Освобождение

- Гилфорд, нам надо поговорить. Корнелия уютно устроилась на краешке дивана с бокалом виски в руке. Одетая не по форме, в тёплую длинную юбку и блузку, она показалась Гилберту одновременно очень родной и совсем незнакомой. - Может быть не прямо сейчас? - Гил кивнул на бокал в её руке, - Чтобы на трезвую голову. - На трезвую голову я никогда не решусь поговорить о нас. Это для храбрости, - Корнелия сделала глоток и привычным властным тоном приказала, - Сядь. И себе тоже налей, не хочу пить одна как алкоголик. Гилберт послушно сел рядом и налил себе немного виски из графина, но пить не стал, только задумчиво повертел в руке бокал. - Впервые слышу, чтобы Богиня Победы чего-то боялась настолько, что без алкоголя не справиться. - Хотела бы я быть такой, какой ты меня видишь... Нелегко быть Британской Ведьмой, когда и Британии-то никакой не осталось... Корнелия замолчала. Принцесса, как старый солдат, не знающий слов любви, не могла заставить себя произнести ни слова о чувствах, в которых сама же хотела разобраться. - Хотите, я начну? - Гилфорд понимал, что, если не поможет ей, они так и просидят с молчании несколько часов. Так уже бывало. Корнелия кивнула. - Я впервые в жизни влюбился в тот день, когда мы познакомились. - В первый раз? А до этого? - Нет. Мне было пятнадцать и девчонки были существами с другой планеты. Я их не понимал и поэтому побаивался. А потом Далтон нас познакомил и поставил в спарринг. Сначала я оценил мастерство, а потом поймал ваш взгляд. И пропал. А в следующую секунду больно ударился головой. Но это была очень длинная секунда. - Да, я помню. Я сделала тебе подсечку, выбила меч и подумала: "Ну что за неловкий идиот! ". - Почему же вы выбрали этого неловкого идиота своим защитником? - Прислушалась к совету Далтона. Он сказал, что такой девушке как я, умеющей постоять за себя, и не нужен двухметровый амбал, отрывающий головы голыми руками. Я-то, дурочка, всё ещё не верила, что ты лучший его ученик. А ещё Далтон сказал, что у меня никогда не будет сторонника вернее. Ох, черт, он знал, да? - По-моему, знали все. - Вообще все? - Ну, только те, у кого есть глаза. - Кроме меня... Какой ужас... - Это не так уж ужасно. - Мне жаль, что я не могу назвать конкретный момент, когда... Ну, ты понимаешь. Наверное, я разрешила себе думать об этом после того публичного признания Юфи. А потом Юфи умерла. Я и так была напугана всеми этими чувствами, а тут ещё восстание, война, чума, гиас... И я просто сбежала. Я говорила себе, что мне нужно время, чтобы подумать, но изо всех сил думала только о Юфи. Когда она умерла, я чуть не сошла с ума. Я запрещала себе думать о любви, пока имя моей сестры осквернено магией гиаса. Но в пути я так часто жалела о том, что тебя нет рядом... Ох, Гил, я не хочу об этом говорить, но просто не могу заткнуться! Гил, пожалуйста... Он понял её просьбу, наклонился и ласково коснулся её губ своими, запечатывая все слова, которые могли потревожить ещё не зажившую рану в душе принцессы. Губы у Гилберта нежные и тёплые, а поцелуй почти невинный . - Ух, ты... Ты такой... нежный. Корнелия ахнула и коснулась своих губ кончиками пальцев, словно желая убедиться в реальности этого невесомого но чувственного поцелуя. - Это плохо? - Нет, совсем нет. Мне нравится. Может, по мне не скажешь, но я люблю нежность. - Почему же не скажешь? - Наверное, потому что никто не был со мной нежен. И я начала думать, что со мной так вообще нельзя. Все мужчины, что у меня были... - Если бы я знал об этом раньше, я бы каждого из них вызвал на дуэль, - Гилберт недобро усмехнулся, - Кстати, я всё ещё могу это сделать. Если вы позволите, конечно. - Не шути так, я могу и согласиться. Раньше меня всё устраивало, но тут... есть с чем сравнить. - Я абсолютно серьёзен. Я готов уничтожить любого, кто обидел мою принцессу. - Нет, не подумай, никто не был со мной