Пропуская фейерверк

Праздники в Конохе всегда отмечали на широкую ногу, устанавливали ларьки, открывали базар, украшали улицы. Деревня Скрытого Листа была недоступна для чужаков и не слишком дружелюбно открывала свои ворота для послов, поэтому в такие дни сложно было встретить иноземцев. Обон — три священных дня в середине августа, когда гражданские и шиноби были на равных, поминая усопших. Несмотря на относительно мирное время, утрата родных и близких была очень наболевшей темой, особенно в рядах ниндзя, так что на пороге каждого дома висел один или несколько бумажных фонариков. Вечерами теперь светлее обычного. Сегодня же, в заключительный день празднества, главная площадь просто озарена огнями, наполнена музыкой и человеческим шумом, где-то разожгли костер и теперь пахло сожженным деревом. Этот день — один из немногих, для сплочения семьи и укрепления уз, когда все наряжаются в красивые кимоно и выходят проводить погибших обратно, в мир иной. Активные участники фестиваля даже устраивают танцы, чтобы задобрить духов и принести им покой. Где-то в толпе мелькнули две яркие макушки, Сакура и Наруто, пусть и спорили постоянно, держались вместе, разглядывая украшения, то и дело задирая головы кверху. Харуно всегда расстраивалась, когда третьего участника седьмой команды не было рядом, Узумаки же только причитал, повторяя «придурок» и запуская руки в карманы. Они безусловно сплотились на экзамене Чуунина, начали работать совместно и, вроде бы, всё получилось. Почти. Был один ньюанс: полоумный змей вел охоту в Лесу Смерти и его целью стал Учиха Саске — мальчик-сирота из легендарного клана и с большими перспективами. Он с трудом вспоминает случившееся после укуса, помнит только нарастающее чувство ярости, неконтролируемую агрессию. В момент поднималась температура, а по телу расползались черные рисунки — мерзкие такие, заполняли лицо и плечи. И противостоять этому было до того сложно, что Какаши наложил подавляющую печать. Сенсей седьмой команды надеялся уберечь мальчишку от пагубного воздействия, однако Змей оказался умелым, знающим толк в своей технике. Не оставалось ничего, кроме как внимательно следить за скачками настроения и умело брать себя под контроль. Но ощущение силы, такой мощной и нарастающей, дурманило разум. Чем больше думал, тем отчётливее понимал и чувствовал желание заполучить. Быть может, обретя её, все станет на свои места? Саске не знал и сомневался, но несмотря на совершенно не детскую тягу к мести, он оставался ребенком — подрастающим мальчишкой, лишённым родительского тепла и внимания, нормального воспитания и крепкого плеча рядом. В окружении было так много взрослых, небезразличных, казалось бы, людей и тех, кто во всю глотку кричал о своем сердоболии, так почему же на свете оставались такие дети, как он? Почему никто из них не захотел помочь, впустить в свое добрейшее сердце израненного ребенка? Почему в целой деревне не нашлось ни одного взрослого, кто был бы готов взять на себя такую ответственность? Давно стало понятно, что эти ничтожные спасатели и благодетели ни на что не способны, кроме громких речей и пустых обещаний. Такие должны дохнуть на глазах безразличных прохожих. Можно ли сказать, что бездействие хуже неудачной попытки? Учиха обогнул очередной ларёк со сладостями и наблюдал, как яркий воздушный змей застрял в листве, а маленький мальчик всё мялся под деревом, беспомощно пытаясь ухватиться за верёвку. С его ростом ничего не выйдет, мог бы уже попрощаться с этой глупой игрушкой и бежать на поиски мамочки, пока не потерялся в толпе. Но вместо этого тот оборачивается, ища кого-то взглядом и натыкается прямо на невозмутимое лицо, он уже делает шаг вперёд с намерением попросить помощи. Ему заведомо откажут, потому что настроение — хуже некуда. Не то время, не то место и не тот человек, этому неряхе придется вынести урок и лучше держать свои вещи. Однако карие глаза резко перемещаются вправо, упуская угрюмого Чуунина из вида, его окликают бойким «эй». Девочка, облаченная в дорогой на вид традиционный костюм, подбегает и в несколько уверенных шагов взбирается на ствол, а