Neon Generation

Лу бежала так, что воздух в её груди, казалось, превращался в песок и болезненно скрёб лёгкие. Она вырвалась из магазина, пробежала до Центральной улицы за каких-то несколько минут, едва не сбивая проходящих мимо людей с ног, и поймала первое попавшееся такси до больницы. Голова у неё кружилась, к горлу то и дело подкатывала тошнотворная желчь и откатывала обратно в грудь, вызывая изжогу. В ушах оглушительно стучала кровь, и Лу нажала себе на виски, массируя их почти агрессивно, стараясь избавиться от ощущения сдавливающего голову стального обруча. У Лорены кровотечение. Эти три слова вогнали её в такой ужас, будто оно произошло у неё самой. Девушка явно представила себе Лорену: маленькая, хрупкая, в своём пепельно-белом платье с бабочками, сидит на полу, поджав колени, дрожит как лист на ветру, лицо опухло от слёз и идёт жутковатыми розовыми пятнами; от живота и ниже по ткани тянется густое чёрно-красное пятно крови. От одних таких мыслей Лу поплохело ещё больше, она рявкнула на неторопливо едущего таксиста так, что тот мгновенно прибавил скорости, даже не скривившись — а таксисты обычно были людьми наглыми сверх меры и никогда не упускали шанса показать своё недовольство. Положив руку на ручку двери в попытках успокоиться, она не заметила, как к концу поездки на ручке образовалась вмятина. Говорить об этом водителю не стала — не до того было. От искреннего и сильного страха за Лорену у неё крутило желудок. Внутренняя обстановка больницы больше не казалась ей приятной и успокаивающей. Слишком сладкий запах, слишком белые стены, слишком аккуратно, чисто и геометрично; это вызывало ощущение клаустрофобии. Палата Лорены находилась в стационарном отделении, и по указателям Лу прорвалась туда, стараясь никого не толкать и ни на кого не орать, но получалось не всегда. Её тошнило от этого лабиринта белизны, бесконечного и похожего на ловушку, будто она находилась в психиатрической больнице. От боли в груди становилось невозможно дышать. У палаты собрались Кей, Карен, Лара, Эстер, Гектор и Иво. Приор был смертельно бледен, чёрные глаза на его лице стали похожи на дырки — в них не осталось ни просвета, ни блеска, сплошная тьма. Его и без того болезненное лицо приобрело цвет совершенно серый, и он казался больным, таким больным, что на него было больно смотреть. Карен тоже выглядела так, будто кровотечение произошло у неё самой: на лице ни кровинки, волосы убраны под неуместно яркий жёлтый платок, расшитый синими солнцами, месяцами и звёздами, губы нервно поджаты. Заплаканная Лара поддерживала её под локоть, словно та не могла стоять сама, зеленоватый Кей стоял по другую сторону и тоже поддерживал Карен. Все трое казались потрясёнными настолько, что едва отреагировали, когда Лу подошла к ним. Эстер открыто плакала в платок, её плечи тряслись, глаза то ли от слёз, то ли при другом освещении теперь были совсем голубые на фоне покрасневших белков. Её матовое белое лицо шло некрасивыми розовыми пятнами. Гектор стоял, понуро опустив голову, и ни на кого не смотрел. У него на руках сидел Франциск и растерянно хныкал. — Как она? — нарушила молчание Лу. Сердце в груди трепыхалось пойманной в силки птицей. — Что с ней? Выкидыш? Карен вздрогнула, как от пощёчины, и прошелестела: — Пока непонятно. Передали врачам. Возможно, выкидыш. Возможно, просто кровотечение… У неё сорвался голос, и она умолкла. Кей осторожно обнял сестру с одной стороны, Лара — с другой, и Карен благодарно обхватила их руками в ответ. Лу сначала не совсем поняла, почему Карен так распереживалась — ясное дело, произошло ужасное, но доктор Стоун не казалась сильно эмпатичной и держалась гораздо крепче даже после того, как чуть не погиб её брат. Но потом она вспомнила, как краем уха услышала, что у Карен был выкидыш, и даже не один, и всё встало на свои места: она как никто другой понимала, что прямо сейчас, возможно, происходит с Лореной. Псионичка вздохнула глубоко и болезненно, силясь изгнать из груди боль, сжимающую её изнутри, и решила сделать хоть что-то, чтобы немного облегчить напряжение — просто так стоять и бояться было невозможно. Кей бы позаботился о тех, кому сейчас хуже всего — эта мысль неожиданно посетила голову девушки, и это подстегнуло её решение действовать. Она подошла к кулеру, налила два стакана воды, вернулась и протянула один Карен, другой — Иво; те посмотрели на неё как на умалишённую. — Пейте, — Лу вздохнула. — Не отравлено. Карен взяла стакан дрожащими пальцами и жадно прильнула губами к краю стакана; Иво поколебался, но последовал её примеру и тоже стал пить, но не жадно, а медленно, с трудом преодолевая каждый мелкий глоток. Ему, кажется, было плохо. Он поглядел на