жесток или непростительно груб. Просто я устала от самоуверенных мачо, мечтающих показать мне, кто здесь на самом деле главный. Это неизбежно, когда спишь с гордыми мужчинами ниже по положению. И, так как я была принцессой, все мужчины вокруг меня были такими. И только таких можно было затащить к себе на одну ночь. - Только на одну? - Мне никогда не было настолько одиноко, чтобы кто-то задержался. У меня был ты. Как ты вообще на это смотрел? Что думал о моих романах? - Сначала злился. Но я был юн и сам не понимал, почему. Потом успокоился. Мужчины меняются - рыцарь остаётся. Я и сам в этом смысле не безгрешен. - Я помню, как по тебе сходили с ума фрейлины моей сестры. - Я никогда не давал им надежды на взаимность, - Гилберт отвёл глаза, - Я вообще старался... проводить время с теми, кому я нравился меньше всего. Чтобы не разочаровать их наутро. Мне тоже никогда не было настолько одиноко, чтобы кто-то задержался дольше. - Чувствую себя идиоткой. Столько лет... пустых, одиноких лет. - Не жалейте об этом, моя принцесса. Все эти годы я был рядом. - Называй меня по имени, Гилберт. Хотя бы когда мы одни. Мне неловко исповедоваться в своих чувствах человеку... к человеку, который называет меня на вы. - Как прикажет моя принцесса! - Гилберт улыбнулся. Улыбка была теплой и нежной. - Ты поцелуешь меня ещё раз? - С удовольствием. Он обнял её за плечи и поцеловал долгим нежным поцелуем. Корнелия думала о том, что не так влюбленный мужчина целует возлюбленную, которую желал пятнадцать лет. Так верующий мог бы целовать свою богиню. В поцелуе Гила слились почти религиозное благоговение и страсть. Он прикасался к своей святыне и одновременно целовал живую женщину из плоти и крови, млеющую от нежности в его руках. - Ты действительно чертовски хорошо целуешься, - прошептала Корнелия, переводя дыхание. - Я мечтал об этом пятнадцать лет. У меня было время подумать о том, как сделать этот момент идеальным. - Я всё ещё чувствую себя дурой. Я столько потеряла из-за того, что сначала не видела, потом не понимала и боялась... - Ничто не утеряно, принцесса. Я сберёг всё это для... - он чуть замялся, помня о её просьбе, - тебя, Корнелия. Принцесса улыбнулась и глаза её странно блеснули, будто от навернувшихся слез, но лишь на секунду. Гилберт взял её за руку и поцеловал привычным придворным жестом, но задержал губы, осторожно касаясь ими костяшки каждого пальца. - Я сохранил всю любовь и всю нежность в своём сердце. Может, это звучит излишне поэтично, но я был бы счастлив, если бы вы сочли этот дар достойным того, чтобы принять его. Корнелия всхлипнула и порывисто прижалась к его груди. - Замолчи, я сейчас расплачусь! Честное слово, Гил, я не могу... Гилфорд крепко обнял её, уткнувшись лицом в копну волос, пахнущих фрезиями и порохом. Корнелия плакала долго. Она оплакивала годы, когда чувствовала себя одинокой и неправильной, неспособной на настоящее чувство, оплакивала боль Гилфорда, о которой тогда даже не догадывалась, оплакивала Юфи и её наивную, но искреннюю любовь, которая умерла вместе с ней. Гилберт молчал и гладил её по волосам, позволяя вот так выплакаться, возможно, впервые за всю жизнь. Он никогда раньше не видел, чтобы Корнелия плакала. Едва ли она вообще хоть кому-то позволяла это видеть. - Ну вот, я прорыдала тебе всю рубашку, - принцесса по-детски всхлипнула. - Отлично, теперь никогда не буду её стирать. Корнелия улыбнулась и подняла взгляд. Она долго смотрела Гилберту в глаза и видела там всё. У неё не было слов для того, чтобы как-то назвать это, но это было и не нужно. - Как ты вообще так спокойно об этом говоришь? У меня все мысли путаются и слов не находится, а ты уверен в себе как герой романа! - Пятнадцать лет, Корнелия. Пятнадцать... Хотя, если честно, если бы этот разговор состоялся года три назад, я бы тоже не находил слов. Но потом началось восстание, война, чума, гиас... Я