Животворение

Подходит к концу лишь первый из трех дней, отведенных в этом году для проведения облавы, когда Цзыюань понимает – она устала. Впервые за долгое время ее орден ответственен за подготовку столь большого события. Охота в этом году масштабна, но самое смешное – толком-то не понять, кому и что госпожа глава Цзян пытается доказать этим поражающим воображение праздником. С Ланьлин Цзинь делить Юньмэн Цзян откровенно нечего. Они связаны узами сестринства и династическим браком, полным обожания и любви. Гусу Лань не трогают шик и роскошь, о чем хотя бы устроенная годом ранее охота на горе Юнтай свидетельствует. Праведный орден, как и всегда, чванливо затребовал следования сотням правил в пределах своей земли, так что, пусть охота была суровой, награждение вышло скудным. После того «пира» заклинатели ручейком потянулись в Цайи на поиски настоящего праздника. Что же до Цинхэ Не… Хорошая охота сулит укрепление дружеских отношений, но к чему выворачиваться наизнанку перед тем, кто уже и без того стал тебе другом? Нет, глупости. Ни с кем Цзыюань и не думала соревноваться на самом деле. Да никто и не посмеет тягаться сейчас с ее орденом. Старейшины Цзян сколько угодно могут попрекать ее тем, что она всего лишь жена покойного главы и управляет всем только до тех пор, пока кровный наследник не затребует своего, но при этом они прекрасно понимают – без нее Юньмэн Цзян не занимал бы сейчас столь высокого положения. Единственный известный ныне цзянху заклинатель, владеющий техниками темного совершенствования и пребывающий в здравом рассудке, принадлежит Юньмэн Цзян и зовется первым учителем ордена. Великий герой войны, могучий воин и стратег – наследник этого ордена. С юных лет славная своими способностями целительница – главный лекарь. А теперь в Юньмэн Цзян еще и гостит ученик Бессмертной. Ее орден видит таланты, собирает и преумножает их. И это – ее заслуга. Цзыюань хватило ума сохранить то, что осталось от Юньмэн Цзян после смерти Фэнмяня, хватило терпения и любви не оттолкнуть никого из своих детей. В конце концов, у нее хватило здравомыслия и зоркости для принятия правильных решений. Цзыюань не с кем соревноваться, некому что-то доказывать. Даже золоченый ублюдок Цзинь Гуаншань, всеми правдами и неправдами выторговавший себе пост верховного заклинателя после войны ввиду наличия наибольших, видите ли, возможностей для исполнения этого долга, склоняется перед ней и пытается заслужить ее расположение. Знает – где одна демоническая печать, пусть и уничтоженная создателем, там может и другая появиться однажды. Где один гений блещет своими заслугами, там культивируются ему подобные. Может быть, именно это и заставляет теперь Цзыюань ощущать усталость. Впрочем… желание отругать Вэй Ина как нашкодившего мальчишку за бесконечные заигрывания со Вторым Нефритом тоже немало способствуют ее состоянию. Вот только можно ли всерьез злиться на человека, сияющего настолько счастливой шальной улыбкой? Вот и Цзыюань не может. Лишь вздыхает стоически, наблюдая за тем, как бесстыдно этот ребенок наслаждается безраздельно принадлежащим ему вниманием второго молодого господина Лань, и отмахивается от младшего сына, буквально пышущего праведным недовольством. – Ты только посмотри, мама! – Цзян Чэн шипит ей на ухо, словно он змея, а не заклинатель, и Цзыюань, честно сказать, не очень-то понимает, почему он изливает возмущение на нее, а не на «Золотые руки», с которой последний сезон проводил все свое свободное время. – И это перед всем честным народом! Да Ханьгуан-цзюнь того и гляди на руках его таскать начнет! Они сидят на почетном месте организаторов облавы. Скрылись под обманчиво невесомым, как будто бы продуваемым всеми ветрами полотном шатра, на совесть зачарованного от неприятностей вроде неожиданного ливня, характерного сезону, и безмолвно наблюдают за гостями. Конечно, это положение лишь частично можно назвать неприступным, ведь все разбитые в окрестностях озера Дунтин шатры велики по размерам и легко показывают свое нутро, но чету Цзян не тревожат без лишней нужды. Казалось бы, отдыхай себе – облава, в конце концов, чтобы скрасить досуг и требуется – однако А-Чэн, по праву главного уже знающий, где будет охотиться, не желает оставить свою бедную мать в покое. – Ну начнет так начнет, – пожимает плечами порядком наслушавшаяся Цзыюань. Только-только закончились входные состязания, и сейчас, в преддверии вечерней трапезы, как раз тянут жребий, должный решить, кому из победителей какие достанутся угодья. Относительно слабые, но все же допущенные на облаву по итогу состязаний заклинатели должны охотиться на тварей вблизи Дунтин, где им в случае осложнений окажут помощь, а вот наиболее зарекомендовавшие себя участники получили право в погоне за добычей отдалиться от людных мест. Отсутствие помощников добавляет охоте опасности и накала, а люди в озерном краю неравнодушны к острому. – Неужели тебя это совершенно не волнует? – Цзян Чэн сердито выдыхает через нос, вырывая Цзыюань из задумчивости. Она наконец, возможно не без облегчения, отводит взгляд от расположенного напротив шатра, в завесях которого угадывается мощная фигура широкоплечего главы Не, и легко покачивает пиалой с вином. За весь день Не Минцзюэ ничем не выдал того, что помнит о подробностях их переписки, и непонятно, хорошо это или плохо. Послать ему служанку с черными ирисами? Или это будет навязчиво? В своем письме Цзыюань обещала главе Не подумать над его приглашением, хотя внутренне, конечно, знала, что согласится. Просто сезон назад размышлять об отдыхе было несвоевременно. Теперь же… – А-Чэн, – она массирует точку между бровей, заставляя себя вернуться к делам насущным. – Ты ведь понимаешь, что ругать твоего брата сейчас бесполезно? – ее обращенный на сына усталый взгляд натыкается на непримиримое упрямство в его лице. – Посмотри на него внимательней, он проверяет. – И что же он проверяет своим бесстыдством, позволь спросить? – Цзян Чэн поджимает губы. – По-моему, он просто имеет глупость виснуть на этом Лань, хотя они даже не ухаживают друг за другом официально! Где письма, декларирующие намерения? Где межклановые переговоры? Я не хочу, чтобы мой брат опять остался с разбитым сердцем, если через два дня Лань Ванцзи вернется в Гусу со своим орденом и начнет игнорировать его почтовых стрекоз! Цзыюань усилием воли подавляет скопившееся в ней за последние дни раздражение, не желая выплескивать его на сына – на обоих сыновей на самом-то деле – и заставляет себя посмотреть на Цзян Чэна так мягко, как только может. – А-Чэн, – говорит она со всем возможным терпением и ласково трогает рассерженного отпрыска за плечо, – твой брат этими выходками проверяет не только своего Лань, но и нас с тобой, как ты не понимаешь? Неужели ты думаешь, будто он способен вести себя так все время? Все время Вэй Ин может только бредить своими изобретениями, фехтовать и хлестать вино, ради всего святого. И то в фехтовании ему придется изредка прерываться. Цзян Чэн испускает шумный короткий вздох. – Понятное дело, что не способен, – ворчит он все еще сердито, но уже куда менее упрямо, быстро успокаиваясь под ласковым поглаживанием по плечу. – Я просто не понимаю, что можно так проверять, потому и злюсь. Ладно бы еще Лань Ванцзи, ну а мы причем? – Мы при всем, – Цзыюань усмехается уголком рта. – Двенадцать лет мы не могли жить в согласии между собой, Чэн-Чэн. Ваша с Вэй Ином привязанность друг к другу крепка и ревнива, как и моя любовь к вам, – на этих словах – на словах любви, на признании столь же редком и неожиданном, сколь обыденном, Цзян Чэн вздрагивает и широко распахивает глаза. – Но мир между нами еще молод, и Вэй Ин сомневается в том, что мы правда считаем его семьей. Сейчас он пробует эти узы, проверяет их прочность. И также он проверяет искренность чувств Лань Ванцзи. Долгое, почти мучительное мгновение Цзян Чэн смотрит в сторону поджав губы. – «Сможешь ли ты любить меня, если я буду настолько невыносим?» – наконец выдает он с натужным смешком. – Да уж, в этом есть определенный смысл. Буря минует, и Цзыюань слегка расслабляется. Осознание того, что они все еще пробуют свою семейственность, все еще не доверяют происходящему – словно капля гнилой воды в бокале сладкого вина, не ощутимая с первого глотка, но все же не дающая насладиться вкусом в полной мере. Она смачивает губы вином, запивая мимолетную горечь. Отличным все же было решением отправить когда-то Вэнь-саньфу на винодельню. «Лотосовое море» – прекрасное вино для вечерней трапезы. Достойный напиток, которым не стыдно угостить высоких гостей. Надо будет отправить пару кувшинов в Мэйшань с гостинцами, а ну как мать в кои-то веки сподобится приехать погостить. Не будет же она до конца своих дней одними только письмами с нею связь поддерживать. Хотя А-Ли говорила, в Ланьлине она была недавно… Старая упрямица. Цзыюань опустошает свою пиалу залпом, на мгновенье бросив манеры и заработав от сына удивленный взгляд, и ставит ее на столик, отмахиваясь от чужого невысказанного волнения. – Вэй Ин никуда не денется, и ничего страшного не случится, – говорит она, впрочем, скорее для себя, чем для своего ребенка. – А с главой Лань мы наладим переписку в скором времени. Тебе не стоит так об этом переживать. Кстати, – это действительно интересно, – а что по этому поводу сказала Вэнь Цин? Цзян Чэн закатывает глаза, тут же меняясь в лице. – Она сказала, что я ревную, и что она не хочет это выслушивать, – его скулы трогает едва заметный румянец, выдающий смущение, и это заставляет Цзыюань хмыкнуть. В конце концов, «Золотые руки» не так уж и не права. – Отвесила мне щелбан и ушла нянчиться с А-Лином, – здесь он не сдерживается – ухмыляется как влюбленный дурак и явно повторяет с чужих слов дальше: – «Пойду играть в