Франциска, наверное, собираясь взять его из рук Гектора, но не смог — покачнулся и опустился на жёсткий больничный стул в коридоре. — Вам плохо? — Лу склонилась над ним. — Нужны какие-то таблетки? — Нет, — Мартен покачал головой. — Нет, нет, спасибо… Ничего не нужно. Я хочу дождаться врача. Он скажет, что с Лореной. — Пойдём, — краем уха Лу услышала, как Лара говорит это своей сестре. — Тебе нужно подышать воздухом. Ты сейчас в обморок упадёшь. — Да, пойдёмте, — тихо сказал Кей. — Мне лучше быть здесь, — слабо возразила Карен. Лу обернулась и встретилась взглядами с Ларой — она думала о том же самом: Карен необходимо увести. Она находилась на грани нервного срыва, и для полного массового помешательства не хватало только, чтобы вместе с ней все остальные потеряли голову. Кей и Лара осторожно повели сестру к выходу. Та не сопротивлялась, нетвёрдой походкой следуя за ними. Глядя ей спину, укрытую волной волос и весёлой рыже-золотистой тканью платка, Лу прониклась острой жалостью к этой женщине — твёрдой и вынужденно жёсткой, гнущейся под собственными травмами и переживаниями. Неожиданно Карен обернулась, и Лу только сейчас заметила в её пышных тёмных волосах тонкие серебристые нити… Седина. Первые признаки старения. Это поразило её, потрясло, хотя девушка едва ли могла объяснить себе, почему. Карен не была старой и не казалась таковой. Да и не в этом было дело, не в возрасте — тридцать пять лет не старость, даже молодость ещё. И даже, наверное, не в самой Карен было дело. Быть может, она поседела от ужаса, а не от старости, и белёсые прожилки в мелких упругих кудрях цвета горького шоколада появились в результате стресса. Эти прожилки служили болезненной демонстрацией какой-то неясной человеческой хрупкости то ли перед временем, то ли перед обстоятельствами. Опять стало горько и страшно: время идёт, жуткие события происходят, а всё, что у них есть — любовь друг к другу, надежда, запавшие щёки и первые седые волосы, похожие на тонкие ручьи, рассекающие леса и поля бесконечными серебристыми полосами. Кей и Лара увели сестру. Гектор неожиданно посмотрел на них и спросил: — Может кто-то из вас подержать ребёнка? Я схожу убедиться, что мадам, месье и мадемуазель Стоун не нуждаются в дополнительной помощи. Приор поднял воспалённые глаза, но тут неожиданно вмешалась Эстер. Она вытерла слёзы и предложила: — Давайте я. Я немного знаю, как взаимодействовать с детьми. Они обычно любят эмпатиков. Гектор передал ей ребёнка. Эстер взяла хнычущего Франциска на руки и что-то ласково залопотала над ним, улыбаясь и растягивая гласные в словах своим приятным мелодичным голосом. Вскоре ребёнок успокоился — видимо, ему было с ней комфортно. Эстер в самом деле создавала впечатление здоровой молодой женщины, спокойной, высокой и сильной, доброй. И, похоже, действительно знала, как обращаться с плачущим годовалым мальчиком. Она слабо покачивала его, что-то нежно напевала; даже не поморщилась, когда Франциск своим крепким кулачком ухватил её за кулон в виде лисы на шее и подёргал за него. Даже когда он стал тянуть её за волосы и пытаться жевать их, она не возражала, только слегка щурилась от боли и осторожно убирала его руки, которые, впрочем, тут же с завидным упорством возвращались на прежнее место. Тут вышел врач — молодой мужчина, тот самый хилер, лечивший её после нападения на Приора на базе отдыха. Моргая выпуклыми, как у рыбы, светло-серыми глазами, он негромко позвал: — Месье Приор? Мартен обернулся. — Да? — Пока мадам Мартен обследуют, могу я попросить вас в кабинет? — спросил хилер. — Доктор Стоун тоже обещала подойти. Нужно задать несколько вопросов по состоянию здоровья мадам. Иво поднялся. Его лицо было таким белым, что бесцветные губы на нём потемнели, приобрели резкие контуры, словно налитые кровью и горечью, ядом и бессильной злобой. Казалось, и изо рта, и из глаз-дырок сейчас хлынет чёрная густая кровь, зальёт пол, запачкает и её саму, и стоящую рядом Эстер с ребёнком на руках, и душащие белые стены больницы, и халат хилера. Даже его волосы стали похожи на струи спёкшейся крови. Он тревожно оглянулся на Лу, потом на Эстер и, не сказав ни слова, проследовал за хилером. Он походил скорее на труп, чем на живого человека, со своим мёртвым взглядом, белым лицом и налитыми чёрной кровью губами. Лу солгала бы, если бы сказала, что не испугалась. Она оглянулась: они остались с Эстер и Франциском одни. Дочь Марка неустанно качала ребёнка на руках. Сложно было представить, чтобы так же вёл себя Марк, да и, судя по их отношениям, он себя так никогда и не вёл. А она, совсем ещё юная девочка, вполне по-хозяйски справлялась с ребёнком, и где бы она этому ни научилась, её старания давали