после, ухватив заветную верёвочку, так же стремительно спускается на землю. Её каштановые волосы растрепались ещё сильнее, но особу это ничуть не колышет, она победно хлопает в ладоши и расставляет руки в боки, будто совершила невероятный поступок. А восхищение и радость в глазах мальчишки только питают горделивую натуру. Выслушивая благодарности, выискивает кого-то в толпе и с блеском в глазах машет рукой, подзывая. С блеском в серых глазах. Саске удивляется, когда понимает, что перед ним устроила театр одного актера одна из Хьюг. Судя по юкате, вовсе не простая девчонка. Проходит несколько секунд, прежде чем удивление снова бьёт по голове: к ней подходит знакомая фигура — короткие тёмно-синие волосы, руки сцепленные в замок, размеренная походка. Как бы не выглядела Хината, не узнать её невозможно. Кажется, в месте с ней приходит какое-то тепло, странное спокойствие (возможно, это просто контраст на фоне бойкой и энергичной шатенки). Он не может знать наверняка, но они, кажется…сестры? Химэ говорила о своей младшей сестрёнке как о крайне непоседливой особе, девочке с характером. Наблюдая за их взаимодействием, что-то ноет в груди и приказывает убираться отсюда поскорее.       — Ханаби, это было очень мило с твоей стороны. Ты умничка, — она заботливо приглаживает растрёпанные волосы и улыбается.       — Нет, ты точно видела? Как я его, а? Одним прыжком! Хоп, — маленький кулачок уверенно хлопает по раскрытой ладони. — Теперь я точно заслуживаю двойной порции этих сладких пирожков. Таяки нас ждут, Онээ-чан! — горячая рука сразу же хватает за рукав и тянет в сторону прилавков.       — Постой, мы же только…о, Саске, — тонкие брови поднимаются в изумлении, но на лице сразу же появляется приветливая улыбка. — Здравствуй. Конечно, от внимательных глаз Бьякугана не скрыться, даже если родовой геном не активирован. Но Хината находит вечно одинокую смольную макушку вовсе не потому, что расфокусировала внимание или увлеклась суматохой жителей. На самом деле, это напоминало привычку, возможно, вредную, но глаза всё равно искали его сосредоточенное, иногда серьезное, временами насупленное лицо. Рефлекторно. И, если бы она говорила откровенно, то со смущением призналась, что пересекаться взглядом и каждый раз замечать удивление в его угрюмых чертах сродни выходу солнца в февральские будни. У Учихи, кажется, ограниченное количество улыбок, смеха и веселья — так подавно. Но каждый раз это неловкое смятение, кривые ухмылки, тихое фырканье заставляло сердце трепетать, будто она расшевелила снежный комок и тот начал оттаивать в теплых ладонях. Конечно, нужно учитывать, что рано или поздно снежный шарик под воздействием температур превратиться в льдинку. Хватит ли тридцати шести градусов, чтобы растопить её? Саске стоял в толпе поражённый, обескураженный и выдернутый из тягучих мыслей. Слова вежливого приветствия застряли в горле горьким комом. Раньше квартал Хьюг дарил только тоску и воспоминания о былом, не позволял забыть понимание «клана», сейчас же, увидев наследниц главной ветви, в груди стало тяжелее: они не просто родственницы, а родные сестры. Связанные кровью, обязательствами, душами, семейными узами. Для него это не пустой звук. Звук. Какофония людских перебранок, мелодия детского смеха, мотив национальных песен, ритм топота ног в танце — целостная композиция сегодняшнего дня. Исключительная и одновременно совершенно бесполезная вещь: если вслушиваться, можно выхватить из общего гомона крики — так кричала его мать шесть лет назад? Или, быть может, весь клан погиб в тишине, как смиренный пёс, преклонив голову перед Итачи? Были ли те, кто сопротивлялся? Он хочет знать каждого, за кого без сожалений сотрёт в порошок собственного брата. Он хочет…       — Учиха, оглох? — раздражение на детском лице сменяется только на возмущение, когда ей не отвечают. — Ещё и слепой к тому же! Онээ-чан, ты права, врали всё сплетни, — она поворачивается к старшей со вздохом, — он не симпатичнее твоей комнатной сои. Просто посмотри…       — Ханаби!       — Добрый вечер, — они говорят одновременно. Названный глухим и незрячим, он всё ещё не становился немым. Вежливое начало слетает с губ скорее по-привычке, нежели описывает достоверное положение дел. Не было ни капли желания угодить мелкой девчонке, ни хорошего вечера, ни подходящего тона в голосе. Если коротко: сегодняшний день был неподходящим для встреч с Химэ — как минимум потому, что в Учихе не осталось и грамма сил на коммуникации. Как она отреагирует на хамское поведение или грубые слова, в случае чего? Рассердится, накричит, пожалуется взрослым? Ответов не было, хотя что-то подсказывало — ничего из этого Хьюга не сделает. Давало ли это возможность так поступить с ней? Нет.       — Добрый… — Ханаби с сомнением оглядела парня, что был выше её на голову, остановилась на руках. — Так ты тоже ещё не запустил фонарик? Оно и правильно, ещё столько всего нужно посмотреть и попробовать, некогда дурью маяться. Интерес к парню пропал практически моментально, её мысли уже были зациклены на вещах повкуснее кислой учиховской мины. Детям была свойственна тяга к торжествам, а не к самой их сути: «Кому вообще были увлекательны походы в храм по воскресеньям?». Одной жизни не хватит, чтоб помолиться о каждом умершем, время скоротечно и неумолимо по отношению к тем, кто скинул якоря на прошлое. Младшей из сестёр не свойственно сожаление о минувшем, лишь призрачная тоска о матери иногда терзает её. Нет, не так. Скорее, её волнует отсутствие той в жизни, но даже так, всё упирается в чувства старшей сестры. Хината, в отличие от неё, помнит родительницу не по рассказам служанок. Что внешне, что внутренне всё подмечали сходство.       — Саске, наверное, искал Наруто-куна и Сакуру-чан, — она старается сгладить острые углы. — Мы тебя не сильно отвлекли?       — Нет. Нет, я никого не искал. То был упущенный шанс исчезнуть, потеряться среди пестрых кимоно и избежать неуместных диалогов, любезно предоставленных его…одноклассницей? Приятельницей? Знакомой? Были ли они кем-то друг другу? Давно стало понятно, что друзей он иметь не может (видимо, просто дружить не умеет). Всех их встречи — случайности, взаимоотношения — функции производной, где он то тянущий вверх, то опускающий к нулю, в итоге достигая предельной точки и она — максимум, на который он способен. Хьюга в этом внеклассном уравнении является четкой осью: вечно снисходительная, вечно понимающая, вечно оберегающая, вечно принимающая. Вечная ли? Человек непостоянен, в отличие от аксиомы в теоремах по математике, нет гарантий, что через две точки проходит единственная прямая. Никто не скажет, что будет, когда одна из них уйдет за пределы полей.       — Саске решил присоединиться к вам, Хината, Ханаби? — громогласно произнесенная фраза заставила всех троих в унисон повернуть головы. Хиаши Хьюга. Строгий, высокий, внушающий напряжение и подавляющий всякий детский лепет в округе. Руки скрещены на груди, а взгляд прямой, испытывающий — вот он, глава самого могущественного клана в деревне, семейный узурпатор и личность крайне многогранная. Глаза у него бетонные, холодные, под стать леденящей чакре и характеру, смотрят на всех свысока, оценивающе. Мимо незамеченной не пролетит ни одна букашка и он наверняка знает абсолютно всё о своих дочерях, однако слышать от старшей простое «Саске» без какого-либо суффикса неприятно. Но он позволяет, даёт свое разрешение, выражая это ударением на слова, паузами в предложении. Что-то подсказывает мальчишке: «Одна осечка и тебе не жить». Остаётся только молча кивать в ответ.       — Помнится, Микото хвасталась твоими успехами в этикете, — этот надменный, властный тон не даёт и шагу назад сделать, — хочется верить, что талант к переговорам тебе достался от матери.       — К вашему сожалению, я по нраву скорее отец. Он чувствует, как вместе с ним напряглась Хината, а младшая тихо хмыкнула, закатив глаза. Сам же Хиаши, к всеобщему удивлению, потрепал его по торчащим волосам и сделал замечание внешнему виду, бросив пару слов о неопрятности. Знал ведь, что в тринадцать лет не стоило ожидать от мальчишки чего-то экстраординарного, но сравнивать со старшим братом не стал, хотя на языке вертелось поучительное: «Бери пример с брата, малец». Но в суровых реалиях это было бы совершенно неуместно, ещё одного массового убийцу Коноха не потянет.       — В таком случае, следи за своим нравом и языком в частности, — мужчина развернулся к ним спиной. — Ханаби, следуй за мной.       — Ото-сан, — она жалостливо поджала губы, но спорить с отцом не стала. — Не задерживай мою Онээ-чан надолго. Наблюдаю за тобой, Учиха, — её глаза чуть прищурились, а указательный палец пригрозил в воздухе. Саске старается придать себе непосредственный вид и держаться молодцом, криво усмехаясь оставшейся Хьюге — это своеобразная попытка убедить в чем-то, успокоить встревоженный взгляд, направленный на него. Вид его статичный, обыденный, точно такой же, как всегда (в этом сомнений нет, он ведь всегда держит лицо!) и она отступает, вздыхая. Между ними затянувшаяся тишина в немом диалоге жестов, пока вокруг вакуум из приглушенных голосов и ярких вспышек. Отчего-то нервы скачут подобно кузнечикам в банке, только подкрепляя мысли о плохом дне. Её рука тянется к плечу в приободряющем жесте, мол, не унывай, всё ещё может наладиться. Только вот касание заставляет поежиться, скривиться и шагнуть назад — воспоминания о жгучей печати ещё свежо и каждый раз отдается болью по всему телу.       — П-прости, — бровки домиком и испуг на дне лавандовых глаз в купе с проявившимся заиканием вынуждают забыть о колюще-режущих ощущениях.       — Не обращай внимание. Естественно, он не имеет это в виду, с упоением и неким удивлением наблюдая, как она наклоняется за его фонариком, который неблагополучно выпал из руки. Учихе нравится, как она проявляет интерес и внимание, смотрит так нежно-нежно, смущается невесть от чего и снова приносит извинения. Эти её «прости-извини-я-не-хотела» выглядят забавно, поскольку не она виновата, что в Лесу Смерти оказался полоумный Змей. Ему не за что прощать. Возможно, прямо сейчас перед ним стоит самый невинный человек со слишком добрыми намерениями, необъемлемым желанием приласкать всех недолюбленных и извиниться перед всеми обиженными. Он надеется, что это пройдет с возрастом.       — Идём. Не предлагает, а утверждает. Саске плетется позади, отставая на пару шагов, чувствуя нахлынувшее бессилие. Сзади остаются яркие огни деревни, запах еды и шум танца у костра, по бокам густеют кроны деревьев и заросли кустов, в которых прячутся вечерние птицы, а впереди виднеется отдаленная часть реки. Прямо перед ним маячит герб всевидящего клана, расшитый на дорогой девичьей юкате, он контрастирует с темной тканью и выделяется. Безусловно, каждый волен носить эмблему своего рода, так почему же хочется сорвать этот грёбаный знак с её спины…? Кто-то скажет, что мальчишку просто душит обида и тоска, ведь сегодня он полностью «чист». Кто-то, но не он. И единственным вариантом остаётся заглушить глупые мысли, отбросить их подальше и лучше не думать вовсе. Хината присаживается на берегу, но остаётся на ногах, не решаясь замарать чистый костюм травой и землёй. В руках держит бумажный фонарик и глядит на водную гладь: та рябит, бежит, стремится вдаль энергичным потоком — у неё нет времени на остановку. Доставая из внутренних карманов маленькую зажигалку, щелкает по механизму и несколько секунд наблюдает за синим пламенем. Поджигая свечу, заботливо прячет в руках от упрямого ветра, чувствуя, как горячие язычки обдают жаром ладони. Остаётся только надеяться, что маленькая искорка способна построить путь из мира живых к мертвым. Саске в это верит с неохотой: ну, в самом деле, какие тропинки в мир иной способен проделать несчастный огонек? Тем не менее, зажигалку принимает с благодарным кивком. Химэ сияет в свете «зажжённой» реки, на мягких чертах играют тени и теплые огни, но нежная улыбка, кажется, согревает изнутри. И в этом есть какая-то неземная красота: светлые глаза отражают, дарят, делятся, пока его поглощают, хватают без остатка, цепляют мелочи, оставляя их где-то на дне черных омутов. Он не научился отдавать в ответ, но упивается тем, что может достать, требуя с каждым разом всё больше и больше — он бездонный. А она бесконечная? Порой кажется наглостью вот так брать и забирать чужое: как это было с тем шоколадом, с книгами в библиотеке, со временем, украденным у других людей. Но пока Хината позволяет, всё в порядке, причин останавливаться нет.       — Саске…тебя что-то беспокоит? Она не поворачивается, не желая стеснить пристальным взглядом и спрашивает тихо, почти неслышно. Оставляет возможность снова притвориться глухим. Он решает ответить, рассказать о накипевшем, поделиться наболевшим.       — Знаешь, Хината, в последние дни, единственное, что я чувствую, это стыд, — Учиха замолкает на мгновение, борясь с мыслями «умолкнуть и закрыть рот». — А сейчас, когда смотрю на твой клановый знак, то, как сестра жмётся к тебе и люди Хьюга вежливо здороваться… почему-то злюсь. Так странно чувствовать и не понимать. От этого совсем тошно становится, — он ведёт найденным сучком по воде, вырисовывая фигуры. Пауза затягивается, а Саске ищет в себе силы продолжить. — Я не появлялся на семейном кладбище с момента резни и…мне правда стыдно. Очень стыдно, но я просто не могу себя пересилить. Как бы не пытался. Хожу по кварталу и думаю, что за могилами никто не смотрит, потому что последний Учиха слишком слабый на фоне своего старшего брата. Это так ничтожно и жалко. Я не смог открыть даже несчастную калитку… Он смотрит на фонари и с силой сжимает веточку, четко ощущая лёгкое покалывание в носу, то, как голос садится.       — Я вообще мало чего смог. И…я-я не знаю, Хината, всё так… В лёгких не хватает воздуха и дыхание предательски сбивается, перед глазами плывет картинка. Саске отворачивается и вздрагивает, когда податливое тело тянут в объятия: такие теплые, аккуратные, крепкие. Сердце громко стучит в ушах и голова потихоньку идёт кругом, приходится опустить подбородок на девичье плечо и закрыть тяжёлые веки. Этот миг растворяется во времени, но крепко фиксируется в памяти, уже завтра (чего уж там, через десять минут) станет на одну причину больше стыдиться, однако сейчас…да, прямо сейчас всё спокойно. Теплые руки бережно гладят по спине, словно убаюкивая, пока он вдыхает аромат жасмина и каких-то цитрусовых. Он не замечает, но всякий раз, нервничая, начинает называть её по имени. Возможно, всё дело в ассоциациях, но Химэ улавливает эту особенность и не отпускает его из кольца объятий, пока дыхание полностью не приходит в норму. Всё-таки, каждому ребенку нужна поддержка и для Саске её, увы, всегда будет недостаточно.       — Давай, — она запинается, — давай пообещаем друг другу, что сможем справится со стыдом, страхом… — на неё смотрят расфокусированно, вопросительно. — Станем сильнее и решим проблемы, — она набирается смелости и протягивает мизинец. Он закрепляет клятву своим. В эту клятву каждый вкладывает разный смысл. Хината обещает преодолеть себя, вырасти в духовном и физическом плане, чтобы стать лучше, чтобы двигаться вперёд. Саске для этого нужно вернуться в прошлое, закончить одно дело и почувствовать наконец лёгкость, свободу. У них разные цели и путеводные звёзды. Хьюга шагает к солнцу, подставляя щеки лучам, она готова смириться с ожогами. Учиха с разбега прыгает в пропасть, лишь бы достать до дна и выполнить свой долг мстителя, он не против сломать ноги, оказавшись в темноте. Так или иначе, свет всегда бросает тень, а темнота — просто его отсутствие.

***

Саске Учиха держит свое слово и покидает Коноху в погоне за силой и местью. Хината впервые не хочет понять, но делает это неосознанно, по привычке, спуская отступнику предательство деревни с рук. Он выбрал свой путь. Впрочем, она тоже, только вот методика у них разная. В любом случае и вне зависимо от поступков Саске, отступать от своего обещания не намерена и приложит все усилия, чтобы стать сильнее и в следующую их встречу будет уверена в том, что сделала даже больше своих возможностей. В этот же год, под конец октября она осмелилась и самостоятельно ступила на «проклятую» землю Учих. Если он решил мстить посредством братоубийства, она позаботиться о том, что он так и не смог сделать. Поэтому сегодня она начнет с малого — просто приведет в порядок могилу его родителей. Фугаку ненавидел беспорядок.