дочки-матери, раз мне не дают прибрать в рукава хоть дюжину гулей, боясь моей опальной крови». Восхитительная женщина, с умилением думает Цзыюань, с облегчением отвлекаясь от навязчивого самокопания. Вот бы такой мужчина в цзянху существовал. Конфликт с матерью старше мира в ее семье, и если до смерти Фэнмяня они как-то еще могли находиться в одном помещении без ругани, то по приходе в Мэйшань после падения Пристани Лотоса Цзыюань лишь обострила ситуацию. В первую очередь тем, конечно, что не осталась в безопасности под крылом родни. – Так пойди и прибери в рукава дюжину гулей вместо нее, балда, – говорит она вслух вместо того, чтобы посетовать сыну на недостаток острых как перец мужчин на просторах Поднебесной или на ссоры с собственной матерью, которую никогда не устраивали ее решения. – Ей будет приятно, а ты остынешь немного. К тому же… – надо же когда-то об этом сказать, так отчего не сейчас? – Терпение скоро тебе пригодится. Ведь может быть, только может быть, и совет матери иногда очень нужен, и подобный острому перцу мужчина в цзянху все-таки существует, а ей самой нужно просто это признать. Сын озадаченно хмурит брови. – О чем это ты? – подозрительно тянет он, и Цзыюань едва-едва ловит искривление своего рта, не давая ухмылке прорваться наружу. – О том, что ты вполне в состоянии присмотреть за Пристанью Лотоса в мое отсутствие, а я вполне способна заменить тебя в разъездах по кланам, – она старается говорить небрежно и независимо, но цепкий взгляд А-Чэна – этим он в бабку свою пошел – уже явно уловил ее спрятавшиеся в длинные рукава нервно изломанные пальцы. – О, конечно, – обманчиво легким тоном отзывается проницательный там, где не надо, отпрыск. – Вероятно, ты даже лучше справишься с вечерними возлияниями в обществе Чифэн-цзюня. У тебя ведь большой опыт в дегустации вин, не так ли? – его голос так и сквозит насмешкой, и теперь Цзыюань кажется, что еще и он решил проверить ее на прочность. Проклятая неустойчивость к алкоголю, так неудачно полученная в наследство. И откуда он только знает? Паршивец! – Ты останешься исполнять обязанности главы ордена, а Вэй Ин должен будет тебе помогать, – отзывается она все также нарочито небрежно, всеми силами стараясь не изрыгнуть ни одного ругательства. И когда ее ребенок научился так изящно играть словами, что вводит ее в смущение одним только замечанием? Совсем растерял и страх перед ней, и сыновнее почитание! …а, впрочем, не отсутствия ли страха она добивалась от своих детей все последние годы? Цзян Чэн смотрит стоически, с понимающим всепрощением, как будто хочет сказать, что прекрасно знает, в чем на самом деле цель визита Цзыюань в Цинхэ, что кажется странным, когда этого и сама Цзыюань не знает. – Понятно, – говорит он смиренным тоном. Цокает языком и рассеянно звякает своим клановым колокольчиком. – Ты оставляешь меня наедине со всем этим управленческим бедламом. В конце концов, тебе не хуже меня известно, что в голове Вэй Ина сейчас от счастья сплошной кисель. Госпожа глава Цзян просто сбегает от дел, не правда ли? Правда. Тон, которым задан этот вопрос, и вздернутые брови, выдающие язвительную беззлобность сыновнего настроя, не оставляют возможности притвориться. Цзыюань расцепляет нервные руки и разглаживает несуществующую складку на рукаве своего праздничного одеяния. – Может быть, – говорит она подчеркнуто спокойно, – я просто хочу несколько дней отдохнуть в приятной компании другого главы ордена, к тому же любезно пригласившего меня в гости. Может быть, – она не дает А-Чэну сказать и слова, пока не договорит сама, – я при этом уверена, что один мой сын успешно справится с сумасбродством другого, ведь в итоге они встанут во главе нашего ордена, сняв с меня бремя власти. И может быть, – она улыбается, – только может быть, в случае неудачи я надеюсь на молодую госпожу Вэнь и ее безотказные иглы. Цзян Чэн наклоняет голову, чуть отворачивая в сторону от Цзыюань лицо, но она все равно прекрасно видит, что он улыбается. – Надеюсь, этот визит полностью удовлетворит мою матушку, и мне не придется вызывать на поединок своего друга, чтобы защитить ее честь, – говорит он с этой самой улыбкой – ласково-расслабленной, уверенной, радостной. В лицо Цзыюань бросается краска. Этот ребенок!.. Ее дитя до кончиков ногтей. – Не думаю, что до этого дойдет, – все-таки находит в себе бесстыдства сказать она – и обнаруживает, что, вероятно, потому и защищала Вэй Ина от братского негодования всего кэ назад, что сама недалеко от него ушла. В конце концов, с какой мыслью она писала главе Не ответное письмо? Несомненно, обещание подумать – превосходная лазейка для несогласия, но выбранные тогда Цзыюань выражения… В том письме она сказала слишком много, оттого сегодня ее так и волновала реакция получателя. Не стоило браться за ответ главе Не сразу после того, как написала письмо А-Ли. Тогда не схлынула еще эта непрошенная, неуместная между чужими друг другу людьми откровенность. Да и сам Не Минцзюэ вызывал в ней противоречивые чувства. Вероятно, она просто была растеряна тем, как грамотно, но при этом в своей манере нахраписто он обнажал свою в ней заинтересованность. Не как в главе союзного ордена, а, следовательно, полезной соратнице, нет. Как в женщине. Это было видно необыкновенно ясно – и все же Цзыюань отказывалась в это поверить. – Ты задумалась, – Цзян Чэн смотрит на нее искоса, на лице его блуждает слабая, едва заметная улыбка, отзвук недавнего смеха, не угасший, но будто сокрытый от посторонних. Цзыюань неловко пожимает плечами, на миг переставая понимать, что ей делать со своим так быстро повзрослевшим сыном, ставшим не только выше нее на голову, но еще и как будто сравнявшимся с ней по любовным опытам. Они оба бесцельно обводят площадку перед шатром взглядами и недолго смотрят туда, где весело щебечет с Не Хуайсаном о чем-то оставленный Цзысюанем без присмотра Мэн Яо, но наблюдают не за ним, а за задумчиво покачивающим в руке винную чашу Чифэн-цзюнем. Тот смотрит на названого брата пристально, но без прежней злобы. – Знаешь, – вдруг говорит Цзян Чэн, когда глава Не, поймав взгляд Цзыюань, кивает ей и неторопливо двигается к ним через разделяющую два шатра площадку, заполненную веселящимся народом, – он спрашивал меня о тебе. Какие поступки тебя раздражают, что может тебе понравиться, как ты предпочитаешь проводить свой день. Цзыюань часто моргает, чувствуя внезапный прилив совершенно девчоночьего стыда, какого не испытывала уже, вероятно, лет двадцать, а может, даже и больше – но все-таки поворачивает к сыну голову. Любопытство в ней всегда было сильнее застенчивости. Да и подобает ли застенчивость женщине ее положения? – И что ты ему сказал? Сын кривит в понимании угол рта. – Что ты ненавидишь, когда мужчины называют тебя «моя госпожа», – он загибает пальцы, – не терпишь шпильки из цельного камня и нерешительных кавалеров. Что ты деятельная и прямая, когда тебе это нужно, но способна при этом запутать в интриге, и пальцем не шевельнув, – здесь сын тянет ухмылку уже шире, явно силясь не упомянуть хотя бы предложение пригласить Сяо Синчэня. – И еще добавил, что ты могла бы дать ему шанс, потому что вы похожи, но об этом он должен спрашивать не меня. – Как быстро ты за меня все решил, – когда говоришь об этом достаточно долго, неловкости становится меньше, но, тем не менее, это А-Чэн. Ее мальчик, ее сын от человека, которого она любила и ревновала к мертвой женщине долгие годы. Ее ребенок, который вырос и не был против того, чтобы она попыталась построить свою жизнь с кем-то, кто не его отец. Который знал, чего она не будет терпеть от другого мужчины. – Я так могу подумать, что ты спешишь избавиться от своей матери. Цзян Чэн качает головой и до боли знакомым, перенятым у нее жестом поглаживает яркие аметисты на фамильном гуане Цзян. – Я пытаюсь так позаботиться о своей матери, которая всю мою жизнь заботилась обо мне, – отвечает он – и коротко, но уважительно и по всем правилам кланяется Чифэн-цзюню, наконец преодолевшему на пути к ним изрядно расшумевшуюся и повеселевшую по вечерней трапезе уйму народа. – Глава Не. Не Минцзюэ саркастически ухмыляется его церемонности, но все же кланяется в ответ. – Наследник Цзян необычайно тих этим вечером для человека, одним выстрелом превратившего состязание лучников в фарс, – замечает он, игнорируя иные нормы приветствия, и лишь при обращении к Цзыюань вновь обращается к манерам. – Несравненная глава Цзян, я восхищен вашими организаторскими навыками. Вы не забыли даже о том, что нас с главой Цзинь следует посадить друг от друга как можно дальше. О присутствии Цзян Чэна он при этом словно бы забывает, и Цзыюань вынуждена признаться хотя бы самой себе, что ей это льстит. Хорошо, что сын, кажется, не в обиде, иначе не миновать бы главе Не знакомства с Цзыдянем. Но А-Чэн только хмыкает в своей язвительно-беззлобной манере – и вдруг смотрит Цзыюань за плечо. Она знает, что там, ей даже оборачиваться не надо. Вэй Ин сидит ко Второму Нефриту Лань так близко, что это даже бесстыдством не назовешь, потому как «разврат» будет единственным подходящим словом. А еще она знает, что ее ребенок сидит так со своим Нефритом уже целую палочку благовоний, и до этого успокоенного ею А-Чэна его поза совершенно не волновала. – Пойду-ка я проверю, как дела у моего выздоравливающего брата, – тем не менее вздыхает этот доморощенный интриган. И Цзыюань ему это позволяет. – Скажи ему, что удаляться с пира до часа свиньи нельзя, – только и говорит она. – А то весь заклинательский мир и так уже явно думает, что господин темный заклинатель совратил самого праведного человека в цзянху. Цзян Чэн наливает себе еще вина, опустошает пиалу одним глотком – и только тогда кивает. – Скажу, конечно, – говорит он, уже уходя. – Правда, кажется