плоды — приорский сын больше не плакал, стал успокаиваться и сонно почмокивать губами. Лу устало поинтересовалась: — Где научилась с детьми обращаться? Эстер поглядела на неё с лёгким удивлением. — Да тут много ума не надо, — она помолчала и добавила: — Когда с мамой в Умане жили, я иногда сидела с детьми соседей. Они хорошо у меня на руках успокаиваются. Никто не понимал, почему так происходит. Это из-за эмпатии. Дети чувствуют эмпатиков на каком-то подсознательном уровне, мы для них более… приятны, наверное. И эмпатики, в свою очередь, тоже очень любят детей. — Почему? От Кея она о таком не слышала. Эстер вздохнула тяжело и печально. — Потому что дети — это как чистый лист. Их эмоции совершенно искренни, просты, понятны и не имеют никаких корыстных целей или злых намерений. Дети не умеют лицемерить и злятся только по совершенно естественным, не несущим никакого вреда ни себе, ни другим причинам. Взрослые люди так или иначе что-то прячут, копят агрессию, скрывают свои эмоции, подавляют их и причиняют там, эмпатикам, боль. С детьми такого не происходит. В большинстве своём они создания совершенно чистые, добрые и беззащитные. Эмпатики по натуре своей заботливы, даже слишком. А о ком хочется заботиться больше всего? О детях, — и она нежно улыбнулась, глядя на Франциска. — Конечно, это не означает, что мы любим детей слепо, не замечая трудностей, с которыми сталкиваются их родители. И мы знаем, что дети бывают жестоки и противно себя ведут. Но, во-первых, это в большинстве своём является продуктом воспитания родителей, а во-вторых, любое правило подтверждают исключения. Эти простые, но проникновенные слова, сказанные полным неясной боли голосом, оцарапали грудную клетку Лу изнутри. А ведь всё так, подумала она. Эмпатики — одинокие люди. Кей никогда не говорил о своих друзьях, не знакомил её с ними, потому что их просто не было — большинство его окружения составляла семья, а остальных за близких людей он не считал. Насчёт Эстер Лу точно сказать не могла, но и та казалась ей очень одинокой — мама далеко, отношения с отцом не клеятся, каких-то друзей детства упоминала, но всё время появлялась рядом с Фокси и как будто чувствовала себя некомфортно без него, одиноко. Возможно, между ними тоже существовала особая связь, подкреплённая одиночеством Эстер как эмпатика, и поэтому эта несуразная, контрастная с виду парочка держались друг за друга так крепко и одновременно нежно. Эстер нуждалась в человеке, которому сможет доверять и который не будет прятать от неё эмоции, а Фокси… Что пряталось за его неравнодушием к дочери Марка, сказать было сложно, но сам факт, что он готов был столько ради неё терпеть, указывал на определённую глубину их отношений. И на дальнейшие весьма неплохие перспективы. А ведь Кей тоже хочет детей, внезапно вспомнилось ей. Он говорил о том, что хотел бы своих детей, но всегда думал, что из-за его пси это невозможно. Её любимый мужчина. Бесконечно одинокий. Он был бы замечательным отцом. И будет, если захочет этого. А она? Есть ли она в его планах, захочет ли когда-нибудь разделить с ним эту ответственность? Да смогут ли они в конце концов вообще дожить до момента, когда захотят детей, не только дожить, но и остаться вместе? Получится ли у них справиться со всем, что происходит сейчас? Выжить и не сломаться? Душащий панический страх холодной струйкой пополз по спине; Лу стало трудно дышать, от количества мыслей разболелась голова. Видимо, почувствовав её состояние, Эстер предложила: — Сходи подыши воздухом. Я останусь с малышом. Быстрый кивок — девушка выскользнула из комнаты, хватаясь за грудь, не глядя вокруг себя, прошла вдоль коридора и остановилась в безлюдном уголке около панорамного окна, смотрящего на блёклый сам по себе, но горящий гирляндами Нью-Пари. Руки у неё дрожали, губы тоже. В глазах и носу неприятно запекло, и она ничего не могла с этим поделать. Лу прислонилась лбом к холодному стеклу и беззвучно заплакала. Даже не обернулась, чтобы убедиться, что сзади никого нет — наплевать. Сколько, спрашивала она себя, всё это будет продолжаться? Неужели ничего, совсем ничего нельзя сделать? Дальше даже мысли не шли, путаясь, лепясь в один огромный снежный ком, что катился на неё, грозя раздавить. Она устала думать, размышлять, допытываться, бояться. С завистью смотрела на идущих внизу счастливых людей, влюблённых парочек с пакетами новогодних игрушек в руках, детей, носящихся вокруг декоративной ёлки, даже мужчин в рабочих костюмах, пружинистой походкой пересекающих площадь. Они не знали о государственном перевороте, не боялись всё время за свою жизнь и жизни своих близких людей. Они не стояли бессильно сейчас, прижавшись лбом к ледяному