остался один, а потом едва не умер. Ты чуть не погибла. И тогда я понял, что страшнее, чем говорить о своей любви может быть только... так никогда и не сказать. - Когда мне сообщили, что ты погиб при взрыве Фрейи... мне показалось, что я сама умерла. Ходила как зомби. Не удивительно, что Шнайзель меня провёл так же легко, как наивную Нанали. Я даже обрадовалась, когда он меня подстрелил. Я надеялась, что умру... - Лорд Джеремия снял с меня гиас. Я помню, что видел тебя, когда пошёл против своих. Я думал лишь о том, как защитить тебя, спасти. Ради тебя я предал Британию. И я бы сделал это даже без всякой магии. - Даже Лелуш знал! - Корнелия ударила кулаком в подлокотник дивана, - Одна я была слепа! - Не кори себя за то, чего нельзя изменить. - Ты простишь меня за это, Гил? - Мне не за что прощать тебя. - За слепоту и равнодушие, за боль, которую я причинила тебе, за то, что бросила тебя, уехав на поиски культа. Если бы я взяла тебя с собой, ничего этого бы не случилось. - Тогда, может, не случилось бы и этого разговора. Мы оба побывали на грани смерти и многое поняли. Когда я очнулся в госпитале и понял, что ничего не вижу, я больше всего испугался того, что никогда больше не увижу тебя. Зрение всегда было слабой стороной Гилфорда, очки он носил с детства. Обходиться без них он мог, но это доставляло неудобства. После взрыва Фрейи он стал различать только свет и тень, смутные силуэты. Страх больше никогда не увидеть лица возлюбленной заставил его согласиться на экспериментальную операцию, которая прошла успешно. Светочувствительность всё ещё беспокоила Гилберта, поэтому он носил тёмные очки даже в помещении, но это была мизерная цена за возможность посмотреть Корнелии в глаза. - Когда я пришла в себя и увидела тебя у моей постели, я подумала, что умерла. И обрадовалась этому. Обрадовалась, что больше не будет войны, чумы, гиаса, что больше не надо сражаться, можно просто лежать и держать тебя за руку. - На тот момент это был лучший эпизод моей жизни. Я тогда ещё не восстановился после операции и почти ничего не видел. Но я держал тебя за руку и твой образ вспыхивал у меня под веками как выжженый. Я больше не боялся ослепнуть, потому что понял, что всегда смогу увидеть тебя. Не глазами - сердцем. Черт, это всё, наверное, так банально и глупо звучит... Как те дурацкие стихи, что я писал про тебя в юности. - Ты писал про меня стихи? - Конечно писал! Мне было пятнадцать и я был рыцарем, влюблённым в прекрасную принцессу! Что мне ещё было делать? Гилберт смеялся, но Корнелия неожиданно нахмурилась. - Я немного завидовала своим младшим сёстрам в этом. Они собирали двор, за ними ухаживали, посвящали им поэмы и победы в турнирах. А я всегда была не такой принцессой. Мне не были интересны светские сборища и придворные игры, мне нравилось сражаться, изучать тактику и стратегию, но вот ухаживания... Их отсутствие не делало мне больно, но я чувствовала себя так, как будто единственная в компании не понимаю смысл шутки. Неловко и глупо. Мне казалось, я просто не подхожу для любви. Гилфорд взял её за руку и прижал к груди. - Я полюбил валькирию, а не спящую красавицу. Иштар, а не Афродиту. Гордую сильную женщину, которая побила меня через минуту после знакомства. Я полюбил твою силу, твоё упорство, твою смелость и самоотверженность. Полюбил твою импульсивность и несдержанность, твою прямоту и непреклонность. Полюбил твои глаза, губы, волосы, изгиб шеи и то, как ты всегда гордо вскидываешь голову, когда принимаешь решение... Я, наверное, умру от стыда, но я найду эти стихи и дам тебе почитать. Они ужасные, но точно отвечают на вопрос КАК можно любить такую как ты. - Ты правда дашь их мне? - Обязательно. Если ты пообещаешь их после прочтения сжечь. - Нет, ни за что! - Умоляю, Корнелия! Они действительно очень плохие. Моё имя будет покрыто несмываемым позором. - Я