Моя бездна

      — Отвратительное место… — в который раз повторяю себе шёпотом, словно нескончаемую мантру, убеждаясь снова и снова в том, что здесь не существует ни мизерной крупицы морали, ни милосердия к людям на привязи.       Нечеловеческий вой от боли; голод, проникающий до самых костей; мучительная смерть и непрекращающийся страх — всё это складывается и перемножается множество раз, наслаиваясь друг на друга в здешнем чёртовом аду.       Сюда попасть намного проще, чем может показаться на первый взгляд, а выбраться живым, тем более целым и невредимым, кажется просто глупой несбывшейся мечтой, достижение которой было невозможно с самого начала.       Пути назад нет и не будет: нам твердят об этом с самого прибытия.       Хотела ли та девушка предостеречь или напомнить и показать новоприбывшим своё место в этом новом, совершенно незнакомом и неизведанном нами мире, остаётся загадкой и по сей день. Голос её оставался холодным и безжизненным, как и лицо, на протяжении всей лекции, которую заставляли запоминать ради нашего же блага. В этот момент невозможно было понять, испытывает ли та хоть каплю сочувствия и жалости к тем, кто был здесь. Но лишь одна истина проблёскивала в безжизненных, помутневших девичьих глазах: она делает это не в первый раз и точно не в последний. Её карьера будет расти и процветать в этом богом забытом и покинутом месте, пока не кончится срок годности.       Помню, как в первые часы после долгожданного возвращения в Токио гуляла вдоль улиц, но стоило только завернуть в аллею к небольшому цветущему белоснежными кувшинками озеру, и мир начал темнеть в считанные секунды. Тогда меня ударили не по голове, а в шею, будто нападающий всё спланировал заранее и знал, куда и с какой силой нужно бить для полной отключки. Возможно, он следил за мной от аэропорта всё это время и просто поджидал нужного момента, или же я попалась случайно под горячую руку. Точной причины выбора меня как очередной жертвы я так и не смогла узнать за всё время в плену.       Когда же сознание начало возвращаться, тело неприятно ломило, словно меня не то чтобы тащили по асфальту, но ещё и пинали впридачу. Одежда была грязной и частично порвана в некоторых местах с запёкшейся кровью на коже.       Постепенно окружение вокруг стало чётче, и мой взгляд пал на женщин и мужчин, стариков и детей, что шарахались по углам вонючего бетонного зала, пропитанного мочой вперемешку со сладким запахом трупного гниения.       Не понимая, как и почему тут оказались в неизвестном им месте, люди кричали и медленно сходили с ума. Плач и вопли раздирали барабанные перепонки, паника пожирала каждого из нас в кромешной тьме, где можно было разглядеть только трёхметровый прямоугольный выступ в центре странной комнаты, похожей на своего рода бункер, куда падал тусклый свет от слабо мигающей лампы с потолка.       И лишь когда послышался звук работающего механизма от своеобразной сцены, к которой, на удивление, никто не подходил, все затихли, притаились и наблюдали за этим, как за одним из семи чудес света.       Каково же было удивление людей, когда длинноногая и статная девица в чистых офисных брюках и блузке оказалась на кубе с небольшой стопкой документов в руках. Она не приветствовала нас, не смотрела, даже игнорировала бесчисленный поток вопросов, лившийся из уст рыдающих. Ей было плевать на происходящее, забота о здешних личностях не входила в список её рабочих обязанностей, и наши проблемы никаким образом не волновали никому не известную особу.       В помещении началась возня более бурная, чем до появления нового человека, что в итоге вынудило девушку выудить небольшой пульт управления из кармашка. Когда она нажала на одну из множества кнопок, от стен пошёл гул: это были высокие частоты, из-за которых звенело в ушах, учащалось сердцебиение и казалось, что мозг сейчас взорвётся. Лишь по истечении пары довольно долгих минут наступила гробовая тишина из-за ужаса и страха, а самое главное, боли, скручивающей всё тело.       Удивительно, но девушка никак не отреагировала на столь сильный звук. Она слишком походила на труп, покрытый воском, — от этого становилось жутко. В ответ на реакцию толпы стоявшая перед людьми только слегка приподняла уголки губ в улыбке, радуясь долгожданному прекращению лишнего шума. Она, не торопясь, открыла бежевую папку с бумагами, зачитывая содержимое вслух.       — Мы рады приветствовать вас на пути в новую жизнь. Специально для всех прибывших был создан ряд правил, благодаря которым каждый живущий здесь сможет адаптироваться к новому дому. Всё довольно легко и просто: вы должны помнить и чтить местные уставы, а взамен получите спокойное проживание с наименьшими нериятными для себя последствиями.       Люди встрепенулись, шок с удивлением и непониманием поселился в их душе. Никто не мог осознать, что за чушь она несёт: неудачная шутка ли всё это или жестокая реальность? Но женщина не обращала внимание на всеобщее замешательство, продолжая читать:       — Первый пункт самый простой: те, кто живут здесь, могут делать всё что угодно в пределах допустимого, но не помышлять о побеге, а также не создавать лишнего шума и сопротивления, потому что это только усугубит ваше пребывание в этом месте в наихудшую сторону.       