Гимли: — Мы тебя отстояли. Гимли опирался обеими руками на секиру. Он фыркнул: — Вот она — знаменитая учтивость эльфов. Спасибо, что хоть не как с моим отцом. — Сколько еще ты будешь припоминать былые дни? — Сколько сочту нужным! — сверкнул глазами Гимли. — Я требую к себе уважения! Я не пленник и не шпион. Гномы никогда не выступали в союзе с Мордором. Мы — враги одного врага! — Тебя ни в чем не подозревают, — терпеливо ответил Леголас, — но таковы законы здешнего края. Не стражи их писали, и не им их менять. Капитан и так взял на себя слишком много, он должен был незамедлительно уничтожить пересекших границу. — Ты ж лихолесский королевич. Что ж они, даже тебя слушать не стали? — Никогда прежде я не бывал в Лориэне. Если так можно выразиться, права у нас с тобой здесь равные. Гимли в подозрении прищурился. — Чего это? — Долгая история, — уклончиво ответил Леголас, прислушиваясь к звукам леса. Оскорбленный Гимли уперся. — Еще хоть раз с их языков сорвутся угрозы роду Дурина, я их на колбасу порежу и не посмотрю, что они твои дальние родичи. Леголас вздохнул; Гимли с удивлением для себя обнаружил, что тот, как выяснилось, тоже был способен на усталость. Поправляя ремень на колчане, Леголас подбирал слова, чтобы не распалить гномью ярость пуще. — Не переоценивай себя, — наконец сказал он. — Здесь сторожевой пост. Ты даже не успеешь понять, почему умер. — Чтоб им пусто было, этим поганым эльфам! — в сердцах заявил Гимли и добавил сверху парочку крепких фраз на кхуздуле. Леголас не стал с ним спорить и обернулся к остальным: — Поднимайтесь. Заночуем наверху. Глядя на его бледное лицо с заострившимися чертами, Гимли неожиданно для себя испытал укол совести. Он повесил голову и еле внятно промямлил: — Всем, кроме тебя. Ты хоть и эльф, но не поганый. — Завещаю высечь эти слова на надгробии, — криво ухмыльнулся Леголас. — Ну, точно! — Гимли уязвился собственных чувств. — Всех нас переживешь. — Время покажет. Прежде чем начать по-паучьи неуклюже карабкаться, Гимли еще раз глянул на Леголаса: — Передай этому зловонному заморышу слово в слово: за каждый ущерб, будь то оскорбление, синяк или шишка, мой король потребует возмещения соразмерно моему весу. Ты хоть и считаешь меня маленьким, но я крепенький и тяжеленький. Карман его нехило оскудеет. — Еще ты бываешь крайне невыносименьким, — подражая манере его речи, Леголас слегка подтолкнул его в спину, побуждая лезть выше. — И смердит вообще-то от тебя. — Нет такого слова, — ворчал Гимли. Остальные с сомнением оглядели веревочную лестницу, однако за неимением выбора стали медленно взбираться. Недееспособного из-за перевязи Боромира поддерживал Леголас. На флет попадали через круглый люк в центре. Эльфов с трудом можно было различить среди ветвей, ибо темно-зеленая одежда надежно их скрывала. Один из них достал из-под полы плаща небольшой фонарь и установил его по центру, даруя глазам чужеземцев скудное освещение. — Добро пожаловать, — деловито сказал эльф, что стоял у Селин за спиной, и сейчас ей удалось получше его рассмотреть. — Мое имя Халдир, а это мои братья, Румиль и Орофин. Они не говорят на вестроне. Эльфы, услышав свои имена, в легком поклоне поприветствовали Братство, прислонив ладони к груди. — Примите мои извинения за холодный прием. Мы даже не знали, что хоббиты, — Халдир с ощутимым трудом выговорил это слово, — еще есть в Средиземье. Чужеземцам закрыт путь в наши леса, за пределами Лориэна нынче редко встретишь честь и благородство. Наша разобщенность и взаимное недоверие вызваны поистине непомерным могуществом врага. Мы вкушали горечь предательства, и неосведомленность дорого нам обходилась, однако покровительство светлой госпожи Арвен весомо, и для вас мы сделаем исключение, — он перевел взгляд на Арагорна. — К тому же вы пришли из Мории с плохими вестями. Халдир посмотрел на запыхавшихся хоббитов, испуганно сжимающих в руках свои пожитки. — Незачем было поднимать такую тяжесть, — он с иронией указал на их легкие одеяла. — Мы бы не позволили холоду растерзать вас. — Спасибо, — буркнул Мерри, разглядывая пальцы на ногах. Вскоре все они уже были закутаны в меховые плащи, а сверху завернуты в собственные одеяла. Фонарь погасили. С первой попытки уснуть удалось только Леголасу и, как ни странно, Гимли. Тот провалился в сон сразу же, как закрыл глаза, любвеобильно обнимая секиру, и захрапел пьяным хряком. Сэм дремал и ему было очень неуютно: хоббиты не любили высоты. В их домах-норах, как правило, не было вторых этажей, а коли и были, там никогда не размещались спальни. На флете же отсутствовали даже перила; лишь плетеная циновка, защищающая от ветра, которую перемещали по мере надобности. Пиппин все ворочался, ненароком пиная Сэма. — Если я и засну на этой голубятне, — недовольно бубнил он, — то как бы под деревом не проснуться. Спанье на насесте какое-то. — А я даже там не проснусь, — прекратил мерно сопеть Сэм. — Если мне, конечно, дадут уснуть некоторые разговорчивые. — Да как заснуть-то? — Век живи, век учись, — гневно выпалил Сэм, вспоминая наставления своего старика. — Интересно, а чего это ты так разошелся? Небось одеяло у меня стянуть задумал самым гнусным образом? А?.. Чего молчишь? Совесть нечиста? — Да ну тебя, затупок! — отбился не расположенный шутить Сэм. — Опять твою чушь из ушей вытряхивать. — Королева Селин, — шепотом позвал Пиппин. — Сколько в теле костей? — Лекарь Прокул установил двести шесть, — она лежала со сложенными на животе руками и не отрывалась от наблюдения за шелестом темной листвы. — Но это у людей. — А сколько я сломаю, если упаду? — При твоем устройстве ты свернешь себе шею. Смерть будет мгновенной. — Прелестно, — повернулся Пиппин на другой бок. — Вы с Гэндальфом, случаем, не дальние родственнички? — Я бы не отказалась состоять с ним в родстве, однако нет, — опостылым тоном ответила Селин. — А можно еще вопрос? — Можно. — Почему все ваши истории заканчиваются чьей-либо смертью? Пиппин