никому их не покажу, - Корнелия прижалась щекой к груди Гилберта, - они будут только моими. Гил крепко обнял принцессу и коротко поцеловал в макушку. У него на глазах оживала его юношеская мечта. Ещё не осознавая, что не наделён поэтическим даром, он надеялся однажды подарить принцессе поэму, посвящённую ей. Но тогда Гилберт был слишком робок для такого шага, а принцесса казалась абсолютно не заинтересованной ни в нём, ни в стихах. Корнелия крепко зажмурила глаза, словно перед прыжком в пропасть, и едва слышно отрывисто выдохнула: - Я. Тебя. Люблю. Гил осторожно коснулся её подбородка и приподнял лицо принцессы так, чтобы смотреть ей прямо в глаза. Улыбаясь счастливейшей из улыбок он сделал вид, что не услышал. - Что-что? - Я. Тебя. Люблю. - всё ещё тихо, но уже смелее повторила она и, набравшись храбрости, сказала в полный голос, - Гилберт Гилфорд, я люблю тебя. Она поцеловала его первой. Это показалось правильным, но вышло так неловко. Принцесса дёрнула Гилберта к себе за воротник рубашки и их губы столкнулись в ударе. Больно не было, но Корнелии показалось, что момент испорчен. Но в следующую секунду она уже забыла об этой мысли, потому что Гил перехватил инициативу, углубил поцелуй и всё остальное в мире просто перестало существовать. Перед закрытыми глазами Корнелии рождались и умирали звезды. Кометы пересекали бесконечную пустоту вселенной вслед за движениями кончика его языка по её губам. В груди пылал пульсар, а где-то бесконечно далеко внизу живота огромная сверхновая давала знать о себе силой притяжения. Конечно, она не заметила, как упал на пол бокал виски, неудачно пристроенный ею на подлокотнике дивана. К чёрту бокалы, к чёрту виски, к чёрту дорогущий ковёр. В эту секунду для неё было важно только удобно устроиться у Гилберта на коленях, не прерывая поцелуя. Он всё ещё целовал её как святыню, но эта святыня была посвящена Иштар. Его страсть была молитвой и молился он ей и о ней же самой. Молитва заупокойная и праздничная литургия, поминальная и о здравии, обо всём сразу, о них, о ней. - Поцелуй меня, - тихо выдохнула Корнелия, едва их губы разомкнулись, - Обними меня. Возьми меня. Люби меня. - Люблю, - прошептал он ей в самое ухо, - Я люблю тебя, Корнелия. Эти простые слова заставили её вздрогнуть всем телом. Невероятным усилием воли Корнелия подавила подступающие слезы и трясущимися руками принялась расстегивать блузку. Гилберт остановил её, взяв её руки в свои. - Нам не обязательно делать это прямо сейчас. - Ты не хочешь? - Конечно хочу, - он коснулся губами её дрожащих пальцев, - Но ты немного пьяна и очень взволнована. Я бы не хотел этим пользоваться. - А я бы хотела этим воспользоваться. - Как пожелает моя принцесса. Гилберт расстегнул несколько верхних пуговиц её блузки и прижался губами к ключице. Его поцелуй обжигал. От каждого прикосновения его губ на коже принцессы расцветали огненные цветы. Они раскрывали лепестки и пускали глубокие корни, такие же обжигающие как и эмоции, которые она испытывала. Корнелия мелко дрожала, судорожно сжимая его плечи. - Ты дрожишь. Всё хорошо? - Да, очень хорошо... Просто с тобой всё как-то иначе. Никогда такого не чувствовала. - Закрой глаза. Доверься мне. Корнелия послушно зажмурилась и погрузилась в мир ощущений. Довериться Гилберту было легко. Он столько лет прикрывал ей спину, что это стало естественным, как дыхание. Он много лет прикрывал спину принцессы, а сейчас нежно гладит эту спину, успокаивая её дрожь. Вот Гил прижался губами к пульсирующей жилке на шее, чтобы чувствовать как под его губами учащается пульс. У него такие тёплые руки и он так нежно касался её, что Корнелии было почти больно. Когда он коснулся её груди, принцесса даже не попыталась сдержать стон. Всем её прошлым любовникам нравилось сжимать большую упругую грудь и никому даже в голову не приходило её погладить. - Чщщ, - шепнул он ей на