Лемминги

Хищником быть, а не жертвой, повторял он про себя, высматривая, куда полетела стрекоза. Насекомое возникло перед лицом Ильи вместе с чувством металлического звука. Он понял, что это проводник Фатума. Изломанный полёт стрекозы направил его по одной из аллей. Затем проводник исчез. Илья пошёл прямо. Он миновал нескольких хрущёвок. У поликлиники переступил через выброшенную кем-то окровавленную ватку. Нормально. Маршрут верен. Кто-то танцевал в городе, похожий на него. Илья летел навстречу. Лавируя по улице, наводнённой людским стадом, Илья с печалью повторял себе: у него никогда не было иного выбора. Или леммингом — или тем, кто гонит их, направляя в глобальную пасть. Белые и золотые башни девятиэтажек возвышались над ним, но он знал: дома существуют лишь для того, чтобы рухнуть. Весь мир в труху — и это правильно, скорбь теперь не отнимала сил. Она давала серые крылья. Тут-то он и услышал — уже не шелест, а явственный перезвон. Казалось, исцарапанные, погнутые бубенчики сыплются на асфальт. Илья мысленно заметался: отринуть? принять? — и с ужасом понял, что звук физичен. Невозможно отринуть, значит. То, с чем судьба связала Илью, настигло его безысходно. Только тогда он заметил девочку. Она стояла прямо впереди, вся — резкого чёрно-белого окраса, с оттопыренными крыльчатками локтей. Неподвижная — и в движении. Танец не сходя с места, он колыхал ей руки, пускал по телу невидимый ток. Чуть постукивал каблук об асфальт. Люди обходили её, как потоки воздуха обтекают насекомое. Иногда оглядывались, но никогда не задерживались, торопясь прочь. Странное создание в облике девчонки-старшеклассницы уверенно и последовательно действовало по законам собственного мира. Мира, обратного людскому. Таким Илья когда-то увидел Енле. Сухой металлический перезвон исходил от девочки. А сходились к ней — все пути. Как гигантский водоворот всасывает течения в чудовищную воронку, у которой не видно дна — так все варианты вели к этой встрече. Илья знал, что обратной дороги нет. Чего там! Он сам всё решил. Расправив крылья, птица в грудной клетке стучалась клювом навстречу звукам, стремясь напиться ими. Илья перестал сопротивляться. Он отдался водовороту. Железный привкус покатился по языку в гортань — птица глотала избитые бубенчики, чтобы наконец подать голос, уже собственный. Илья не видел ни девочки, ни улицы — они потеряли важность, вес реальности стал нулевым. Реальны были только птица и песня. Это к ним он шёл всю жизнь. Только их стремился любить. О, каким же он был идиотом! Нет ничего важнее Бездны, се — истина. Наконец-то больше не будет ни выбора, ни метаний, ни пустых надежд. Нако... Металлический привкус исчез. Зрение фокусировалось долго: кажется, он всё это время не моргал. Постепенно чёрное пятно посередине вновь приняло очертания девичьей фигурки. Затем Илья понял, что больше не слышит звуков. Девочка вообще не шевелилась. Нога замерла полусогнуто, в секунде от удара каблука. Руки она тесно прижала к телу, будто против их воли. Опустив голову, стояла девочка, подёргивались кончики пальцев — но не дребезжали больше запястья металлом. Вот она медленно, через силу стиснула неверные пальцы в кулаки. Чёрная капелька потихоньку размывалась мокрой полосой вдоль её щеки. Это всё по-настоящему, вдруг понял Илья. Ещё шаг вперёд, и спасения не будет. Конец. Всё, чем он до сих пор был, всё дурное и хорошее, сомнительное и ценное — оно исчезнет, разорванное острым клювом. Разве он этого хочет? Кто этого хочет? Илья сделал неуверенный шаг назад. Мгновенно его накрыл ужас. Так было нельзя, он нарушал предназначение, он же добрался сюда такими тяжёлыми путями! Тогда Илья сделал второй шаг, и это было ещё ужаснее, потому что он предавал свою великую суть, свою избранность. Сила, данная ему для владычества над людьми, нездешняя искра. Ещё шаг — и он просто надругается над ней. Как бесчестное быдло, тупой хомяк. А после этого