ойкнул, получив одновременно пинок от Сэма и увесистый шлепок от Мерри. Его кузен раздраженно шикнул: — Спи давай! Достал, сил нету! — Еще раз лягнешь, я на тебе ломик опробую! — потирал ушибленный бок Пип. Фродо бездумно глядел на перемигивание тусклых звезд, кое-где пробивающихся сквозь крону. Порою он смыкал глаза, но все равно улавливал эльфов, переговаривающихся еле слышным шепотом. Часовых осталось двое; Халдир с остальными почти сразу спустился, как разместил ночных гостей на флете. Убаюканный шелестом Фродо не заметил, как заснул, однако нечто разбило его сон. Он наскоро огляделся — все уже спали, ну, или делали вид. Никого из лотлориэнских эльфов поблизости не было. Листья пропускали блеклый лунный свет. Запоздало он понял, что его разбудило — слитный топот, лязг металла и грубые переклички в безветрии снизу. Звуки нарастали и приближались. Из люка, рядом с которым и лежал Фродо, высунулась голова эльфа в капюшоне. У Фродо обеспокоенно сорвалось с языка: — Что там? — Ирч, — свистящим шепотом ответил он, спешно втягивая на флет веревочную лестницу. Фродо подумал, как глупо было делать это только сейчас. — Орки? — скорее догадался, чем понял он, но тот, не ответив, скрылся в ветвях. Шум удалялся вглубь леса. Вскоре стало совсем тихо, будто бы все это было лишь игрой воображения. Фродо осторожно достал из ножен Жало. Синеватое свечение остывало, однако ощущение близкой опасности не спешило покидать его, а, наоборот, нарастало. Он затаился, выглянул в люк и стал пристально всматриваться во мрак. У подножия мэллорна, далеко внизу, кто-то словно принюхивался. Фродо показалось, что какая-то тень карабкалась вверх. Он свесил голову и вдруг увидел два бледных глаза. «Голлум!», едва успел сообразить он, как в то же мгновение крысеныш ушмыгнул, метнувшись вокруг ствола, и ловко исчез. Фродо вздрогнул, когда откуда ни возьмись появился Халдир — будто вынырнул из тьмы. — Полторы сотни орков перешли Нимродель, — сообщил он. — Нам с ними не справится. По его красноречивому выражению не составляло труда прочесть, что он желал оркам мучительнейшей из смертей за осквернение реки своими грязными лапищами. Обернувшись, Фродо понял, к кому он обращался. Арагорн и Боромир не спали, Леголас и вовсе исчез. — Взяли след, — вполголоса сказал Арагорн, потом помолчал и глянул темными в ночи глазами на лежащую к нему спиной Селин. Та же, будто почувствовав его тяжелый взгляд, приподнялась на локте, растирая себе лоб. — Слышимость плохая, — сонно ответила она на немой вопрос. — Но вроде говорили о трофеях. — Трофеях? — выгнул бровь Халдир. — Мне во всеуслышание огласить, какие обещанные трофеи доставляют оркам особую сласть? Или как там в вашем высшем свете называют плотские утехи? Фродо сглотнул, скосив взгляд на спящую Этельхильду. — Из Лориэна до сих пор ни один орк не выходил, — нахмурился Халдир. — Мы запросили усиление к северным границам. Собирайтесь, близится рассвет. Испарился он так же внезапно, как и появился — едва ли касаясь сапогами ветвей, затерялся средь ночной пелены. — Эльфы… — буркнула Селин, словно прокляла, и стала сворачивать спальник.

***

Нигде в Средиземье не росло таких деревьев, как в Лотлориэне. Гладкие, отдающие в серебро стволы, словно драгоценные колонны, создавали впечатление огромных живых башен, расцвеченных огнями. Шапки их терялись где-то в вышине, сливаясь с небом. Листья мэллорнов не опадали осенью, а когда нарождалась вешняя молодая листва, в зелени распускались золотые цветы. Сердцем государства галадрим, лориэнских эльфов, являлся Карас Галадон. Столицу за широкими луговинами окружали глубокие рвы, и сразу за ними, через прокинутый белый мост, вставали ограждающие холм спирали стен, от единственных врат которых тянулась мощенная светлым камнем дорога. Во всю ширь распахнулся подернутый закатными лучами, лазурный свод. Бледное золото крон мерцало и переливалось под ветром. Трава пестрела великолепием звездчатых цветов; покачиваясь на тонких стебельках, они будто туманным облачком приглушали буйство зелени. Опершись спиной о ствол исполина, в исподней рубашке, расшнурованной у ворота, Селин сидела на мягком травяном ковре с книжкой в руках. Шагов она не слышала и опомнилась, лишь когда на нее пала тень. — Тебя трудно отыскать, — вместо приветствия сказал Арагорн. Селин поджала губы. Ей виделось странным, что столько лет она искала его и не находила, а, когда уже стало не надо, судьба их постоянно лбами сталкивала. Да и сам он тоже был хорош: когда тянулась, избегал ее общества, а сейчас прилипал по поводу и без как банный лист. Селин не то чтобы носом воротила, скорее не понимала, отчего им было суждено поменяться ролями. — Я же спрятаться пыталась, — учтиво ответила она. — Чем могу помочь, милорд? У ее босых стоп золотился худой букетик из местных полевых цветов: желтолистных эланоров и тускло-белых зимних нифредилей. Арагорн задержал на нем взор сомнения, слегка прищурив глаз, будто целясь. — Пиппин подношение устроил, — сказала Селин, заметив это. — Я объяснила ему разницу между отдаванием и отдачей чести, чтоб он больше при дворе не позорился. Арагорн квело улыбнулся и указал на место рядом: — Позволишь? Селин чуть подвинулась и зажала промеж колен низ рубашки, дабы ветер ненароком его не приподнял. — Итак, — повторила она, — чем я могу помочь? Арагорн слегка пожал плечами. Бровь его рассекала свежая царапина. — Хотел узнать, как ты. Мы не виделись последние дни. — Как и девять лет до этого. — Мелькнули одним днем, — собрал он у глаз морщины. — Для тебя, может быть. Кузнечики и сверчки затянули свою трескучую песнь. Арагорн припал спиной к нагретой земле и достал из кармана табак. — Я и не знал, что вы с Арвен столь близки. — В мире, где женщина женщине заклятый враг, мы нашли друг в друге пристанище, — Селин отложила книгу на благоухающий приторным медом малахит. — Невзирая на то, что мой суверенитет не признан, она поддержала