ухо, - Нас услышат. - Мне всё равно. Не останавливайся, - простонала Корнелия. Корнелия сама не заметила, как его рука оказалась под юбкой на её обнажённом бедре. Она сама не знала, каким чувствительным может быть её тело, если прикасаться к нему с любовью. Когда горячая ладонь Гилберта коснулась её сквозь тонкую ткань белья, Корнелия почувствовала как где-то глубоко внутри неё с грохотом рушатся стены крепости, которую она много лет строила вокруг своего сердца. На секунду она испугалась этого чувства. Богине Победы ещё никогда не приходилось сдаваться. Проигрывать достойному противнику - да, но не сдаваться. И всё же она сдалась. Не под угрозой оружия, не сильному врагу, а собственной любви, которой противилась много лет. Она разрушила стены, она сдала крепость, но отнюдь не почувствовала себя проигравшей. Наоборот, она ощущала в себе невероятную, незнакомую силу, чувствовала, что победила в, возможно, самой важной битве в своей жизни. Горячие поцелуи, которыми Гилберт отсыпал её шею и плечи и жаркие прикосновения его рук больше не обжигали, потому что разожгли огонь в ней самой. Корнелия сгорала от желания и ей больше нечего было бояться. - Корнелия, - голос Гилберта звучал глухо, как будто доносился до её слуха сквозь толщу воды, - пожалуйста, дыши. Она автоматически выдохнула и только в этот момент осознала, что, поддавшись магии этих новых чувств, просто забыла дышать. - С тобой точно всё в порядке? - Да, всё хорошо. Просто голова очень сильно кружится. - Мне остановиться? - Нет! Нет, ни в коем случае. У Гилберта сильные руки, привыкшие к мечу и пистолету. У Гилберта быстрые пальцы, привыкшие двигаться со скоростью мысли во время управления найтмером. Гилберт не похож ни на одного из её прежних любовников. Его не нужно одергивать и направлять, просить быть нежнее, осторожнее, внимательнее. Он будто читал её мысли, в точности зная, чего она хочет. Он угадывал её желания так же легко, как угадывал движения её найтмера и стратегию в бою. Его пальцы скользнули внутрь и Корнелия снова почти задохнулась. Гилберт был очень нежен с ней, но это была не робкая нежность юноши, а уверенная нежность мужчины, который точно знает, что делает. Принцесса была напряжена до предела, как сжатая пружина, а внизу живота это напряжение слегка отдавало болью, странной, незнакомой, тянущей и почему-то очень приятной. Его пальцы гладили её изнутри. От этого становилось легче, будто Гил своими прикосновениями распутывал этот тугой клубок горящих от напряжения нервов. - Я люблю тебя, - шептал Гилберт, - Всегда буду любить. Клянусь, что бы не случилось, я всегда буду твоим. Эти слова эхом пронеслись по нервам Корнелии прежде чем дошли до её разума. Едва ориентируясь в пространстве, она поймала губы Гилберта своими и полушепотом-полустоном выдохнула: - Я тоже. Я твоя. Словно ожидавшая этих слов, сжатая пружина внутри неё сорвалась и по телу прокатились волны расслабления. Корнелии казалось, что она крошечная капелька краски, упавшая в океан, смешавшаяся с ним и разделившая с ним каждую волну у каждого берега каждого континента. Корнелии казалось, что она падает в пропасть, причём так давно, что уже забыла каково это - ощущать вес своего тела. Она забыла своё имя, забыла как видеть и слышать. Она помнила только как любить. Только это было по-настоящему важно. Она не знала сколько прошло времени, когда наконец снова осознала себя. Она вцепилась в Гилберта как утопающая в спасательный круг, иступленно шепча: "Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя", то и дело забывая сделать вдох, чтобы продолжить повторять заветные слова. Гил ласково гладил её по волосам, по спине и плечам. Он молчал и улыбался. Наконец силы окончательно покинули Корнелию - она затихла и расслабилась в объятиях своего рыцаря. Он осторожно поцеловал её в висок и тихо спросил: - Ты в норме? - Нет, - немного