Илья повернулся и побежал прочь. *** Вот и всё, Илья, твоя судьба окончательно предрешена. Выбрал ты себе удел лемминга, значит. Беги, беги умирать. «Лучше уж так, — отвечал Илья на бегу, — чем причинять другим леммингам вред.» Неужели не понимаеш-шь? Лемминги безнадёжны. Им невозможно причинить вред, они сами — ходячий вред, им нужно только помочь доверш-шить свой путь. «Не безнадёжны, — спорил он. — Они могут стать людьми... Я же помню, такое когда-то бывало! Как это получалось, как, ну же?» Но как бы он ни старался, Илья не мог представить себе ту часть своей жизни, в которой вроде как не был ни хищником, ни жертвой. *** Дыхание сбивалось. Улицы казались совершенно незнакомыми. Пришлось перейти на шаг. В груди панически колотилось: как именно Фатум будет его убивать? Откажут тормоза у шального автомобиля? Рухнет рекламный щит? «Нужно домой, — решил Илья. — Целое здание обрушить сложнее. Там другие жильцы, не такие зараженные уроды-нелюди, как я... Может, у Фатума нет над ними власти! В квартире и стены помогают, там мой милый диванчик, я просто уткнусь лицом в угол, где висят открытки, и не буду двигаться, а ещё там мои книги, а ещё... Там есть что-то ещё, очень важное...» Он вдруг снова почувствовал себя хуже, чем обнажённым — распахнутым полностью перед вихрями невидимой бури. «Почему я не замечал до сих пор? Меня же все эти недели будто продувает. Начиная с того дня, как... С какого дня? Когда я ступил на этот путь?» Илья не находил ответа. Площадь всё не показывалась. Илья осматривался, надеясь заметить бюст как ориентир, но бронзовый лидер, похоже, остался далеко в стороне. Серые крылья бились за спиной, хлестали по лицу яростью. Пытаясь сориентироваться, Илья повторял про себя: «Я же могу вернуться тем же путём, которым попал сюда». Где-то был зоомагазин и косая тропа через двор, так, так, ещё рядом шумела стройка, так, нет, не то, всё это неважно. Пройти путь ногами — дело второе, а первая задача — перестать быть тенью самого себя. Тень рвалась прочь. Тянула обратно, изнемогая от жажды: там, позади, жестокая музыка, суровая и правильная, глотать её, как воду! Одуревая от этой страсти, Илья повторял единственным осколком рассудка: «Тень хочет назад. Значит, нужно рвать когти в противоположном направлении.» Он задержался было у магазинчика, присев отдохнуть прямо на ступени, но стало только хуже. Каждую секунду чувствовать спиной, что навес над дверью вот-вот обвалится — какой тут отдых! Страх жрал его, но гнилостная сладость захлёстывала почище страха: никчемной мошкарой казались прохожие. "Обыватели, ни грамма в них забот о духовном", - какое приятное раздражение! "Вот, проходят мимо, а знают ли они, что рядом разворачивается страшная битва?". Щёлкала клювом тень, готовая впиться в любой из мясных мешков, Илья же непроизвольно млел от своего превосходства. Как он хорош! Как сдержан!.. Единственный осколок рассудка наблюдал за этой бурей отрешённо — зато его пока удавалось сохранить. Наконец, Илья кое-что заметил. Буря усиливалась, едва он пытался вспомнить о событии, с которого начался путь сюда. Так Илья понял, что тень — боится. Вот на углу мелькнуло бурое пятно — лемминг? Скорей туда! — но нет, Илья развернулся и потащил тело к светофору, всё наоборот, всё вопреки желаниям птицы. Как назло, горел красный. Илья обхватил рукой столб светофора, потому что голова кружилась. Что было несколько недель назад, за гранью лихорадочной погони? Он разругался с профессором. Ещё с кем-то много спорил. Автобусы с проклятым номером маршрута… Нет, это всё о другом. Или, например, Полина. Она рассказывала про шар, искажения которого видны только тому, кто оказался снаружи. Снаружи? С полчаса назад Илья полагал, что как раз-таки оказался снаружи: вне своих иллюзий о добре и ценности жизни. Нужно вспоминать не события, а вот такие осознания. По ним, как по следу из крошек, можно выбрести куда-то… Отрицая их. Куда? Куда