Лемминги

Больше на письменном столе у окна не мешались ни бумаги, ни книги. Всё. Только одна тетрадка и ручка, да и те едва ли пригодятся. Утреннее солнце освещало столешницу. — Больше никаких отчётов, — произнёс Илья почти весело, задвигая нижний ящик — туда он запихнул остатки пустых бланков. Затем бухнулся на стул, обхватив голову руками. Полина могла покалечиться или даже погибнуть. Так и случилось бы, не окажись рядом Илья вместе со своим даром видеть леммингов. Никто другой, видимый или невидимый, не предупредил её. Не отвела беду чудесная сила, звон не повёл девушку прочь от автобуса... Тут Илье пришло в голову, что он и сам не всегда отзывался на звук серебра. Вспомнить хотя бы ночную встречу со стайкой пьющих леммингов — разве его тогда заставляли? Но объяснение Илью не устроило. «Подумаешь, скучковались на опохмел! Авария — дело куда опаснее, можно же было настойчивее позвенеть при такой угрозе. Да что там позвенеть — оглушить надо было!» Полину спасло не вмешательство свыше, а сам Илья. Он покосился на икону в шкафу. «А Ты молчал. Почти всегда молчал, когда я с ней гулял — работал, вернее. Не хотел, чтобы я вывел её обратно к человечности? А почему? Не нравится она Тебе, да? Ещё бы: такая ехидная, недоверчивая, такая... уязвимая, потому и замкнутая сама на себе. Я её спас, я! Как теперь на Тебя полагаться, если такая девушка не нужна Тебе живой?» Распалённый догадкой, Илья вскочил с места, отпихнув стул. — А сколько сил мне понадобилось, чтобы умолить Тебя отвести от неё болезнь! Я бы те дни потратил на других леммингов... Да что там, Ты мог бы одним махом спасти и её, и прочих леммингов от тяги к смерти. Но нет. Тебе угодна преждевременная смерть, да? Лисичество похожее говорил насчёт взглядов хищников: смерть — благо, она ведёт к развитию. Он подошёл к шкафу, но дверцу не раскрыл. Провёл кончиками пальцев по стеклу. Прохладное. — Лисичество. Это Ты его убил? Трое смотрели из вневременья спокойно и чуточку печально. Взгляд на них открывал окно — но не внешняя яркость создавала это ощущение, а просто в пространстве становилось больше смысла. Правильности? И, пожалуй, света. Илья потянулся навстречу этому родному, ровному смыслу, он без раздумий открыл стеклянную дверцу, потому что за ней ждало утешение, простерев крылья. Но ведь и Енле верил, что родней и слаще Бездны ничего на свете нет. Той Бездны, которая убивает леммингов. И — слова ночного гостя с экрана: «Лишь через ад подняться до рая... Через смерть обрести жизнь вечную». — Тот бородач из телевизора сказал то же, что и Лис. Он всё-то понял про Твою религию. Вот они, порядки! — он сунул руку под футболку, ловя дрожащими пальцами то, что носил под ней. — Вот они, праздники! Вот они... Илья потянул через голову длинную цепочку с нательным крестом. — Вот они, распятия, орудия смерти! — почти выкрикнул он, швыряя крестик на полку шкафа. Металл коротко звякнул. На секунду Илье показалось — он стащил с себя не то кольчугу, не то вообще родную кожу. Целую секунду он стоял хуже, чем голый: бесплотно зиял дырой посреди реальности. Но миг прошёл. Переживание сгладилось и стало неважным. — Мне нужна правда, только она, — сказал Илья, глядя в упор на икону. — Я не желаю служить смерти в любых проявлениях. Ни за удачу, ни за радость не продамся. Свет, серебро... Просто воздействие на чувства. А раз так, то есть ли разница между Тобой и Бездной, которую показал мне Енле? Просто два разных ракурса на хомячий шарик, который так легко крутить и переворачивать... Слишком много — два. Истина