Перелистнув страничку, она стала говорить громче.       — Вторым же пунктом является основная цель вашего прибытия, а именно то, кем вы все являетесь. Запомните, вбейте себе в голову и повторите раз за за разом: люди в ошейниках — товар.       Стеклянный девичий взгляд устремился к нам, а указательный палец опустил воротник кофты и прошёлся по закрытой шее, где красовалась небольшая чёрная полоса, как и у всех остальных. Тонкая металлическая пластина брала в обхват всю глотку. Она не была холодной, наоборот подстроилась под температуру тела, но от этого было не легче. Снять не получалось, никакой гравировки или замочной скважины не было — это лишь означало, что данный аксессуар работал дистанционно. Избавиться самолично от него не представлялось возможным.       — Если Отцам нужны органы, кожа или кости, они их получают, а вы беспрекословно отдаёте себя целиком и полностью, не задавая лишних вопросов, на которые даже если и получите ответ, то толку от этого не будет, — отрывая взгляд от листов и опуская руки, переключает всё своё внимание на заключённых. — Знаете ли, чем меньше возни, тем лучше для обеих сторон, ведь не каждый захочет проходить этап расчленения без банального наркоза.       Оцепенение, тревога и отрицание — омерзительный коктейль, хуже яда отравляет. Дети начали плакать, женщины, обнимавшие малышей, вели себя немного тише, зажимая себе рот и глотая солёные слёзы. У мужчин по спине градом лился холодный пот, а руки сжимались в кулаки, неистово дрожа. Большинство стариков попадали на колени, молясь как богам, так и демонам о спасении их грешных душ.       — Пункт третий, который нужно чётко осознать: всё, что создаёт угрозу для руководства, автоматически считается трупом, или же участь этих смертников становится гораздо хуже, чем просто гнить в сырой земле где-то на окраине, — небрежно бросив документы на пол, она глубоко вздыхает и, наклонив голову чуть вбок и расслабив свои напряжённые плечи, решает добавить лично от себя. — Хорошенько подумайте об этом, и надеюсь, что вы проживёте чуть дольше.       После этих слов одна из стен комнаты с грохотом отъехала, как сёдзи, в сторону. В помещение проник долгожданный свет, и люди в закрытой экипировке с винтовками в руках стоят громоздкой линией, ожидая, чтобы провести нас в место, известное только им.       В тот момент стало ясно: три сковывающие нашу глотку словесные «цепи» были озвучены, и с этого всё и началось. Наши заветные заповеди — послушание, принятие и смирение — стали для всех тоненькими ниточками, удерживающими от неминуемой смерти, но в то же время стягивающими до удушья металлическими ошейниками.       Даже сейчас я всё помню. Сколько бы времени ни прошло, слова той работницы проносятся эхом в голове каждый раз, когда возникает желание выбраться отсюда. Однако в ту же секунду вероятные последствия этого решения окутывали ноги, как тина, не давая двигаться, а на голову словно выливали ведро с ледяной водой, приводя в чувство окончательно.       Хотя по иронии судьбы многих это не останавливало: они пытались пойти наперекор всем запретам, создавая небольшие группы для более лёгкого достижения цели — вылезти из закрытого наглухо капкана. Но в итоге над их участью оставалось разве что горько рассмеяться.       Кара за непослушание проводится прилюдно в пример остальным рабам, чтобы ни у кого и мысли не было повторить этот путь. Пыток всегда много, одна разнообразнее другой: ломали пальцы ног и рук до последнего хруста сустава, выворачивали в неестественное положение, при этом протыкая иглами с кислотой и наслаждаясь видом того, как разъедает кожу, как впоследствии реакция между плотью и химикатом заставляет мясо сползти с фаланг, оголяя косточки. Помню, когда монстры, изощряясь, вырывали глаза или отрезали уши, проводя небольшие игры между избитыми, почти бездыханными трупами, которые должны были выполнять разного рода задания, где нужен был именно тот орган, не имевшегося у бедолаги в наличии. А в те моменты, когда люди выходили за пределы предоставленных им возможностей, выбираясь из тюрьмы дальше остальных и ставя при этом новый негласный рекорд, им публично сдирали кожу с пят, оголяя мышцы, нервные окончания и сосуды, или же, не заморачиваясь, отпиливали участок ноги ниже лодыжки, и на этих обрубках заставляли бегать наперегонки со смертью, пока игрок не скончается от потери крови. После таких игр жертва оставляла за собой кровавый след, который не убирали несколько недель целенаправленно, чтобы запугать и тем самым предупредить о последствиях.       Кровоточащие культи конечностей рабов во время испытаний не обеспечивались какой-либо медицинской помощью со стороны надзирателей. Охотники наслаждались мучениями двух и более заключённых, сражающихся за право получить жгут, чтобы остановить вытекающие из свежей раны последние минуты перед смертью.       