Лемминги

Маршрутка всё не подходила, и это было неприятно — затянутое ожидание, размазанное, как цемент. Илья уставился на ближайший столб, покрытый объявлениями. Розовые и жёлтые, с обещанием космических зарплат за несложную работу, лепились поверх белых отрывных — продам, куплю, пропала собака, а уже под теми — холёный глянец афиш. Там же — размером с флаер: реклама мебельного салона, новый фитнес-центр «Стрекоза», выставка современного искусства. Илья недавно что-то слышал об этой выставке, что-то важное. Но не успел он навести фокус, как зашевелились ожидающие, сдвинулись от остановки к бордюру, и он вскочил вместе с ними, чтобы втиснуться в «газельку», думая только: не въехать бы макушкой в низкий проём. Он нырнул в пробензиненное нутро, прошёл, согнувшись, в хвост автобуса, где под сидениями дребезжали колёса и пряталась бутыль воды. Обивка кресла, обивка салона — всё пыльная ковровая ткань, что наросла до потолка. Илья прижался к этой шершавой поверхности, пару раз чихнул, но не отстранился, а упрямо ткнулся в маленькое закругленное окошко. Его колени упёрлись в спинку сидения впереди. Дремотно до уютности. Но он не давал себе спать. Он смотрел. Широкий проспект, на который вскоре завернула «газелька», соединял нужный Илье район с остальным городом. Тополя по обочине и заросшие плющом фонарные столбы — гвардия охранников горизонта. Такой Илья помнил эту улицу, такой она и осталась — разве что стройный ряд деревьев рассекали огромные билборды, двойные, чтоб наверняка. Их было слишком много, этих щитов, напичканных картинками и буквами до отвала. Взгляд цеплялся за подкачанных девиц, прилипал к малиновому фону, как к варенью, поневоле считывал слова: «Делай то, чего нельзя!» — ниже название какого-то спортивного магазина. Вдоль домов, некогда ровных — будки, лавки, вывески, короба пристроек. К пристройкам вели дорожки, изрезав газон. Ряды белоцветных кустов спиреи сильно поредели. Устав от всего этого, Илья в конце концов закрыл глаза. Оставалось ещё две остановки до нужной, а тот заветный поворот он помнил всей кожей. Когда-то он часто сюда ездил, иногда сбегая для этого с занятий, хотя никто не ждал уже много лет. Легче от этого не становилось, он и перестал. Совсем. Теперь только раз в квартал. Только по делу. Он стал вспоминать о хорошем. О том, как они с Полиной вчера здорово погуляли. Да, он опять с ней виделся вне всяких планов, потому что после корявых бесед в храме его знобило от стыда, зато шуточки Полины... Они давно уже потеряли для него малейшую обидность, помогая на время забыться. Вчера снова обсуждали вдвоём его теорию, Полина в самозабвении объясняла что-то о векторах и параметрах, как изменение в одном из них может повернуть всё направление, а он в ответ рассказал ей про шар и опорные точки — ни словом не обмолвившись о том, при каких обстоятельствах он это услышал. Спросил, можно ли в математике вывернуть наизнанку шар, и Полина обещала посмотреть, а потом они снова услышали модный трек «Voiceless», похожий на ночные звёзды, и стали болтать о космосе, о научной фантастике, которую она тоже, оказывается, когда-то читала. Болтали и смеялись. Хохотали, как добрые друзья. А ещё он украдкой смотрел на её лапки. Они всё больше напоминали тонкие девичьи кисти, отчего у Ильи в груди подпрыгивал весёлый мячик. Cо времён младшей школы он не проводил время так здорово. Жаль только, что под конец Полина сказала: — Круто погуляли, но надо сделать перерыв. У меня всё-таки сессия надвигается... Ещё разок увидимся — скажем, числа тридцатого — после я засяду ботанить и сдавать, это возня на целый месяц. Не проблема? — Не проблема! — ответил он тогда, а сам подумал, что если так пойдёт дальше, то в следующую встречу обратное преобразование закончится. Полина будет спасена. От одной этой мысли в груди что-то искрилось, как праздничный фейерверк... и немного щемило грустью. Совсем чуть-чуть. Он ведь здорово привык к