может быть лишь одна, иначе это мнение, а не истина. Я хочу действовать в правде, а моё глупое сердце никак не может определиться: раньше его к Тебе тянуло, теперь — не тянет. Может быть, всё, во что я верил, следуя сердцу — ложь. Он захлопнул дверцу. — Хорошо бы истина оказалась в Тебе. Но если нет... Я всё равно её приму. После сказанного Илья вышел в коридор, где из ящика тумбочки выгреб все ключи, какие нашёл. Долго прилаживал каждый к небольшой скважине в дверце шкафа, пока замок наконец не щёлкнул. — Вот так, — сказал он, и, не найдя больше слов, унёс горсть ключей обратно, оставив их лежать беспорядочной кучей в ящике тумбы, на которой пылился телефон, а рядом — дедовы часы. Телефон безмолвствовал. Завод в часах кончился ещё вчера. Телефон... Илья нагнулся и выдернул трёхзубую вилку из телефонной сети. Теперь ему придётся обеспечивать себя самостоятельно. Илья пересчитал деньги от аренды. Скоро принесут квитанции, а он и в том месяце в ЖэК не заглядывал... Ладно, плевать. Он сбегал в магазин и вернулся с пачкой дешёвого плавленого сыра и свежим батоном. Хлеб умопомрачительно пах, но Илье было не до него. Дома он спешно, криво нарезал буханку, отправляя в рот крупные крошки. Неуютная тишина растянулась по кухне, казалось, весь дом вымер — да нет же, просто соседи разошлись по делам. «Ну, ну, ничего ведь особенного не случилось. Просто поживу, как раньше — стадо леммингов, один я», — уговаривал себя Илья, пока замазывал ломти сырной массой. «Просто всё проверю и найду решение. Лучше рискнуть, чем служить непонятно каким силам. Помогать им топтаться по людским душам — нет, больше ни за что.» Пару бутербродов он завернул в пакет и сложил в сумку. Когда-то он часто ходил с ней на вылазки, таская с собой кучу всего, что могло бы пригодиться, вплоть до аптечки. Потом перестал — много ли с таким грузом проходишь? Теперь сумка снова понадобилась — и не только потому, что в ней удобнее было держать еду, ключи и деньги. Илья поднял баллончик, со вчерашнего вечера оставленный в прихожей, взвесил его на руке и покачал головой: совсем опустел. Придётся для начала купить новый. Он вышел из дома в рубашке поверх футболки — завтра лето. По пути на строительный рынок Илья не раз замедлял шаг, чтобы подставить лицо солнцу, разглядеть синичку в зарослях боярышника или просто вдохнуть грудью свежего воздуха — соскучился по нему, просидев три дня взаперти! Вдыхал — и не насыщался, как будто и щебет, и свет, и воздух проливались мимо губ. Незнакомый продавец выдал Илье новый баллончик. Долго считал сдачу, отмахиваясь от стрекоз. Крупные насекомые лезли в палатку, словно мухи. «Нас не станет с тобой, сестрица, cохнет кожа воды следами», — играло радио. Всё как-то вкривь... Нет, нельзя на этом зацикливаться. Лучше придумать, куда отправиться теперь. Как обычно — залезть в первый попавшийся транспорт? А там уж выйти на каком попало перекрёстке... Нет. Хватит полагаться на случайности. Сегодня он всё решит сам. Стоя на остановке, Илья пропускал маршрутку за маршруткой. Провожая взглядом очередной «рафик», он вспомнил о своей карте, о планах, и что давно не заглядывал в кое-какие отдалённые уголки города. Что там за номер отъезжает — пятнадцатый, кажется? Как раз подходит! Он ухитрился-таки догнать маршрутку, грохнул по дверце ладонью, и его впустили. Окинув взглядом салон — чисто, ни одного лемминга, — Илья нашёл себе местечко у окна. Через несколько кварталов он обнаружил, что совершенно не понимает, куда едет, и прикрыл глаза. «Зачастил я в центр, вот и все