Наблюдавшие никогда не пытались кого-либо спасти, лишь упрекали дичь за слабость и бесполезность. При погоне бывший товар становился подвижнее, крепче и жизнеустремлённее, но в момент наказания чудесным образом весь запал исчезал, как будто его и не было вовсе. В насмешку и ради развлечения эти уроды делали ставки на то, кто больше протянет или, наоборот, кто сдохнет первым, распивая при этом литрами алкоголь и трахая связанных покалеченных женщин.       Если девушки были замечены в группе побега, то последствия для них отличались от мужчин. Их насиловали, превращая в некое подобие все ещё живой куклы для самоудовлетворения. Со временем девочки просто переставали реагировать на всё происходящее с ними, медленно ломаясь не только снаружи, но и внутри окончательно. Мозг рабынь полностью отключался, и когда они становились неинтересны своим поведением насильникам, не кричали, не сопротивлялись и не молили о пощаде, то их убивали одной пулей в лоб или же, если репродуктивный орган был в целости и сохранности, отправляли в специальный сектор, где женщин вводили в искусственную кому до конца ее дней, превращая в инкубатор. Всё же маленькие дети пользовались популярностью на рынке, и упустить такой сладостный шанс поживиться с пустого места ни кто не мог.       Какой же тупой идеей было противостоять всему этому… Когда идёшь вопреки выстроенной годами, налаженной системе на чужой территории, то перестаёшь быть товаром. У тебя больше нет статуса неприкосновенности, и означает это лишь одно: жизни пришёл конец. Смерть тут равна райскому наслаждению; её невозможно получить, хотя ходишь по тонкой грани рядом с пропастью, смотря прямо в бездонную тьму.       Гнетущее место, охваченное паникой и отчаянием, — хорошее описание, но довольно расплывчатое и неполное, потому что здесь творятся зверства, которые нельзя описать всеми имеющимися словами мира.       Но всё рано или поздно заканчивается. Поднимаясь по лестнице, мы отворяем новую дверь в следующий этап нашей жизни, как и сейчас это делают все собравшиеся в клетке для продажи. Рабы ждут чуда и надежду, что дальше будет лучше, чем есть сейчас. Не важно, куда это приведёт: никому не хочется здесь больше оставаться.       Снова из-за пустого, давно не видавшего нормальной еды желудка и здешнего воздуха начинает подступать тошнота, рвотные позывы сковывают горло. Эта вонь жжёных трав и табачного дыма пропитала волосы настолько сильно, что за несколько дней, а то и недель, избавиться от этого зловония будет невозможно.       За исключением «дивного» аромата, тут невыносимо душно. Опять много людей, зал, что был отделён от нас одной стеной, забит битком так же, как и наш. Некуда сунуться, да и смысл пытаться улизнуть отсюда? Если только холодным окоченелым трупом, то выход всегда открыт. Перейти черту легче лёгкого, нужно лишь перешагнуть через свою любовь и желание жить, наплевав на то, как именно конечная цель будет достигнута. Это ли не счастье — покинуть насквозь прогнивший мир?       Вот только организаторам чудного мероприятия выгоднее накачать людей наркотой, которая промоет весь до последней разумной мысли здравый рассудок, оставшийся в самых потаённых уголках разума. Не выжженный, не вычеркнутый всей этой ситуацией, чувствами и эмоциями.       Колени медленно подгибаются, ноги сводит судорогой из-за ледяного пола. Хочется упасть и не вставать. Усталость потихоньку начинает брать надо мной контроль.       Шоу длится довольно приличное количество времени. Долго, нудно, растянуто. Тут нет ни часов, ни окон, так что невозможно понять, сколько времени прошло. Единственное, что позволено считать в этом месте, — проданные лоты.       Стоять и ожидать своей участи — самое ужасное, что только может быть. На самом деле, ничего пугающего в этом действии нет, если бы не слёзы, крики и конвульсии с истериками «товара». Кто-то упал в обморок, неслабо содрав при этом кожу, кого-то тошнит. Ядрёная пахучая желчь и багровая кровь, отдающая запахом металла, выделяются на белоснежном мраморном полу, рисуя брызгами мерзкую картину перед глазами. Создаётся ощущение, что хуже уже и быть не может.       Большая часть людей в комнате молчит, но такое поведение не является смирением: это осознание того, что ты беспомощен в данной ситуации и ничего не сможешь сделать, как бы сильно ни пытался. И самое главное — страх, который пожирает с каждым разом всё больше, когда очередь доходит до твоего номера, приближая выход на сцену. Ускоряя то, что с тобой произойдёт, как только окажешься в чужих руках.       Можно лишь молиться о возможности, что всё закончится быстро, или о милосердии того, кто тебя купит. Вот только какой идиот будет верить в это? Кто поверит в то, что всё будет настолько просто и быстро с расчётом на доброту и сострадание? Будут лишь те, кто уже давно сошёл с ума, сломался духом и телом. Но персональный ад был ещё впереди.       Мы стоим за сценой в отдельном просторном и пустом помещении с одной дверью и небольшими отверстиями под потолком. Через них можно было почувствовать как царящую там атмосферу веселья, так и услышать ведущего. Он своим звонким радостным голосом объявляет следующее число.       — Лот шестьдесят шесть! — бодро, нараспев выкрикивает мужчина, демонстрируя в интонации голоса свой восторг от следующего товара.       