мне, это только его насмешит. Насмешит – так и пусть его, миролюбиво думает Цзыюань. А может, он даже уговорит Ханьгуан-цзюня остаться хотя бы до часа крысы, просто чтобы показать, что праведным адептам Гусу Лань тоже не чуждо нарушение правил. Мысль о том, как на это отреагирует Лань Цижэнь, присутствующий на этой облаве так же, как и на всех других, заставляет ее губы скривиться в улыбке, но вслух она ничего, конечно, не говорит. В конце концов, молодой глава Не и молодой глава Лань – названые братья, вряд ли это уместно. Вместо этого Цзыюань только скашивает на Не Минцзюэ взгляд и небрежно интересуется: – Так что же, решение о рассадке сработало? Тот, наблюдающий за ней с веселым спокойствием, смачно хрустит мощной шеей, в наигранной задумчивости склоняя голову. – Как вам сказать… – цыкает. – Отнюдь. Но спасибо за попытку, – и тут же добавляет без малейшего перехода: – Ваш сын удивительно проницателен. Бестактный! Цзыюань кивает, упрямо игнорируя как нарочно лишь кэ назад озвученное ей замечание сына о том, что глава Не про нее спрашивал. – Благодарю, – говорит она, по своему обыкновению высоко держа надменный подбородок и укрываясь манерами как щитом. – Не знаю, правда, от кого это ему досталось. Не Минцзюэ не скрывает тянущей уголки рта улыбки и смотрит на нее мягко сощурившись. – Странно. Странно – то, как ты себя ведешь, хочет сказать ему Цзыюань. Но – молчит. То, что глава Не столь безукоризненно почтителен исключительно с ней, иных заклинателей своего круга обделяя даже маломальской потугой к вежливости, одновременно веселит – и сковывает по рукам и ногам. Если бы она знала его лучше, предположила бы, что, словно Цзинь Хун, от смущения первое время ведущий себя с А-Ли как солдат перед командиром, славный своими подвигами Чифэн-цзюнь пытается скрыть свой трепет перед ней попытками показаться обходительным кавалером, делая это, правда, со свойственным ему шармом. Вот только Цзыюань его не знает, а когда не знаешь – есть ли смысл предполагать? …но если это все же так, то странно, что он не послушал Цзян Чэна. Иронические пародии на старого павлина в исполнении самого свирепого заклинателя в цзянху бесспорно очаровательны, однако без них было бы куда проще. На мяо от этой мысли Цзыюань вновь по старой, тщательно истребляемой привычке, хочется потереть кончиком пальцев золотые швы на своей цзи, чтобы успокоиться. Вот только если искать равновесие в этом жесте рядом с доблестным Чифэн-цзюнем, сможет ли она вообще когда-нибудь выпустить шпильку из рук? Что ж, раз он не хочет спросить прямо, она скажет сама. – Вы хотели узнать о моем решении, потому и подошли, не так ли? – Цзыюань наконец перестает смотреть искоса и переводит на главу Не прямой взгляд. На самом деле она не знает, зачем он к ней подошел, а в ней самой нет и толики той бравадной уверенности, которой сочится ее голос, но ему не стоит об этом знать. Не Минцзюэ смотрит на нее не отрываясь – его губы также тянет какая-то несвойственная ему улыбка, меньше всего похожая на знакомый уверенный оскал. Неприметно, скользяще, как солнечный блик в темных водах взволнованной Янцзы, она добирается до его глаз и заставляет их слегка заискриться потерявшимися было в желтоватой куркуме золотыми искрами. – Я настолько очевиден? – со смешком уточняет этот невозможный человек, то ли действительно исключительно вежливый только в миг смущения, то ли просто искусно вводящий Цзыюань в заблуждение. Не сказала бы. Госпожа глава Цзян неловко ведет плечами. – Я всего лишь предположила, потому как и сама намеревалась поговорить об этом. И отчего одеяние на ней сегодня столь закрытое? Разве праздник не предполагает расслабление и возможность, может, подставить вечернему ветерку обнаженные плечи? Это только деревенские девчонки прячут свои тела в слои бесконечных халатов, чтобы тайной нетронутых прелестей завлекать женихов. Главе великого ордена прятаться не пристало. – Тон вашего письма предполагал раздумье, близкое к согласию, – вкрадчиво уточняет Чифэн-цзюнь, не отводя от нее пристальных глаз. – Вы тоже проницательны, – обнажить плечи, подставляя их вечернему сквозняку хочется все сильнее, и, не будь Цзыюань уверена, что дело во взгляде сжигающих глаз, а не в поднимающейся от озера духоте, так она бы и сделала. Но – дело в нем, а вовсе не в климате Хубэя, к которому она давно привычна. Так поможет ли слабый ветер там, где не справилась даже вязь охлаждающих заклинаний, вышитая на одеяниях? – Это опыт, – молодой глава Не, кажется, видит ее насквозь. – Так что, вы нанесете мне визит? Я хочу нанести тебе удар в живот, внезапно думает Цзыюань, чтобы ты перестал улыбаться мне так ласково и уверенно. Ты знаешь, что слово «ласка» вообще не должно применяться по отношению к тебе, глава Не? Она не может сказать, что и правда злится. Просто дело в том, что столь откровенная заинтересованность в ней мужчины, с которым она никогда не была близко знакома, да еще и разделенного с ней разницей в десяток лет, не кажется долговечной. Молодость ветрена, и пусть Цзыюань не может сказать о самой себе как о возрастной женщине – слишком высок ее уровень совершенствования для того, чтобы время оставило на ее теле хоть тень увядания, – это вовсе не значит, что молодой глава великого ордена имеет в ее отношении серьезные намерения. Даже если он и спрашивал о ней у Цзян Чэна, пусть это само по себе уже тянет на маленький подвиг. Доблестный Чифэн-цзюнь вполне производит впечатление человека, который может засунуть голову тигру в пасть из чистого любопытства. Вслух она говорит: – Я очень рассчитываю на ваше гостеприимство, – и это то единственное согласие, которого он от нее добьется, по крайней мере, пока она не начнет хоть немного понимать мотивы его поступков. Но главу Не такая сдержанность, кажется, полностью устраивает. – Можете в нем не сомневаться, – он пригубливает свою винную чашу, но скорее просто смачивает рот, чем действительно делает хоть один достойный глоток, после чего легкомысленно отставляет ее в сторону и уважительно кивает. – Вас ожидают покои с самым живописным видом, какой только может предложить своим почетным гостям Нечистая Юдоль. Ведет себя так, будто ему важен просто сам факт согласия, а не то, каким образом это согласие было озвучено. Впрочем, чего стоит сдержанность Цзыюань сейчас, после того написанного в запале эмоций письма? Нет, конечно, в нем не было чего-то обличающего или слишком уж откровенного. Вот только подобным многословием Цзыюань не всегда страдала даже в общении с собственной дочерью, единственным человеком, к которому она была привязана достаточно для того, чтобы изводить цуни пергамента в желании поделиться своими мыслями. Уже это многословие говорило само за себя. С другой стороны, есть ли ей что терять, кроме собственного достоинства? А учитывая, что Не Минцзюэ не их тех людей, которые непременно сообщают о своих личных делах каждому встречному, даже хрупкое эго Цзыюань наверняка останется в безопасности. Подумаешь, при худшем исходе этого визита она не сможет смотреть молодому главе Не в лицо. Это еще кто на кого глаз поднять не посмеет. – О, ну раз уж вы так очаровательно любезны, – она растягивает губы в ухмылке, наконец встречаясь с ним взглядом, – я возьму на себя смелость напроситься с вами прямо после окончания облавы. Мое пребывание здесь, полагаю, станет бесполезным уже с завтрашнего вечера, так к чему откладывать? Ну так и что ты скажешь? Не Минцзюэ окидывает ее полным теряющихся в куркуме золотистых искр взглядом, и его плечи, до этого величественно, но как-то словно бы неестественно выпрямленные, чуть опускаются, как будто расслабилась струна, все это время натянутая поперек его позвоночника. – Собираетесь оставить сыновей разбираться с безумием охоты? – выдает он с коротким, грубоватым смешком, но все еще не используя тот привычно беспардонный тон, каким разговаривал со всеми заклинателями. Цзыюань ведет плечами и чуть склоняет голову набок, позволяя свободно падающим локонам обнажить шею, тут же обласканную поцелуями едва ощутимого сквозняка. Охлаждающие заклинания – это прекрасно, но ветер, пусть и теплый, намного лучше. – Так ведь не маленькие уже, – замечает в ответ она. – Пусть привыкают. Наверное, стоит чаще молиться тому падшему и вознесшемуся вновь ветряному богу. Как бишь его? Гуанфэн, кажется? Вдруг тогда и духоты поубавится. Молодой глава Не кажется весьма довольным ее словами. – В таком случае, я прикажу подготовить для несравненной главы Цзян паланкин, – он улыбается, и это выражение на его лице снова оказывается непривычным и неожиданным. – Хуайсан, видите ли, не изволит путешествовать по воздуху, так что клан Не в лице вашего покорного слуги и его брата прибыл на охоту по земле. Паланкин? Серьезно? Сама мысль об этом вызывает нескрываемое презрение. – Оставьте эти глупости, – советует она главе Не, сжимая в тонкую полоску губы. Трястись в этом катафалке, страдая от духоты? – Я не настолько гордая и капризная, чтобы тормозить целую процессию вымотанных адептов. – Глава Цзян никого не затормозит, – Чифэн-цзюнь фыркает, бросая короткий взгляд в толпу, явно чтобы безошибочно найти среди веселящихся заклинателей своего разодетого в пух и прах брата, приехавшего на охоту определенно лишь ради сплетен и выпивки, но не ради самой охоты. – Адепты сюда как раз прилетели и назад в Нечистую Юдоль тоже отправятся своим ходом. – Тогда полетим и мы, – Цзыюань опускает ресницы и вновь смотрит на своего собеседника искоса. – Уж вы-то, надеюсь, в отличие от своего брата не боитесь воздушных прогулок? Не Минцзюэ низко смеется и довольно похлопывает по перевязи со знаменитой свирепой саблей на своем поясе. Бася словно бы отзывается на его прикосновение довольной вибрацией. – Можете в этом не сомневаться.