подумав ответила она, - Но именно это и прекрасно. - Хочешь, отнесу тебя в спальню? - Хочу. А там мы можем... - Не всё сразу. Не торопись. Нам некуда спешить. Гилберт легко поднял Корнелию на руки и донёс до постели, но, уложив, не стал ложиться вместе с ней, а только целомудренно присел на край кровати. Понимая, что он собирается уйти, принцесса схватила его за руку. - Останешься? - Если утром кто-то увидит, как я выхожу от тебя, пойдут слухи... - Ну и пусть идут. Я с радостью подтвержу каждый из них, - Корнелия улыбнулась, - Гилберт, я больше не принцесса. Моя репутация принадлежит только мне, а не всей Британской империи, и ей никак не может повредить тот факт, что я провела ночь с любимым человеком. Оставайся. Пожалуйста. - Ты всегда будешь моей принцессой. - И ты сделаешь, как просит твоя принцесса? - Хорошо. Я останусь. Но не потому что считаю, что это не повредит твоей репутации, а потому что слишком сильно этого хочу. Корнелия избавилась наконец от растегнутой блузки и измятой юбки и завернулась в одеяло. Гилберт начал расстегивать рубашку, сидящую на нём так же идеально, как и в тот момент, когда он только зашёл в гостиную. - Если тебя так сильно беспокоит моя репутация, то, после всего, что между нами было, ты, как настоящий рыцарь и истинный джентльмен обязан на мне жениться, - принцесса лукаво улыбнулась и приподняла край одеяла, приглашая Гилберта лечь рядом. - Я... Ты... Конечно... Если ты... Я, разумеется, - Гил покраснел и запутался в пуговицах рубашки. Пальцы, которые только что подарили ей самый восхитительный в её жизни оргазм, задрожали от одного только упоминания женитьбы. Он боится этого? Или просто не был готов к такому повороту разговора? Тем не менее, Корнелия ощутила искру удовлетворения от того, что не только она сегодня была так ужасно смущена. - Утром. Скажешь мне это утром. Я сейчас не способна думать ни о чем серьёзном. Гилберт лёг рядом и крепко обнял Корнелию. Она уткнулась ему в грудь и мгновенно затихла, засыпая. Он же уснуть не мог. Чтобы уснуть, нужно успокоиться, но разве можно успокоиться, держа в руках выстраданную мечту полутора десятилетий? Он слушал её размеренное дыхание и вдыхал запах фрезий и пороха от её волос. Почему порох? Откуда? Корнелия редко стреляет из огнестрельного оружия, предпочитая кабину найтмера, а вне её берётся за меч. Где та война, на которой она так страшно пропахла порохом? Неужели у неё в душе? Гилберт так хотел залечить её раны, подарить ей покой и счастье. Все эти годы он мечтал не сделать Корнелию своей, а сделать её счастливой. Ей, кажется, было хорошо с ним. Но что она подумает об этом утром? Не испугается ли снова своих чувств, не попытается ли заползти обратно в панцирь? Корнелия доверчиво прижималась к нему, улыбаясь во сне. Она выглядела умиротворенной и это давало Гилберту надежду. Он думал о своём кабинете, где на спинке стула висел его форменный китель, во внутреннем кармане которого уже довольно давно лежало обручальное кольцо матери. Овдовевшая несколько лет назад леди Гилфорд вручила его уже почти потерявшему надежду сыну. «Я верю в твоё сердце, Гилберт, - сказала она тогда, - И она тоже однажды поверит». Гил тогда воспринял эти слова как обычное материнское утешение, но кольцо взял. Достаточно ли оно хорошо для принцессы Британской империи? И захочет ли Корнелия, никогда не любившая украшений, принять его? Несмотря на всё страхи и сомнения, Гилберт был счастлив. Это невысказанное признание жгло ему душу пятнадцать лет, а сейчас он наконец стал свободен. Свободен любить её, не скрывая своих чувств. Он надеялся, что Корнелия захочет разделить с ним эту свободу. На самом деле, где-то в глубине души он знал, что захочет. Эта мысль успокаивала и пьянила. Гилберт сам не заметил, как уснул, сжимая в объятиях свою выстраданную мечту полутора десятилетий. Он уже знал, что тоже был её мечтой.