Лемминги

Бутерброды — сложил. Баллончик — на месте. Аптечка... Илья отпустил крышку сумки, почесал переносицу. Чего это он вспомнил про аптечку, которую давным-давно забросил неизвестно куда? Ему даже любопытно стало: где-то она теперь пылится? Клеёнчатую косметичку с лекарствами для первой помощи он откопал на балконе. Обезболивающие оказались просроченными, а кроме них там были только бинты (Илья всё равно не помнил правил перевязки), зелёнка (что толку?), «Корвалол» и нашатырь. Повертев в руке вонючий бутылёк, Илья пожал плечами и закинул её обратно в косметичку. «Не пригодится, это уж точно. Ещё таскать с собой лишний вес, ну его.» Первая половина дня, можно сказать, задалась. После долгих блужданий он разглядел пуговку мехового носа у апатичной торговки беляшами. Пришлось опустошить карман, чтобы купить у неё пирожок, восхититься, потянуться за вторым... На самом деле, беляши были так себе, Илья давился жирным тестом и последний огрызок украдкой спрятал в сумку. Хорошо, что проездной с ним. Ну, а деньги... Сбережений пока хватит. Вот с проездного, пожалуй, всё и началось. Вспомнив про него, Илья решил прокатиться на троллейбусе в какое-нибудь новое место. Ему надоело бродить по знойным улицам, кашляя от тополиного пуха. А в троллейбусе играло радио. Ох, это вездесущее радио! «Участковый милиционер предотвратил попытку самоубийства. Когда поступил звонок...» Илья очень старался не слушать, что там вещает приёмник из кабинки водителя, но та по случаю жары была настежь открыта, а вглубь людного салона он пройти не мог. Не скрыться было от звука, хоть и лязгал, и гудел троллейбус! Новости Илья ещё перетерпел, но когда началась песня — выскочил на ближайшей остановке. Он помнил, чем это закончилось в прошлый раз, но просто ничего не мог поделать. «И тебя она получит, и тебя она получит!» — нёсся ему вслед крик последнего куплета. Оказавшись на улице, Илья завертел головой: не занесло ли его снова в окрестности проклятого моста? Но нет, вокруг возвышались девятиэтажные дома, неподалёку гудел базарчик. Не дав себе полюбоваться голубой облицовкой зданий, Илья поспешил вглубь района. Он прошёл базарчик и пару тенистых кварталов. Вдруг перед ним выросло здание церкви. Храм новой постройки, Илья здесь никогда не бывал. Не без труда открыв высокую дверь, он вошёл внутрь. Белые, без росписи стены. Иконы висели чинными рядами, напоминая о злополучной выставке. В дальнем углу торчали строительные леса, а напротив них Илья заметил обустроенную нишу — самое украшенное место в этом храме. В нише под сводом из резного дерева покоился саркофаг. Мощи. Илья осматривался кругом. Привычные детали — но незнакомые чувства отзывались в нём. Иконы. Тонкие пальцы, лица — иссушенные. Как он раньше не замечал? Мученики, позволившие убить себя; или добровольно выпитые голодом и одиночеством. Лемминги. Прославленные лемминги — вот они кто. Образцы для стадного подражания. Илья зажмурился, вновь открыл глаза. Нет, всё ещё овалы лиц человеческих глядят в ответ из окладов. Ни меха, ни чёрных глаз. Наверное, стилизация приукрасила их. Это ведь просто рисунки. Просто символы. Пеняя на несовершенство зрения, Илья пошёл взглянуть на мощи. Сладкий запах встретил его, вроде пионов и лилий разом, но букетов было не видать, даже сушёных. Он вспомнил, что и тление имеет сладковатый запах. Но не такой, совсем не такой... а, какая разница. Он плотнее стиснул зубы. Запах не исчез, но отодвинулся, стал неважным. Позади скрипнула дверка церковной лавки. Выпорхнула крошечная старушонка в белом платочке, с ведром. Семеня от подсвечника к подсвечнику, она собирала огарки — быстро, как воробей крошки склёвывает. Как ни тошно было Илье, но он остановился полюбоваться сноровистой работой. Наконец старушка обошла его и юркнула в нишу. Достала из кармана тряпицу, начала протирать стекло саркофага. Насколько Илья мог видеть, она улыбалась, склонив голову набок. Так смотрят на маленьких детей, поправляя им одеяло. Из-за двери лавки донёсся бас: — Как так — не работаете? Нам без электричества никак нельзя. Да нет, какие свечи, смеётесь, что ли?.. Я служу всенощную, а за иконостасом темнота непробиваемая. Это