Озноб проходит от позвоночника прямо к мозгу. Он кричит, что нужно бежать, звать на помощь, выбраться любой ценой из этой дыры, но тело не двигается: я уже смирилась со своей участью сдохнуть от чьих-то пыток.       — Это твой номер…       Смотрю вниз, в сторону прозвучавшего голоса: разглядела совсем тихо лепечущую кроху, что стояла рядом со мной. Она дрожит всем своим нутром, пытается обхватить меня хрупкими невесомыми ручками в тяжёлых для неё кандалах. Старается удержать рядом с собой, чтобы меня не забрали, как и других, на чёртову сцену. Глупышка очень хорошо понимала одну банальную вещь: меня, скорее всего, ждёт кончина, долгая и мучительная, неизвестно где и кем уготованная. Именно из-за этого её волоски на коже вставали дыбом, а зубы стучали от страха.       Начинают подходить новые шестёрки, чтобы «помочь» вывести меня отсюда. Смотрители стада тут же оттаскивают малышку прочь. Рури мешала моей транспортировке, нарушая график всей отлаженной на сегодня смены. Им проблемы были не нужны, поэтому чем быстрее и качественнее будет работа, тем слаще кусок они отхватят за этот аукцион.       Не успевает пройти несколько секунд, как раздаётся визг: она плачет, кричит так гулко и пронзительно, что голос ребёнка заполняет пространство эхом. Зовёт меня, визжит, отрицает происходящее, совершенно не думая о том, что с ней будет из-за таких выходок.       — Нет! Пустите! Вы не можете её забрать! Ненавижу вас! Просто исчезните все! — пытаясь вырваться из хватки рабочих на запястьях, девочка проклинает весь мир за несправедливость и немилость судьбы.       Душа разрывалась при одном только взгляде на её потуги хоть что-то изменить. Она слишком мала для этого места, очень робкая и несговорчивая, из-за чего периодически становилась грушей для битья более взрослых детей, пока я не стала ей «опекуном». Когда покину здешнюю территорию, кроха останется совершенно одна. Лёгкая добыча без живого щита считай что лакомый десерт без крышки рядом с ульем.       Цепная реакция не заставила себя долго ждать, и другие девушки начали подхватывать её вой и плач. Вокруг становилось всё громче, казалось, ещё чуть-чуть, и я оглохну вместе с надсмотрщиками, которые в панике не знали, за какой конец нужно потянуть, чтобы узел развязался. Такие ситуации — большая редкость, обычно их не бывает, поэтому мелкие сошки и не знают, что делать. Но как только прозвучал грохот автоматной очереди, выпущенной в воздух, проблема решилась сама собой. Пули попали в несколько горящих ламп, из-за чего большие и малые осколки посыпались вниз, создавая мерцающий стеклянный дождь. Несмотря на то, что руководству не нужны беспорядки, что должно быть тихо и спокойно, они всё равно придерживаются поверья: больший шум убивает малый гам. Благодаря сей шоковой терапии все замолкли, и только тихие сдавленные всхлипы можно было распознать среди всего хаоса.       Но вопрос оставался открытым: как этой больной суке доверили оружие после того, как она поубивала тех, кто не нарушал установленные местные законы? Похоже, её покровитель спятил окончательно, раз уж позволил себе наступить на одни и те же грабли в очередной раз.       В воздухе появилось амбре не хуже, чем у непросыхающих месяцами алкашей. Спирт смешивается с омерзительным послевкусием парфюма розы и корицы. Худшая смесь запахов за всю мою жизнь.       — Ха-а-а, какой бардак. Вас и на минуту нельзя оставить без присмотра. Не можете успокоить соплячку?       Надменная «нянечка» приветствует всех присутствующих обладательниц рабского статуса своим высокомерным взглядом, подходя ближе к источнику нарушения спокойствия. Такие женщины, как она, тут в почёте, ведь именно на их хрупкие плечи ложилась одна из самых трудных задач — воспитание молодых рабынь. Из-за того, что многие девушки не прогибались перед другими и имели своего рода гордый, непреклонный нрав, их было очень тяжело не трогать физически, а самое главное, подчинить и ломать волю в отличие от мужчин, с которыми было относительно легче совладать.       Главное правило для девяносто девяти из ста процентов всех рабочих — не портить товар, то есть не бить, не калечить и тому подобное. Вот только не каждому по силу держать себя в узде, и не каждый входит в тот самый один процент из ста, гребаное исключение, которому с лёгкой руки непосредственного начальства дозволено делать всё, что только захочется.       Матильда, наша «нянечка», тщательно отобравшая себе нас в «сад», в первый же день показала, кто тут господин, а кто — раб. Ей было позволено непростительно много: пытать, резать, избивать, топить и уродовать тех, кто не был записан в категории высшего сорта. Женщина, конечно, хотела приложить свою руку к каждому из нас, вот только понимала, что если она и делит постель с кем-то из владельцев данной компании, то нет никакой гарантии, что рано или поздно её не выбросят, как ненужный хлам.       