прочие улицы перезабывал уже», — упрекнул он себя, а дальше начались всё те же размышления, что и утром, они побежали по кругу, как воронка, водоворот... хомячье колёсико. Он вышел на конечной, возле длинного здания с вывесками государственных служб: «Почта», «Железнодорожные кассы», «Международные переговоры». Подумал ещё, мол, хорошо придумано для жителей спального района — можно не ехать на другой конец города, чтоб заранее купить билеты. А затем в воздухе щёлкнуло, и невидимый громкоговоритель произнёс ласковым женским голосом: — Объявляется посадка на поезд... Илья провернулся на пятках, осматриваясь — да, он находился сбоку от вокзала. Как так? Собирался же в противоположную сторону. Он обошёл «рафик». В заднем окошке, занавешенном глянцевой шторкой, криво торчала картонка, правым краем задвинутая в оконную раму. То, что Илья на расстоянии принял за хвостик от пятёрки, оказалось прикрытой головой девятки. Девятнадцатый маршрут. Просто сел не на тот номер. Случайно. Он помнил: в нескольких кварталах отсюда начинается дорожка, усыпанная гравием. За ней — мост. Но Илья уже побывал там на днях. Дежурить на одном и том же месте — бессмысленно. Он развернулся и пошёл прочь от вокзала, забирая влево. Стоило осмотреть тут прочие окрестности: вдруг найдутся ещё надписи, которые стоило бы закрасить. Надписей он не нашёл, зато увидел по пути домой очередного гибнущего голубя. Поймал себя на том, что зрелище больше не вызывает в нём бурного протеста. Оно выцвело, стало серым, и сам Илья тоже казался себе серым и незаметным, как маленькая птица — мечется туда-сюда бестолково... «Разучился думать», — рассердился он. — «Разучился принимать решения, пока полагался на сверхъестественное. Куда я сам считаю нужным направиться? Какие есть зацепки?». Зацепок не было, а дурацкая фантазия застряла на образе серой птички. На ходу Илья морщил лоб, пытаясь сосредоточиться. Не было зацепок, кроме моста, хоть тресни. Либо он не хотел о них думать. Куда угодно бежать, лишь бы не болтаться в вязкой неизвестности. Туда, где происходит и случается, где завихряется поток событий, а затем рушится — нет, не в обрыв, конечно! Скачет по крутым порогам, да, вот так. Там, на мосту, он однажды столкнулся с неведомой силой. Теперь Илья страстно желал встретить её снова — и снова победить. Не потому, что какой-то там звон нашептал на ухо, мол, правильно это. Он сам захотел, да так крепко, что не смог бы иначе. Значит, выбор сделан. Точка. Поэтому назавтра Илья под конец рабочего дня приехал на конечную девятнадцатого номера. От вокзала, не без труда вспоминая повороты, он прошёл через кварталы хрущёвок. У последнего дома — опять номер девятнадцать! — остановился. Внутри так кипело нетерпение, что Илья уже не был уверен: сам ли пришёл сюда или странное жгучее чувство подтолкнуло его. Душное чувство. Знакомое... Хотя дворик хрущёвки стоял совершенно открытый и по-летнему приятный, Илье казалось: снова он стоит у входа в тёмную арку, куда всасывается сквозняком воздух, пихает в спину, и не сделать шаг вперёд невозможно. Вместе с тем подгоняло что-то ещё. Несмело так, умоляюще. Два чувства схлестнулись, как фаски лезвия. На этой режущей кромке Илья с трудом удерживался, чтоб не отдаться одному из них. А есть ли разница, если оба поют про одно и то же? «Нервы у меня сдают, вот что. Просто наваждения. Сам себя накрутил, разволновался, вот и трясёт теперь.» Тогда Илья поступил так, как всегда раньше справлялся со внутренним штормом. Он расправил плечи, глубоко вдохнул и сосредоточился