меня после гибели названных сыновей. — Ее мать истерзали в плену орки. Селин пожевала губу. — Да, знаю. Страшная участь. Эльфов они ненавидят еще больше людей. — Арвен не отдала бы тебе благодать Вечерней звезды для прохода в Лотлориэн. Ее позабавило то, что он уже даже не спрашивал, а утверждал. — Нет, не для прохода, — Селин откинулась затылком на мэллорн. — Неделями я не могла спать из-за кошмаров. Мне стало мерещиться… всякое наяву. Она дала мне ее, чтобы я не сошла с ума. Сизый дым заструился из его рта. Арагорн долго молчал, изредка затягиваясь трубкой. Солнце пустило по горизонту кровавые разводы, окрашивая табун слоистых облаков. Сумеречные тени ниспускались на Карас Галадон. Полулежа Селин тайком обдавала его жаром своих южных глаз, обводила ими его прямой нос, полуприкрытые веки, сомкнутые в немом рассуждении губы. — Идти в одиночку в Рохан… Ей не требовалось окончание мысли: — Я прошла немало дорог, чтобы оказаться сегодня здесь. — Везение — неверная спутница. Щеки ее испепелил багровый румянец. В горле стал горячий ком, который она никак не могла проглотить. — Везение, значит… Нет, это уже за гранью моего понимания, — Селин вскочила, будто бы под ней внезапно распалились угли. — Да ради всего святого, Арагорн, прекрасно, конечно, что ты так легко перенес свою потерю, а я вот страдаю. И то, что никто не желает оставить меня, наконец, в покое, не очень-то мне помогает. Столько лет я была для вас пустым местом. Честное слово, лучше бы так и оставалось. Арагорн поднялся следом, попытался ее задержать, но та лишь отмахнулась, пряча чувства, отчего рубашка ее сползла по плечу и обнажила старый шрам от кусачего. — Чем мои слова обидели тебя? — таил он в изгибе губ охватившую, пошатнувшую его тревогу. — Обидели? — с надрывом взвинченно переспросила она. — Думаешь, во мне говорит обида? — Тогда объясни, в чем причина. Я не читаю мыслей, Селин, и не могу знать, что тебя гложет. Ты сама знаешь, чего ты хочешь? — Могу сказать, чего не хочу, — отчеканила она. — Чтобы человек, повернувшийся ко мне спиной, знал, насколько сильно меня задел, и прекратил делать вид, будто бы ничего и не было. Раз за разом я сама себя спасала, когда почва уходила из-под ног, и не одно везение этому способствовало. Он осекся с приоткрытыми губами, совершенно сбитый с толку. Смятение коснулось черт его лица. Он шумно выдохнул. Селин уставилась куда-то выше его головы, а затем покачала своей и произнесла низким хриплым голосом: — Ты делаешь для победы все, что сочтешь нужным. Так не вини меня за тождественное. Усилием воли Селин отдернула себя, погасила зачатки бушующего на сердце эха старых чувств. Да и не стой перед ней сейчас наследник престола, ей, как женщине, не пристало себя так вести. Селин хоть и знала, что он ее не ударит, уверенность свою испытывать на прочность не желала. — Прошу простить мне дерзость речи, — опустила она подбородок. — Впредь такого не повторится. — Ты верно заметила, что я делаю для победы все, что в моих силах, — спокойным тоном ответил ей Арагорн, — однако я не впадаю в самобичевание. Ты должна нести ответственность лишь за отданные тобою приказы, а не за чьи-то самовольные побуждения. Никому не под силу предугадать все затаенные спуды, коими бы полководческими и политическими талантами он ни владел. Нельзя предвидеть всего и вовремя предотвратить. Арагорн скользнул взглядом по ее хрупким плечам. — Нельзя взваливать на себя сверх меры, понимаешь? и требовать невозможного. — Я поняла, — сухо молвила Селин, желая убраться отсюда подальше. — Нет, не поняла, — подошел он ближе. — Тебя затянуло в крайне вязкую топь, ибо ты винишь себя во всех случившихся на твоем веку смертях. Я видел, как это губило многих достойных людей, и я не позволю, чтобы это погубило тебя. Селин смочила губы. — Знаешь, что действительно разнит нас? С первого дня я проявляла ко всем вам должное почтение и признание, но никогда не получала их в ответ, невзирая на все то, что сделала для Севера. И хоть я и в крайне малую стоимость оцениваю возведенную на меня хулу, не стану сейчас отрицать, что утомилась сражаться за тех, кто ни разу не сразился за меня. — Я сражался за тебя. — Видя во мне извращение природы, — подняла она трепещущие ресницы и взглянула ему в глаза. — Я не исчадие преисподней и не поедатель младенческих сердец. Я не совершала и большей части того, что мне приписывают, более того, я сама отрекалась от гнусности в отвращении и неприятии. Я не усомнилась в своих устоях, несмотря на то, что их сполна поливали и продолжают обливать помоями всякие благодетели. Во мне нет наивности и веры в справедливость, но я все-таки спрошу — не думаешь ли ты, что я уже сполна расплатилась за свою кровь и место рождения? Не считаешь, что меня надо оставить уже, в конце-то концов, в покое? Арагорн буравил ее лицо набухшими от бессонницы глазами в каком-то необъяснимом, напористом внушении. — Я вернулся к границам не только для помощи отряду Халдира в борьбе с орками. Я ушел, ибо страшусь совершить роковое прегрешение в дальнейшем пути, и я не хочу, чтобы кто-то об этом узнал и усомнился в решимости моих действий. Надеюсь, то, что я тебе об этом поведал, ты расценишь как признание с моей стороны. Не поднимая головы, Селин кивнула, выражая отстраненное согласие, затем взяла его за руку и легонько сжала пальцы. — Волк волка не укусит, — с чуть слышным вздохом ответила она, прежде чем уйти. Маленькая фигурка ее рассасывалась в вечерней заре. Откуда-то издали доносились мелодичные напевы. Ее бесстыдная юбка, обнажавшая худую остроту колен, жаркое полымя пьяных вишен карих глаз, взиравших с непримиримым вызовом, с особою, испытующею женской силою, обратились каким-то надсадным, натужным чувствованием пустоты в груди. Не переживал он прежде подобного, не сталкивался с порывом волнения, не охватывался порочной юношеской робостью. Постоял он немного, вытряхнул табак из трубки, да и пошел по ее следам.