символически некорректно, это духу службы не соответствует... а, что объяснять. Нужны лампочки нам, к ним ещё обязательно реостатные выключатели. «Лампочки, значит. Пока потусторонняя сила убивает людей, вы тут переживаете о лампочках? Ну-ну», — подумалось Илье. Старушка невозмутимо возила тряпицей. — Зачем держать в храме мёртвое тело? — спросил Илья. Спросил куда глуше, чем собирался, но свечница услышала. — Никакое не мёртвое, — встрепенулась она. — У Боженьки все живы. Не зря говорят: усопшие. Спят оне, значит. — Кости-то спят? — уточнил Илья с неожиданным для себя ехидством. Полина бы оценила. Старушка, тем не менее, отреагировала совсем наоборот: рот сник, седые бровки пошли вверх. — Это вам батюшку спросить надо, я Божиих промыслов не ведаю. А только знаю, что с нами святченька, яко живой, пребывает. Илья понял, что теперь уж готов «спросить батюшку» о чём угодно. То ли азарт, то ли озноб пробрал жилы. Всё-таки он уже открыл рот, расстроил безвинную бабулю — незачем останавливаться. — А где священник? — Сейчас позову, — сухо ответила свечница и затопала обратно в лавку. Послышался её голосок: — Отец Антоний, вас спрашивает молодой человек. Названный Антонием священник показался из лавки. Был он чернобород и почти молод. Глубокие морщины от переносицы до скул замечались уже после блестящих карих глаз. — Молодому человеку — радоваться! — весело поздоровался отец Антоний. Древнее приветствие, ещё апостольских времён. Илью на миг бросило в панику, но из упрямства он заговорил: — Почему у нас в православии столько почестей умиранию? Верующих приучают стремиться к тому, чтобы побыстрее истлеть! Или, по-вашему, всё это, — он кивнул на иконы и раку с мощами, — прославляет жизнь? — Ну да! Отчего же нет? Ничего, кроме жизни, мощи не могут славить. — Священник изумился так сильно, что Илье это показалось наигранным. — Смерть, одолев человеческий род, удалила от него жизнь и сделала мёртвым, но Спаситель-то наш есть истина и жизнь. Кто себя Ему посвятил, тот восстановлен. Из такого человека изгнана смерть навеки. В мощах нет смерти. Отец Антоний говорил, раскинув руки, как будто ему охота было приятельски хлопнуть Илью по спине. — Загадки какие-то. — Не загадки, а духовный факт. Бог восстанавливает падшую реальность: кто с Ним — тот встаёт на подобающее место. Илья наморщил нос, пытаясь вспомнить, что же ему напомнили последние слова священника. Тщетно — память заволокло туманом. Зато вонзилась остриём другая мысль. — Подобающее место — это лечь и сдохнуть, ага? Считать жизнь, этот фонтан радости и чувств, позорной? Как там было... Скотской? И чтобы от этого избавиться, надо сливаться с демонами, вот так вот, да? — С демонами? — оторопело переспросил священник. — Конечно! Так этот говорил, ну... По телевизору. Бородатый, прям как вы! Что монахи ради подвига впускают в себя духов злобы, типа чтоб победить их слиянием. Отец Антоний замотал головой. Илья злорадно отметил, что священник растерял весь блаженный пафос, когда тот заговорил: — Не знаю, брат. Ты, может, не так его понял? Гм-м, я, может, не все тонкости монашеского делания знаю, я ведь не монах, но... А может, твой информатор-то вовсе не церковный? — Вот и не угадали. Я про скотскую нынешнюю жизнь как противоположность жизни вечной вычитал потом в церковной брошюрке. Какой-то Нисский так написал. Значит, и всё остальное — правда. — Гм-м, — повторил священник с сомнением. — Григорий Нисский ереси не скажет. Допустим, тут притча. Страсти ведь оставлять тяжёленько, как будто и впрямь с жизнью прощаешься. Несмышлёные дети Божьи, бывает, и спасения хотят, и текущее положение сохранить. Им ведь, если честно признаться, нормально на нынешней позиции, а небесное — далече, к нему ещё поди дойди. Бросить привычное место, расстаться с образом жизни, а не с самой жизнью, вот так мне видится смысл. Гм-м, хотя я-то не святитель, и Григорий Нисский мог иметь в виду чего другое. Но не призывает же он к смерти стремиться, в самом деле! Просто эдакое иносказание. Нет? — Опять иносказание! — вспылил Илья. — Почему, в конце концов, Бог не говорит с человеком напрямую, зачем все эти загадки? Отец Антоний слегка приободрился: — Молодой человек! Позволь нескромный вопрос: Евангелие читал? — Допустим, — настороженно ответил Илья. — Вот помнишь, как там был день схождения Духа Святого на апостолов, что они аж на незнакомых языках смогли проповедовать? — Приблизительно. — Вот так и выглядит общение Бога с человеком: если человек чист и свят, Божье знание в него проникает как нечто очевидное. Даже если этот святой раньше рыбаком был и ни про какие языки слыхом не слыхивал — это ничего. Бог тем, кто его служит, вот так таинственно всё объясняет, не словами, а просто... Человек обнаруживает себя уже сведущим. Конечно, если он сам согласен, но те, кто Бога любят, всяко рады узнать о Нём побольше. Просто хранить эту любовь — и всё будет! — Да? Если всё так просто — тогда объясните, например, что такое «керигма»? Отец Антоний стоял с приоткрытым ртом, немного напоминая рыбу. — Не знаете, — торжествующе сказал Илья. — Шиш, а не общение с Богом. — Послушай, — вздохнул священник. — Я, как говорится, академиев не кончал. Время такое было, что призывали на духовную службу, экстренно, как на войне — я и пошёл. Ну, к чему эти вопросы теологии нам в обычной жизни? Ты меня про живую веру спроси, всё отвечу! Но вот этот вопрос о редком термине, зачем он обычному-то человеку? Глядя в глаза священнику, Илья проговорил: — А я не обычный человек. Я, может, вообще не человек. Не дожидаясь ответа, не обернувшись на растерянное «Позволь-ка, братец» — ага, Енле тоже называл братом, — он прошагал к двери. Подошвы глухо шлёпали по свежемытому каменному полу. Оказавшись снаружи, он сбежал по ступенькам и не замедлил шага, пока не оказался в каком-то дворовом скверике. Впереди был прямой выход на оживлённую улицу, но снова идти навстречу людям Илья сейчас не мог. В груди жгло, как будто вся ярость дневного света целилась туда. Он был готов на всё, чтобы унять зуд. Увы, мысленная боль глушится только мыслями. Пытаясь выдумать себе хоть какое-то утешение, Илья принялся костерить священника на все лады: лицемерный весельчак, ещё и недоучка! А как он «тыкал»! От этого действительно прекратило быть так тошно. Стало тошно иначе — но на сей раз со сладковатым привкусом. Рядом на спинку скамейки села стрекоза. Вниз головой, растопырив крылья. Длинное тельце — перевёрнутое, как крест. Продолжая взятое направление, Илья рассуждал, не находя повода остановиться: «Как я мог восторгаться религией? Помощников в церкви не найти. Ни у кого здесь нет моего уровня, они даже представить себе не могут того, что вижу я. Серебряный звон... Даже если всё-таки поверить, что это не очередное проявление Фатума и прочих фокусов Бездны, от него всё равно было мало толку. Я сам добился успеха. Короче, хватит. Больше я в храмы ни ногой.» Откуда-то тянуло гарью — жгли тополиный пух. Илья полез в сумку, желая заесть неприятные впечатления. Эх, чаю бы, а денег нет... Тут он понял, что у сумки вообще-то есть пара кармашков на молнии, куда он раньше часто складывал сдачу. Вот это да! На дне оказалась приличная горсть монет и бумажек. Высыпав эти немалые средства на засаленную остатками беляша ладонь, Илья оглядел их с придирчивостью. Он помнил времена, когда находил в кармане нужную сумму, которой там быть не могло. «Ещё и радовался, что за ничтожество! Ну, а эти деньги — что, если тоже подарочек от Фатума? Я ими воспользуюсь, а после этого всё дело пойдёт вкривь...» Впрочем, поразмыслив, он решил, что это действительно старая сдача из магазина. Просто его собственная запасливость подсобила. Он купил бутылку воды на ближайшей остановке и выхлебал её, пока ждал транспорта. Рядом стояла аптека, в окнах — реклама скидки на... опять нашатырь, да что ты будешь делать. Троллейбус тут не ходил, Илья втиснулся в набитый автобус. Что там за номер, тройка? Пойдёт. Илья висел на поручне, зажатый другими пассажирами. До конечной, а оттуда — пешком в сторону дома, насколько хватит сил. На одной из остановок машина что-то слишком подзадержалась. Привлечённый возмущёнными голосами, Илья вывернулся из-под руки мужчины слева, сунулся через плечо невысокого старичка в панаме, и обнаружил, что впереди две женщины ругаются с водителем: — Что значит — не едете? — То