ты собрался, Илья? Цели-то у тебя нет. Все тебя предали. Нет Дома и некому служить. «Не куда, а откуда, — упрямо повторял Илья, не давая сбить себя с курса. — Подальше от смертной тени!» Итак, до того — он отлавливал леммингов чуть ли не сутками, урезав еду и сон, потому что тело особенного, тело нелюдя обязано было выдержать. Ещё ранее — ощутил на себе силу Фатума, безуспешно уворачиваясь от маршрутов, на которые его швыряли цепочки случайностей. Он вдруг увидел знакомый перекрёсток. Скоро ряд ларьков, остановка, а дальше, за путаницей дворовых дорожек — его подъезд. На несколько минут Илья остановил все рассуждения, чтобы очень осторожно, очень внимательно пройти пешеходную «зебру». Что ещё его изменило? Он ругался с незнакомым священником. Про оставление скотской жизни рассказывал, негодуя, а тот ответил — как? Не восстановишь. Бились стальные крылья, неслышимый свист перьев оглушал Илью. Значит, он задел что-то важное. Нет, невозможно вспомнить, лучше бросить, всё равно скоро погибать! Кусочек за кусочком, Илья стал ещё настойчивее тащить из памяти тот день. Моложавый отец Антоний рассказывал о подобающем месте. Что за место такое? Нужно занять его, нужно к нему идти… Почему подобающее не является человеку само, когда тот в беде?! Раз оно такое хорошее… Горечь и скорбь охватили Илью, как будто он в одиночку пересекал поле, заросшее терновником — но краешек рассудка оставался трезв. Ага! Встревожилась тень! Потому и насылает видения. Значит, это разгадка? В отчаянии он сбился с шага. Да, Илья ведь спорил не со священником, по сути, а с Богом. Так вот какую дорогу он топчет сейчас: от тени — к жестокому божеству, из огня да в полымя! Показался впереди подъезд. Слишком рано, он не готов! Неужели — войти, подняться по ступенькам до дерматиновой двери, ступить на порог? В эту минуту Илья уже знал, что ждёт его в квартире. Икона, в которой он когда-то видел дверь ко спасению. Чушь. Он экспериментировал с ней недавно, никакого спасения в этом предмете нет. Предательство, обидная насмешка. Как мерзко было бы обратиться хоть раз к божеству снова. Унизительно и мерзко! Только не к нему! «Не куда, а откуда», — припечатал Илья по отчаянию. На негнущихся ногах он взобрался по ступенькам на крыльцо и нажал, с трудом попадая по затёртым кнопкам, код входной двери. Замок щёлкнул. Подъезд дыхнул сыростью, кромешный после яркого солнца. Для Ильи мало что изменилось — во внутреннем мире он и так пробирался вслепую. Ещё раньше, ещё. Слова бородача-философа о демонах и смерти. Стали последней каплей… Где-то здесь начался фатальный путь. Допустим, нужно мыслить обратным образом, чтобы спастись. Как там было? «Дойти до ада, чтобы оказаться в раю», что ли, «вкусить смерть и вернуться с дарами от неё». Жажда в гортани птицы: испить мёртвой воды, налиться мощью. Нет, прочь от таких даров — босиком и нагишом! «Возможно, я сейчас иду от чего-то минимально понятного в никуда, в тупик», — спорил Илья с собой, тыча ключом в замок. Квартира излучала страх. Дикий ужас перед тем, что предстоит неизбежно: финальным разочарованием. Он уткнулся лбом в рыжеватый дерматин. Даже если в конце пути ждало спасение, до него не дотянуться. Илья целиком — тень. Тень не способна жить в свете. Не для неё. Нельзя, нельзя. «Ну, если не смогу, то и ладно. Я просто должен пройти путь до конца, потому что ничего другого не остаётся», — напомнил себе Илья, потянув на себя дверь. Сквозь безнадёжность, навстречу провалу — он шагнул на порог квартиры. Помещение сперва показалось чужим: он не должен был здесь находиться. Шатаясь, Илья добрёл до проёма двери в комнату. Опёрся на косяк, не чувствуя гладко крашеного дерева под ладонью. За стеной гудела дрель. Если бы существовало нечто спасительное — великая противоположность Бездны — оно уже пришло бы за ним, разве нет? Такая мысль одолевала последний осколок его логики, как море, пожирающее скалу. Да, точно, Илья