тому, как увлечённо Полина переводит его размышления на язык алгебры, даже понимать начал. На этом моменте воспоминаний пришлось прерваться, потому что знакомый поворот наконец качнул Илью вбок. Пора было выбираться из кресла и ползти наружу. *** Многое сбереглось в прежнем виде. Двойные стёкла заколоченного магазина с полустёртым «Соки-Воды», шрифт надписи с закосом под «пепси». Узкая дощатая дверь почты, откуда за версту слышен особый запах старой полировки, клея, сургуча. Аптека с травлёными вензелями на высоких окнах. Илья задержался у двери, заглянул — камфара защекотала ноздри. Словно пружина разжалась в нём, ослабли засовы памяти. Мир стал неторопливым, дружелюбным и полным нестрашных загадок. Как тогда. Как тогда, окружали детскую площадку перед домом вкопанные покрышки: от большущей синей до промятой посередине оранжевой. Выцветшая шведская лесенка с погнутым кольцом. В самом-самом начале, когда они гуляли ещё втроём, это кольцо покрасили в ярко-красный. Даже когда не втроём, всё равно, те мягкие ладони бережно, но твёрдо поддерживали его, а он карабкался на большую-пребольшую лестницу, откуда столько всего видно... Только чего-то очень важного, по чему ненасытно тоскует сердце, он высмотреть не мог. Нет, ему не было плохо в маленьком дворовом мире, тогда ещё не было. Почему хищник сказал, что такая тяга сближает Илью с ними?.. А ну его, об этом сейчас думать не следует. Только о хорошем. Просто он знал — может, из фильмов или из снов: есть высоты чище, а лестницы прямее, чем их дворовая «стенка». Должны быть. Вот он и верил, что однажды заберётся ещё повыше, и найдёт их, обязательно. Не упадёт — ведь добрые руки поддержат его в любой переделке. Он вообще любил держать маму за руку, даже когда «стал совсем большой мальчик», то есть шёл в первый класс на линейку. Через месяц мама, стискивая сухими пальцами его пыльную от игр ладошку, привела Илью в школьную библиотеку, чтобы он мог на продлёнке листать тут «Юного натуралиста», всякие другие журналы и книжки. Илье больше понравились сказки о животных и людях, чем «Натуралист»: реальные звери оказались сложными, поступали непонятно. Не по-людски, если можно так выразиться! Взять хоть стаи полярных грызунов, которые настолько глупы, что если один из них топится в море, то все они... В общем, когда Илья натыкался на очередную книгу сказок, то мог сидеть над ней с горящими глазами не один час, ведь мир в ней выглядел правильнее, чем дикие девяностые вокруг. Будто бы честнее, что ли. Знал бы он заранее! Ни одной лишней минуты бы не гонялся за выдуманными приключениями. Поднявшись пешком по лестнице, Илья почти не запыхался, но долго, дольше необходимого переводил дух, стоя под дверью на половичке из старого свитера. Затем коротко нажал кнопку звонка. В глубине квартиры тренькнул знакомый колокольчик. Замок щёлкнул, дверь открылась. — Проходите, — сказал квартирант. Он был в футболке хаки и в трениках. Брюшко его, кажется, за прошедшие три месяца подросло. — Да я только за деньгами, — робко возразил Илья. — Давайте, чего в дверях топтаться? Ваша же квартира. Жена, вон, к чаю всякого купила. — Нет, нет, только заберу деньги и пойду... — Вы бы хоть осмотрели жильё-то, — сказал квартирант с еле приметным неудовольствием. — Мало ли, скажете потом, что мы вам тут что-то испортили. Давайте покажу, что у нас всё в порядке. Пришлось войти. Илья стащил кроссовки на пороге. Многое оставалось по-прежнему: лампа-рожок на стене, вешалка, зеркало с наклейкой в виде букетика. Эту наклейку когда-то прилепили, чтобы отвлечь его от боли в простуженном ухе. Хорошо бы жильцы не ободрали её однажды. В гостиную смотреть не хотелось: он знал, что там синтетический ковёр на полу, на стене — часы на батарейке вместо тех, что с боем и маятником, а на буфете восседает новенький музыкальный центр, японский, гордость хозяина. Имеют право, это ведь просто вещи, не перепланировка... Поджав пальцы, чтоб