окну и безмолвно рыдая от бессилия, пока близкий им человек — а Лорену она уже могла назвать пусть и не самой, но достаточно близкой подругой, во всяком случае, не чужой — истекает кровью и, возможно, теряет ребёнка. При мысли о Лорене она разрыдалась ещё пуще. От жалости к ней, от страха за неё. А если она прямо сейчас умирает? Или её дети, растущие в маленьком хрупком теле? Почему она не может ничем и никак ей помочь? Бессилие, вот что ранило её острее всего. Оно ощущалось как всаженный в грудную клетку и провёрнутый на триста шестьдесят градусов нож. Лу не могла ничем помочь ни другим — Лорене, Иво, Карен, Эстер… ни себе. Это было страшно. И нужно, нужно было действовать, разбираться, но она уже не знала как. Чувствовала, словно толкала голыми руками огромную железную глыбу, раскалённую, и обжигала руки, сдирала кожу, обливалась потом и кровью, а глыба двигалась с места едва-едва, и ободранные до мяса ладони болели со страшной силой, так, что хотелось кричать. И Лу действительно закричала бы, если могла бы это сделать, но крик ватным комом вяз в горле, она не позволяла себе кричать на всю эту страшную белую больницу и только задыхалась от слёз, льющихся из глаз безостановочно и безжалостно. Не получалось взять себя в руки. Лу хотелось сдаться, упасть, разбить ледяное оконное стекло и рухнуть вниз, на асфальт, только бы не чувствовать невидимый нож в груди и тупое, парализующее бессилие, сосущий страх. От обилия мыслей заболела голова. Прочь, прочь, прочь!.. Что-то треснуло. Лу испуганно отпрянула, глядя наверх — на оконном стекле образовалась длинная тонкая трещина. Глаза резануло острой болью, но крови потекло так мало, что этого почти нельзя было заметить. Сука, подумала псионичка. Вот сука. И обессиленно спрятала лицо в ладонях, плача теперь уже тихо, ни о чём не думая и ни на что не надеясь. Пустые красноватые слёзы, быстро ставшие снова прозрачными, стекали в уголки рта и оставались вязкой, противной солью на кончике языка. Внезапно её обняли сзади, и она безошибочно определила, что это Кей — не нужно было оборачиваться или спрашивать, чтобы понять. Он прижал её спиной к своей груди, обвил обеими руками так крепко, что у неё перехватило дыхание, и, зарывшись носом в волосы на макушке, просто замер, ничего больше не делая. Просто задержал её в своих объятиях, ни слов, ни других активных действий, ничего из того, что сейчас было совершенно лишним и не помогало. Лу прерывисто, судорожно и глубоко вздохнула, чувствуя нежное тепло, волнами исходящее от эмпатика, то самое, которым напитываешься, как цветок солнечным светом. Вот он, Кей Стоун, его родное сильное тело, пахнущее чистотой и кедровым деревом, его крепкие руки, поддерживающие её, и волны тепла, возрождающего в ней жизнь. Он не перетягивал её эмоции, не ограничивал в движении, просто чувствовал своим проницательным нутром, как сильно она нуждается в поддержке, как болит и обливается кровью её сердце, и не позволял упасть, лишившись последних сил, выплаканных яростными красноватыми слезами. Только он мог дат ей ощущение безопасности, иллюзорное и в то же время абсолютно реальное — в этом заключалась его главная сила. И Лу прислонилась к нему, впитывая эту силу, понемногу успокаиваясь, приходя в себя; на неё повеяло лёгкой усталостью, которая всегда наступает после нервного срыва. И она наполнилась заново, будто в первый раз, любовью к Кею, тем чувством, которое поддерживало её, тем чувством, которое приблизило его к ней и её к нему как никого другого. И ей стало легче. Пока он рядом, у неё есть силы бороться. — Кей, — прошептала Лу, чувствуя, как снова плачет — успокаиваясь, она тем не менее нуждалась в том, чтобы выпустить наружу скопившееся напряжение. — Кей, — снова всхлипнула она. — Тш-ш, — эмпатик бережно опустил одну руку ей на талию, обнимая, другой погладил плечо. Его губы теперь были близко к её уху. — Тише, лучик. Я рядом. Я здесь. Он не сказал «всё хорошо», потому что это было не так. Но твёрдое «я здесь» принесло ей ещё немного ощущения покоя. «Мой одинокий эмпатик, — подумала девушка. — Насколько тебе тяжелее, чем мне?». Эти слова выливались в массу чувств, эти мысли превращались в эмоции, которые тот, вне всякого сомнения, уловил и понял, о чём она думает. И прижал её к себе ещё крепче, этим как бы подтверждая своё одиночество и нужду в ней, в Лу, в её человеческом тепле. — Это всё так страшно, — выдавила из себя Лу. — И больно. — Очень, — не стал возражать Кей, по-прежнему обнимая ей. Она высвободилась, но только для того, чтобы повернуться к мужчине лицом и нырнуть обратно в его объятия — единственное место, где ей было тепло и уютно, как дома. — Я знаю, милая. Понимаю тебя. — Я не