ведь давно об этом догадался, поэтому и двинулся путём хищника, потому-то отверг несправедливую, лживую силу, которой... «Попался.» Илья вцепился в оговорку тени. Он даже непроизвольно сцарапал краску с косяка. Не радуясь — эмоции утонули во тьме. А мог бы чувствовать — ликовал бы. «Вот стартовая точка. Я направил свой вектор прочь от силы, которая не заставляет человека спастись, то есть не ведёт его насильно. Куда я пришёл, а точнее, что обнаружил напротив? Силу, которая принуждает идти заданным курсом. Имя ей — Фатум!» Илья оттолкнулся от косяка и вошёл в комнату. Вот и книжный шкаф. На полке — бессловесная картинка, под ней блестит кусочек металла. Наверное, он всё-таки краешком сердца ожидал чуда: вот, встретится взглядом с Единым во Трёх, и ад сразу сам закончится. Его качнуло, к горлу подступила тошнота. Лишь осколок рассудка продолжал искать в темноте: «Если я не покинул ад — возможно, выход просто ещё дальше. Что я теряю, если продолжу идти?» Хотелось просто лечь и перестать дышать. Илья прикрикнул на себя: «Что там ловить, на полу — пыли нанюхаться разве что? Ну, какие ещё дурацкие идеи я проходил, от чего отказался?» Некоторое время он тупо смотрел на блестяшку, что лежала под иконой. Наконец хлопнул себя по лбу. Вот же. «Вот они, распятья, орудия смерти» — выкрикнул он тогда. Но если есть хоть малейший шанс, что крест означает обратное... Обратное что? Победу над смертью. Если это так, то в нём — спасение от Бездны. Настоящее и нерушимое. В нём — выход из мира, подчинённого Фатуму. Искажённое замкнутое пространство-умвельт, напитанное магией и горем людским, останется позади. Илья решительно дёрнул дверь. Дверь не поддалась. — Нет, — прошептал он. — Только не это... Ну зачем я это сделал?! «Я же запер дверь, а ключ куда-то забросил. Обиделся, видите ли! Демонстрировал, какой я самостоятельный. Тьфу!» Но «тьфу» не могло открыть шкаф. Прозрачное стекло продолжало отделять Илью от спасения. Выбора не было. Выбора нет, Илья. Придётся отойти сейчас от шкафа. А после этого, в коридоре, у тебя неизбежно появятся совсем другие мысли. Желание стать хищником нагонит тебя, выйдешь ты из дому — дверь ведь будет рядом, руку протяни. Пойдёшь ты выполнять Фатум, потому что хочеш-шь этого. Хочется. Власти над людьми. Выполняя отчётливый приказ. Хочется. Стать правильным, нужным и важным. Он станет... Резким движением Илья через голову стащил футболку. Шершавость ткани на губах и пальцах, он старался думать только о них, а не про волну алчности и тем более не про то, что он собирался сделать дальше. Стоит только начать размышлять, как сомнения поколеблют взятый вектор. Илья просто снял футболку. Просто сунул кулак в воротник, обмотав поверх пару раз. Не жалко? Это бабушкино! Она бы не одобрила, даже дед не одобрил бы! — Чего только тень ни придумает, — сказал Илья вслух, отводя кулак. А затем просто и без задней мысли врезал им по стеклу. Раздался звон. Сначала он опасливо раскрыл глаза. В дверце шкафа зияла угловатая дырка. Илья осторожно вытащил руку, стряхнул на пол футболку, утыканную стёклами. Только тогда понял, что ощущает боль: кололо в щеке, а из предплечья ближе к локтю торчал небольшой осколок. Нужно перебинтовать, билось в нём испуганной птицей, нужно пойти в ванную, штуковинами с полки можно заняться потом. Иначе ты ничто иное, как лемминг, понимаешь? Ты причинил себе вред, прямо как один из меховых скотов. Или как те сушёные святые, что занимались всякой ерундой в надежде получить благодать. А в итоге всё равно умирали, умирали, умирали! «Враг паникует», — бесстрастно отметил Илья и неторопливо просунул руку в разлом. Казалось, металл серебрится даже наощупь. Прохладный. Утоляющий жажду. Птица закричала, словно её жгло изнутри. Как от удара под дых, у Ильи что-то сжалось в солнечном сплетении. Рука дрогнула, отчего острый край разлома резанул по коже, но боль вновь ушла куда-то на второй