не было видно дырочек на носках, Илья прошёл за квартирантом в ванную, для вида наклонился к трубам. В своё время, как раз когда он вступил во владение, слив из раковины вздумал протечь. Затем Илья отказался от чая, не глядя в лицо хозяйки, и вернулся в коридор — подпирать стену, пока квартиранты отправились в гостиную отсчитывать деньги за три месяца сразу. Из меньшей комнаты послышалось детское хихиканье, возня, и мимо Ильи пробежал на кухню мальчик лет семи в вельветовых штанишках. Босые ноги топотали по линолеуму. — Колюня, ты гулять? Вынеси бутылки! — крикнула женщина ему вдогонку. — Ща-а... — Бутылки? — пробормотал Илья с отвращением. У жильцов-то плохи дела, оказывается. Пусть это не лемминговая семейка, но с алкоголем всё быстро может пойти под откос. Да ещё ребёнка втягивают! Снова послышался топот, и мальчик выскочил из кухни. В каждой руке он держал по пустой бутылке из-под дюшесного лимонада. Перед Ильёй он затормозил, растерянно приоткрыв рот. — Вкусно? — спросил Илья. — У меня вчера деньрождений был! — заявил ребёнок после короткого раздумья. Илья с облегчением усмехнулся. — Ну, желаю тебе, чтоб на днях рождения ты пил один только лимонад. Каждый-прекаждый год, до самой старости. — Пожелание сладкой жизни? — Квартирант вышел в коридор с пачкой денег. — Вот, пересчитайте... Не просмотрев купюр, Илья кое-как засунул их в задний карман джинсов. Кажется, смял. Так же скомкано попрощался. Сердце бешено колотилось, пока он спускался по лестнице, хотя пролёты давно перекрасили из бурого в строгий салатовый, заделали цементом выбоины в ступенях. Это был уже не тот подъезд, не та площадка... Но сердце помнило, и когда Илья дошёл до первого этажа, которого ремонт не коснулся — оно захлебнулось. ...Его вёл вниз участковый, крепко сжимая ему плечо. Видно, боялся, что девятилетний мальчишка с синячищами под глазами грохнется-таки в обморок. Под подъездом, одним колесом заехав в глубокую лужу, стояла «буханка» с красным крестом. Водитель в куртке поверх сероватого халата курил длинными, дымными затяжками. По луже корабликом плыл кленовый лист. «Она говорила, что поспать ляжет, голова у ней болела», — кинулся он объяснять халату, вырываясь из-под руки участкового. Тогда-то он услышал первый раз: — Мальчик, твоя мама умерла. Не поможет уже скорая. Возможно, Илья действительно терял тогда сознание, потому что дальше память сыпалась. Как кирпичной крошкой в лицо — обрывки: тусклый свет лампы в тёмной комнате, форменная одежда, пятна вместо лиц. Ему задавали вопросы. Они жили только вдвоём? Принимала ли она те таблетки раньше? Никаких подозрений, правда, правда... но не ссорился ли он с мамой, а также не заходил ли кто посторонний, а также кто в тот день звонил, не выпивала ли погибшая, не вела ли разгульный образ жизни... — Нет, нет, нет, — твердил он, отчего в какой-то момент один из форменных решил, что пацана заело: стукнул по столу, эй, сосредоточься, мы тут не в игрушки играем, а прорабатываем версию суицида. Дальше — пустота. Там нечего было прорабатывать, на самом деле. Спустя несколько дней, когда Илья в приютской столовой клевал пустые щи, безразлично глядя в календарик с петухом на стене, он услышал от кого-то из взрослых: — Да что ж ты ложку-то до рта донести не можешь, кулёма? Смотри, тощий какой! Сам уже скоро, как мамка-то твоя, с ног повалишься. Ложка со стуком грохнулась в тарелку, напугав лопоухого пятилетку на лавке напротив. Как это? Дома всегда хватало еды. По крайней мере, Илья кормился досыта. Так он, болван, даже не замечал, что мама отказывает себе в пище! Верил, когда она с красными, мокрыми глазами уверяла его, что просто зевнула, вот и слезятся. Когда называла свои таблетки «лекарством от головы», не сомневался, что это правда лечебно, полезно... Что она просто спит — не сомневался тоже, пока не понял, что холодна и не дышит. Он ничего не заметил, пока не оказалось слишком поздно. На следующий день Илья запихнул в себя весь суп, до донышка, вопреки тошноте. Мама ведь так хотела, чтобы он жил полной жизнью. ...