*

Полет в Нечистую Юдоль оказывается утомительным, но приятным. Цзыюань даже вынуждена признать, что стоило бы почаще выбираться за пределы Юньмэна только ради свежего ветра, омывающего лицо. Они с Чифэн-цзюнем улетают вдвоем, начисто проигнорировав и расплывшегося в понимающей улыбке Вэй Ина, и тонко улыбнувшуюся А-Ли, и сурово сведшего брови Цзян Чэна, хмуро пронзившего взглядом почему-то только молодого главу Не. Старейшин Цзыюань не считает нужным предупредить о своей отлучке – у них в распоряжении целый наследник великого ордена, а это вам не баран чихнул, так что без управления ни облава, ни Пристань Лотоса не остаются. Да и за чем там можно теперь присматривать, на излете второго дня-то? Ведь на третьи сутки запланирован праздничный пир в честь особенно отличившихся героев охоты, истребивших больше всего тварей в округе. Словом, о побеге двух глав великих орденов с самого масштабного события года знают только наследники этих орденов, и если первый из них угрожающе щурится, одним взглядом обещая обидчикам своей матери все кары небесные, то второй лишь глупо хлопает глазами и прячет якобы смущенное лицо за одним из своих многочисленных вееров, угрожая уже этим жестом довести своего брата до искажения ци. Впрочем, Цзыюань замечает скользнувшую на миг по лицу этого юноши довольную ухмылку. Просто решает не обращать на это внимания. В конце концов, не может же глава Не не знать, что представляет из себя его младший братец? А даже если не знает, ее ли дело лезть в чужую семью? Ей бы с отношениями в собственной разобраться. Ночное путешествие очищает от мутного сумбура мысли и позволяет воспринимать ситуацию более или менее трезво. Когда Цзыюань соскакивает со своего клинка у ворот крепости Цинхэ Не, она даже не чувствует себя предательницей. Только шпилька как будто царапает ей кожу головы, неудобно вставленная в волосы и не дающая покоя с самого утра. Смешно даже. Что-то слишком рано проснулась в тебе твоя колкая совесть, Юй Цзыюань. Почтовый ястреб, красной стрелой прорезавший небосвод всего за кэ перед их отлетом от временного пристанища орденов, явно успел вовремя, потому как, стоит только Не Минцзюэ заколотить в ворота, те сразу же перед ним распахиваются. Их ждут. Главу Не и его сиятельную гостью встречают короткими четкими поклонами, но резкость этих поклонов вовсе не умаляет источаемого адептами боязливого уважения. Чертовски похоже на атмосферу, царящую в Пристани Лотоса. Наверное, потому А-Чэну и нравится здесь бывать. Ни избытка дурацких правил, ни подлизывающихся лицемеров. Не так живописно, как в Юньмэне, но разве господа из Цинхэ не были мясниками, прежде чем основать орден? С этим наследием, помнится, связан и частый для них духовный недуг, рано отправивший на перерождение множество адептов этого ордена. Интересно, у главы Не его признаки уже проявляются? – Сиятельную госпожу Цзян ждут приготовленные специально для нее покои с видом на водопад, – Не Минцзюэ криво ухмыляется уголком рта, явно ожидая какой-нибудь колкости. Цзыюань моргает, отгоняя ненужные мысли, и кивает ему в знак благодарности. Глянув искоса – интересуется: – Согласится ли несравненный глава Не провести эту женщину к выделенным ей комнатам? – или поступишь так, как попыталась сделать я? Неясно, можно ли считать этот намек за колкость, но глава Не подхватывает его с нескрываемым довольством, как будто действительно стремится показать ей залы своей твердыни. – Всенепременно, – говорит он с весьма удовлетворенным видом и предлагает Цзыюань свою руку так, будто они на приеме у императора, а не шествуют по длинным коридорам Нечистой Юдоли, в отличие от построек Ланьлин Цзинь действительно являющейся большой башней. Впрочем, все постройки в Нечистой Юдоли оказываются башенного типа, и Цзыюань, обнаружив это, вмиг понимает, что ей здесь нравится. Высокие, похожие на пагоды обилием этажей и листовидными крышами приглушенного, исчерна-зеленого цвета, они позволяют адептам легко соскальзывать с галереи прямо на клинках, что делает всю усадьбу похожей на маленький воздушный город. После перевитых зеленью длинных переходов одноэтажных сыхэюаней родного ордена и вычурной позолоты лестниц Ланьлин Цзинь, где башня – лишь название усадьбы, данное ей по Благоуханному Дворцу главного здания, архитектура Нечистой Юдоли, легко теряющейся среди хвои горного редколесья, указывает на хищную натуру своих творцов и хозяев. Всего за палочку благовоний Цзыюань узнает, что в каждой башне Нечистой Юдоли содержится своя кухня, и на нижних этажах живут самые слабые и малоспособные к заклинательству адепты, занимающиеся ремеслом и поддерживающие порядок внутри строений. Эти же адепты играют роль своеобразной прислуги. Они передвигаются по лестницам внутри вверенных им помещений, тогда как ученики, живущие на верхних этажах, этими переходами фактически не пользуются, предпочитая перелетать с галереи на галерею. – Это помогает быстрее развивать выносливость, – говорит Чифэн-цзюнь, замечая интерес Цзыюань к подобным порядкам, и она обнаруживает, что уже слышала подобное от Вэй Ина. – Конечно, ученики не живут совсем уж наверху. Верхние этажи обычно заняты учителями и целителями, так что у каждой башни есть свой дежурный и на случай ночного голода, и на случай ранений, и даже на случай внезапной тяги адептов к знаниям. Также Цзыюань узнает и о том, что помимо башен в Нечистой Юдоли есть баня, кузня, скотобойня и храм. Причем, все эти здания соседствуют между собой – и все находятся по другую сторону от водопада, на который выходят окна выделенных Цзыюань покоев. – Главная башня называется Узилищем Грешников, – черные и приглушенно-зеленые тяжелые драпировки предположительно хранят башню от сквозняков, приходящих с недалекого Желтого моря. В оторочке тонкими золотыми нитями угадываются черепахи и бычьи головы, перемежающиеся с тонкой вязью незамысловатых, но очень полезных заклинаний – от холода, от износа, от шумов, от случайных возгораний. Вся главная башня кажется крайне продуманной и обихоженной с ревнивой заботой о ее обитателях. – На самом верху живем мы с братом, туда же селят некоторых особенно важных гостей, этажом ниже находится фамильная библиотека клана Не, а на остальных этажах располагаются покои старших ученика и учителя, а также комнаты для менее важных птиц, залетающих иногда в наше скромное жилище. Судя по всему, Цзыюань считается чрезвычайно важной птицей, потому как в конце концов они оказываются на самом верху Узилища Грешников. Название ей, кстати, приходится весьма и весьма по вкусу. Не лишенное поэтичности, оно не похоже на сухие наименования помещений в Гусу Лань, но в то же время не имеет ничего общего с пафосом Ланьлина или сказочностью Юньмэна. Оно – всего лишь дань истории Цинхэ Не, чьи основатели, будучи мясниками, определенно не являлись безгрешными. – А где же живут старейшины ордена? – Цзыюань задумчиво сводит брови. Цинхэ Не – довольно закрытый орден, и о его структуре мало что известно несмотря на его принадлежность к великим. Вероятно, ее сыновья знают что-то, раз уж водят дружбу с братьями Не, но сама она никогда особенно этим не интересовалась. Казалось, Цинхэ Не вообще выпали из большой заклинательской политики после смерти своего предыдущего главы. Чифэн-цзюнь ухмыляется, кажется, чрезвычайно довольный ее вопросом. – У нашего ордена нет старейшин, – выдает он легкомысленно, даже беспечно, разводя при этом руками словно бы в извиняющемся жесте. – Все вопросы решает действующий глава напрямую, и лишь от его воли и воли его доверенных лиц зависят порядки в крепости и за ее пределами. «Почему?» – первый вопрос, который хочется задать, узнав это, но Цзыюань заставляет себя сдержаться. Поощряется не любопытство, а спокойствие ожидания. Молодому главе Не вовсе незачем сейчас делиться с ней секретами своего ордена, и она не собирается дать ему сделать вывод, что с помощью тайного знания он может получить ее расположение, потому что это не так. Поэтому, вместо того, чтобы начать задавать вопросы, Цзыюань весело вскидывает брови и, хмыкнув, замечает: – О, вот как. Знаете, мне здесь нравится. Вот бы в ее ордене тоже не было никаких старейшин. Она бы только для Цзян Бао сделала исключение. Единственный здравомыслящий человек в громкоголосом, но бесполезном лягушатнике имени Юньмэн Цзян. Когда они достигают выделенных госпоже главе Цзян покоев, расположенных на идеальном расстоянии и от господских комнат, и от ближайшего выхода на внешнюю галерею, Цзыюань забывает и думать о том, что сомневалась в своем решении согласиться сюда прилететь. Так же, как забывает и об оставленном дома бедламе, в ее отсутствие должном лишь набрать обороты, уподобившись разыгравшемуся шторму. А вот бедлам о ней не забывает.