сначала на ощущении тела, потом — на осязаемой, невыдуманной улице вокруг. Понемногу вечерело. Облака на востоке сгустились туманом, на западе — позолотели. По длинному проезду, что отделял жилой квартал от гаражей и моста, катился одинокий велосипедист. Илья проводил его взглядом. Солнце ещё долго блестело на шлеме, даже когда человека было уже не разглядеть. Если отсюда пройти на восток, можно добраться до промзоны, где когда-то бродил Кобра... Нет, мост, мост, больше ни о чём думать не надо. Как и раньше, приём более-менее сработал. Вихрь эмоций ушёл на задний план. Всё, что осталось — привкус неясной опасности. Едва ли десяток шагов прошёл Илья, шурша гравием, как ему пришлось остановиться. Поперёк дорожки стоял небрежно припаркованный автомобиль. Не какой-нибудь пыльный «москвич», а огромный «мерс» — чёрный глянец. Что делала такая машина в захолустье у начала промзоны, Илья понял в следующую же секунду. Обогнув «мерс», он разглядел двуногую фигурку на середине моста, у перил. Двуногую, но не вполне человеческую. Мохнатую, с торчащими круглыми ушками, с крупной холкой и покатой спиной. Когда Илья подошёл, то отчётливо разглядел рыжую полоску на хребте. Ноги уцелели почему-то. На них лоснились остроносые ботинки. Лемминг стоял, опираясь на перила — вытянул лапы далеко за пределы моста, как будто думал, что там тоже есть опора. Или как будто опора его уже не волновала. Но смотрел не вперёд и не вниз — нет, повернул морду набок, разглядывая что-то на противоположной стороне, где мост заканчивался и начинались заросли. Илья бросил быстрый взгляд в ту сторону — вроде, какая-то очередная заброшка. Эх, Полина так и ходит одинёшенька мимо тех пустых домов... Он снова нацелился на лемминга и двинулся к нему быстрыми тихими шагами. Как можно ближе. Как можно внезапнее, чтобы тот не успел принять фатального решения. «Господи, помоги ему!» — трепыхнулось внутри по привычке. Илья стиснул кулак, обрывая себя: это лишнее. Он решил, что будет действовать, как раньше. Один. Приблизиться бесшумно ему не удалось. Лемминг нехотя отвернулся от заброшки, смерил его взглядом. Бросил раздражённо: — Э, приятель, мелочи нет, сигарет не дам. Гуляй-ка давай отсюда. — Что? Да нет, я не за этим. Вам плохо, и я мог бы помочь... — Илью здорово смутило, что его спутали с попрошайкой. — Да, я здесь, чтобы помочь вам, — добавил он как можно увереннее. Грызун отмахнулся: — Чё ты мне там поможешь, парниша, сам-то гол как сокол. А у меня всё есть, упакован по уши. Чего хотеть, казалось бы, да? Ну, ты не поймёшь. — Мне кажется, вам хотелось бы... больше света. Илья сам растерялся от сказанного. Только вчера он говорил себе, мол, свет — только впечатление. Но лемминг застыл, словно его под дых ударили. Вздёрнул надбровья — совсем по-человечески. — Да, — проговорил он. — Чтобы всё по люксу — это про меня. Илья вежливо молчал, не понимая. — «Люкс» означает свет, а не просто «высший класс», — пояснил лемминг. — Просто об этом не помнят особо. Вот и я забыл, поди ж ты, а ведь с у меня как раз с этого всё начиналось. — Расскажите, — попросил Илья. Лемминг с неожиданной готовностью развернулся к нему. Руку он закинул за ограждение, каблуком упёрся в нижнюю рейку — как будто не над двадцатиметровой высотой стоял, а у стены клуба. — Рассказать? Ну, слушай, вдруг пойдёт на пользу: свет — это люстры в салонах, блеск драгоценностей, лоск. Ты вылезаешь из грязи, с этого, понимаешь, социального дна... Чтобы ухватить свой шмат света. Чтобы вырваться... Куда-то! И найти такой свет, чтоб