Намного позже, одним субботним утром, когда бабка с дедом ушли на базар, он забрался в тумбочку с документами и там, под слоем квитанций о квартплате, под собственным свидетельством о рождении нашёл справку о смерти. Выходило, что на фоне истощения мама напилась обезболивающих выше всякой нормы, и организм с ними не справился. Но это всё было намного позже. Сначала — приют, мельтешенье незнакомых лиц. Затхлый, чужой запах кровати, на которой он не мог уснуть. Пожилая нянечка — намывая красно-зелёный бетонный пол, она вечно бубнила: — Прежжывременна смерть... Ой, бедолашные дети! Сколько времени прошло, пока милиция провела экспертизу, пока разыскала бабку с дедом, пока те собрали деньги на похороны дочери? Этого Илья не знал. Он тогда вообще мало что замечал вокруг себя, но когда нянечка начинала причитать — оглядывался. Вокруг сидели такие же, как он: тихие, бледные, иногда совсем малыши. Некоторые за всё время не проронили ни слова, ни слезинки. Среди этой обритой молчаливой стайки он, сидя на штопаной простыне, швырял мольбы в пространство. Каждую свободную минуту — просил. У кого? О том не задумывался. «Пожалуйста, пусть я буду всё замечать теперь, заранее видеть. Чтоб никогда больше не пропустить! Плевать, что смерть неизбежна. Нельзя, чтоб она наступала... преждевременно!» Просил с той же настойчивостью, с какой билось его сердце — даже в безграничном горе оно не соглашалось замереть навсегда. И ещё одна сцена всплывала из памяти беспощадно, словно цепляясь за страх, а страх возникал сам собой каждый раз на пороге подъезда, на выходе, мощёном горчичной плиткой, рядом с гроздью почтовых ящиков, где у его номера начисто оторвана дверца за ненадобностью. Пожилые соседи вокруг катафалка. Илью, одетого в первосентябрьский пиджачок, держит за руку полузнакомая старуха в сизом плаще. Блестят выпуклые пуговицы. Вдруг все расступаются, и старуха силой тащит его за руку, будто он не подошёл бы сам. Подтащив — толкает к катафалку. — Прощайся! — сурово так, ведь это Илья упустил, это он не спохватился. Но теперь он видит, всё ему открылось, отныне будет открыто всегда: в чёрном ящике нет родного ему человека. Этот человек куда-то исчез ещё давно, пока никто не смотрел, а перед Ильёй, утопая в фальшивом белом атласе, сжимая тонкими лапками две гвоздики, лежит большой грызун с вытянутой мордочкой, весь покрытый тусклой, свалявшейся шерстью. Он поднимает глаза — а в жидких рядах соседей такая же морда. И ещё одна. И ещё... Всякий раз, как Илья выходил от своих квартирантов, в груди колотилось до темноты в глазах, до удушья. Вот и сейчас. Глотая воздух, он быстрым, насколько получалось, шагом отошёл от подъезда к первому попавшемуся дереву. Старая яблоня. На ветвях бутоны — пока спелёнатые, берегутся от прохлады весенних ночей. Красиво она цвела в те годы! Кажется, его ещё на коляске катали, когда он познакомился со старушкой яблоней. Да? Ну же, хорошие воспоминания, где вы?.. После похорон его вновь свезли в приют, пока бабка с дедом решали, забирать ли неожиданную обузу. Если да, то на какие шиши кормить пострела, когда сами без штанов, где ему спать и учиться? Наконец, в приют явился один дед. Сказал: — Ну что, Бибигон, пойдёшь к нам жить? — Это кто — Бибигон? — Вот обувайся быстренько, привезу тебя к нам с бабулькой, узнаешь. Читать-то обученный? Только не канючь по дороге! Я у тебя строгий дед. Дед оказался не строже бабки, но главным было не это. За пределами приюта Илья вскоре узнал, что одним из мохнатых существ может стать кто угодно. А вот почему они такие? Укутываясь в беспомощность, как в мех, они движутся к незримой бездне, словно влекомые зовом. Как глупо, как стыдно, что Илья до сих пор не разобрался, откуда берётся этот зов и почему он так силён. Неизвестно даже, что за сила сделала его видящим. Тот