*

Первое письмо от Цзян Чэна прилетает нервной почтовой стрекозой спустя всего двое суток с отлучки Цзыюань. Стрекоза влетает в распахнутое окно, перебивая настойчивым жужжаньем медитативный шум водопада, и мяо госпожа глава Цзян борется с настойчивым желанием ее прихлопнуть, даже не попытавшись прочесть послание, однако всколыхнувшееся между ребер беспокойство все-таки пересиливает. Впрочем, с первых же строк становится ясно, что в волнениях нет никакой нужды. Цзян Чэн просто не устоял перед безумием своего по уши влюбленного брата и решил пожаловаться ей на происходящее, как будто сама Цзыюань никогда не была свидетельницей бесстыдства этого ребенка и не представляла, на что он способен в приступе своего сумасбродного счастья. Матушка! Вэй Ин отвратительный! Какое, однако, многообещающее начало. Продолжение, правда, отчего-то больше походит на шантаж, а не на классическое послание матери от любящего сына. Сделай с этим что-нибудь, если не хочешь, чтобы твой наследник лишился глаз! Сегодня я обнаружил Вэй Ина и его Лань целующимися чуть не на глазах у младших адептов! И ладно бы они были помолвлены, но нет, а Ханьгуан-цзюнь был при этом столь пылок, что казалось, будто он хочет слопать моего непутевого братца, а вовсе не выразить так свою неземную любовь! Этих двоих надо немедленно призвать к порядку, пока обитатели Пристани Лотоса еще остаются в уме и в памяти, иначе подобное поведение начнет калечить рассудки! Надеюсь на твое здравомыслие!

Твой сын

Цзян Чэн

Постскриптум Вэнь Цин согласилась, что можно обойтись без лишних формальностей в деле помолвки, раз уж ее семья была признана частью нашего ордена, поэтому никаких писем не требуется, просто официально объявим о заключении союза, когда решим этим заняться. Так что поторопись и утихомирь Вэй Ина и его ухажера, если хочешь, чтобы я смог без скандалов жениться на лучшей женщине в цзянху! Конечно, письмо сына больше веселит, чем тревожит. Цзыюань прекрасно представляет, что творится теперь дома, и жалобы для нее – явление не внезапное, однако следовало бы признать и правоту А-Чэна. В конце концов, выход всего один. Она отвечает настолько коротко, насколько это возможно. Решу все в ближайшее время.

Мама

Стрекоза вылетает в окно, унося на своих крыльях коротенькую записку, и Цзыюань вздыхает. Следовало бы сегодня же отправить письмо Цзэу-цзюню. Но в каких выражениях составлять послание человеку, которому меньше двух лун назад едва не написала: «Только не Лань Ванцзи»? А ведь помимо весьма лояльного к Вэй Ину молодого главы Лань есть еще Лань Цижэнь. Да и совет старейшин их ордена куда более закоснелый, чем обитатели Пристанища Мудрецов. Цзыюань со вздохом трет виски подушечками пальцев и поджимает губы, недовольная сама собой и тем, что ее вновь отвлекают от событий ее собственной жизни. Между прочим, ее сыновья – молодые мужчины в самом расцвете сил. Отчего бы им не начать без ее участия решать хотя бы свои матримониальные проблемы? Она кидает косой взгляд на письмо и шумно выпускает воздух через нос. Уж не сам ли ты, А-Чэн, подталкивал меня к Чифэн-цзюню? Так будь добр дать хоть седмицу, чтобы разобраться с тем, какие цели он преследует в моем отношении. Зеркальное отражение Цзыюань тоже смотрит на размашистые иероглифы на измятых полетом стрекозиных крыльях без улыбки. Чтобы настроиться вести себя невозмутимо в присутствии молодого главы Не, пришлось медитировать с полшичэня, а теперь из-за почтовой гостьи весь результат насмарку. Впрочем, может быть, так и надо? Может, вся эта затея – глупость? Ну чего может хотеть молодой глава великого ордена от обремененной детьми вдовы, к тому же старшей его по возрасту? Может быть, все это просто попытка манипуляции слишком уж возвысившимся кланом? Не думай об этом. Думай о водопаде. Цзыюань мерно вдыхает, вперяя взгляд в свое обманчиво безмятежное отражение, но вновь погрузиться в медитацию уже не успевает. Раздается стук в дверь. – Чифэн-цзюнь ждет Цзычжу-тай в библиотеке, если Цзычжу-тай изволит разделить с ним чайную церемонию! – звенит чеканно-вежливое по ту сторону затянутой исчерна-зелеными драпировками стены. Цзыюань тяжело опускает веки. Что ж, подумать о водопаде пока не выйдет.