***

Дорожки, лестницы, переходы и снова лестницы выводили к поляне, в центре которой бил фонтан. Из облицованного камня брал начало белесый в свете ночных фонарей ручей. Все вокруг мерцало, словно серебристый шелк. Посреди зимы в краю Золотых лесов царило прохладное лето. Такова была сила Великого кольца Нэнья, сокрытого на изящном пальце владычицы Галадриэль. Солнечные дни тянулись одинаково, изредка освежаясь короткими дождями. Эльфы разбили шатры Братству неподалеку от фонтана. Вот уже подходила к концу третья неделя, как спутники Фродо, включая его самого, залечивали на земле галадрим и телесные, и душевные раны. Тень расставания расправляла крылья. Наступало время покидать цветущий Лориэн, под защитой которого у них не было иных дел, кроме еды, отдыха и неспешных прогулок. Братство проводило часы разрозненно. Боромир порой делился тревогами с Селин, обсуждая маневренность брийской армии и уточняя все новые детали о юго-восточных ордах, но та постоянно куда-то норовила улизнуть; Этельхильда редко показывалась из шатра: высовывалась, будто рыжая белочка из дупла, брала болезненно-бледными руками еду и убиралась восвояси. Леголас тоже постоянно где-то пропадал и, странное дело, брал себе в компанию Гимли, предпочитая открытому обществу эльфов закрытое общество гнома. Арагорна хоббиты так и вообще толком не видели: он ушел с Халдиром после аудиенции у владык и появлялся за все время не больше двух раз. Часто вспоминали Гэндальфа. Когда перестали болеть сбитые ноги, когда зажили все синяки, ссадины и царапины, вернулась скорбь и теперь ощущалась острее, чем прежде. Фродо желал побыть в одиночестве, но за ним повсюду таскался неотвязный Сэм. В один из таких вечеров они сидели поодаль на бережку ручья, и слова, похожие на горсть сухих листьев, как-то сами посыпались изо рта Фродо:

Бывало, смеркнется чуть-чуть, И слышен шум его шагов; Но на рассвете в дальний путь Он уходил без лишних слов. Песчаный вихрь и пенный вал, Драконий рев и горный гром Он стойко преодолевал И шел назначенным путем. На запад или на восток — Сквозь тьму пещер, простор степной, Ненастья, ветры, пыль дорог, Во вьюжный мрак и южный зной. Мудрец, что многое постиг, Тяжелой думой изможден, Худой измученный старик, Идущий тьме наперекор. Один, над бездною, без сил, Он бился с сумрачным огнем, Но в тяжкой битве мост разбил И сгинул — следом за врагом.

Сэм неподдельно восхитился: — Вы скоро и Бильбо превзойдете! — Куда мне, — помотал головой Фродо. — Бильбо во сто крат лучше напишет… только как мне ему сказать. — Мой старик ведь как говаривал? Неначатая работа долго тянется. По-моему, местный народец ничем особенным нам не поможет, с магией там или без. Сейчас-то еще ничего, а вот уйдем мы, тогда и хватимся Гэндальфа по-настоящему. Так и подумать… мы ж страх сколько не были дома. — Наверное, ты прав, — вяло отозвался Фродо и, подавшись какому-то неведомому чувству, обернулся через плечо. Он увидел скользнувшую меж деревьев владычицу. Галадриэль лишь слегка повернула к нему голову, не сказав ни слова, и поманила за собой. Пройдя сквозь пышущую изумрудом изгородь, хоббиты оказались в небольшом саду на южном склоне города. Деревья здесь не росли — лишь необъятное небо над головами с яркой и белой, вечерней звездой. Они спустились в неглубокий лог; на низком каменном постаменте стояла большая, обрамленная цветущими ветвями чаша, а подле — серебряный кувшин. Из ручья владычица наполнила чашу до краев и обдала воду своим дыханием. — Мое Зеркало, — ее голос был мягок и музыкален, но не по-женски глубок. — Загляните за грань обыденно зримого, ежели у вас достанет решимости. На дне ложка, в сгустившихся синеватых сумерках, фигура владычицы в белой мантии неясно возвышалась над хоббитами. По плечам ее струились длинные волосы отлива древнего золота. — Для чего? — холодел от неясных предчувствий Фродо. — По моей воле Зеркало способно многое открыть, однако предоставьте ему свободу. Вы увидите былое или отжившее, нынешнее или грядущее. Фродо молчал. — А ты? — обратилась владычица к Сэму. — Желаешь узреть? — Да… — протянул он, мечась между опасением и любопытством. — С вашего позволения, я гляну… Звезды, наверное, какие увижу, а то и вовсе непонятное что-то. — Вполне может быть, — холодная улыбка застыла на ее тонких губах. — Не касайся воды руками. Сэм взобрался на подножие и глянул в Зеркало. В нем, как он и предсказывал, отражалась россыпь звезд. Почти как в озере Кхелед-зарам, вспомнилось ему. — Так я и думал… — начал было он, но оборвал ворчливую тираду. В глубине чаши разверзлась кисейная занавесь, вода стала сереть и внезапно прояснилась. Ему открылись солнечный день и ласкаемые ветром кроны деревьев. Сэм не сообразил, что перед ним предстало, а картина уже изменилась. Теперь он зрел мертвецкого вида Фродо у осколка темной скалы, потом же появился он сам, Сэмуайз Гэмджи, сбивающий ноги о длинную винтовую лестницу. Казалось, он пытался кого-то разыскать. Видение колыхнулось, ушло рябью, снова качнулись деревья — и Сэм в ужасе понял, что трепал их не ветер, а безжалостные удары топора. — Эй! — в сердцах закричал он, грозя кулаком, и Фродо от неожиданности отскочил. — Эй! Не хватайся ручищами, за чего не просили! Что ж это делается?.. Это ж Тед Сэндимэн! Их нельзя рубить! Ну, попадись мне, проклятущий Тед! Розам на кормежку пойдешь! И не было уже Старой Мельницы, а на ее месте выкладывалось красным кирпичом огромное здание. Из закопченной трубы валил плотный дым. Едкие клубы, быстро сгущаясь, черной завесой затягивали образ в Зеркале. С лица Сэма слила кровь. Он взвизгнул, увидев в каких-то обносках своего отца с низко опущенной головой и скудным скарбом в тачке. — Там… там что-то страшное творится, — пробормотал Сэм и слез с постамента, насупившись дикой индюшкой. — Нет, не дело это, мистер Фродо. Мне домой надо… бедный мой старик. Ковыляет, бедолага, со своим барахлишком. Его на улицу выгнали, представляете! — чуть не плача в полную масть, взвыл он от несправедливости. У Фродо сердце на лоскуты разошлось. — Ты не можешь уйти один, — пристально следила за ним владычица. — И Зеркало нередко открывает события, время которых еще не настало. Оно — опасный советчик. — Да не надо мне никаких советов! — Сэм в отчаянии сел и обхватил голову руками. — Лучше бы мне никогда не приходить сюда, — горло его душили слезы, — лучше бы никогда не покидать Шира. — Фродо, — позвала