Работница также не трогала и очень лояльно старалась относиться к иностранкам или к тем, у кого были хорошие гены. В тяжёлые моменты, особенно когда не могла тронуть кого-то из своих подопечных, колола тем успокоительное, а если довели до ручки или же нуждались в воспитательных мерах, то наркотики. Тогда все становились, как шёлковые. Но в убыток всё же работать было нельзя, поэтому она отводила душу только на тех, кто не принёс бы значительной прибыли. Хотя были и дни, когда Матильда рубила на части тех, кто почти что мог составить ей конкуренцию. Всё же отцы могут забрать кого им заблагорассудится — это очень сильно раздражало и выводило из себя, но в то же время пугало блондинку до сердечного приступа. Её могут заменить, отобрать ту власть и силу, что она имеет, а это было уже своего рода смертью.       Стук шпилек затих, когда няня подошла к ребёнку. Вслед за тишиной раздаётся звук пощёчины, такой же резкий, как шум автоматной очереди пару секунд назад.       — Забыла своё место? Что за истерику ты тут устроила перед выходом главного экземпляра? — в руки деспотичной женщине по её команде вкладывают тонкий кожаный хлыст. — Я говорила, что нужно вести себя хорошо и молчать, или у тебя проблемы со слухом?       Потирая переносицу, Матильда поднимает дрессировочный инструмент к покрасневшей, кровоточащей щеке девочки, медленно поглаживая раздражённую кожу.       — Тогда, получается, у нас снова брак? — она уставилась на малышку, словно готова была сожрать заживо в один присест.       Сердце забилось чаще, стуча по ребрам. Тревога, возникшая в груди, снова стала расползаться по телу, пожирая моё спокойствие. Это очень плохой знак. Если так пойдёт и дальше, то её изобьют и пустят этой грымзе на растерзание. Никто не посмеет препятствовать старшему по должности, причём шлюхе верхушки здешней системы власти.       Мышцы неприятно напрягаются, но двинуться не получается: ноги онемели, слегка стали отдавать голубизной на пальцах, а вены приобрели тёмно-синий оттенок. Я не чувствую даже стоп.       «Чёрт возьми, двигайся, или она её убьёт!»       И шага не успеваю ступить, как слышится громкий смех. У Матильды он всегда был таким, когда что-то поднимало ей настроение или эго до небес. Нахожусь в прострации, ничего не понимая, пока не натыкаюсь взглядом на нижнюю часть тела Рурики, тщательно осматривая. Глаза медленно закрываются, из груди вырывается тяжёлый и долгий выдох.       «А… понятно».       Какое облегчение. Пусть лучше так, чем быть забитым до смерти. Чувство позора тут самое последнее, о чём стоит беспокоиться.       Согнувшись в три погибели, садистка прикрывает рот рукой, хохоча на всю комнату и смахивая слезинки от громкого продолжительного смеха.       — Ха-ха-ха! Я настолько сильно тебя напугала, что ты обмочилась? Бедняжка, — начиная подходить вплотную, гладит девочку по мягким шелковистым волосам, нежно, ласково перебирая русые пряди. — Будь тихой и веди себя хорошо, тогда и я буду мила к тебе. Моё терпение далеко не безгранично.       После слов прилетает удар хлыстом по другой щеке, оставляя небольшую открытую царапину вдоль скулы.       — Фу, ну и мерзость.       Отталкивая от себя девочку, женщина пинает в грудную клетку так сильно, что та отлетает на несколько метров, приземляясь на пол и горько плача от боли. Кроха сворачивается клубочком на холодном камне, зажмуривается и закрывает уши подрагивающими ладошками, боясь, что её снова ударят.       Чертова садистка. Обычно она не трогает детей, не видит в них объект для наслаждения своих прогнивших наклонностей, но сегодня, похоже, настроения у неё нет, да и мозг накрыло алкоголем.       Матильда, наигравшись с молодняком и вдоволь потешив себя любимую, переводит всё своё драгоценное внимание на меня.       — Заканчивайте с этой вознёй, слишком много времени потратили на дрессировку. Щенка в ванную, продукт выпроводите на сцену, — ехидная усмешка показывается на её лице. — Они уже заждались тебя, золотко, — отправляя мне воздушный поцелуй, машет рукой на прощание.       И только сейчас за всё время я в первый раз поднимаю свой взгляд, смотря прямо на неё. Ни одному хищнику не нравится, когда добыча скалится в его сторону. А уж тем более может ответить той же монетой, что в одночасье они могут поменяться местами.       — Жить надоело? — она подкрадывается ко мне, занося для удара со всего маху хлыст из качественной лошадиной кожи.       — Мисс Лохан, пожалуйста, остановитесь, её нужно показать покупателям в целости и сохранности! Если господин узнает, что Вы испортили ещё один качественный товар, нам всем не поздоровится! — начинают кричать рабочие, негодуя от поведения вспыльчивой барышни, возомнившей себя тут хозяйкой.       Не моргая, слежу за её действиями взглядом, который она не любит больше всего: в нём нет ни страха, ни обиды, только одно сплошное желание умертвить гадину перед собой.       — Бесстрашная тварь, — шипя, крашеная бландинка опускает занесённый хлыст в миллиметрах от моего лица.       Она не собиралась меня бить. Всего лишь припугнуть. Показать, кто на верхушке пищевой цепи, а кому суждено ползать внизу. Я — угроза, один мой вид для неё помеха. Трусливая сука, страшащаяся людей, готовых убить её, не интересуясь последствиями в своей судьбе. Если когда-нибудь выпадет шанс, я прирежу её собственноручно, и она это знает. Мы знаем. Даже те, кто сидят в темноте, разбитые и покалеченные, ждут момента, когда она оступится, и тогда это будет последней её ошибкой.       