хищник, самый первый, что-то говорил про искру, а Енле — про родство... Мурашки промчались по спине. Будто у Ильи с этими злодеями могут быть общие корни! К чему рассуждать о том, откуда взялось умение видеть леммингов? Страшно и не нужно. Главное — помнить, ради чего он действует. Поэтому нужно взять себя в руки, улыбнуться и приготовиться нести надежду. Ему вдвойне нельзя киснуть, иначе не получится стать рупором иного чувства, иного зова — если на что и похожего, так это на чистый и лёгкий звон колокольчика. Глубокий вдох. Медленный выдох. Вот яблоня, вот под рукой шершавый ствол. Всё прошло. Не до горевания сейчас. Нужно думать о деле. Исправлять, наблюдать, разгадывать тайну леммингов, чтобы однажды всё это закончить. Илья посчитал до десяти, заставляя себя переключился на вчерашний день, такой богатый на события. Вектора, вектора... Достаточно подменить один ключевой параметр, чтобы весь объект двинулся в противоположную сторону. Все стремления останутся прежними, но будут лишь приближать к погибели. Что же это за ключевой параметр? Стрелки движений, у каждой — свой наклон, а у каждого человека — своя наклонность, в соответствии с которой он бежит. У стрелки есть цель. От неё и зависит, каким будет вектор — каким будет движение. Может, у леммингов ключевой параметр равен нулю, ничто, Бездне. Тогда все желанные цели кажутся недостижимыми, уходят из поля видимости... Вектор бега лемминга перенастраивается на пропасть. Хомячий шарик-умвельт смыкается над головой, создавая картину мира, состоящую из сплошных преград. Катится по наклонной... Значит, всё зависит от человека, хоть десять умвельтов на него набрось. Если он твёрдо будет держаться своего вектора, пусть вслепую, вопреки зримому здравому смыслу... Если он будет нацелен на что-то важное... Такого всё равно утянет, понял Илья. Полина говорила, что у вектора есть нечто вроде мощности, длины, то есть самый длинный при суммировании всё равно перетянет остальные. А вектор, направленный в ничто — это же, наверное, ужасно далеко. Аж за пределы жизни. Вот разве что если схватиться за такого человека и нацелить себя в бесконечность... Он посмотрел наверх, в высокое небо. Словно отлитое из хрусталя: тронешь пальцем — зазвенит. Да, это подошло бы. С трудом отлепив взгляд от бездонности над головой, он вернулся на бренную землю. — Так. Ну, а теперь — за работу! И тут он почувствовал, что самым подходящим делом сейчас было бы, наоборот, отправиться домой. Сесть на маршрутку, закрыть глаза на заднем сидении, затем выйти у магазина в своём районе, купить макарон, сосисок и тягучей ряженки. Дойти до подъезда прогулочным шагом, ощущая кожей тёплое дыхание земли. Неторопливо поужинать, глядя в окно на серебристый месяц в ещё светлом небе — самый краешек вечера. Постоять перед иконой, слиться с мирным словом молитвы, в которой умерших вспоминают, как живых. Быть может, погрустить немного. Нырнуть под одеяло, умоститься на промятом матрасе, тут же накрепко уснуть часов на десять. — За работу, — упрямо повторил Илья. Он погладил на прощанье ствол дерева и пошёл прочь. Не к остановке, нет — в противоположную сторону: патрулировать район, прочёсывать наиболее людные улицы. Сделать петлю, а потом уже кружным путём вернуться на подходящий транспорт. Преодолев несколько дворов, Илья наткнулся на бывшее здание магазинчика, теперь, увы, заколоченное. Когда-то ему под этой вишнёвой крышей купили отличный заводной вертолёт на шнурке... тише, память, тише. Сейчас стёкла закрывали фанерные щиты, обильно изукрашенные баллончиками. Пухлые красно-жёлтые буквы, чьи-то подписи — ах да, «теги», говорил Арт. Поверх одного из рисунков — надпись: «Звэри тожэ люди» Илья не сразу понял даже, чем фраза вынудила его задержать взгляд. Почерк шатался из стороны в сторону, надпись явно оставила не Артова уверенная рука. «Звэри», которые люди. Такие, как лемминги или хищники, да? Буква «э» на месте «е» — перевёртыш. Присмотревшись, он заметил ещё кое-что. Несколько набитых подряд наклеек с бешеной белкой из хитового «Ледникового периода», только вместо неизменного ореха персонаж держал чьё-то очередное граффитерское прозвище. Вспомнилось корявое поделье из заброшенного завода, где бродил хищник... Хватит тратить время. Противник, судя по этим отметкам, его не тратит. От магазинчика Илья вышел к проезжей части и медленно двинулся вдоль неё, осматриваясь. Тополя блестели на дневном солнце, в глубине их крон что-то обсуждали синицы. То и дело пролетали стрекозы. Одна едва не врезалась Илье в лицо, глупышка, но даже это маленькое происшествие не заняло его. Главное — кругом были люди. Люди ходили парами или поодиночке, останавливались или спешили. У некоторых был сердитый, усталый вид, но не вид лемминга; это означало, что в глубине души они любят жизнь, даже если по ним не скажешь. Это означало, что они идут дорогой жизни, борются за лучшее будущее и сохраняют свойства человека: надеяться и выбирать свою дорогу... свою судьбу. Ищут правильные значения параметров вектора, так сказать. На секунду ему показалось, что мир в полном порядке. Словно всё зло осталось где-то лежать комком, смятым рисунком внутри мусорного пакета, а все ушли на воскресную прогулку. Таким невинным и нерассыпчатым — Илья помнил по себе — видят город малыши. Да, это хорошо. Прекрасно, когда люди выглядят нормально. Но где же лемминги? Осматриваясь, Илья впивался взглядом в каждую деталь. Витрины магазинов: не мелькнёт ли кто? Окна машин: не вцепились ли в руль грубые косматые лапы, неспособные толком рулить? Деревья закрыли обзор, тьфу на их... Вон дворник что-то смахивает на лопату с газона. Взметаются сизые перья. У основания фонарного столба на остановке крепились по кругу рекламные щиты. Илья спросил в газетном ларьке чаю и стал рассматривать афиши, ожидая стаканчика. «Концерт группы Звери». Ощущение — как будто в муравейник сел. А ведь ничего особенного, просто совпало так. Взяв чай, он привычно бросил: «Хорошего дня» и пошёл дальше. С полным стаканчиком приходилось смотреть не только вокруг, но и себе под ноги, чтоб на бугристом асфальте не споткнуться. Реклама эта ещё. Слишком много всего. Люди. Стены. Столбы. Дорога. Стены. Не упустить. Он прихлёбывал чай на ходу, почти не ощущая сладости. Жара крепчала, следовало снять куртку — ладно, потом, не до того... Внутри что-то просило: расслабься, расправь плечи! Автомобили притихли на минуту, когда зажёгся красный — Илья наконец расслышал, как в вышине жарко спорят с небом стрижи. Звуки лета. Звуки отдыха... Нет. Он решил, что даже сегодня не станет тратить время впустую. Зла не видать — но оно оставляет следы из бумаги и краски, песен и мёртвых перьев. Протоптана дорожка для леммингов: найдут её — побегут быстро-быстро. Значит, Илья должен быть ещё быстрее. Как ветер. Как звон! Кто его знает, почему звон сегодня похож на колыбельную, а не зовёт в бой. Может, кажется просто? Неважно. Решение принято: идти, искать. Люди, стены, рекламные щиты, люди... Только вконец запыхавшись, Илья замедлил шаг. Потянулся вытереть пот с лба, но заметил, что до сих пор сжимает в руке прозрачный стаканчик. Смяв тонкий пластик, он двинулся в сторону ближайшей урны недалеко от пешеходного перехода, не прекращая озираться. Когда лихорадочный взгляд упал на столб у остановки, то внимание Ильи привлекла смутно знакомая бумажка, наполовину скрытая под другими объявлениями. О! Такую он видел утром, когда выезжал сюда. Открытие арт-центра «КадаврДак» Очевидная опечатка, не так это слово пишется! Илью слегка покоробило. Но дальше блестело глянцем: «Выставка современного искусства», и вот тут Илья наконец вспомнил Арта, его несостоявшееся приглашение — а ещё «не трожь Шамана, он мне нужен». Значит, Шаман тоже может оказаться на выставке, а с ним и другие из хищной стаи. Можно будет снова с ними пообщаться. Испепеляемый азартом, Илья дотронулся