Лемминги

По плану значился район с парками и зелёными зонами — вот в парк он и отправился. С перекинутой через плечо сумкой он прошёлся туда-сюда по дорожкам и сырым тропинкам. Место поутру оказалось малолюдным; лишь иногда мимо Ильи спешно проходили то школьники, то взрослые в офисно-белых рубашках, блестящих в раннем солнце. Дышалось так свободно, что Илья подумал было — здесь вовсе не может быть леммингов. Откуда им в таком живом месте взяться? Наконец, он остановился на краю детской площадки: рядом две дорожки, много скамеек — место обещало быть людным. Он ещё прошёлся вперёд-назад, мимо разноцветных опор качелей, мимо прогнутого чьим-то усердием турника, огляделся — всё было спокойно. Редкие гуляющие бродили по дорожкам. Настороженно принюхиваясь, пробежал доберман — уши торчком. Можно было приступать к чтению. Заняв скамейку, он впился в книгу и вскоре понял, что закончит её раньше прошлой: сцены извращённого телесного насилия здесь можно было пропускать, не путаясь в сюжете. В такие моменты Илья просто поднимал голову и осматривал территорию, наощупь пролистывая страницу-другую. Итак, в небольших промежутках между знойными вставками развивался замысловатый мистический детектив. Необъяснимое чутьё смерти вело следователя сквозь кварталы опиумистов, но главными уликами становились не отпечатки пальцев — нет, голоса из ниоткуда, случайности, обрывки звуков, ощущения. Прямо перекличка с его собственной историей. Как будто рассказанная от лица человека, обратного ему самому. Отрешившись от неприятных деталей, Илья уже почти волновался за исход дела, он всё реже поднимал взгляд, он уже не помнил, что рабочий день в разгаре... но вдруг понял, что повествование рассыпается обрывками галлюцинаций. Илья напоследок заглянул в концовку, ничего не понял, окончательно разочаровался и отправил томик в сумку. Безлюдная площадка потихоньку наполнялась детьми, бабушками, мамами. Мимо Ильи пробежала малышка в кофте поверх платья. Кофту украшала нашитая тряпичная стрекоза, блестящие набивные крылья трепыхались на бегу. Забавно. Наступил черёд третьей книги. Здесь слова распадались и собирались заново хороводами околесицы. Сама их рассечённость, перекрученность навевала ощущение крайней, противоестественной нечистоты. Читать было — что болото месить, которому конца-краю не видно. Теперь Илья прерывался, чтобы осмотреться, после каждых нескольких строк. И не напрасно. Один из прохожих пересекал площадку, загребая крупными мохнатыми лапами. В остальном это был обычный мужчина в ветровке, лет на десять старше Ильи. Кажется, он пытался бежать трусцой, да вот лапы заплетались. Превращение не выглядело серьёзным, однако сам вид упрямо бегущего лемминга заставлял сердце сжаться. Илья вскочил со скамейки, сгребая книги в сумку. В два счёта он нагнал лемминга. — Мне нужно вам кое-что сказать! — выпалил он, не задумываясь. — А? — удивился мужчина. Он приостановился, тяжело дыша. — Так... Это самое... Но ни единой связной фразы не приходило на ум — всё распадалось на глоссолалии. Под лапами изловленного скрипнули камешки. «Хоть что-нибудь, пожалуйста!» — взмолился Илья. Откуда-то из памяти всплыла пословица, едва ли уместная, но тянуть молчание было нельзя. — В ногах правды нет, — сообщил Илья недоумевающему бегуну. — Вот. — В каком смысле? — Ну, это самое... Вы же от какой-то проблемы бежите на самом деле? Просто когда тренируются ради здоровья, то не доводят же до полного изнурения. Хочу сказать, вы обратите внимание на себя, что ли. Вот притормозите, пожалуйста, и разберитесь, от чего или от кого сбежать пытаетесь, и не осталось ли за спиной важного чего-то. Потому что если осталось, то надо этим заняться, а не пытаться кому-то что-то доказать сверх возможностей! Ни себе, ни другим доказывать не надо. Надо просто делать. Вот, что я хотел вам сказать. Слова тащились с трудом, как шнурок из швейного