владычица, и тот вздрогнул. — Вы советуете мне? — глядел он ей в глаза, хоть и боялся. — Я не даю советов, — спокойно молвила она. — Решай сам. Фродо колебался между тем, чтобы посмотреть или утешить Сэма. Склонялся он больше ко второму, но выбрал первое. — Я готов, — севшим голосом произнес он и, подойдя, опустил голову над Зеркалом. Темная глубь сразу прояснилась. Во мраке гор двигалась крошечная белая фигурка. «Саруман», мелькнула неутешительная мысль. Картина изменилась. Бильбо беспокойно мерил шагами свою маленькую комнатку в Ривенделле. Стол его был завален исписанными листами, а за окном лил дождь. Дядя был чем-то взволнован; внезапно он замер в углу, испуганно обернулся, но гладь Зеркала подернулась рябью, и все исчезло. Последовала разрозненная череда быстро сменяющих друг друга, молниеносных видений. Вспышками мелькали вехи великой истории, в самую гущу которой он и был вовлечен судьбой. К своему ужасу, Фродо опознал выбеленного кровопотерей Боромира, павшего на колени посреди лесных деревьев. Из его стана торчали три черных стрелы, а рот был широко приоткрыт в предсмертном возгласе. Он хотел кого-то предостеречь. Женщина с беловолосыми косами держалась за шею, опершись плечом на мшистый пень. Фродо не сразу понял, что она захлебывалась, а когда та повернулась, увидел омерзительную темно-красную щель на горле Селин. Фродо на миг почудилось, что карие глаза ее сделались огненно-рыжими, с узкими, будто кошачьими, зрачками. Чей-то клинок взметнулся, чтобы ее добить, и видение сменилось. Смутные Мерри и Пиппин рыдали навзрыд. Со всех сторон их сжимали черные перчатки. Кто-то оглушительно кричал. Раздался детский плач. Ребенка вырывали из рук матери. Фродо тяжело дышал, держась за грудь. Туманный мир наполнялся неясными тенями. Неведомые равнины тянулись вперемешку с безымянными лесами. Обломанными зубами торчали и шевелились Мглистые горы. Как из разворошенного муравейника, из сотен щелей высыпали орки. Под мрачными, покрытыми гигантскими паутинами кронами эльфы насмерть бились со злобными тварями. У безбрежных пастбищ незыблемо стоял шип Ортанка. Пламень метался над землями людей Левого Севера; мрачная туча нависла над Морией; дым застлал границы Лориэна. По ковыльным степям мчались гнедые кони навстречу варгам, непрерывным темно-серым ручьем вытекающим из врат Айзенгарда. В опаленных солнцем, южных гаванях снимались с якорей боевые корабли, а с востока волочились груженые войска. Белостенный и многобашенный Минас Тирит вздымал к небу стяги. Через разрушенные мосты Осгилиата, за горной цепью безжизненным пятном лежало плато Горгорот. Беспросветной пеленою дым укрывал его; полыхали багровые огни. Яростно вздыбился железными и стальными стенами Барад-дур. Фродо явственно ощутил, как что-то внутри него медленно и безвозвратно отмирает. В мглистом свете дыбились и рушились штормовые громады волн; красное зарево в разрывах туч освещало корабль под черными парусами. Воды хлынули на Белый Град. Лязгнула сталь, повалил жар. «Мой отец — благородный человек, — в его ушах раздался смутно знакомый голос, — но он теряет власть, а наш народ — веру». Фродо померещилось, что на лицо его брызнула кровь. Дыхнуло гнилью мертвечины. Внезапно Зеркало потемнело, обратилось сплошной аспидной дырою. В ней, в бездне, очертилась багровая точка. Стремительно разрастаясь, она вдруг стала единым, обрамленным огненными ресницами Оком, занявшим всю поверхность. Иссеченное сетью кровяных прожилок, оно будто высасывало из него всю душу. Не в силах был Фродо ни вскрикнуть, ни отвести взор от огненного глаза с настойчивой черной щелью узкого зрачка, похожей на провал в Ничто. Кольцо на его шее налилось неимоверной тяжестью, как мельничный жернов стало пригибать его голову. Две могучие силы, две воли скрестились в нем, словно клинки. Вода в Зеркале кипела и клокотала, от нее струился пар, а лицо его опускалось все ниже и ниже. — Не касайся воды! Властный приказ Галадриэли словно сдул видение. В холодной глади вновь отражались звезды. Залитый слезами хоббит отпрянул от Зеркала, весь дрожа. Он, Фродо, сын Дрого, вновь был самим собой и был свободным в выборе. — Вы идете по лезвию ножа, — немигающе взирала на него владычица. — Стоит чуть оступиться, и вы сорветесь, неся гибель всему. «Ты узрел, что свершится, — вновь раздался ее голос, только уже у него в голове. — Братству суждено распасться. Оно уничтожит их всех. Одного за другим. Твой приход — поступь Рока». — Боромир… — шепнул Фродо и как-то странно дернулся, будто в припадке. — Я должен его предупредить. «О предначертанном запрещено говорить. Эльронд ни за что не стал бы подобного делать». Звездное сияние вспыхнуло в кольце на ее пальце, и перламутровый адамант замерцал, словно звезда, спустившаяся отдохнуть на руке Галадриэль. Фродо опасливо глядел на нее, дивясь ее умиротворению. И все понял. Случайные воспоминания, казавшиеся ему на то время нелепицами, некогда рассказанными дорогим Бильбо, ныне проливали свет на ее слова. У некоторых могущественных эльфов был дар предвидения, но никто из них не смел вмешиваться в неисповедимые пути Эру. Никто не осмеливался менять замысел судьбы по собственной прихоти, ведь нечаянно узнав о событиях, способных изменить саму жизнь, они рисковали навеки предать свой удел. Спасение одного могло обернуться гибелью тысячей. Но Фродо не был эльфом, пережившим не одну Эпоху. Фродо не был бесчувственен к горю ни ближнего, ни дальнего. Фродо не желал обрекать на смерть. «Позволишь победить себя — и мы беззащитны пред ним, — вновь прозвучал спокойный голос владычицы. — А ежели ты победишь… сила наша пойдет на убыль. Лориэн увянет, волны всевластного времени смоют его. Мы уйдем на Запад или останемся здесь, становясь народом холмов и пещер, забывая и забываясь». Шмыгнув носом, Фродо склонил голову. Долго не решаясь, он все же задал вопрос: — Что бы выбрали вы? — Все будет так, как должно быть, — ответила Галадриэль вслух. — Любовь эльфов к нашему краю глубже морских бездн, и в ней кроется наше неумолимое горе. Однако ежели предстоит выбор между Лориэном и рабским служением, мы уйдем бестрепетно. Ты не в ответе за судьбу моих земель. Во имя победы над Сауроном эльфы готовы отказаться от любых благ, поэтому мы и впустили Братство в Золотые леса. «Уйдем бестрепетно», в мыслях повторил он, прекрасно ведая, что называли отплытием на Запад. Все эльфы, добровольно