на всю жизнь. А там этого нет. Ты снова лезешь наверх. Думаешь: на этот раз свет будет настоящим. И запонки себе с настоящими брюликами покупаешь, и костюм тебе подгоняют в примерочной, где лампы на тысячи свечей. Сливки общества за руку с тобой здороваются. Высший свет, как говорят... А настоящего, чтоб полностью пробрал, без компромиссов, нет всё равно. — Он есть не там, — тихонько подсказал Илья. — Вы не там искали. Но это ничего, никогда не поздно начать сначала. Морда у лемминга сморщилась, отчего открылись рыжие длинные зубы. — Не понимаешь всё-таки, — скрипнул зверёк. — Когда я малым был, мы владели таким... Самое тёплое воспоминание — как я сижу на кушетке, а мать примеряет вечернее платье, одно из десятка. У кушетки позолоченные кривые ножки. Вокруг всё сверкает. Это магазин. Элитный. Не старайся, ты себе представить не можешь... Мы ездили по магазинам на личной машине с водителем, и я задрёмывал под хоровод огней витрин. Он помолчал. — Когда отца убили в бандитских разборках, мы многое потеряли. Но мечта у меня осталась. Смекаешь? Вот как, скажи мне, как я могу искать где-то ещё, если другой детской мечты у меня нет? В детстве проигрывают и выигрывают самые главные битвы. За мечту... За дорогу к мечте. Ни к чему меня не привела моя дорога: стою здесь, ни назад, ни вперёд, но без мечты это буду уже не я. Вот ты нашёл свой свет, нищий пацан? — Я, ну... На этот раз уже у Ильи сжалось под ложечкой. Ещё недавно он верил, что вправду нашёл свой свет, обрёл навсегда. А теперь — снова скитание, снова лишь отблески вечного Дома, который, если верить Енле, вообще породил хищников и поглощает леммингов. А значит — враждебен. Всё, что осталось у Ильи сегодня... Только он сам, да реальность вокруг. Поэтому он не ответил, а бережно отцепил леммингову лапу от ограды. Тот дёрнулся: «Э, руки от карманов!» — но Илья уже отскочил, призывно махнул рукой: — Пойдём со мной. Пойдём-пойдём! Он двинулся к дорожке из гравия, оглядываясь. Лемминг пожал плечами. Сплюнул куда-то в овраг. Затем будто принюхался к чему-то, почесал загривок и неуверенно шагнул следом за Ильёй. — Ну же! — умоляюще воскликнул Илья, и вновь мост накрыло безмолвие, лишённое звонкости. Неужели всё, что до сих пор удавалось, было возможно только с крестом на шее? — Чокнутый, что ли... Всё же лемминг пошёл. Возле машины он даже обогнал Илью. Грызун определённо смотрелся теперь чуть более по-людски: может, выговорился, а может, дикость ситуации его встряхнула. Только вот к чему он всё принюхивался? — Ну что? — спросил зверёк, когда Илья остановился. Вместо ответа Илья развернул лемминга мордой на запад. Тот было заворчал, но на полуслове осёкся. Теперь мужчина просто молчал и смотрел — вовсе уже не чёрными глазами, и лицо становилось ровней, а щетина уже почти, почти смотрелась недельной небритостью. О да, Илья хорошо представлял себе, почему. Он знал, что сейчас воспринимает лемминг. Длинный проезд уходил в горизонт, в предзакатное солнце, тонул в сиянии. Замерли перед ним дома и фонарные столбы, как будто им тоже стало легко и сладко. Если утренний горизонт поёт о новых делах и дорогах, то вечерний расплывется в чуть усталой улыбке. Раньше Илья сам переживал подобное. А вот сейчас почему-то не мог, нет. Чего-то важного недоставало, что сшивало бы вместе и солнце, и мостовую, и листву, и его собственное дыхание. Всепроникающего, но невидимого, как звук. Интересно, почему для бывшего лемминга, который после их встречи укатил на «мерсе» в закат, это важное будто бы присутствовало. Интересно, почему