план. «Да чего я фигнёй страдаю-то? — возмутился он, пытаясь воззвать к рассудку. — Это же всё кажется!» Он вытянул всё-таки сжатый кулак, из которого свисала цепочка. Пот заливал глаза, Илья с трудом видел застёжку, но со второй или третьей попытки расцепил круглую скобу и набросил цепочку на шею, замыкая её за спиной. Затем он немного отдышался, присел на диван и стал вынимать из предплечья осколок. Мелкая гадость скользила во взмокших пальцах, саднила мышцу, но попалась-таки. Илья выложил её на стол, чтоб не потерять. При этом он понял, что всё время, пока сидел — смеялся. Ни ангелов с трубами, ни сияния с небес не явилось. Даже тень, кажется, никуда не пропала — таилась за спиной, готовая утащить за шкирку. Но Илья снова чувствовал боль и знал, что нужно её унять, а не усиливать — значит, он не стал леммингом. Ещё он чувствовал радость, причём не от своего превосходства — значит, он не стал хищником. Он кое-как сгрёб крупные осколки в кучку на полу, прикрыв футболкой. Потом Илья долго сидел на краю ванны, промывая холодной водой то царапину на лице от стеклянной крошки, то порезы на руке, то просто плескал себе на лоб. Он смеялся, как смеялся бы человек, успевший отбежать от места падения кирпича, нет — целого контейнера. Наконец он понял, что лицо мокрое не только от воды, а от того, что он плачет. Слёзы пролились на иссушенное поле, поросшее терновником. Они затушили бурый пламень, оставив обугленные ветви вздыматься к таким же серым небесам. Но оставалась ещё птица. Она горела. Пепел сыпался с крыльев, забивая дыхание. Сорокопут кричал от ярости и муки. Сорокопут был Ильёй, а значит — ярость и мука по-прежнему полыхали в нём самом. Правда, теперь-то Илья полнее осознавал ту часть себя, которая оставалась свободна от тени. Вернувшись в комнату, он ощущал себя свежей и чище — не только умытой кожей. Вот только его радость оставалась обычной человеческой эмоцией, одной из тех, которыми тешатся мясные мешки. Большего-то не ведают. Не спустились ангелы с трубами, не утёрло слезы небесное сияние. Нет его. Только бурый пламень. — А я всё равно к тебе не пойду, ясно, хищная тварь? В зажатом кулаке он нёс ключ от книжного шкафа. Через пробоину икону не достать. Зачем нужна икона, Илья не помнил, помнил только обиду: он молился — ему не ответили. Но раньше картинка с тремя крылатыми фигурами почему-то была очень важной. Почему они Илью бросили, когда могли остановить от ложного пути Фатума, хм? Никакой ощутимой помощи для голодной на впечатления души. «Был бы толк от впечатлений. Вон, куда твои, Бездна, переживания завели меня», — огрызнулся Илья, огибая груду стёкол. Отрешённо, как при сборе осколков, он перебрал всё, что крутилось в голове. По всему выходило, что власть Фатума отступала: сейчас Илья хотя бы отдавал себе отчёт, что не помчится на улицу искать девчонку с браслетами. Воля, напряжённая на каждом шагу, слегка разжалась. Да, его продолжало выжигать тоской, но управлять собой стало легче. Хотя бы так. Ясно, что не выйдет наскоком одолеть дорожку, которую Илья топтал не одну неделю. «Так-то я давным-давно сделал первые робкие шаги в Бездну. Сколько раз упрекал небо в бездействии, и что приятных переживаний не даёт. Думал, переживания — это как зрение души, а сам не вывез даже отличить злую радость от светлой! Давно бы уже спохватился и сменил направление. Грош цена переживаниям, на суть надо смотреть!» Побудив себя таким образом, Илья отпер шкаф. Икона легла в руки непривычно тяжело. — Ещё один, самый распоследний эксперимент, — сказал Илья, но тут же поправился: — Или какой понадобится, чтоб идти до победного. Назад-то дороги нет, там — смерть. Наверное, лучше бы он этого не произносил! Илья чуть не выпустил икону: фраза, которая добила его когда-то, всплыла из памяти: «Невозможно прийти в блаженную жизнь, не умерев...» Остальной кусок фразы терялся в буром пламени. — Назад дороги нет, — повторил Илья. — Если