Матильда отводит взгляд, нервно сглатывая, и взмахом руки приказывает увести прочь. Меня начинают выводить из камеры заключённых. Некоторые девушки оборачиваются и смотрят мне вслед, прощаясь. Они ничего не говорят, но я прекрасно чувствую и знаю: им так же больно, как и мне. Вместе с другими я была здесь несколько месяцев, возможно, даже больше. Не знаю точно, ведь сложно понять, когда доступ к жизни и времени снаружи перекрыт. Я кидаю на них последний вымученный взгляд и выхожу. Глаза режет, но слёзы не текут. Они уже давно кончились.       Дверь за нами закрывается, оглушающее безмолвие окутывает меня. Проходя по коридору не было слышно ни единого звука. Можно ненадолго забыться, расслабиться, пусть это и считанные секунды, однако такого покоя у меня больше не будет. Персонал подводит меня к небольшой лестнице сбоку от сцены, загороженную массивными шторами. Подача товара должна быть презентабельной, так потенциальные покупатели смогут заинтересоваться наверняка. Эффект неожиданности. Ты знаешь, где появится, но не знаешь, кто или что именно.       Снимая наручники с меня, проводник начинает накачивать мой мозг информацией порядком следующих действий:       — Иди, — подтолкнув в спину, работник остаётся позади, продолжая свою речь. — Встанешь на крест, находящийся в центре сцены. Развернёшься лицом к залу. Не смей ничего говорить, не закрывай глаза и не прикрывай тело. Слушайся ведущего.       Следую инструкции — начав подниматься наверх, чувствую трепет и адреналин. Кожа покрывается липким потом. Дрожь проходит по телу от того, что скоро начнётся представление с моим участием в главной роли. Но какой бы иллюзорный восторг я ни испытывала, чернота, встретившая меня на верхушке лестницы, насторожила до предела.       Темно. Ничего не вижу, как бы сильно ни пыталась что-либо разглядеть, шаря взглядом туда-сюда в поисках, за что можно было бы зацепиться в этой кромешной тьме и тишине. Ни единого шороха, будто нет здесь тех животных, которые несколько мгновений назад разорялись громкими возгласами. Иду вперёд по указанию рабочих, пока не увидела вдалеке тусклый отблеск. Это оно. Знак на полу нарисован ультрафиолетовой краской, бледно-белого цвета. Подхожу, вставая на него, и поворачиваюсь вправо. Было не трудно догадаться, где расположены зрители. Помню ведь, с какой стороны шла и откуда вышла.       Произошло всё так же быстро, как и предполагалось. Вспышка, яркий свет. Я стала центром внимания всего зала. Глаза слепило — зажмуриваюсь, прихожу в чувство и быстро открываю их, смотря на покупателей перед собой, собравшихся здесь в этот день и час ради приобретения новой игрушки себе на потеху.       Зрение начинает приходить в норму, привыкая к освещению прожекторов, обращенных на моё обнажённое тело. Товар должны видеть, поэтому не важно, какого ты пола или возраста: тебя раздевают догола, чтобы все видели твои плюсы и минусы приобретения. Как кусок свежего мяса после убоя — именно с таким сравнением утвердили меня врачи и другие критики экспорта перед тем, как вывести сюда.       То, как они смотрят, вызывает лишь чувство презрения и отвращения. Им приносит удовольствие наблюдать за людьми, которые ничего не могут сделать. Мы больше не владеем своей судьбой, жизнью, свободой. Наслаждение от осознания того, что покупатели могут сделать всё, что угодно. Эта эйфория превосходства разливается по венам находящихся здесь зрителей.       Вдох. Слышится шум, гам. Все начинают аплодировать. Довольные ухмылки расцветают у покупателей первых и последующих рядов, что находились в основной части зала.       Выдох. На этажах выше, расположенных над общей массой клиентов, затевается небольшая суматоха. Кто-то встал и начал тыкать пальцем. Другие же достали компактные театральные бинокли, чтобы получше разглядеть новый продукт и подумать, стоит ли он денег или нет.       Время на оценку товара подходит к концу. Ведущий произносит первые слова обо мне всему залу.       — Дамы и господа, перед вами лот шестьдесят шесть, который мы все так долго ждали! Встречаем! — мужчина поднимает руки вверх для большего впечатления, жестикулируя ими так, чтобы вызвать овации.       Что-то не так… Дикое чувство тревоги поселилось где-то внутри, напоминая о том, что реакция слишком бурная, чем в прошлые разы, когда выводили других. Почему она не такая, какой должна быть изначально? Что не так?       — Сегодня нас посетила совсем юная девушка. Ей всего-то двадцать один год!       Снова воцаряется тишина. Все слушают его внимательно, не упуская ни одной детали.       — Родословная смешанная: мать — японка, отец — швейцарец. Из-за этого у нашей девы такая экзотическая внешность, чистейший блонд, подаренный природой! Поэтому не стоит думать о подделках, уважаемые!       Хором по аукциону разносится смех. Он настолько сильный, что, кажется, мои перепонки скоро лопнут с концами. От громких звуков голова начинает болеть сильнее прежнего, потихоньку переставая соображать.       — Вы только посмотрите! Глаза — чистейший индиголит!       