этот мужчина всё смотрел куда-то вверх, будто прислушивался. Илья-то никакого звона не слышал. Не было звона. *** Сравнительную табличку он набросал за каких-нибудь минут десять. Это он у профессора подсмотрел такой способ разобраться в сомнениях. Эх, Евгений Витальевич! Стоило бы помириться. Наверняка профессору тоже обидно. Зачем так долго расстраивать старого человека, тем более, что тот сделал Илье много добра? Илья молча продолжал писать, не отвечая на уколы совести. Скоро они отлетели, как отлетают разочарованные птицы, найдя кормушку пустой. Две колонки таблички назывались «Чудеса» и «Сам». В первой Илья описал, на что похожи те случаи перенаправления леммингов, в которых его сопровождал серебряный звон. Во второй — свои попытки из прошлого, да ещё — сегодняшнюю: на мосту он звона не слышал. Закончив, он долго смотрел на листок, ерошил волосы, вздыхал. Затем откинулся на спинку стула. В чём же разница? Она точно была! Иначе почему бы он так радовался обретённой вере? Но таблица показывала только: там переговорил по душам, тут помог делом. Разве что случайности... Когда у него оказывалась при себе нужная вещь или деньги. Но случайности благоволели и к хищникам. Значит, их тоже исключить — что тогда, останется ли что-то от помощи свыше? Если останется — значит, она вернее Бездны, Фатума, или как там хищники называют своё антибожество. Сколько Илья ни пыхтел над табличкой, но ни найти, ни вспомнить различия не удалось. Так это что же значит? Это значит, он всегда мог справляться с леммингами самостоятельно? Да! Ему просто нужно было набраться опыта, дело не в божественном вмешательстве. У него талант, связанный с леммингами. Свой личный талант мистического свойства. Магия? «Енле говорил — дети Бездны, братья... Я что, тоже? Другой породы... Нечеловек вроде него? Оттого-то счастливые случаи ходят за мной по пятам, когда я выслеживаю зверьков? Тогда... Ох, нет, ведь тогда это Фатум подстраивает всё так, чтоб я влиял на леммингов сильнее. Не хочу, не желаю! Ничего общего с Бездной, никогда!» Илья отшвырнул листок, уткнулся в ладони, потирая усталые глаза. Должна быть разница. Как бы там ни было, ни одного лемминга он не погубил. Всё дело в желании? Хищник обладает правом действовать, говорил Енле, вот Илья и действует, направляет магической властью леммингов туда, куда считает нужным... Нет, всё равно мерзко, грязно пользоваться той же силой, что и хищники! Узнать бы, почему старец у храма назвал его особенность «керигмой». Может быть, неуловимая разница кроется здесь. Может, даже если Илья уродился потусторонним существом, это получится как-то выправить. Без особой надежды на успех Илья полез в нижнюю полку книжного шкафа. Её закрывала другая дверца, деревянная, которую он не запер. Хранились там его детские книжки, в их числе — энциклопедии для школьников. Вдруг искомое — какое-то совсем простое слово? — Ну-ка, посмотрим. «Т» — туман, «С» — сорокопут... Фу, какая противная птица. «К» — космос. Нету керигмы! Чего ж я у профессора-то не спросил? У него компьютер — может, в нём можно найти. Не позвонить ли сейчас? Всего один звонок! Потом телефон можно отключить снова, если охота. «Да ну его! Учёный, тоже мне. Я-то, может, понаблюдательней его буду.» — Вот и проведу эксперимент, — пробормотал он, заталкивая энциклопедии на место. Поднялся с пола, цокнул ногтем по стеклу: — Последняя попытка! Только чтобы разобраться. Настоящий Ты, или очередная личина Бездны. Да или нет! Ну, поехали: Отче наш... За стеной нудно гудел чей-то