впереди тоже смерть, то я хотя бы сделаю всё, что мог. Он вгляделся в изображение. Разноцветные пятна хитонов, по-разному расположенные кисти рук — всё, что удавалось увидеть. — Раньше картинка была... Ну, как дверь, вроде бы. Ладно, попробую постучаться. Как там было? Отче наш... Гм... С каждым словом тоска одолевала Илью всё больше. Тупая, одуряющая, она не походила на обычную грусть. Казалось, воздух уходил из лёгких, а на его место втекал угарный газ. Почему-то резко захотелось спать, ну да, он же так мало спал в последнее время, а как вымотался сегодня! — Нет, я в пути, — не сдавался Илья. Он попробовал проговорить ещё несколько обращений, но слова бились об икону, как горох о стену. Зачем вообще он это делал? «Действительно, зачем?» Вопрос был очень важным, это Илья понял быстро. Бурое пламя не могло его пожрать. «Зачем?» — разносилось над терновым полем. Не упрёк, нет. Очень простой вопрос. Надо ответить. — Для того, чтобы. Нет, с целью. С целью обратиться ко Правде, как и говорится в молитве — «Душе Истины». Моя цель, то есть куда я иду, — добавил Илья почти торжественно, — это источник подлинной жизни. Надеюсь, он же — противоположность смерти. Было бы логично. Вот так. Он сам ощущал, что ответ неполон. Зачем нужен источник жизни? Зачем правда? — Потому что я люблю их! — жалобно объяснил Илья в пространство. — Истину и жизнь, я люблю видеть их в людях! Да вообще вокруг себя. Какие тут ещё нужны причины. Какие там эксперименты! Я хочу к Тебе, потому что люблю истину и жизнь! «Люблю» — отозвалось над полем. «Люблю» — эхом откликнулось сердце. Холодные ветви, расщепленные шипы — всё начало цепляться друг за друга, свиваясь в одно целое. — Царю Небесный, Утешителю, — заговорил Илья, обнимая каждое слово так крепко, как мог. Говоря «Утешителю», он жаждал утешения и верил в него. «Душе Истины» обозначало ту силу, которая не солжёт, потому что не умеет — Илья полагался на неё. «И очисти от всякой скверны» — потому что, как ни цеплялась когтями безумная птица, Илья готов был распрощаться с ней навсегда. Пусть даже это могло означать телесную гибель, подумал он с ужасом, потому что мрак сгустился. Теперь Илью не в сон клонило — его трясло. Снова комок в солнечном сплетении. Он что-то делает не так! Нельзя! Нужно остановиться! — И спаси, Блаже, души наша, — прохрипел он из последних сил, готовый упасть замертво — но упасть в объятья Блага, если оно вообще существовало во вселенной. Благо не явилось. Казалось, он с размаху влетел в стену пламени, бурого пожара. «Вот сейчас узнаю, сливаешься с духом злобы на пути к Богу, или нет...» — мелькнула мысль. Хотя впереди и вокруг был только тёмный огонь, Илья повторил: — Спаси... Нет. В помине не было огня. Его вообще никогда не существовало в реальности. Существовал Илья. Расцарапанная рука, которой он стискивал икону. «Молиться это кровь проливать». Существовала комната, разбитая дверца и тонкий запах книг. Дышащий мир, который любил его в ответ. Этот реальный, полнотечный мир говорил с ним звонким голосом и весело смеялся вместо приветствия. Он никуда не уходил — этот «везде сущий и всё собой исполняющий». Он всё так же продолжал петь вокруг Ильи тихую, ладную песню. Просто душа смотрела в другую сторону, вперив зрение в бурое пламя, слухом же страдая от шума. Илья не чувствовал — но песня звучала рядом всё это время. — Какие демоны, чего я навыдумывал! Кому поверил! Илья рассмеялся, зажмурившись от счастья. — Какой там из этого бородача пророк, а? Он же людей обзывал быдлом, субстанцией. Вот чем отличается лжепророк от глашатая истины, верно? У лжепророка нет любви! Теперь всё стало очевидным. Самый последний, самый тёмный миг на обратном пути оказался лишь точкой, в которой перевёрнутое становится прямым. Ткань Изнанки — Илья прошёл сквозь неё и вернулся в жизнь. Глухой рёв дрели за стеной наконец-то затих. Обессиленный, Илья опустился на стул, не выпуская