*

В фамильной библиотеке Не – ни пылинки. Окна приоткрыты, пуская по помещению ненавязчивый сквозняк, и пахнет хвоей вперемешку с непросохшей тушью, словно еще кэ назад глава ордена работал здесь, даже не помышляя о перерыве на вежливую беседу с гостьей. Сладости, поданные к чаю, незатейливы, но сам чай при этом выше всяких похвал, и в Пристани Лотоса не заварят лучше. Вот только мыслями Цзыюань от чаепития далека, хотя изначально приехала как раз ради того, чтобы укрыться за чужой спиной от домашних дел и заняться своими. Личными. Что бы сказала мать на такое небрежение собственными нуждами? Мать, которая всегда желала для нее лучшего и оттого так не любила Фэнмяня, пусть и была с ним безукоризненно вежлива? До определенного, понятное дело, момента. Пальцы дергаются в старой привычке, но Цзыюань прижимает ладонь к пиале, не позволяя себе вновь поддаться соблазну ради успокоения нервов погладить швы на расколотой шпильке, украшающей ее волосы, и глубоко вдыхает задумчивый, строгий аромат чая. – Вы так тяжко вздыхаете, что мне страшно услышать новость о вашем отъезде, – с тенью улыбки в тоне замечает наблюдающий за ней глава Не. Цзыюань мечет в него из-под ресниц вороватый взгляд, очерчивая суровое лицо. Ястребиные глаза, жесткие углы обветренных губ, выдающийся подбородок… Книжные полки, выстроенные сплошной стеной за плечами хозяина библиотеки, кажутся хорошим отвлечением внимания, и госпожа глава Цзян начинает вдумчиво пересчитывать корешки. Молодой глава Не красив, как может быть красив мужчина его лет, обремененный властью с юности и твердой походкой прошедший и войну, и послевоенные политические интриги. Его названый брат вот совсем иной. Как и все Лань, «прекрасный словно небожитель», он выглядит его полной противоположностью. Слишком мягкий, слишком светлый, слишком спокойный. Не представить даже, как может такой человек управляться с зашоренным тысячами правил орденом. Цзыюань прячет вызванную передуманными мыслями усмешку за пиалой. Тонкий фарфор, расписанный темной зеленью местной хвои, обычен для нее, но выглядит явственно неуклюже в мощной ладони ее собеседника, отчетливо непривычного к подобному времяпрепровождению. – Напротив, – говорит она мягко, надеясь, что ее заминка не была такой уж заметной, – я не отказалась бы погостить подольше. Правда, боюсь, этот несравненный совершенствующийся будет слишком занят, чтобы показывать мне окрестности и предупреждать капризы. Не Минцзюэ отставляет пиалу на столик и впервые за последние пару дней перестает напоминать выхолощено-воспитанного заклинателя. Его рот растягивает кривая улыбка, а хищные глаза щурятся, заставляя вспомнить о тлеющих в костре углях. И сосредоточиться на подсчете свитков и книг больше не получается. – Этот ничтожный будет счастлив предложить блистательной госпоже свои услуги, и никакие дела не смогут его отвлечь от столь долгожданной гостьи, – отзывается он с таким чувством, словно только того и ждал. – Но позвольте мне любопытство, – его живое лицо меняется, пряча мимолетное облегчение за насмешливым интересом. – Отчего вы хотите отложить возвращение в Пристань Лотоса? Гладкие, но при этом не скрывающие обворожительной прямоты речи не оставляют Цзыюань ни единого шанса. Когда в последний раз она оказывалась в обществе мужчины, который, пытаясь заслужить ее расположение, сам при этом был ей приятен? Среди глав кланов немало вдовцов и просто холостяков, и многие из них могли бы подойти ей (лишь стоит опустить слова А-Чэна о том, что ее руки достоин только приближенный или глава великого ордена), но многие ли утруждали себя попыткой действительно ей понравиться? И кто из них превозмогал свой трепет перед ней? В конце концов, госпожа глава Цзян не просто нарисованная на холсте картина, которой можно полюбоваться. Она не подпускала близко никого из страждущих внимания, пусть, может быть, сама в этом внимании нуждалась, и никто не оказался достаточно смелым, чтобы проявить настойчивость. Никто, кроме мужчины, устроившегося перед ней. Его упрямство заслуживает похвалы, и Цзыюань решает быть честна. – Все потому, что один мой сын потерял всяческий стыд, – говорит она насмешливо-светским тоном, – а другой регулярно напоминает мне об этом, хоть и знает, что я покинула резиденцию как раз ради передышки от их безумия. Ей интересно, как глава Не отреагирует на правду – и напоминание о том, что у нее есть сыновья, которые близки ему по возрасту и статусу. Не Минцзюэ не реагирует никак. Его как будто совершенно не трогает намек на годы и положение, он только хмыкает, словно вспомнив что-то смешное, и замечает: – Второй господин Лань и старший учитель Цзян кажутся… удивительным тандемом. О, ты даже не представляешь, саркастично думает Цзыюань. – Я бы сказала, беспардонным до чрезвычайности, – вслух поправляет молодого главу Не она самым ровным тоном, на какой способна. Все-таки иногда весьма сложно не язвить, даже если речь идет о твоем ребенке. В конце концов, дети порой бывают невыносимы. Что творящие беспредел, что бегающие ябедничать. Тонкий фарфор пиалы весело звенит в руках Не Минцзюэ от столкновения с блюдцем. – Вашему терпению был нанесен серьезный урон, раз вы оставили свою манеру быть тактичной, – замечает молодой глава, и Цзыюань едва сдерживается, чтобы не цокнуть языком. Она «свою манеру быть тактичной» оставила давно. Так когда же ей ответят взаимностью? – О, давайте обойдемся без церемоний, – виноградина оказывается кисловатой, и Цзыюань невоспитанно морщит нос – потому что может. – О какой тактичности идет речь, когда дело касается моих сыновей? Наконец Не Минцзюэ смеется. Не как на Совете Кланов в обществе других глав, а действительно смеется. Его голос при этом становится зычным и низким, отдается от стен библиотеки глубоким гулом и ласкает слух. – Кажется, подобный разговор между нами уже имел место. Цзыюань позволяет себе улыбку, спотыкаясь изучающим взглядом о смягчившиеся углы чужих губ. – У вас отменная память. Нет смысла отрицать – внимание ей льстит. Не липкий интерес изголодавшегося по телесной ласке сноба и не расчетливое любопытство дельца, ищущего выгоды от связи с известной своим нравом на все цзянху госпожой. Нет, это – честное внимание к ее персоне, заинтересованность исследователя, изучающего, что она собою представляет, чтобы понять, как правильно к ней подступиться. Это внимание настойчиво, при этом не становясь навязчивым, и проницательно, но не переходит черту надоедливости. Оно окутывает плотно и жарко, и его пламя согревает замерзшие легкие Цзыюань, позволяя дышать полнее. И – заставляя каждое мгновение в нем теряться. Чифэн-цзюнь наклоняет голову, задумчиво рассматривая похожие на подношения божеству чайные сладости, расставленные на столике. – Не жалуюсь, – его голос звучит довольно, словно одного взгляда этих пронзительных ястребиных глаз хватает, чтобы прочитать Цзыюань подобно раскатанному по столу свитку, испещренному размашистыми иероглифами. Словно этот костер на дне его зрачков освещает каждую деталь в ее поведении. – Знаете, можете считать это дерзостью, но… – глава Не подхватывает с блюдца спелую земляничную ягоду и подчеркнуто варварски забрасывает ее себе в рот. Почти слышно, как лопается упругая плоть под натиском его зубов. – Я советую вам не медлить с письмом Лань Сичэню. Эрди имеет на своего брата определенное влияние и вполне способен призвать его к порядку. К тому же, – он с отчетливым наслаждением облизывается и примеривается к не пришедшемуся Цзыюань по вкусу винограду, кажется, совершенно не боясь его кислоты, – если намерения Усяня и Ванцзи по отношению друг к другу серьезны, вам с Сичэнем, как двум главам великих родов, в любом случае предстоит обсудить особенности их брачного союза. Его слова противоречат действиям, как будто нарочито заставляя выбирать между делами взрослых сыновей и благостным бездельем. Но Цзыюань берется за дела, конечно. – Вовсе это не дерзость, – легко ведет плечом она, на этот раз заставляя уже главу Не наблюдать за ней. – Вы во всем правы, – мимолетная ухмылка, умышленно дающая заметить, что грушевые омуты есть на щеках не только у ее будущей невестки. – Но для начала следует подумать, в каких выражениях теперь составлять письмо человеку, которому не так давно я хотела написать «кто угодно, только не Лань Ванцзи». Она с удовлетворением наблюдает, как их с А-Чэном шутка приходится по вкусу и главе Не, вновь разражающемуся своим густым, гулким смехом. – Ваши сыновья – неиссякаемый источник веселья, – замечает он, кажется, совершенно искренне. – Ваньинь недавно мне писал, как обычно делясь новостями, и я должен сказать, что некоторые его выражения никогда не должны достигнуть ваших ушей, – при этом он бросает взгляд на ее ухо – и тут же отводит глаза. Цзыюань весело вздрагивает губами, чувствуя, что даже кончик ее носа шевельнулся сейчас от любопытства. – Разве только некоторые? Мне казалось, в общении с друзьями Цзян Чэн не имеет привычки выбирать слова. – Что ж, – глава Не обнажает в широкой улыбке ровные белые зубы и побежденно разводит руками, – вы абсолютно правы. Но если вернуться к серьезности, – слегка хмурит лоб, и складка между его бровями походит на маленькую речушку меж двух холмов, – разве вы уже сменили гнев на милость в отношении Усяня и Ванцзи, чтобы выбирать выражения для письма Сичэню? Цзыюань фыркает. Не то чтобы она действительно злилась на выходки старшего сына. Просто мальчишка Лань ввиду своих выкрутасов все еще ей не нравился. Тут даже А-Ли легко будет понять ее недоверие. – Мне показалось по вашему прежнему тону, – замечает она слегка даже самодовольно (внимание этого человека все это время сосредоточено на ней), – что вы знаете меня много лучше. Взгляд Не Минцзюэ такой долгий, каким никогда не был ни один взгляд Фэнмяня. – Раз так, – говорит он в итоге своим теплым, приятным голосом, – напишите Сичэню обо всем как есть. И Цзыюань купается в этом голосе.

*

Приветствую уважаемого главу Лань. Полагаю, нет смысла плести словесные кружева, и все же в первую очередь эта госпожа хотела бы выразить искреннюю благодарность за помощь в деле врачевания тела и духа своего сына. Тем не менее, это не просто благодарственное письмо. Полагаю, для уважаемого Цзэу-цзюня не новость, что молодой господин Лань и мой сын Вэй Усянь за время циклов музыкального врачевания решили имеющиеся между ними недопонимания и нашли общий язык во всех возможных смыслах этого выражения. Бесспорно, я довольна сложившимся положением, раз уж время с вашим братом пошло Вэй Ину на пользу, но требуется прояснить одну вещь. Мне хотелось бы точно знать, что думает клан Лань относительно союза с кланом Цзян. Порочить свою семью и бросать тень на орден я не позволю, так что хотела бы напомнить, что, если ваш брат действительно серьезен в своих намерениях, то сначала ему следовало подумать об их декларации, а уже потом об усмирении зова плоти. Прошу вас побеседовать с молодым господином Лань и официально представить его позицию в отношении старшего учителя Юньмэн Цзян.

Госпожа глава Юньмэн Цзян,

хозяйка Пристани Лотоса

Юй Цзыюань

~

– По-моему вы все же слишком вежливы. Или это врожденная деликатность в выборе выражений? – Где Чифэн-цзюнь видит в свитке вежливость? Мне кажется, я извела на это послание весь свой запас язвительности. – Лань Сичэнь ко всему относится со спокойствием Будды, так что ваше письмо исключением не станет. – Как знать. – Если хотите, можем держать пари. Эрди будет невероятно тактичен и доброжелателен. – Неужели вас это не раздражает? – Безмерно. Но раз уж Сичэнь – мой брат, остается только смириться. Смирился же я со змеенышем Яо и со своим А-Шу.