пылесос. — Да приидет Царствие Твое... Молиться было не проще, чем жевать воск. Соты без мёда, слова без смысла. Смысла? А он был? Илья попытался вспомнить: что-то же он ощущал, какая-то струна натягивалась... Не вспомнил. «Значит, на этот пустой бубнёж я тратил утро и вечер, да? Когда мог бы продолжать охотиться на леммингов! Сдурел я, что ли? Доверился сверхъестественному и чуть не сгубил всё дело. Нет, нет... Хватит, довольно! Доверять можно только себе. Больше меня никто не поймает на всякие там сладкие ощущения, а запугать тем более не сможет.» Он плюхнулся на свой диванчик и с размаху ткнулся в подушку. «Я один, но всё ещё особенный. Справлюсь!» *** Гудел мотор автобуса, но не заглушал беседы, которая велась позади Ильи. Двое пенсионеров заняли там сидения и вот уже несколько остановок подряд обсуждали несвежие новости. Одну новость. Ту, которая в последнее время не покидала умы и экраны. — Я рассуждаю просто: они же тю-тю, двинутые. Чего их жалеть? Ещё и бюджетные деньги тратить на какие-то там меры. — Ну! Чего на них обращать внимание? Страну сами от себя избавляют, о-хо-хо, какая проблема огромная! Хоть, может, очереди в поликлиниках меньше станут, если больных на голову поубавится. Илья вскочил со своего места и пробрался по салону к водительскому месту. Там он вцепился в поручень, чтобы ехать стоя, но простоял так недолго. Магнитола начала изрыгать новости — а в них снова: «В школах и вузах будут проведены проверки. Не все родители этим довольны: говорят, что их дети даже слова такого не знают, как суицид... А теперь к новостям из столицы. Ветеринаров привела в замешательство эпидемия среди голубей. Собранные образцы переданы на исследование. Врачи предупреждают, что птичьи болезни легко передаются людям. Это были новости текущего часа.» — На повороте остановите, пожалуйста! — затребовал Илья наугад. Он понятия не имел, где его высадят, лишь бы прочь от циничной болтовни. Оказалось — хрущёвки какие-то, узенькая улочка. Следовало выбраться на ближайший проспект или магистраль, где людно. Вскоре Илья высмотрел просвет между домами, ступил на длинный, ровный проезд... и на следующем же квартале обнаружил знакомые гаражи. Усыпанная камнями дорожка. Снова. — Какого? — прошептал Илья, озадаченно глядя на дорожку. Первым побуждением было — сбежать! Прочь от навязавшегося места! Но он ощупал через сумку баллончик, напомнил себе про лемминга-мажора и осторожно ступил на гравий. С баллончиком он не ошибся. Мост оказался изрисован заново. Неведомый противник потрудился на этот раз — крупно, по букве на столбик, написал вдоль ограды: И Д И У М Р И Остальные фразы встречали на перекладинах, чётко просматриваясь с дорожки: перейди на Ту Сторону головой вниз — перевернись Стиснув зубы, Илья закрашивал надписи, стараясь не расходовать слишком много краски. Когда он закончил, то радости не испытал. Голова кружилась, подташнивало: надышался растворителя. Автор разлапистых букв снова побывал здесь, а значит, мог оставить следы в другом месте. Почему именно мост-то? Похоже, благодаря Фатуму отметки тянули нужных людей, как магнит. В том числе — самого Илью. Чего этим добиваются хищники? Наверное, чтобы жертвы увидели символ, отпечатали слова в своём разуме — но ведь одного безлюдного закутка недостаточно? Илья, вон, сперва обнаружил пару надписей в одном из окрестных дворов, потом уже вышел на мост. «Ну-ка, куда ещё бы я отправился, чтоб долго малевать без помех?» Ответ напрашивался сам собой. Неподалёку — промзона, напротив неё — низкорослый район старого