выбиравшие Прямой Путь, обращались бесплотными духами и обрекали себя до скончания дней мира на жизнь в воспоминаниях об утраченном. «Достигнуть Валинора» — значило телесную смерть. — Я… я боюсь, что не справлюсь, — наконец проговорил он. «Нести Кольцо Власти, Фродо, значит быть одному. И слабейший из смертных в силах изменить ход грядущего». — Вы мудры и справедливы, — выдавил из горла он. — Возьмите Кольцо себе. Владычица рассыпала переливчатый смех. Фродо смутился, не понимая, из-за чего стал посмешищем. — Значит, мудра и справедлива? — усмехаясь, повторила она за ним. — Тебе удалось отомстить мне за посягательство на твое сердце. Не стану скрывать, бесчисленное множество раз я думала, что же случится, ежели Единое Кольцо откажется в моих руках… И вот оно. В моей власти его получить. Быть может, я совершу великое благо? Ее вопрос не требовал ответа. Галадриэль воздела руки к небесам, и Нэнья вспыхнуло так ярко, что Фродо оторопело отступил, ибо узрел не владычицу Лориэна, а властительницу, способную подчинить своей воле Мордор. Черная Королева, что придет на смену Властелину Востока. Грозная, как внезапная буря, и незыблемая, как корни земли; устрашающая, словно молния на ночных небесах; ослепительная и безжалостная, будто палящее солнце в засуху. Ненасытный пламень, сжигающий все на своем пути. Прав был Эльронд, запоздало одумался Фродо — зло не изначально. Одолев саму себя, Галадриэль опустила ладонь. Адамант померк. Ее длинная мантия вновь окрасилась белым. Зазвучал ее печальный и тихий голос: — Я прошла испытание. Я уйду на Запад и останусь Галадриэлью. Дав ему время прийти в себя, она мягко коснулась его щеки: — Пора возвращаться, Фродо. Утром вы покинете нас… Сегодня мы с тобою сделали выбор, а волны судьбы неотвратимы. Тот, не мешкая, кивнул. — Позвольте мне слово, премногоуважаемая владычица, — поднялся красный от слез Сэм. — Сказать по правде, я в толк не возьму, о чем вы умствовали. Но… прав ведь мой хозяин. Заберите вы это треклятое Кольцо! Вы бы не дозволили так грубо измываться над моим отцом и пускать его по миру. Прошу вас, помогите. — Я бы пресекла их, — не давая согласию окраса, молвила Галадриэль. — С этого бы и началось, но этим бы не кончилось. Больше не станем говорить о Кольце здесь. Пойдем. Владычица провела их к фонтану. Фродо обнаружил у шатров лишь одну Селин. Та сидела в какой-то мелкой дрожи, обнимая руками поджатые к подбородку колени, и даже не заметила, как трое ее миновали. Ну, или, конечно, притворилась. Судя по тому, как они с Боромиром держались, эльфов они недолюбливали, хотя Селин, как оказалось, водила крепкую дружбу с госпожой Ривенделла, раз та вручила ей какой-то бесценный дар. Фродо не вдавался в расспросы, забот у него хватало, да и не имел он привычки лезть в чужие дела. За облицованным камнем вздымался огромный гладкий мэллорн; его самые нижние ветви отходили от ствола высоко вверху, окутанные облаком листвы. Хоббитам уже был известен путь к талану владык: они побывали там в первый день вместе с Братством и капитаном стражей Халдиром. Вот и сейчас, они неторопливо поднимались, минуя множество флетов, а лестница вела их все выше и выше, пока не исчезла в люке гигантского овального талана, не уступающего размерами ривенделлской зале. Изумрудные полы, лазоревы потолки с серебристыми стенами обращали пространства вокруг в подобия драгоценных камней. Фродо вошел вслед за владычицей, махнув уставшему от подъема Сэму, что еще пыхтел на ступенях. Все присутствующие сразу же встали, приветствуя ее. Шелестя полами мантии, Галадриэль прошла к колонне-стволу и заняла свое место подле мужа, владыки Келеборна. Их золотые троны под пологом живых ветвей и окруженные многочисленной свитой, располагались в центре. Чувствуя себя неуютно, как и в первый раз, Фродо собрался с духом и встал между Мерри и Пиппином, растолкав их застывших локтями. Сэм вскоре нагнал его. Дождавшись воссоединения, владыка Келеборн могуче молвил: — Для тех, кто решил продолжать путь, пришел час нас покинуть. Вы вольны остаться в Лориэне, если пожелаете, и выжидать здесь рассвета, однако, настань вместо него глухая ночь, вас ждет битва и дальние берега павших. Галадриэль долгим взглядом задержалась на лице Арагорна и поведала супругу в напряженной тишине: — Все они пойдут дальше. — Мне нечего решать, — подтвердил ее слова Боромир, не поднимая головы. — Я направляюсь домой в Гондор. Фродо поежился, но не осмелился и глазком на него взглянуть, ибо чувствовал себя последним из предателей. — Ты решил оставить Братство? — спросил Келеборн и, как часто делала его жена, не придал голосу никакого окраса, сохраняя его бесцветным, словно чистый лист. — Я не оставляю Братства, — с полной уверенностью заявил Боромир, — я защищаю родину, как и подобает любому мужчине на войне. — И женщины ныне воюют наравне с мужчинами, — мягкая улыбка скользнула по губам Галадриэли. — Они жертвуют жизнями и проливают кровь. Этельхильда в благодарности поклонилась. — При всем уважении, владычица, — уперся Боромир, — ни одна женщина не устоит в рукопашном бою против мужчины. Может быть, такая, как вы, но не такие, как те, кого клялся оберегать я. Это не законы моего государства, а законы природы. — Орудия женщины зачастую не меч и не стрелы. Боромир выпятил челюсть. — Я не стану с вами спорить, но и вам меня не переубедить. У войны не женский лик. — Каждый имеет право на мнение, — не опуская уголков губ, ответила Галадриэль. — В том числе и ошибочное. По ужимке, исказившей лицо Боромира, можно было многое прочесть из того, что он сдержал в себе. — До гибели Гэндальфа я намеревался уйти с лордом Боромиром в Минас Тирит и вступить в бои за Гондор, — посмотрел на владыку Арагорн. «Уходите! Пожалуйста, уходите! Вы даже не представляете, что вас ждет!», чуть не разразился возгласами Фродо, испытав недюжинное облегчение, но благоговейный порыв его был заглушен суровым взором владычицы. — Однако теперь, — продолжил Арагорн, — я не могу избрать берег Андуина. Между Лориэном и Гондором нет ни одной переправы, мосты Осгилиата разрушены, и пристани перешли под эгиду Саурона, — он взял недолгую паузу. — Разведчики вернулись? — Обсудим с тобою позже, — обтекаемо ответил Келеборн, отчего Боромир скривился лишь пуще. — Я дам вам лодки, достаточно легкие, чтобы обносить пороги, если вы подойдете к Сарн Гебиру или к Рауросу. Арагорн поблагодарил