~

Приветствую сиятельную главу Цзян! Несмотря на слова об отсутствии необходимости словесных кружев, паутина этой госпожи тонка и элегантна. Я прекрасно понимаю ваше беспокойство о намерениях моего брата, но могу заверить вас, что Ванцзи ни в коем случае не рассматривает Вэй Усяня как мимолетный интерес. Он самый серьезный и преданный из всех известных мне в цзянху заклинателей, а потому я ручаюсь за его чувства – не как глава его клана, но как его брат. Однако мне вполне понятно ваше волнение, а потому прошу, не сомневайтесь, были ли услышаны. Ванцзи уже вызван в Облачные Глубины бумажным журавлем. Нам бесспорно стоит обговорить справедливость ваших претензий и его дальнейшие действия.

С надеждой на снисхождение госпожи главы Цзян

глава клана Лань

Лань Сичэнь

~

– Надо было все же склонить вас держать пари. Согласись вы – и сейчас бы я непременно выиграл. – И что же вы потребовали бы в качестве уплаты долга? – Обошелся бы согласием сиятельной госпожи встретить в обществе этого недостойного страждущего Ночь умений. – Хотите полюбоваться, как я по-крестьянски вырезаю фигурки из дынной корки, заговаривая их на удачное для себя замужество? – Уверен, вы были бы виртуозны в подобном деле, как и в любом другом, но стоит ли использовать клинок, подобный вашему, для таких забав? – Да, полагаю, Хохай такое действительно не понравится. Однако теперь этой госпоже любопытно, неужели Чифэн-цзюнь проводит так свое время? – Увольте, разве я похож на праздного разгильдяя? То лишь совет моего неумного братца, мнящего себя знатоком людских развлечений. Не хотите – так и не надо. В конце концов, пари мы все же не держали. – А я бы не отказалась. Жаль, вы не предложили.

~

Мама, он стал еще ужаснее! Лань Сичэнь прислал Лань Ванцзи журавля с просьбой вернуться в Облачные Глубины для «серьезного разговора о будущем, не терпящего отлагательств», и тот улетел уже спустя два шичэня. И это было бы настоящим благословением, если бы Вэй Ин не остался здесь изводить меня! Матушка, не верьте этому проходимцу! В его словах нет ни капли правды! Я был и впрямь расстроен, но проводил Лань Чжаня и вернулся к повседневным делам! Он не отлипает и на мяо, заставляя меня бесконечно выслушивать, какой-де Ханьгуан-цзюнь замечательный и как ему, недостойному заклинателю, с ним повезло, хотя это второму господину Лань повезло, что Цзян соизволили дать ему шанс! Лань Чжань вовсе не виноват! Любой поверил бы в распускаемые обо мне слухи, что уж говорить о самом праведном заклинателе Гусу Лань! В конце концов, я всегда был порядочной занозой у него в- Этот паршивец даже сейчас сводит меня с ума! Надеюсь, согласие относительно бракосочетания будет достигнуто в самом скором времени, и после свадьбы эти двое отправятся в какое-нибудь медовое путешествие хотя бы на пару лун! На самом деле я чертовски взволнован, если хотите знать. Не думал, что вы так быстро возьметесь за организацию свадьбы, потому что… это же свадьба! Моя! С Лань Чжанем!

Твои сыновья Твой сын

Цзян Чэн и Вэй Ин

Постскриптум Просто игнорируй зачеркнутые строки, у меня нет сил переписывать черновик. С любовью!

~

– Приятно видеть улыбающейся женщину, способную затмить луну и посрамить цветы. – Светлые мысли скрасят любое лицо.

~

Приветствую глубокоуважаемую госпожу главу Юньмэн Цзян и по ее же примеру смею сразу перейти к цели своего послания. Никакого брачного союза между Ванцзи и Вэй Усянем не может быть. Ваш воспитанник пустил Ванцзи пыль в глаза еще во времена своей недолгой учебы в Облачных Глубинах, и как только он уехал, я вздохнул спокойно, так что, если вы считаете, что можете просто избавиться от него, воспользовавшись оказией, я вынужден вас разочаровать. Огромной уступкой с моей стороны было позволить Ванцзи отправиться в Пристань Лотоса, чтобы вести для вашего воспитанника циклы музыкального исцеления. Это было предметом сложного спора, но все же я не допускал и мысли о том, что таковой будет благодарность вашей семьи. При все моем уважении к ордену Юньмэн Цзян персона Вэй Усяня не кажется мне подходящей характеру Ванцзи. Если вы имеете намерение заключить между нашими орденами политический союз через династический брак, уверен, это подлежит обсуждению, однако я предпочел бы не привлекать к этой дискуссии личности вашего воспитанника и своего племянника.

Старший учитель ордена Гусу Лань

Лань Цижэнь

~

– Кажется, вы сломали кисть. – Я в бешенстве, если вы не видите. – Это заметно. И я этим покорен. – Не несите вздор.

~

Смею напомнить почтенному старшему учителю Лань, что в своем ордене он не глава и не решает вопросов брака. Кроме того, не Гусу Лань ли утверждает, что их адепты женятся лишь по любви? После Свержения Солнца Юньмэн Цзян даже перенял эту тактику. Лишь по этой причине я решила писать Цзэу-цзюню, ибо, поверьте, и сама не испытываю никакой радости от мысли, что мой ребенок свяжет себя супружескими узами с вашим племянником. В конце концов, они действительно слишком разные, чтобы подходить друг другу. Тем не менее, в первую очередь я руководствуюсь желаниями своего сына, а не мелочными обидами в адрес светозарного Ханьгуан-цзюня, столь настойчиво искавшего все это время внимания Вэй Ина и столь же настойчиво отталкивающего его чувства. Так что, если вы хотите поспорить, чей ребенок кому не подходит, я полностью готова вступить в полемику. Однако советую вам при этом быть осторожным в своих словах.

Глава ордена Юньмэн Цзян,

госпожа Пристани Лотоса

Юй Цзыюань

~

– Это было смешно. Правда, мне казалось, вы утверждали, будто извели весь запас своего яда на письмо эрди? – В случае Лань Цижэня моя ярость будет неисчерпаемой. Этот брюзга себе не изменит даже окажись он одной ногой в могиле, так почему бы не дернуть его за бороду лишний раз? – Этот ничтожный преклоняется перед вашей дерзостью.

~

Приветствую сиятельную госпожу главу Цзян! Этот глава клана приносит глубочайшие извинения за недавнее письмо своего дяди. Приходится признать, он может быть крайне несдержан, когда речь заходит о вашем сыне. Прошу вас понять, старший учитель Лань – человек крайне строгих нравов, и, к сожалению, так в нем переплетается застарелая неприязнь к Вэй Усяню как к самому непокорному ученику за всю историю существования Облачных Глубин – с искренним восхищением его гениальными идеями. Разумеется, клан Лань более чем готов и рад обсудить перспективу брака между нашим вторым наследником и старшим учителем вашего ордена. Ванцзи уже дал свое твердое согласие и выразил горячее желание узаконить свои отношения с Вэй Усянем в самое ближайшее время. Конечно, мы с вами, как главы своих орденов, понимаем, что подготовка к торжеству и обсуждение дальнейшей жизни молодоженов может занять достаточно долгое время. Однако я также хотел бы просить госпожу главу Цзян – снова как член семьи, а не глава клана – присмотреться к Ванцзи получше и отбросить сомнения в том, подойдет ли он вашему сыну. Спору нет, они с Вэй Усянем и правда разные, но, я уверен, их отношениям это нисколько не помешает.

С глубочайшим уважением и надеждой на понимание,

глава клана Лань

Лань Сичэнь

~

– Потрясающе… Он предлагает мне обговорить, где будут жить Вэй Ин и Лань Ванцзи после вероятного бракосочетания, так, словно это не очевидно. – А это очевидно? – Естественно в Пристани Лотоса. Как будто я отпущу куда-то первого учителя своего ордена! – Что ж, это было действительно странное предложение.

~

Уважаемый Цзэу-цзюнь невероятно тактичен, и это делает ему честь. Я более чем хорошо осведомлена об отношении старшего учителя Лань к Вэй Ину и, как вы могли заметить, имею не менее вескую претензию по отношению ко второму господину Лань, однако, в отличие от вашего дяди, готова к диалогу. Впрочем, не думаю, что есть смысл многое обговаривать. Клан Цзян полностью готов взять на себя организацию бракосочетания. Мы не имеем привычки поступаться чужими традициями ради собственного спокойствия и к тому же осведомлены о правилах Гусу Лань, поэтому уважаемому Цзэу-цзюню не стоит беспокоиться ни о чем. Что же касается дальнейшей жизни молодоженов, то, полагаю, она будет протекать в Пристани Лотоса. В Гусу Лань есть свой старший учитель, и, я мыслю, его достаточно. Если ваш клан согласен с неизменной позицией моего сына, я оформлю просительное письмо и пошлю традиционные дары от имени Юньмэн Цзян, как только вернусь в Пристань Лотоса.

Госпожа глава Цзян

Юй Цзыюань

~

– Несравненная глава Цзян заставляет меня жалеть, что ближайший фестиваль приходится всего лишь на Ночь умений. – Полагаете, мне такое празднество не по статусу? – Из нас двоих шутка о вырезании фигурок из дынных корок принадлежала вам. Я же всего лишь хотел предложить блистательной госпоже полюбоваться Серебряной Рекой и, может быть, совершить традиционное моление о мастерстве. – А я ведь вам говорила – жаль, что не предложили. – Простите этого остолопа за тугодумство! Так окажете ли вы мне честь, позволив вас сопроводить на местный праздник? – Ваша дурашливая галантность не оставляет мне ни единого шанса ответить «нет».