короба, где давным-давно перепутаны все катушки. — Ты чё, гонишь? — озадаченно переспросил мужчина. — Типа намекаешь, что я размазня, или что? Тебя, что ли, Серый подослал? — Наоборот, я говорю про то, как стать сильнее, — пояснил Илья, наконец уловив настроение. — Нащупать свои слабости — и закрыть их, определить ценности — защитить их. Это — настоящее, а имидж — он надуманный. Мужчина повертел в пальцах застёжку ветровки. Лапа его нетерпеливо скребла пыль. — Выбор за вами, — завершил Илья, торопясь избежать новых вопросов. Тут же развернулся и отправился, не оглядываясь, искать новую скамейку подальше отсюда. — Мутный типочек, но как догадался... — услышал он бормотание за спиной. Преобразования на этот раз не случилось, но Илья был уверен: лемминг призадумается и сам найдёт дорогу обратно, в людское. Так бывает. Это нормально. Всё будет хорошо. Он шёл по разбитым плитам дорожки. Над головой смыкались ветки каштанов, в зелёной глубине отрывисто вскрикивал дятел. Илья заметил улитку, ползущую через дорожку, остановился и поднял её, но холодное прикосновение слизня показалось неприятным. Он отправил улитку на лист лопуха. Нет, расслабиться не удавалось: прочитанное крутилось в голове, строки ложились тёмным покровом — куда темней, чем прохладные каштановые тени. Ладно, для себя он кое-что понял. Другой вопрос: что в подобном чтиве увидят лемминги. Очень осторожно, словно проводя ладонью над кастрюлей кипятка, Илья вызвал в себе мышление лемминга, каким он его себе представлял. ...Мечется душа, играет со смертью не то в прятки, не то в поддавки. Ходит по краю, ищет, как бы прикоснуться к мертвенному холоду — но пока ещё не насовсем, не с головой в омут, а лапы смочить о воды Стикса. Ищет — и находит историю. Слово за слово — болезненное любопытство погружает лемминга в мир искажённой логики автора. Но не как исследователя, вроде Ильи. Нет, подобное тянется к подобному, каждая негативная деталь манит лемминговую сущность, формирует её, уточняет. Потому здесь лемминг обретает плоть, здесь его стихия, человек же не находит себе пищи. Убеждается: нет пристанища людской душе. Человек задрёмывает на берегу сонного Стикса, повествование — колыбельная ему, а взамен пробуждается лемминг... Мягкое потёрлось о джинсину, заставив Илью вынырнуть из мрачного потока. Косматый рыжий пудель обнюхивал его щиколотку розовым носом. — Хороший пёсик, — грустно сказал Илья, потрепав кудрявую голову пса, и двинулся дальше, вновь погружаясь в размышления. Какова, оказывается, мощь слов! Сама их форма передаёт смысл. Когда она искажается, скрежещет — возникает больное чувство, какого в жизни нарочно не встретишь, нет ему названия. Удивительная власть дана человеку над собой и себе подобными. Сплетая слова, автор ткёт невиданные новые пространства. Иные из них подобны настоящему миру — и всё-таки отличаются, будто подсмотрены через толстую, щерблёную призму. Может, там, за печатной машинкой или компьютером сидел лемминг: травил себя нехваткой сна да изливал бессонницу на страницы. Может, это-то его и удерживало от скорого падения! Не его вина, что слова так хорошо передают внутренний мир! Так. Вроде, разобрался. Плохо, конечно, что Полина читает лемминговую прозу, ведь она сама в группе риска. Но хорошо, что теперь прояснился возможный стимул преобразования для неё... С этим можно работать. Илья вдохнул поглубже листвяных запахов, чтобы проветрить голову. Разлитое в воздухе тепло проникло в складки одежды, под ногами проминались упругие пятачки мха, ко слуху вернулись звуки деревьев, птиц, людей. В глубине парка послышался гулкий лай, тут же — взвизг собачки помельче, голоса. «Она просто играет!» — кто-то оправдывался, нет — настаивал. Солнце едва просачивалось сквозь ветки. С каштановой тропы Илья вышел на ещё одну аллею на самом краю парка, заросшем кустарником. Отсюда видна была широкая улица — пыхтела оживлённым