города. Займёт часа три. Без спешки, экономя силы, пока навстречу будет подыматься, подступая к горлу, ночь. Спустя часа полтора, ничего не обнаружив, он выбирался из промзоны. Перемазанные кроссовки скользили по прошлогодней листве — всё лучше, чем битое стекло возле старого цеха. Илья даже отыскал реп-точку, но дверь оказалась заперта, свет в окнах не горел. Не работала и часть фонарей вдоль брусчатой улицы. В сумерках Илья с трудом разбирал дорогу. Старые дома жались друг к другу, как напуганные гномы. Сколы штукатурки обнажали то кирпич, то рыхлый камень. Окна первых этажей — почти у самой земли. Редкие щёлочки света проходили через запертые ставни, а иногда — через доски или картон вместо ставней. Одно здание на улице рухнуло. Только фасад с пустыми оконными рамами остался. Илья замедлил шаг инстинктивно, боясь столкнуться с бомжами или кем похуже. Однако и без этого он бы всё равно разглядел на ветхой стене рисунок высотой почти до второго этажа. Человеческая фигура по пояс. Голова в обрамлении окружности, сложенные персты воздетой руки — в любом храме присутствует этот образ. Только вот вместо лица... Илья отвёл взгляд, уставился на приписку внизу: «Что вверху, то и внизу. Респект Арт06». Шестёрку несколько раз подчеркнули, странно, он же вроде «ноль-пять» назывался... Затем шёл небольшой кругляшок надоевшего уже капут-мортуума. Значит, не Арт, а кто-то новый, кто им вдохновился. На неопытные каракули с моста почерк вообще не походил. Чем дальше, тем больше исполнителей втягивались в события. И ради чего? Чтобы стать пешками Фатума всего-навсего... Точками на поверхности шара, что валятся в пустоту, выворачивая всю мировую сферу. Их всё больше — Илья один. Один против силы, способной посылать людей на гибель. Всё как раньше, только хуже. Он заставил себя взглянуть на рисунок снова. Туда, где должно было находиться лицо. Что означал этот оскал, эти смоляные потёки на месте глаз? Какая жестокая насмешка! Мелкая дрожь пробежала по шее. Насмешка ли — а может, подлинная суть, которую в эти горячие дни раскрыли её самые верные слуги? Самые знающие и хищные. Предательская суть, о которой он сам — как вовремя! — начал подозревать буквально на днях. «Что вверху, то и внизу, вот как?» Илья достал баллончик и растряс. «Тогда я остаюсь вне сторон.» Колпачок плюнул краской, оставил бледный потёк — засорился. Вспомнив Арта, Илья достал связку ключей и разогнул проволочное кольцо. Концом проволоки ткнул в насадку, чтобы расковырять отверстие. После этого краска плюхнула сразу струёй, пришлось отступить от стены, но теперь несмелый белый хоть как-то крыл вражескую отметину. Илья широко, быстро взмахивал рукой: слой, ещё слой! Один раз мимо проехала машина, он прятался от света фар в разломе стены, выжидал, снова вставал напротив чёрного пятна, пока оно не превратилось в сплошную серо-белую кляксу. Однако этого было мало. Примерившись по ширине стены, Илья провёл рядом с зарисованным местом первую длинную линию. Строки из школьной программы, Илья заучил их, хоть и не задавали: «Ненавижу всяческую мертвечину! Обожаю всяческую жизнь!» Когда-то эти слова укрепляли его. Сейчас... Сейчас главное, что он их вообще вспомнил. Илья писал, а краска исчезала на глазах: ноздреватая поверхность стены впитывала пигмент, как губка. Оставались бледные линии, в которых едва угадывались буквы. Но если внимательно всмотреться, если искать специально, если в тоске бродить по городу в поисках ответов, в бегах от искусственного мира — может быть, тогда их удастся прочесть.