его. — К завтрашнему полудню все приготовления будут окончены, — заверил владыка. — Доброй ночи. — Доброй ночи, — покровительственно пожелала владычица, мягко улыбаясь. — Спите спокойно и позвольте себе провести последнюю ночь вдали от мрачных дум. Ваши тропы — у вас под ногами. Каждый увидит свою в должное время. Гимли низко ей поклонился, отчего стал как две капли воды похож на отца. Отряд вернулся к шатрам, не затягивая нитей бесед. У Сэма так болела душа, что он даже впервые проворонил исчезновение Фродо. Казалось, еще секунду назад стоял за спиной, а тут — бац, и испарился. Сэм влез в их палатку, забился в мягкие одеяла, но так и не смог сомкнуть глаз. Внезапно он вздрогнул и приподнялся, когда полог шелохнулся, но увидел снаружи не своего хозяина, а королеву Селин. Она юркнула внутрь и уселась рядом. Сэм в непонимании сконфуженно таращился — выглядела она, мягко говоря, не очень: какая-то уж слишком дерганая и неловкая. — Не могу уснуть под чей-то плач, — приглушенно пояснила она, подкладывая под ноги подушку. — Старая привычка. — Простите, — с запинкой выговорил Сэм, потирая распухший нос. — За что? — За то, что помешал вам. — Да брось ты ерунду городить, — как-то по-простецки отмахнулась она. — Из-за чего глаза мочишь? — Я… я не могу рассказать. Это секрет. Селин прищурилась в темноте, глядя на влажный след его соплей, испачкавших одеяло. — Ты можешь рассказать, избегая деталей, касающихся других. Я всегда так делаю. Сэм, устыдившись, прятал лицо в ладонях, прижимаясь мокрым ухом к подушке. — Мой отец… ему очень плохо. — Насколько? — Хуже и не придумаешь. — Ты счастливец, если веришь, что хуже быть не может, — беспристрастный взгляд Селин отдалился. — Вы… вы все знаете? — изумился Сэм. — Ты говоришь о нем в настоящем времени, значит, он не мертв. Это все, что я знаю. Он снова шмыгнул носом. — Его дома лишили, бедолагу. — Но он продолжает дышать? Ему оставили ноги и руки? Сэм сглотнул. — Да. — Не хватайся за вещественное, мистер Гэмджи, будь то сумка с едой или стены дома. Все в этой жизни возможно вернуть и отстроить, кроме самой жизни. И не взглянув на прощание, Селин вылезла из шатра. Нахмурив брови, закутанный в одеяло Сэм высунулся следом и высмотрел у фонтана беседующих Боромира с Арагорном. Откуда-то сбоку раздавался настойчивый храп Гимли, однако больше никого не виднелось. Мистер Фродо появился под утро, еще более угрюмым и поникшим, чем за все дни до этого. Сэм, притворяясь, что спит, до рассвета слушал приглушенные кулаком всхлипы своего хозяина. Зарево по-зимнему бледного солнца, отливая красноватым золотом в листве исполинских деревьев, напомнило Сэму летнюю зарю в его далеком Шире. Он собирал свои пожитки на фонтанной лужайке. Потихоньку стали стягиваться и остальные. Эльфы принесли Братству стопки одежды и практичные мешки с провиантом. Среди них оказался и Халдир. Он подошел к Селин с Гимли, что стояли поодаль, и учтиво обратился к последнему: — Прости меня, почтенный гном, и не таи обиды. По тому, как он держался, Гимли догадался, что его заставили, и фыркнул в бороду. Не удостоив остроухого паршивца и каплей внимания, почтенный гном вальяжно удалился победителем. Халдир стиснул челюсти, отчего его и без того выразительные скулы заострились. — Меня отозвали с границы, чтобы проводить вас, — сообщил он Селин. — Настолько все плохо? — Долина горит, — с чувством вины ответил Халдир, — путь на север отрезан. — Что же… — почесала она лоб. — Лоно Мории прорвалось. — Ты говоришь так, будто желаешь дать совет. Селин высоко задрала голову, вслушиваясь в особую рассветную тишину сиреневой дымки. — Нет у меня никаких советов, кроме того, что лучше умертвить себя, чем сдаться в плен. Я храню парочку сушеных каменистых ягод на такой случай, могу поделиться. Даже если оружие выбьют, успеешь проглотить. А… — скривила она губы. — Забыла, тебя ж не возьмет. — Лучше я поделюсь с тобой этим, — исполненный важности Халдир протянул ей сложенный квадратом плащ. — Никогда прежде мы не одевали чужеземцев в одежды нашего народа. Пусть он укроет тебя от вражьих глаз. — Благодарю, но нет, — качнула головой Селин. Он оторопел от отказа, совершенно не ожидая его, и с сомнением оглядел ее походный, не раз чиненный плащ. — Его бы стоило поменять. — Мне его подарили, — Селин подняла с земли сумку и стала отряхивать ее от прилипшей травы. — И я не смогу замолвить за тебя словечко, если что. Госпожа отплыла в начале декабря. Сочувствую. Халдир вскинул темные дуги бровей, совсем не в тему интересуясь: — Сколько тебе лет? — Двадцать девять. Умножь на сотню, или как там считается. — Не совсем… — начал он объяснения. Облокотившейся о дерево Селин захотелось взвыть. По ту сторону фонтана Гимли развязал один из мешков, вынул тонкую лепешку и разломил ее. — Крам, — не скрывал он разочарования, смотря на цвета заварного крема края. Пиппин втихушку уже посягнул на эльфийское пособие и набил себе полный рот, чем и заменил только предстоящий, второй завтрак. Он скучал по привычной еде — здесь из мясного у него в рационе были только заусенцы. — Скушай кусочек, — заверил Пиппин, разглядывая небо и соображая погоду. — Очень даже. Гимли снизошел до пробы и в мгновение ока сжевал целиком. — В жизни не ел такого вкусного крама, — оценил он по достоинству, облизнувшись. — Северяне из Дейла, конечно, мастаки, но с этими и не сравнить. Вкуснее даже медовых лепешек беорнингов. — Слыхал-слыхал, — шнуровал сумку Мерри. — Бильбо, говорят, все рецепт выпрашивал. — Не, — стряхивал крошки с бороды Гимли, — глухая затея. — Это лембас, — подошел к ним Леголас, надевая колчан, — дорожный хлеб. Взрослому мужчине достаточно ломтя, чтобы насытиться. Мерри покосился на Пиппина, который единственный бездельничал, полеживая на травке и поглаживая живот. — А ты сколько умял? — Сбился на третьем ломте. Пиппин увернулся от запущенного в него кузеном плаща и заинтересованно разгладил легкую шелковистую ткань местной выделки. Малахитовая брошь в виде зеленого листа с серебряными прожилками скрепляла плащ у горла. — Они волшебные? — Пиппин почтительно разглядывал диковинную одежду, даже пару раз принюхался, как, по его мнению, сделал бы Гэндальф. — О чем ты? — не понял Леголас. — Это плащ разведчика. — Ну, что они делают? — Разведывают местность. Пиппин переспросил у него с полной серьезностью: — Плащи что делают? — Могу сказать, чего не делают. Стрелу или копье не