движением, качала гроздями висячих светофоров, щетинилась троллейбусными опорами, рекламными столбами. «Веселиться нужно ночью. Клуб Космос», — сообщал билборд с неестественно худой девушкой. Высотки на той стороне казались белыми башнями — грозовая туча наползала на них, оттеняя. Скоро ливанёт, пора возвращаться домой или основательно где-нибудь укрыться. Илья выбрал второе. Он вспомнил, что неподалёку должен находиться Дом Быта. Прошёлся вдоль проспекта и действительно заметил вдали башенку, смутно знакомую по детству. Туда и двинулся. Вскоре он уже стоял перед невысоким, зато длинным зданием. На нём до сих пор держалась облицовка — такой себе мрамор на сливочном масле под названием травертин. Правда, сейчас фасад облепили красные и жёлтые вывески, как будто жители района не знали без них, что внутри. Прокат видеоигр и фильмов, парикмахерские, швейная мастерская, ксерокопия, а главное — новенький супермаркет. Отличное место для охоты на леммингов: хватает народу даже в рабочее время, в случае неудачи легко затеряться. Только бы не попался слишком конфликтный зверь, а то придётся уворачиваться от охранника. Зайдя внутрь, Илья долго не мог собрать в одну картинку лабиринт павильонов, прилавков, открытых стоек посреди прохода. Каждая торговая площадка силилась навести свой порядок, отчего порядка не получалось вообще. Зал первого этажа и по виду, и на слух напоминал сказку «Звери варили компот». Одежда. Обувь. Стойка с мобильными телефонами. Половина — облезлые подержанные аппараты. Илья изучил ценники, прикинул — нет, не влезает в расходы. У него ещё оставались бабкины сбережения, но мало ли что. Бижутерия. Снова одежда. Зоомагазинчик. В витрине разместили пару аквариумов. В аквариумах на витрине загадочно поблескивали юркие гуппи и солидные барбусы, из глубины магазина доносилась перекличка попугайчиков. Илья заглянул внутрь — поглазеть. Над кассой он заметил объявление: «Поступили в продажу ! ХИТ СЕЗОНА ! Шарик прогулочный для хомяка» Игрушка? А разве хомяки играют с мячиками? Недоумение победило, Илья подошёл к кассе и спросил: — Что такое прогулочный шарик? Продавщица, надвинув очки, достала из-под прилавка полупрозрачную пластиковую сферу размером с дыню, только цветом поярче. — Смотрите, вот так он открывается... — Дыня-пустышка треснула пополам. — Хомячка мы туда запускаем и просто оставляем на полу. Он будет лапками перебирать, шарик покатится. Таким образом хомячок свободно гуляет по квартире. — Свободно... Ну-ну. — Дырочки для воздуха есть. Будете брать? — У меня и хомяка-то нет, — неловко усмехнулся Илья, ретируясь обратно в проход. Шар ему не понравился. Беспокойная мысль, неясная, как струйка сквозняка... Нет — не поймать в груде прочих впечатлений. Он побрёл дальше и через десяток шагов, за поворотом, упёрся в канат. На перегороженном участке прохода расставили стремянку, малярскую утварь. Окрашивали стены почему-то в чёрный. На канате висело объявление: «Скоро Открытие», чего открывают, для кого — непонятно... Беспокойная мысль вдруг воспряла, поманила и тут же снова исчезла, оставив зябкость. Пришлось идти обратно. Вон она, стрелка на супермаркет, за другой поворот направляет. Рядом снова одежда, модный бутик. Уморительно, что пригоршю сезонных приличий обозвали термином из экономики. «Мода» — это же среднее значение, типа медианы. Что-то скучное и скученное, но попробуй, выбейся за него слишком сильно — неинтересным обзовут тебя. Всё наоборот! «За модной серией пришли? Её сейчас молодёжь очень хорошо разбирает», — вспомнил он вдруг. Кинулся открывать сумку, застёжка чуть не выскользнула из поспешных пальцев. Книгу, любую из трёх! Вот, точно: «Переворачивает установки»... Значит, когда всё наоборот — это модно, а точнее — усреднённо? Общепринято? Мимо него протопала, размахивая руками, девчонка лет четырнадцати с рюкзачком на плечах — видно, только из школы. Тонкий