Сотни или даже тысячи взоров устремились ко мне, чтобы убедиться в словах ведущего. Мои глаза что, правда напоминают этот минерал? Однако негромкие сдержанные поддакивания заполнили помещение подтверждая подлинность.       — Но самое главное… — его голос становился в разы громче, веселее с каждым сказанным словом. — Сей товар чист и никем не тронут! — и тут же все закричали и зааплодировали в знак одобрения и поощрения. Они были довольны таким нюансом.       Теперь всё встаёт на свои места. Мозг медленно, но уверенно, с натяжкой, проанализировал прошлое. Все те тесты и экспертизы вместе с осмотрами и беседами с гинекологом были нужно не только для того, чтобы выявить болезни. Основная цель — понять, девственно ли тело или нет.       Не выдерживаю. Губы сами собой расплываются в яркой улыбке. Теперь меня продадут втридорога лишь из-за этого, жаль только, конечно, что половина гонорара не положат мне в карман. Хоть какая-то была моральная компенсация за мою жизнь. Мой гортанный смех стал немного громче, чтобы его можно было услышать, но на фоне орущих и пускающих слюни мужчин с хихикающими женщинами в зале его вообще не существовало на фоне.       Моему хохоту не внимал никто, кроме него. Пожилой мужчина, которого ещё не постигла седина, с небольшими вздёрнутыми усами кофейного цвета и зачесанными назад с помощью миндального геля волосами. В его бездонных серебристых глазах можно было видеть лишь азарт — небольшой живой огонёк, оставшийся на дне выцветшей радужки. Он хотел больше эмоций, возгласов, интереса в сторону наживы. Вот только в момент, когда наши взгляды пересеклись, его запал куда-то на мгновение пропал. Может, потому что не видит в моих не боль, а лишь чистейшее веселье от того, что будет дальше? Неправильная реакция, очень нелогичная для такого места, где царствует безумие и живут страдания. Для него подобные мне всё равно что эксперимент. Что ты сделаешь? Как поступишь? Сожрёшь ты или разорвут тебя? Сколько ещё сможешь прожить?       Я не знаю, чего мне ждать. Не знаю, кто меня купит и зачем, убьют ли меня сегодня или завтра. Прямо чёрный ящик! Настоящая рулетка, где мне не предугадать, что выпадет, красное или чёрное. Сегодня выиграл ты, а завтра — я. У кого в конечном итоге будет пистолет без пуль, а у кого — нож? Туз или шестёрка? Но если тебе выпадет шут, то всё перевернётся с ног на голову.       Но я знаю лишь одно: хуже, чем я жила, уже не будет, и это радует больше всего.       Дальше было намного спокойнее. Диктор озвучивал некоторые мои параметры: размер груди, группа крови — всё по мелочи, чтобы привлечь больше людей определенными особенностями или нюансами. Может, кому-то нужен донор. Вырежут там у меня печень или почки, сердце, а возможно и серое и белое вещество?       Но со временем я уже перестала разбирать, о чём шла речь. Меня как будто отпустили под воду. Последнее, что заставляло работать моё сознание, — это анализ пространства. Я осматривала территорию вдоль и поперёк, изучая обстановку и обитающую здесь «живность».       Внизу — основная масса людей, что была без масок; покупатели не скрывали свои личности, выставляя себя напоказ. Пустышки, ничего не стоящие, максимум, может, владельцы небольших компаний или заядлые спонсоры, сливающие все свои крохи в этот бездонный котёл.       Второй этаж — постоянные клиенты или же более состоятельные и влиятельные личности, вокруг которых крутилось большое количество персонала. У них, в отличие от тех, кто находился внизу, были чёрные маски с золотой оправой на половину лица, что прекрасно демонстрировало их статус и значимость для аукциона. Сам этаж подсвечивался тёплым светом настольных ламп, из-за этого всех было видно как на ладони.       Третий — последний и безликий, на нём нереально было кого-либо или что-либо рассмотреть, даже если обладаешь хорошим зрением. Тёмное отражающее стекло, не пропускающее ничего, словно зеркало, под определенным углом обзора открывало вид прямо на меня. Странный и необычный этаж. Почему он выглядит именно так, а не как второй или роскошнее, демонстрируя ещё большее величие?       Я все ещё смотрела на него, в одну точку, будто загипнотизированная, пока не услышала звук молотка: начинается торг, и сейчас толстосумы будут бороться за право купить меня. Это ли не радость, когда за тебя отстегнут немалые деньги?..       — Стартовая цена — три миллиона долларов!       Гонка началась. Море табличек с номерами поднимается ввысь, образуя волну. Животный оскал вырисовывается на лице мужчины, находившегося в паре шагов от меня. С едким смешком он щурил лисьи глаза, накручивая тоненький ус на палец.       — Три миллиона семьсот тысяч! — выкрикивает первым пожилой старик с короткой бородкой, улыбаясь в тридцать два блестящих зубных протеза.       Цена начинает расти в несколько тысяч каждый раз с появлением новой таблички, пока не находится женщина, что, словно демонстрируя превосходство, называет свою сумму.       — Десять миллионов! — ядовитая улыбка вырисовывается на её губах.       