выношу этого, — Лу вцепилась пальцами в футболку Кея, смяла её. — Как ты выносишь? Тебе ведь ещё тяжелее. Мужчина посмотрел на неё с глубокой, проникновенной нежностью, от которой её уставшее тело и истерзанную душу пробрало согревающей дрожью. — Так же, как и ты. А ты выносишь всё это стойко и ещё умудряешься заботиться о других. — Когда я заботилась о других, я подумала о том, что ты поступил бы так же. — Но я не поступил, — мягко и печально улыбнулся Кей. — А ты — да. Я впал в ступор от общих эмоций, от страха. Так что не принижай себя. — Твоя реакция тоже совершенно нормальна. Он ласково поцеловал её в лоб. — Моя милая Лу. — его глаза смотрели на неё с теплотой. — Если бы я мог, я бы всё время носил тебя на руках. — Было бы замечательно, — слабо рассмеялась девушка, и они постояли ещё немного так, обнимаясь и ничего не говоря. Кей аккуратно покачивал её, оставлял мягкие поцелуи на лбу и висках, и каждое прикосновение его губ понемногу растворяло остатки напряжения, превращая их в сонливость. Больше всего на свете Лу сейчас хотела лечь в тёплую чистую постель, обнять Кея за пояс, устроиться на нём поудобнее и крепко уснуть, но вынуждена была оставаться в реальности, среди душащих стен больницы, но с людьми, о которых беспокоилась и которым искренне хотела помочь. — Кей, как сёстры? По поводу Лорены ничего не известно? Улыбка Кея свидетельствовала о том, что, кажется, всё обошлось, и в груди у неё стали потихонечку распускаться цветы. — Известно. Лорена жива, дети тоже. Лу испустила шумный вздох. — А что с ней случилось? — Субхориальная гематома. Стресс спровоцировал повышение мышечного тонуса, что привело к… — он сощурился, вспоминая. — Отслоению плаценты от матки, что-то такое. Гематома не сильная, это не страшно, но Карен сказала, что её оставят на сохранении. Никаких резких движений, поменьше переживаний, правильное питание. Приор там чуть не поседел… Лу вспомнила седые волосы Карен. — А Карен как? Как Лара? — Лара в порядке. Карен… — Кей вздохнул. — Перенервничала. Она очень остро это восприняла. — В день, когда я была второй раз у неё в гостях, она что-то говорила про выкидыши… Лицо Кея потемнело. — Да, такое было. И не раз. Извини, я не буду рассказывать тебе всё в подробностях, просто скажу, что ты всё правильно поняла. Для неё эта тема — как ножом по сердцу. К тому же она тоже не железная — искренне сочувствует Лорене. Нет никого уязвимее матери. А если эта мать молода, её ребёнок совсем мал, и она беременна, страшно представить, по какому битому стеклу она ходит. Они умолкли, глядя вдаль, на мутно-серое небо и крупные хлопья снега, под которыми шумел, пыхтел и рычал неоновый Нью-Пари, вился дым от производств и переливались новогодние гирлянды. Несколько дней до Нового года, а они снова плачут, боятся и стараются не наступить на мину. А за окном было так снежно, так празднично. Ох, если бы они могли просто радоваться жизни и считать дни до праздника!.. — Я хочу видеть Лорену, — решительно заявила Лу. Кей погладил её по спине и кивнул: — Пойдём. Я думаю, Приор нас пустит. К Лорене их сразу не пустили, только через два часа, когда уже совсем стемнело. Она очнулась, и сначала к ней зашли Иво с Франциском на руках, потом Карен, затем Лу, Кей, Лара и Эстер одним скопом, хотя медсестра посматривала на них с недовольством. Лорена лежала на широкой постели. Она теперь казалась ещё более маленькой и прозрачной, чем прежде, особенно на этих огромных подушках, вся опутанная какими-то проводами; цвет её лица был неровным, лихорадочно-розовым на щеках, глаза запали и покраснели, волосы заплетены в незатейливую косу. Ни привычного платка на голове, ни украшений, ничего — просто обычная худенькая миниатюрная женщина, в своей беспомощности и ослабленном состоянии похожая на совсем юную девочку. Но даже сейчас, увидев их, она заулыбалась, едва шевельнула тоненькой рукой, и Лу вся изнутри наполнилась нежной жалостью к этой женщине. Никого не дожидаясь, она вошла первой, села на край постели. Лорена следила за всеми измученным взглядом. — Как ты? — едва узнавая свой собственный голос, Лу осторожно взяла руку Лорены в свою. Пальцы у неё были обжигающе холодные. Криокинез ли это, или результат гематомы, забравшей из-под кожи часть крови? — Ослаблена, но, слава Единому и врачам, жива и здорова, — ответила жена Приора. Её голос был совсем слаб и сипел, будто говорить громче у неё не хватало сил. — У псиоников иммунитет гораздо крепче, чем у чистых и нестабильных. Поэтому я в порядке. — Как так вышло? — спросила Эстер, медленно и печально моргая. Лорена покачала головой и ласково ответила: — Расспросите доктора Стоун. Я не в силах рассказывать эту историю от и до. Стресс