до объявления. Хищники. О, ему есть о чём поговорить с любым из них, не выдавая себя! Как они видят леммингов? Почему? Какое заблуждение привело их на путь охоты, можно ли переубедить их? Пусть их слова на вкус ядовиты, но хищники говорили с Ильёй на одном языке. Вдобавок, они знали что-то за пределами известного простым людям, но напрямую касалось его самого. Наверняка, наблюдая за ними, он мог бы стать сильнее, хитрее. Он мог бы понять их логику... Илья сжал пальцы в кулак до скрипа. Предсказать их действия! Предотвратить новую атаку! А уж в леммингах больше всего смыслят именно те, кто охотятся на них. Годы наблюдений, догадок и ошибок наконец закончатся. Такой шанс нельзя упускать. Даже в церкви не разбираются в таких материях... а, что говорить. Как видно, у священников специализация — проводить ритуалы, воплощать символы. Тоже дело важное, да, ну а Илья будет заниматься тем, в чём специализируется только он один. А если совсем повезёт, он приоткроет собственную тайну: на что он, с особым зрением и убедительной речью, поистине способен. Енле не лгал — разве можно так пламенно лгать? — но сказал недостаточно. Но куда идти-то? К разочарованию Ильи, адрес был заклеен. Он попытался отодрать верхний листок, зазывающий в парикмахерскую, но только повредил оба объявления. Всё же теперь из-под белых бумажных лохмотьев показалось начало названия улицы. Улицу Илья знал: длинная, надломанная посередине, она связывала один из старых кварталов с новым. К ней по адресу привязывались десятки широких дворов, зданий с дробными номерами и тому подобного. Там можно два полных дня рыскать, ничего не обнаружив. А между тем... «Состоится 25.05» . Завтра! Оставалось надеяться, что ещё хоть одно объявление встретится, например, в окрестностях самого арт-центра. Иначе только слепой случай мог бы привести Илью на выставку. «Человек с позицией», так его назвал граффитчик. Он явится со своей позицией в самую гущу таких же буйных, ветром носимых творческих личностей, как Арт. Уж там-то, где не нужно ограничиваться канонами, а каждое мнение равноценно, его не смогут проигнорировать. *** Днём, двадцать пятого мая, Илья брёл вдоль стихийного овощного рынка. Всё утро он провёл в поисках арт-центра в девятиэтажных кварталах, рассудив, что новые галереи открывают в новых районах. Он нашёл супермаркет и огромный строительный магазин — обшитый дешёвыми панелями короб походил на антирекламу самому себе. Он почти зацепил крупного лемминга, но тот увернулся, скользнув в лабиринт этого самого магазина, где скрылся начисто. Прямо сейчас позади Ильи громко ругалась торговка, обнаружив у себя под прилавком голубиную тушку. Короче говоря, Илья был раздосадован. Старый квартал, в который он перешёл, не сулил ничего интересного. Высокий каменный забор скрывал дома так, что одни крыши торчали. Улица стала тесней, пешеходная часть растаяла. Мимо сновали автомобили, всё больше старого образца, а вот люди не ходили вообще. Видно, жители застревали на работе допоздна, или... Кто их знает, в общем. Вот из-под калитки вылез, еле протиснувшись, крупный чёрный кот. Задравши хвост, он неторопливо прошествовал вперёд Ильи. С компанией всяко веселее. «Кис-кис!» — позвал Илья и осекся: кот обернул на него морду, изрезанную шрамами. Носа, считай, не было, а один глаз оказался мутным шариком. Смерив Илью взглядом, кот припустил вперёд трусцой. Следующий двор оказался не заперт. Вела в него длинная арка с бельэтажем, проброшенная между двумя домами. Солнечный свет не попадал туда, изнутри тянуло сыростью. Кот ещё раз оглянулся и забежал в арку. Илья вдруг понял, что у него нет иного выбора, кроме как следовать за неожиданным проводником. Или есть? А, какая разница. Воздух на входе в арку оказался неожиданно вязким, несмотря на сквозняк, который будто подталкивал в спину. Отдавшись этому потоку, Илья вошёл в полумрак. Впереди еле заметной тенью уверенно вышагивал чёрный кот.