иконы. Мышцы не желали расслабляться, очень-очень постепенно уходила дрожь в спине, ногах. Свежий воздух струйкой проходил в приоткрытую форточку, он касался взмокших лопаток, теребил волосы тёплым дыханием — щекотно, ну... Блестела стеклянная крошка, рассыпанная между паркетинами. Всё вместе было жизнью. Не по отдельности — вместе, увязанное незримым. Минуту назад казалось — жизнь остаётся позади, а теперь вот она, в ладонях! Позади осталось только скотство. Гнев и страх, зависть и надмение — всё то плоское (плотское?), чем Илья жил и руководствовался последние несколько недель. — Умереть для скотской жизни, — вспомнил Илья. — Всё наоборот... Вот я, вот моё тело. Всё живо! Да, звериное осталось позади. Чувства, тёкшие сейчас по телу, казались значительно тоньше. Едва ли Илья знал их названия, едва ли таким чувствам люди вообще дали имена. Если на что они были похожи, так это на протянутую струну между небом и землёй, которая поёт от дыхания Господня. — Так это не смерть, это... Анти-смерть какая-то! Ну конечно — тот древний святитель Григорий писал словами, обратными ко смыслу, принятому в мире. Ведь мир всё время катится к смерти, а святые и сам Бог переворачивают его обратно, в правильное положение. «Умерев для греха» — вот как там говорилось! Илья приподнял с груди крестик, взглянул на него. Как он ошибся! Распятие — никакой не символ смерти. Крест был для падшего мира позорным орудием казни, это верно. Две тысячи лет назад этот смысл поменял знак, превратился в символ воскрешения — и всякий кто следовал за ним, шёл в обратном смерти направлении. Переворачивая перевёрнутое, шёл назад, шёл Домой. Давным-давно покатился в пропасть глобальный умвельт под названием «Мiр сей». Стоит только разувериться в том, что любовь Божья способна его исправить — как отчаяние выгибает мировой пузырь, стремясь дотянуться до изнанки. Что есть отчаяние, как не вера в Бездну, в её всесилие? Таков вектор пути лемминга. Подсознательно лемминги признают Бездну главой мироздания — верят и любят наоборот. Похоже, такой вектор слабее, чем стремление осознанное — мощь сознательного движения души Илья только что проверил на себе. Вот, чего добивались хищники для своей хозяйки. Чтобы всеми частицами своей души, всеми параметрами вектора пути люди выбрали Бездну. Лемминги — лёгкая добыча: уже по сути согласились на гибель, только не озвучили этого. Одна группа самоубийц уже создала прецедент, но вторая акция провалилась — погибло трое, да ещё бедолага Енле. Какая сила отомстила ему? Илья догадывался. В конце концов, он сам едва вырвался сегодня из хватки Фатума. Он-то вырвался. Хищники — нет. Будут новые жертвы. Что же делать? Илья вспомнил девочку. Маленькая хищница сопротивлялась Фатуму, как могла. Кто она? Что за человек? Илья не знал, знал только, что хотел бы ответить ей тем же. Взять её за руку, уводя из подчинения — туда, где свободно дышится. Где владычествует Тот, Кто никого не принуждает, не въедается в душу щёлоком, а только сами люди решают: как и куда идти. Илья вспомнил Кобру по имени Глеб. Быстрые, прицельные взгляды. Страсть в его музыке. Каким он был, пока не стал хищником? Каким будет, если сбросит змеиную кожу? Так Илья вспомнил многих, многих других. Касаясь их молитвой, он утверждался: если люди способны загонять друг друга в Бездну, то имеют и право друг друга оттуда тащить. Вектор, направленный в бесконечность — с ним нужно просуммировать леммингов, чтобы жертвоприношение не состоялось. Кому взять курс в небеса — Илье, что ли? Все его составные части с трудом собрались в одно целое, чтобы пройти последние метры пути. Он обожжён. Он с трудом уже сосредотачивается. Он, кажется, сейчас снова развалится на кусочки. Отщепится тень, расправит крылья. Хищников, наверное, ещё много. Леммингов — толпа! Что же делать? Глядя на икону, Илья увидел деталь, которой ранее не придавал значения. Между Тремя стояла небольшая чаша.