Люди охают и начинают злиться, что их ставку перебила какая-то баба, неизвестно откуда взявшаяся и молчавшая всё это время. Как она посмела дерзнуть перед остальными? Какой смысл ей покупать девушку, если не сможет должным образом насладиться ею? Эти вопросы были единственным, что читалось в их взглядах. Но человек, по виду весивший тонну, со второго этажа решил разрушить её планы, озвучив ставку выше.       — Пятнадцать миллионов долларов! — чуть ли не давясь собственными слюнями, произносит он, стуча по роскошному подлокотнику своего «трона» из дорогого шёлка и качественной древесины.       Меня передёрнуло. Лицо скривилось: я перестала контролировать свою мимику. Наверное, лучше сдохнуть, чем это, и не важно, как именно. Но выбор невелик, остаётся только стоять и смотреть, как эти звери скалятся, рычат и лают друг на друга, желая разорвать глотку любому, кто хочет забрать то, что они уже заранее присвоили себе.       Ожесточённая дискуссия продолжалась недолго. Пока публика, соревнуясь друг с другом, кто больше выложит денег за товар, с третьего этажа на небольшой планшет, лежавший на трибуне перед ведущим, пришло уведомление.       — Уважаемые покупатели, минуточку внимания! Анонимный гость сделал новую ставку в тридцать миллионов. Кто-то желает её перебить?       На слова ведущего ни один человек не ответил. Никто не смеет поднять свой номер.       — Тридцать милионнов долларов, раз!       Стук разносится по всему залу, отдаваясь эхом в дальних углах помещения.       — Тридцать милионнов долларов, два!       Начинается суматоха на нижних рядах. Паника. Им нужно перебить ставку, но, к сожалению или счастью, этого не происходит.       — Ставлю семьдесят миллионов! — выкрикнул с конца зала паренёк, поднимая над пустым пространством свою табличку.       Мои глаза округлились от удивления. Не только моё, но и внимание всего зала юнец перетянул на себя за одно мгновение до точки невозврата. Как затишье перед бурей, молодой человек проходит сквозь толпу зевак, подскочивших со своих мест всё ближе и ближе. Он решил побить ставку инкогнито из VIP-персон — очень безрассудная идея. Не думаю, что на третьем этаже сидят обычные люди и распивают чай за приятной беседой.       — Семьдесят миллионов долларов от гостя под номером сорок девять, раз!       Аукционер чуть ли не надрывает живот от приступа смеха, пытаясь его скрыть от присутствующих. Другие же покупатели разделились на два фронта: одни кричали о том, что парень молодец, решил побить ставку мажора из VIP-категории, другие же, разбиравшиеся в ситуации, называли безумцем.       Парнишке на вид не больше восемнадцати, а то и меньше, совсем ещё зелёный. Наверное, он захотел показать своему кругу общения, что у него появился раб на поводке или вариант намного хуже: решил побыть героем, проявить жалость. Возможно, он её и испытывает, только вот была одна несостыковочка.       Что делает человек на аукционах? Покупает. Так почему его зеркала души, наблюдая за мной, выглядят так подавленно и печально? Как странно. Он смотрит мне в глаза, не отводя своих. Цвет — чистый малахит, но если приглядеться, то они, как болото, затягивают и утаскивают на дно.       С ним что-то не так. Зрачки расширены. Под кайфом, что ли? Дело дрянь.       Не успел счёт продолжиться, как снова пришло уведомление.       — Секундочку! Наш клиент Х не сдаётся и ставит сто миллионов долларов! Сто миллионов долларов, раз!       Он успокоился. Только недавно чуть ли пена изо рта не текла, как у бешеного зверя, а сейчас стоит, будто этого и не было. Какие странные перепады настроения…       Чувствую, что начинаю задыхаться. Сколько-сколько он поставил?.. И всё из-за такой фигни. Никогда бы не подумала, что моя тушка будет столько стоить… Какой в этом смысл? Купить, потрахаться и выбросить? В этом состоит наслаждение от покупки? Но почему такое облегчение от того, что меня не купит этот ребёнок? Я ведь даже не знаю, кем является тот, что готов заплатить за меня такую сумму. Стоит ли надеяться, что цель приобретения моей жизни больше, чем просто девственность?       — Сто милионнов долларов, два!       Опускаю взгляд вниз, играя в гляделки с сосунком напротив, который чуть ли не выдирал на себе волосы из-за досады проигрыша. Забавно, но местный люд ждёт, что тот предпримет какие-либо ответные меры. Вот только он ничего не делает. Незаметно для всех светловолосый богатей, собравшийся отдать за меня немалые деньги, включил телефон от пришедшего уведомления. Не знаю, что именно он увидел в нём, но сейчас шкет дрожит. Похоже, перешёл дорогу тому, кому не следовало, тут и без дедукции понятно.       — Сто миллионов долларов, три! Лот продан сеньору с VIP-этажа!       Смотрю на третий этаж в ту же точку, куда смотрела ранее, слыша голоса раздосадованных покупателей, что не смогли завладеть ценным товаром или хотя бы насладиться чем-то интересным наподобие спора о том, кто сорвёт лучший куш.       — И на этой прекрасной ноте сегодняшний аукцион подходит к концу. Большое спасибо, что решили посетить «Ахиллесову пяту»! С нетерпением ждём следующей встречи ровно через шесть месяцев. Желаю всем присутствующим благополучно добраться домой со своими покупками!       Аплодисменты. Занавес закрывается. Из-за кулис подошли новые сопровождающие и, подхватывая меня аккуратно под локти, повели к владельцу.