отразят. Пиппин прищурился из-за солнца. — А ножик? — Его тоже, — Леголас всучил ему сумку. Тропы Карас Галадона пустовали, однако из крон деревьев слышались порою голоса или переливы музыки. По южному склону холма, вслед за Халдиром, отряд спустился к вратам и вышел из города. Узкая дорожка, отделившись от основной, нырнула в заросли и повела их к реке на юго-восток. Только около полудня, отшагав, по подсчетам Пиппина, не меньше десяти миль, они достигли высокой изумрудной стены. За ней кончались деревья и начинался луг, пестрящий золотистыми эланорами. Халдир вывел их на полуостров у слияния Келебранта с Андуином Великим, длиннейшей из рек Средиземья. Леса на противоположном берегу уходили на юг до горизонта голыми деревьями. Они-то и служили скверным напоминанием, что за границами Лотлориэна был разгар февраля. У выложенного белым камнем причала поджидали легкие лодки. Эльфы помогли разместить в них сумки и уложили в каждую по три мотка веревки. Сэм взял один и внимательно осмотрел: — Что это? Эльф пребывал в секундном замешательстве. — Веревка. Всегда пригодится. — Мне-то не рассказывай, — покрутил ее на солнце Сэм. — И я не об этом спрашиваю. Я в веревках толк знаю, у нас это семейное, так сказать. Из чего они сделаны? — Из хитлаина, — последовал прохладный ответ, и эльф поспешил удалиться от хамоватого собеседника. — Вот уж услужил, — хохотнул Сэм. Возле него обозначился Мерри. — Ты чего такой? — Какой? — Как Пиппин после Зеленого дракона. — Опять я виноват, — прошел мимо них герой не одной постыдной истории. — Ты всегда в чем-то да виноват, — Мерри наставил ему палец в спину, держась за новенький пояс. — Я тебя слишком хорошо знаю. Слишком хорошо! Во-о-от! Вот опять что-то задумал! Я же вижу! С ехидным выраженьицем Пиппин помахал ему ломиком и показал язык. Сэм пробурчал нечто невнятное, хмурно косясь на лодки, обладающие, по его мнению, крайне капризным нравом. Он был уверен, что речные лодки гораздо опаснее норовящих пришибить седока, диких кобылиц, о которых и узнал-то совсем недавно. Боромир ему за эти дни немало таких «бабушкиных сказок» понарассказывал. Мерри, впрочем, его страхов не разделял. Он привык к прогулкам по Брендивайну и чувствовал себя на воде вполне спокойно. В полдень, когда вся поклажа была уложена, отряд расселся по лодкам. Залечивший плечо Боромир взял себе Мерри и Этельхильду; к неразлучным в последнее время Гимли и Леголасу примостились Селин с Пиппином. Когда Сэм взобрался наконец в лодку к Фродо и Арагорну, тот сразу повел ее веслом вверх по Келебранту. Эльфы в прощании выстроились на пристани, держа ладони у груди. Когда Селин обернулась через плечо, Халдир, перехватив ее взгляд, склонил голову и стал что-то шептать. Со стороны казалось, будто он молился. Селин тяжело вздохнула и приобняла покрепче устроившегося на ней из-за недостатка места Пиппина. Гимли странно покосился, однако из уважения смолчал, хоть, конечно, и подумал, что брийская королева после гибели сыновей, видимо, слегка тронулась, раз относилась к почти тридцатилетнему детине, как к маленькому ребенку. Пиппин, впрочем, не выказывал и намека на недовольство или неудобство. Он крутил своей кудрявой головой во все стороны, предвкушая новое путешествие. Встречное течение было быстрым, но лодки продвигались скоро. Сэм сидел в носу, вцепившись в борта обеими руками, и с тоской глядел на берег. Солнечные блики вынуждали его лишь пуще щуриться. Из поднебесья падали трели жаворонка. Вскоре деревья подступили вплотную к воде. В воздухе кружились золотые листья, плавными вихрями оседали на реку. Гимли чуть повернул лицо и увидел поодаль на зеленом берегу владычицу Галадриэль. Венок из золотых цветов почти терялся в ее волосах. Одарив его на прощание грустной улыбкой, она грациозно развернулась и вскоре исчезла среди деревьев. Гимли сразу же нащупал в кармане локон из трех прядей, что она принесла ему в дар. Гимли все смотрел назад, туда, где еще недавно стояла она, а воды Келебранта уже слились с хмурыми водами Андуина, и теперь по течению уносили лодки на юг. Русло изогнулось, берега поднялись по обе стороны и скрыли Лориэн. Солнце плыло в небе прямо по курсу и ярко слепило. Гимли вытер с бородатой щеки скупую слезинку, выжатую непривыкшим плакать глазом, и обернулся к Леголасу. — Это расставание нанесло мне горькую рану, — он вздохнул. — Клянусь тебе, я остался бы, коли б мог предвидеть боль этого расставания. Не успокоится сердце памятью, братец… Мне не станет хуже, попади я нынче же ночью прямиком к Саурону. Леголас ему улыбнулся, уводя лодку со стремнины под берег. — Ты уже знаешь, кем был Феанор. Гимли кивнул. — Один из величайших эльфов, — продолжил Леголас, — создатель Сильмариллов, трех камней, в которых заключались свет и сила неискаженного мира. Владычица Галадриэль дочерь его брата. Трижды он просил у нее одну-единственную прядь и трижды получал отказ. — Ох! — только и молвил Гимли, утратив способность говорить. Голые бесприютные леса теснились деревьями и нависали с берегов, заслоняя приречные земли. В безветренном небе не видно было птиц. — Вот так, — учила Пиппина Селин, — еще чуть наклони лезвие. Срез будет ровнее. Высунув кончик языка, он старательно повторял за ней движения, уповая выстругать из палки хоть что-то дельное. — У вас пальцы умелее, — досадовал он. — У меня и учитель был получше. — Кто? — Дядя. Но я считала его отцом. Пиппин поглядел за нее, в самую унылую из лодок, и состроил кузену гримасу. — Не отвлекайся, Перегрин, — строго сказала Селин. — Кому показываю. — А трубку можем изготовить? — сморщил он нос. — Моя уж совсем захирела. — Их лучше делать из клена и дуба, — Селин стряхивала с ног стружку. — И у меня нет с собой резцов. Пиппин погрустил немножко. Утолив тоску лембасом, он достал из-под плаща морийскую находку: — Хотите ломик? — Оставь себе, — усмехнулась Селин, — воткнешь кому-нибудь в глаз. Чем дальше отряд удалялся от Лориэна, тем безраздельнее властвовала зима. Теплый ветер давно утих, и Андуин окутала стылая тишина. Потускневшее солнце медленно скрылось за колючей линией леса, и наземь пали промозглые сумерки, быстро сменившиеся беззвездной ночью. Корявые деревья следили за лодками серыми призраками, жадно тянули к черной, глухо плещущейся воде узловатые корни. Подмерзший Фродо, сморенный неспокойной дремой, устало смежил глаза и последним, что видел, было задумчивое лицо Арагорна.