не щадит ни один организм, особенно организм беременной женщины, — она умолкла, втягивая носом воздух, обессиленная и хрупкая. Лу погладила её по руке. — Не трать силы. Тебе каждое слово даётся с трудом. Лорена кивнула. Лара села по другую сторону от Лорены, беря её вторую руку. На её запястьях звенели браслеты, и Лорена посмотрела на них с непонятной завистью. Лу держала её левую руку, на которой некрасивым шрамом змеилась татуировка пси, и жена Приора вдруг как-то совсем слабо дёрнула пальцами, словно хотела спрятать эту татуировку, прикрыть её ото всех. Глядя на этот шрам, Лу задумалась: почему получилось именно так, что у Лорены пси на пятой ступени, как указано в медкарте, а у Эстер — на третьей? Зависит ли это от генетики, или же от возраста? Лорена старше… Об этом тоже стоило спросить Карен или Робера. Кей что-то спросил у Лорены; та односложно ответила. Лара принялась щебетать в своей привычной отвлекающей манере, видимо, стараясь немного развеселить и отвлечь бедную женщину от переживаний — её голос бурлил и журчал рекой, безостановочно и весело. Лорена слушала её молча, не раскрывала губ, обычно розовых и нежных, теперь приобретших пыльно-розовый цвет и резковатые контуры. Она улыбалась, но сквозь эту улыбку проглядывала усталость, и это видели все, включая Лару, которая не замолкала, кажется, только из страха снова погрузиться в тишину, когда каждого из них начнут одолевать тяжёлые мысли, воспоминания и страхи. И её никто не останавливал. Все слушали, хоть и не вслушивались, улавливали отдельные слова, но не вникали в их смысл, и сама Лара тоже будто выталкивала из себя охапки слов, никак не связанных друг с другом по смыслу. Глядя на её острый птичий профиль, угловатый и одновременно элегантный, Лу ничего не говорила, только держала руку Лорены и не отпускала, а та не отнимала. Они окружили маленькую жену Приора стеной и стояли над ней, загораживая, защищая. Лорена это чувствовала и не сопротивлялась. Откуда в Лу взялось вдруг столько сострадания ко всем подряд? Они были знакомы меньше двух месяцев со всеми этими людьми, кроме Кея. Эстер и вовсе была совершенно чужой, почти незнакомой. Но сейчас не было чужих людей — в условиях опасности, угрожающей им всем, понятия своих и чужих размылись, стёрлись. Да и не были они с теми же Лореной и Ларой так уж далеки друг от друга, успели сдружиться за это время, проникнуться пониманием, теплотой друг к другу. И Эстер тоже вполне гармонично вписывалась в их круг, пусть и казалась там пока непривычной. Но не лишней. И не чужой. У Лары закончилось дыхание — она умокла. Тёмно-карие глаза, подведённые карандашом, на светлом хищном лице смотрели испытующе, странно поблёскивали. Всё вокруг рушилось и менялось, деформировалось и рассыпалось в пыль, а хитрые блестящие глаза с чёрной подводкой оставались прежними, и где-то в глубине собственной развороченной души Лу казалось, что это хороший знак, знак какой-то светлой стабильности, знак того, что не всё потеряно. Лорена прикрыла глаза. На её тонкой розовой шее билась голубоватая венка. — Мне нужно отдохнуть, — попросила она. — Спасибо вам. Они оставили её; она уснула, едва её голова коснулась подушки, и тут же к ней подошёл хилер с выпукло-серыми глазами. Оказавшись за дверью палаты, Лу столкнулась лицом к лицу с Мартеном и ужаснулась его виду: он весь омертвел, он походил на старинную фарфоровую куклу, по лицу которой вот-вот побегут трещины — таким твёрдым и белым оно было. Дождавшись, пока остальные отойдут, он обратился к ней: — Спасибо, Лу. Его губы при этом едва шевелились, по-прежнему тёмные и узкие, как змеи. — Не за что, месье Приор, — ответила она без улыбки и без пафоса. — Я рада, что Лорена и дети в порядке. Он оцепенело кивнул. — Что вы собираетесь делать дальше? — Вы же понимаете, что у меня всё равно нет к вам полного доверия, как и к Стоуну? — неожиданно резко спросил Приор. Лу вздрогнула, но не испугалась. — Да. Но мои намерения чисты. Мартен вздохнул и словно стал слегка живее, чем до этого, но по-прежнему напоминал труп. — Увезу Лорену и Франциска отсюда. Раньше я этого не делал, поскольку мне казалось, что нет разницы — что здесь, что вдали от меня она в опасности… И в принципе, так и есть, но раз здесь она переживает такие вещи, необходимо спрятать её. А ещё до этого Лорена сама упиралась, не хотела ехать далеко. Она тоже придерживалась мнения, что, если предатель находится среди близких людей, ему ничего не стоит узнать, где она находится и достать её там. В Нью-Пари она хотя бы рядом со мной, хотя что я за муж, не умеющий защитить свою жену… С родителями. Но теперь я убеждён, что придётся сделать это даже против её воли. А с мятежником… — он