носик так и вертелся во все стороны, хотя каскад пушистых волос, подстриженных наискось, лез школьнице в глаза. Под бутиком она притормозила, чтобы громко вздохнуть, потом кинулась догонять женщину в старом тканевом пальто, но при макияже — мать, вероятно. В девочке просматривалось что-то неуловимо мышиное. Посмотрим! Илья потихоньку двинулся следом. Вышло удачно: они вошли в супермаркет, а там, среди полок, можно было встать в стороне, подслушать беседу и оценить ситуацию. Мать и дочь прошли мимо продуктовых рядов, ненадолго задержались около сувениров. Илья сделал вид, что листает плакаты, но перестал, обнаружив среди них рисунок скелета с пачкой денег. «Коси и забивай», — ухмылялся скелет. В углу с косметикой и банным товаром они наконец остановились. Школьница бесцельно шаталась вокруг матери, подпевая магазинным динамикам: «Девочки-стрекозки, всех под каблучок». Вдруг остановилась и дёрнула женщину за рукав. — Мам, мам, слышишь? Давай мне вот эту тоналку купим. В смысле, нельзя? Никакой не мусор, мам, это чтобы ровный тон, без него стыдно! Ах так? Значит, ты меня не любишь. Так и знала. — Люблю, потому и не куплю, — устало отмахнулась женщина. — Тебе для чистой кожи витаминчики нужны, на них я потратиться согласна, а на взрослые выкрутасы — нет, уволь. Пускай твои беспризорные подружки мазюкаются, кожу портят. — Ха-ха! Они не беспризорные, мам, они-то как раз мажорки. У них предки в ты-ысячу раз луч-ш-ше. — Девчонка уже шипела от злости. — Ты всё с ног на голову ставишь! — Эх, доча-доча, это ты всё перевернула, а я всё-таки жизнь повидала, знаю. Откупаются от них подарками, какая там любовь... Так, выбирай давай, вот эту шампуню подарим тёть Наде или ту? В другое время Илья бы посочувствовал девочке без верных подруг, порадовался бы терпеливости матери. Сейчас он думал о том, как неодинаково обе понимают мир. С леммингами та же беда! Перевёрнуты они относительно большинства людей, иначе не скажешь! А сами-то видят вверх тормашками каждого, кроме себя и нескольких себе подобных... Вроде авторов контркультурной серии, где словами сотканы отдельные пространства — охватывают читателя, как пластмассовый шарик — хомячка... — М-м... Да, это клёвый. Видишь, тут нарисовано «Джонсон энд Джонсон». — И чего? — Того! Рекламу, что ли, не смотрела? Волосы такие — вжух! Илья прекратил слушать. Ему захотелось вообще уйти из магазина. Все вокруг означало не то, не так. Нет, не в книгах самодельные пространства — повсюду! Они в разговорах и репортажах. В криминальных сериалах и модных песнях на радио. Они в шутках и слухах, в обвинениях и поощрениях. Хочешь, не хочешь — словесные реальности других людей окутывают нас, влияют на решения, вкусы, на само направление пути. Иногда слипаются, как мыльные пузыри, иногда отталкивают друг друга противоречиями, мешая объединиться. Каждый из рода людского — прядильщик и ткач, не отдавая себе в том отчёта. Жаркий трепет пробежал по коже. Кажется, он со школьных лет об этом знал. Когда телевизор рассказывал о взрывах в Секторе Газа, или о коварстве богатых семей Санта-Барбары, или о бандитских разборках в Петербурге — Илья доставал подаренный дедом кассетный плеер, надевал наушники и раскрывал книгу о чудесных вселенных. Или разглядывал открытки, которыми обклеил заднюю стенку шкафа к неудовольствию бабки — до сих пор там висят. В такой обстановке он перебирал события дня. Каждой неприятности — по своему объяснению. Каждому человеку, обидевшему его или кого другого — по личному оправданию. Становилось легче, и он чувствовал, что сохраняет себя неизменным, пока остальные, вырастая, ожесточаются. Так проходило мимо всё искусственное, надуманное, как будто Илья стремился избежать всех пузырей вообще. Неудивительно, что в колледже он уже не понимал, о каких фильмах и песнях толкуют одногруппники, хотя абсолютно все кругом знали... И тут всё встало на свои места.