и значит — объезжаю по девятнадцатому маршруту, дальше разворачиваюсь и иду на конечную. Услышав про маршрут, Илья почувствовал, что покрывается испариной. Неужели его снова ведёт? Водитель продолжал спорить: — Хотите — выйдите здесь, два квартала пройдёте. Там дорога разрыта, что вы ко мне пристали? Новости слушать надо. — Надо совесть иметь! — припечатала голосистая дамочка и стала выбираться из маршрутки, шурша юбкой. Несколько пассажиров обеспокоенно переглянулись и потянулись за ней: видно, тоже не слушали новости. — Что им совесть! — проговорили над ухом у Ильи. Голос не громче шелеста ткани. — Но ведь водитель правда не виноват, — с досадой ответил он, обернулся и увидел мордочку лемминга. Зверёк беспокойно шевелил усами, от него пахло лежалой шерстью. Илье захотелось чихнуть. — Не виноват, — с готовностью подтвердил лемминг. — Никто ни в чём не виноват. Просто жизнь такая. — При слове «жизнь» у него встопорщилась шерсть. Или у неё: Илья разглядел остатки малиновой кофты и юбку-карандаш. Пожилая женщина. Она пробиралась к выходу, неся в лапе большой куль. — Так и сгину когда-нибудь по пути с базара, — прошелестела еле слышная жалоба, смиренная — нет, покорная до тошноты. Впереди ворчали: «Да не толкайтесь, все выйдем!». — Мне тоже, ну, туда же, куда и вам. Вот и донесу покупки-то — вдвоём веселее, а? Лемминг обернулся. Смерил Илью мутным взглядом: — Молодой человек, ну за кого вы меня, право... Совсем мошенники страх потеряли. Илья растерялся. За полгода, проведенных под серебряным звоном, он отвык от недоверия леммингов. Неужели без звона... Нет, он не сдастся! Не станет звать на помощь силу, которая, похоже, лишь забавляется с людьми, прежде чем столкнуть их в Бездну. Нет, нет, не в звоне дело, при нём тоже бывали отказы... Он делано потупился и пропустил женщину вперёд. Когда маршрутка тронулась, Илья выждал до перекрёстка. С жалобным «Ой, выпустите, пожалуйста, я не успел!» он ломанулся к двери. Водитель выругался, но тормознул. «Отлично, теперь для пожилого, наверняка близорукого лемминга я — случайный прохожий. О, сниму-ка вдобавок рубашку — порядок!» Обвязав рубашку вокруг пояса, он зашагал навстречу леммингу. Тот почему-то всё не появлялся. Илья уже решил, что упустил старушку, но тут он поравнялся с остановкой. Лемминг... Не ушёл с остановки. Не смог. Завалившись на бок, зверёк лежал на скамеечке под навесом. Куль валялся рядом на земле, из него выкатилось несколько луковиц. Из шерсти проглядывал лишь один, последний малиновый клочок одежды. — Вы спите? — с надеждой спросил Илья, пошевелив лемминга за плечо. Слипшаяся шерсть побуждала одёрнуть руку, но он продолжал тормошить зверька: — Эй! Да что ж это такое! Привести в сознание, надо чем-то привести в сознание... «Вода! Ах, нет, я выпил всю. Что же в таких случаях делать?» Он вспомнил, что. Даже выпустил плечо лемминга. Нашатырь. Вот, значит, как. — Помогите! — завопил Илья, выбегая из под навеса. — Тут лем... Тут человеку плохо! Прохожая тётка шарахнулась от него, тогда он кинулся к другой: — Позвоните в скорую, пожалуйста! — Со своего мобильного звони! — возмутилась тётка. — У меня нет мобильного... Умоляю, помогите! Но тётка почему-то вцепилась в свою сумочку и засеменила прочь, опасливо оглядываясь. — Да просто пьяная лежит, — напутственно сообщил какой-то мужичок. — Таких скорая не берёт. Илья отмахнулся. Он кидался от человека к человеку, умоляя: — Позвоните в скорую! С мобильного бесплатно! Я же не прошу ваш аппарат, ну что вы... Просто один звонок, пожалуйста! Там человек лежит, понимаете, человек... Лишь после того, как откликнулась какая-то офисная дама и за долю секунды набрала короткий номер скорой, Илья остановился. Остановившись — сказал себе то, о чём в эти страшные минуты думал без слов: «Вот, значит, как. Та мысль о нашатыре — не простая. Да, точно, она была похожа на подсказки серебряного звона! Когда я знал, что лучше сказать леммингу не пятое, а десятое, и это срабатывало, хоть я каждый раз думал, что несу какой-то бред... Сегодня не послушался — и что произошло? А вот что: высшая сила сломила лемминга, чтоб научить меня подчиняться. Мстительная, жестокая сила, я тебя...»