поморщился. — Уволю к чёртовой матери весь штат. — Вам нужно было сделать это раньше. И жену выслать, и штат уволить, — без страха заметила Лу. — Безусловно. Лорене вообще не стоило возвращаться сюда. Я слишком положился на Ганса Гюлера, который без устали работал в Инквизиции ещё до того, как я стал Приором, решил, что раз рядом со мной надёжный человек, который до этого практически не имел проколов на службе, сможет помочь… Я уже говорил, что не справляюсь со своей задачей? — он горько усмехнулся. Лу покачала головой: — Вам нужно не плакать о совершённых ошибках, а исправлять их последствия. Вы сделали глупость, слишком доверившись тем, кто на вас работал, но и они не делают свою работу так, как должны. А Лорена… Ей нужно было вернуться. Она беременна. Ей необходимо быть рядом, здесь, в Центре, чтобы получить помощь, чтобы иметь возможность в любой момент доехать до города, а в горах это проблематично. И хотя решение отослать её видится мне логичным, как вы это сделаете? Она на сохранении. В горах есть медицина, на всех этих курортах? И будет ли там сильно безопаснее. Мартен покачал головой. — Она туда не поедет. Полежит несколько дней на сохранении, потом думаю отправить её к родителям. Но… — он нахмурился. — Здесь Робер Фриман, человек, который разбирается с феноменом псиоников, здесь доктор Стоун, которая следит за здоровьем Лорены. Там тоже могут быть хорошие врачи, но ей лучше быть рядом с теми, кто её непосредственно наблюдает. — Значит, отослать её проблематично. — Да. — Приор болезненно-сухо поджал тёмные губы. — Можно это сделать. Но Робер Фриман весьма резко объяснил мне, что не собирается покидать свою лабораторию, где хранятся все материалы и проводятся исследования, потому что всё это может не выдержать дороги, а работа кипит… Доктор Стоун считает, очередной переезд, пусть и туда, где будет семья Лорены, пагубно скажется на её здоровье. Но не менее пагубное влияние на него оказывается и здесь. — он моргнул. Чёрно-серые глаза поблёскивали. — Благослови Единый псиоников и их крепкое здоровье. Пока Лорена борется за детей, я борюсь за неё. Я подкупаю, увольняю, тайно казню, угрожаю, встречаюсь с советниками, с кардиналами, выискиваю, выпрашиваю. Этого никто не видит и не увидит, поскольку плоды моего труда позорны — их нет. Он умолк. — Несколько дней на сохранении. А потом… Потом мне придётся принять меры, наконец. Лу кивнула. — Подумайте над этим, пока она восстанавливается. Иво ответил ей благодарным кивком, и ей стало жаль этого мрачного, одинокого человека, допустившего ряд непростительных ошибок и теперь тонущего в последствиях. С одной стороны, он тоже был во всём этом виноват — потому что не принял вовремя радикальных мер, слишком доверился, пропустил момент… С другой — молодой мужчина, всего четыре года как Приор, женатый на любимой женщине, молодой отец, будущий отец… Лу понимала, что его вины отрицать нельзя, но не взваливала её на него полностью, думая о том, что он, в первую очередь, человек. И тут его пути с главой Церкви Единства расходились. Рельсы ломались, и поезд сходил с них — жестоко, страшно, но закономерно. Оставалось по возможности спасать находящихся внутри пассажиров. Внезапно из другого конца коридора донеслись агрессивные, громкие голоса, и Лу безошибочно узнала в них Фокси и Марка Жонсьера. — Твою мать… Они тоже здесь? — Да, — вяло кивнул Мартен. — Марк вёз нас сюда, а этого… нельзя было оставлять одного. И, похоже, они успели сцепиться. Они посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, двинулись на голоса. Картина им открылась весьма интересная: посреди приёмной, друг против друга, стояли Марк и Фокси, глядя друг на друга полными ярости глазами; тут же, облокотившись на стену подальше от них, была Эстер, и её лицо выражало обречённое смирение с происходящим. Видимо, такие сцены перед ней происходили не первый раз, и она успела к этому привыкнуть. По другой конец приёмной стояли Кей и Гектор и ошарашенно хмурились. Лу не уловила суть ссоры, но, судя по всему, никакого значения это не имело. В чём бы ни заключалась причина конфликта, он уже достиг такой стадии, что она не была важна, и этот конфликт не собирался затихать быстро и безболезненно. — Следи за словами, — шипел, как змей, Фокси. Его лицо вытянулось, заострилось, стало по-птичьи хищным и злобным. — А то я не посмотрю на то, что ты инквизитор. Своими руками… — он не договорил, сжимая непропорционально длинные худощавому телу руки в кулаки. Марк осклабился; его и без того не слишком привлекательное, отталкивающее даже лицо стало ещё более неприятным взгляду, когда тёмный жёсткий рот расползся в ухмылке. Они с Фокси стояли друг против друга: один — сухой, тонкий, как жердь, и второй — тоже сухой, но крепко сбитый и сильный, как камень. У одного глаза были большие, ясные и холодные, как куски льда, у другого — маленькие, тёмные и злобно сощуренные. И у обоих глаза прямо-таки вспыхнули ненавистью, такой явной, что Лу перестало быть смешно. Ей хотелось убедить себя, что двое взрослых мужчин смогут совладать со своими эмоциями и решить этот конфликт без крови, но что-то внутри неё неумолимо кричало об обратном. И, взглянув на Эстер, бледную, с уныло опущенной головой, словно это её они оба сейчас ненавидели, Лу убедилась, что чутьё её не обманывает. — Ты бы заткнулся, — бросил Жонсьер так, будто разговаривал с попрошайкой на улице. — В твоём положении особенно опасно лишний раз открывать рот. — Или что? — процедил Фокси, глядя на него исподлобья. Густые тёмные брови, похожие на грозовые тучи, нависли над полными беспомощной злости глазами. — Ты что-то до хера мне тут рассказываешь, чтобы я рот закрыл, а действий никаких. Страшно, что сорвёшься, и твою инквизиторскую жопу даже Приор не спасёт? Внезапно лицо Марка перестало пылать ненавистью — так неожиданно, что Лу поняла: ничего хорошего это не сулит. Оно немного разгладилось, жёсткий рот искривился, тёмные глаза стали больше и до краёв наполнились приторным спокойствием, вызывающим жуть. Гектор и Кей, молча наблюдающие за этим цирком, сами забыли о своей обоюдной неприязни и тревожно переглянулись. — Зато твою наверняка есть кому спасти, — проговорил он с надменной улыбкой. — Ты, кажется, забыл, что ходишь по краю и висишь на волоске от тюремного заключения, но ведёшь себя так, будто у самого Единого под защитой. А то, что ты такая же помоечная крыса, как твои родители, которые сейчас лежат по больницам, ты почему-то забыл. — он перестал улыбаться и бросил брезгливо: — Тебя пора к предкам. В обезьянник. И тут произошло то, чего все одновременно никак не ожидали и что одновременно могли предсказать. На словах о родителях Фокси неожиданно вскинулся, вытянулся струной, стал белым и озлоблённым почти по-звериному; его тщедушное, мальчишеское, непропорциональное тело дёрнулось в непонятном порыве, не впечатляющие силой руки замахнулись; светло-голубые глаза, холодные и острые, полыхнули такой яростью, что Лу невольно испугалась этого первобытного всплеска. Лицо исказилось, теряя смазливость, нос стал напоминать клюв хищной птицы. Эстер хотела вмешаться, но не успела. Всё произошло в одно короткое мгновение, никто не успел среагировать — Фокси просто слегка отклонился и со всех сил ударил Марка прямо в нос. Прямо в нос. С размаху. Смазал кулак о лицо Жоньсера с такой силой, которой в нём по идее быть не могло. Раздался хруст, вскрикнула Эстер; с этого момента всё смешалось. Марк неловко завалился на пол; Фокси повалился на него сверху, занося руку для следующего удара, но тут с одной стороны его крепко схватила Лу, с другой — Гектор, и общими усилиями они довольно легко и быстро оттащили брыкающегося щуплого мальчишку от инквизитора. К Марку подбежали Иво и Кей; из носа у того лилась кровь, но не хлестала фонтаном, и он почему-то даже не орал — снёс этот удар молча, только зажмурив глаза, и отмахнулся от мужчин, пытавшихся помочь ему подняться. Гектор толкнул Фокси назад с такой силой, что тот ударился головой о стену и перестал брыкаться так сильно, тем более что начальник охраны схватил его за шею и почти поднял над землёй. Лу обернулась и увидела, что Эстер стоит в дверях, за её спиной — Карен и Лара с одинаково исполненными шока лицами. Эстер тяжело, обречённо вздохнула, развернулась и, проскользнув между сёстрами Кея, вышла из приёмной. — Что делать-то будем? — устало спросила Лу, обращаясь ко всем и в то же время ни к кому. Гектор вздохнул: — Месье Жоньсер, вы живы? — Да, — прогундосил Марк, поднимаясь на ноги. На пригвождённого к стене, зеленовато-белого Фокси он не смотрел. — Доктор Стоун, можете посмотреть? Карен хмыкнула. — Не будь я врачом, навешала бы вам сверху, — нелюбезно отметила она. Потом скосила глаза на хакера. — Молись, чтобы в диспансер отправили, а не в тюрьму. Придурок. И увела Марка. Гектор отпустил Фокси, и тот так и остался стоять у стены, ни на кого не глядя и поджав губы. Приор оглядел присутствующих и спокойным, ничего не выражающим голосом заметил: — На полу пятна крови. И внезапно нервно засмеялся — так, что это здорово напугало всех. Лара быстро нырнула за спину Гектора, Фокси вжался обратно в стену, а Лу решила, что, раз уж она сегодня заботится обо всех, неплохо бы пойти посмотреть, как там Эстер — уж очень удручённой она выглядела, покидая приёмную. Выдержки Фокси и Марка в отношении друг друга хватило на несколько часов. Похвально.