*

В Цинхэ в фестивальный период не так красочно, как в Юньмэне – определенно сказывается влияние сдержанных устоев Не, – тем не менее, спокойная роскошь богатой провинции приходится Цзыюань по вкусу. Прежде ей довелось бывать в Хэбэе лишь в пору Свержения Солнца, но и тогда она была далеко от основной твердыни – уже велись бои, и не было ни времени, ни возможности любоваться видами. Да и были ли виды? – У нас, конечно, не было такой разрухи, как в Хубэе после сожжения Пристани Лотоса, потому что после взятия Юньмэна на Хэцзяни псы ублюдка подавились своей слюной, – говорит об этом Не Минцзюэ с гордостью, когда они степенно прохаживаются по одной из главных улиц города, – но Цзяцань хорошо поработал над реставрацией многих здешних зданий… Вот уж где пригодилось его увлечение искусством, я даже почти пожалел, что прежде грозился пожечь все его дурацкие веера. На данное молодому господину Не Хуайсану прозвище Цзыюань только насмешливо фыркает. Кажется, отношения между братьями Не столь же теплые и доверительные, сколь и между ее сыновьями. С поправкой разве что на разницу в возрасте. Впрочем, чем больше А-Чэн общался с Чифэн-цзюнем, тем более зрелым он, казалось, становился, будто перенимал и впитывал все самое лучшее. Вот бы и Вэй Ин завел себе подобного друга. Цзыюань ничего не имела против младшего господина Не, бывшего отличным компаньоном обоим ее детям, однако ее старшему не помешал бы кто-то более спокойный и твердый в своих взглядах. И при этом, как бы избито это ни звучало, кто-то, кто… да, не Лань Ванцзи. – У нас дома помощь в восстановлении селения подле Пристани Лотоса оказывала моя дочь, – отзывается госпожа глава Цзян вслух. – Этим ее Цзян Чэн попросил заняться, а в сострадании и любви к прекрасному А-Ли не откажешь, так что… Юньмэн стал как будто даже красивее прежнего. Они прогуливаются мимо увешанных гирляндами пестрых шатров под руку, и это выглядит одновременно правильно и абсолютно несуразно. Место ли господину и госпоже двух великих орденов в ярмарочном разноцветье, где любое лакомство способно безнадежно испачкать капризную ткань дорогих одеяний, будь она хоть трижды защищена вплетенными в нее заклинаниями, а каждый первый мальчишка норовит уговорить тебя хотя бы раз поучаствовать в глупой игре с набрасыванием колец? Цзыюань ни разу не прогуливалась вот так с Фэнмянем. Да и звал ли когда-то «свою госпожу» покойный глава Цзян на прогулку с тех пор, как они сочетались браком? Что толку думать о нем, если он давно мертв? Он никогда уже не ответит на твои вопросы, глупая А-Синь. Да и при жизни дал ли он тебе хоть один ответ? Они все-таки находят зрелище по своему вкусу. Не то чтобы Цзыюань была привередлива в деле развлечений – в конце концов, после дурновкусия Башни Кои любой даже самый незатейливый досуг кажется благословением, однако театр теней все же оказывается приятной неожиданностью. Сюжеты, конечно, для такого праздника традиционны и придерживаются одной темы. Истории любви сменяют друг друга словно несомые вперед, вперед бурными водами, небожители и демоны находят свои судьбы, соединяясь со смертными и друг с другом, и в какой-то момент Цзыюань даже слегка теряется в бесконечном вире мельтешащих тенями героев. Впрочем, ее самообладание возвращается быстро. Стоит только молодому главе Не отпустить ее руку, она спешит обернуться, стирая со своего лица дышащее любопытством выражение, и вопросительно приподнимает брови. – Нам пора возвращаться? – зачем бы еще ему ее отпускать? Чифэн-цзюнь весело щурит яркие ястребиные глаза, пряча в сумраке ресниц еле видные и на свету золотые крапинки, и качает головой. – Если сиятельная госпожа глава Цзян позволит мне, я ненадолго ее оставлю, – он склоняет голову к плечу, позволяя коротким, до плеч, волосам, забранным в по-вечернему небрежный хвост расслабленно ссыпаться по смуглой щеке. – Клянусь, вы даже не заметите моего отсутствия, – тут же заявляет этот странный человек, словно оправдываясь и пытаясь скрыть это за улыбкой. – В конце концов, сейчас начнется та самая пьеса, ради которой в эту ночь все здесь и собрались. Ах, ну конечно. Нюлан и Чжинюй. Цзыюань равнодушно ведет плечом, возвращая свое внимание упущенной из виду сцене, и всеми силами старается выглядеть как можно менее разочарованной. – Конечно. Она вовсе не имеет ничего против того, чтобы остаться одной в толпе незнакомцев на неопределенный срок, чтобы наблюдать зрелище, ради которого в Хубэе даже не подумала бы покинуть стены Пристани Лотоса. Краем глаза она замечает, как дергается в лукавой усмешке уголок рта чем-то явно довольного Не Минцзюэ, но требует от себя не придавать этому значения. – Моя благодарность этой великолепной госпоже не знает границ, – говорит глава Не и учтиво склоняет голову, прежде чем развернуться и коротким всполохом золотых нитей по черному подолу исчезнуть в сомкнувшейся за его спиной толпе. Впрочем, тени на сцене мельтешат завлекательно, неустанно вытягиваясь и сплющиваясь в повиновении четким рукам прячущихся за пологом кукловодов, и вскоре Цзыюань слегка отрешается от сковывающего ее в толпе неуюта. Нюлан и Чжинюй успевают пожениться, скрывшись от ока небесных богов в маленьком доме у Серебряной Реки, когда она вновь ощущает рядом с собой густое, обволакивающее присутствие. Не Минцзюэ не предлагает ей руку вновь, но твердо стоит у нее за спиной и смотрит на представление через ее плечо. Богиня-мать узнает о связи дочери со смертным лишь после рождения внуков и в гневе поднимает Серебряную Реку на небеса, разделяя влюбленных, и за пологом журчит вода, и ловкие руки зажигают десятки благовоний, оранжевые точки которых легко заменяют звезды. Пастух плачет над пересохшим руслом, чьи воды, повинуясь божественной мощи, разлились на просторах небесной тверди сияющим молоком, а облака опечаленной разлукой с семьей Ткачихи выходят сплошь пасмурными и сердитыми. Пьеса уже близится к своему завершению, когда Цзыюань понимает, что за все это время даже не обернулась на молча ожидающего ее внимания Не Минцзюэ. Однако не сам ли он оставил ее ради каких-то таинственных дел, не терпящих отлагательств? Она позволяет себе обернуться лишь после того, как Нюлан и Чжинюй встречаются на сорочьем мосту посреди водной кручи, разбрасывающей во все стороны брызги звездного полыхания. Не Минцзюэ улыбается, всем своим видом излучая насмешливое понимание сути ее мелочного трюка, и даже не думает двинуться с места, заставляя их обоих застрять в толпе незнакомцев почти вплотную. – Цзяцань говорит, эту пьесу традиционно ставят последней в списке, – говорит он как будто чтобы просто что-то сказать, – но, несмотря на позднее время, на нее всегда стекается масса зрителей. – Полагаю, Чифэн-цзюнь лицезрел ее уже много раз, – отвечает Цзыюань, чтобы тоже просто ответить. Впрочем, скрыть яд в голосе она даже не пытается, но главу это словно лишь сильнее веселит. – Этот ничтожный впервые увидел ее вместе с вами, но в тонкости вашего вкуса не имеет никаких сомнений. – Тогда сомневаюсь, что вы что-то для себя уяснили, – это почти переходит границу грубости, но, ох, как же она сердита. И насмешливое любопытство не поможет Не Минцзюэ укрыться от этого факта. Фэнмянь хотя бы просто ее никуда не звал. Не Минцзюэ, однако, вовсе не пугает ее недовольство. Напротив – он будто бы упивается самой мыслью о том, что ей не плевать. Потому что Цзыюань действительно не плевать, и она осознает это в одно мгновенье кристально ясно. Просто немного позже, чем это понимает Не Минцзюэ. Однако это мимолетное преимущество не мешает ему полностью передать власть над происходящим в чужие руки. Он склоняется перед Цзыюань в типичном для Цинхэ Не коротком резком поклоне – и протягивает ей непритязательную черную шкатулку. – Блистательная госпожа имеет полное право злиться на этого обалдуя, но, клянусь вам, дело не терпело спешки. Видите ли, я хотел, чтобы у вас остались лишь самые приятные воспоминания о Цинхэ, а потому взял на себя смелость заказать для вас небольшой сувенир. Шкатулка оказывается приятной наощупь, и, стоит чуть присмотреться, рассеянно поблескивает строгой бархатной выделкой. Ничего особенного на самом деле, у Цзыюань много таких коробков, и в каждом из них обязательно потеряны какое-нибудь колье или какая-нибудь заколка. Так что – да, обычная безделушка, думает она про себя. А потом поднимает крышку. На бордовом шелке, украшающем шкатулку изнутри, покоится литой гребень. По черненому золоту изящной продолговатой пластины плывут, загребая лапами застывшую рельефную воду, маленькие черепахи со звездными туманностями посередь панцирей. Черепахи прокладывают себе дорогу к ажурному ирисовому кусту, усыпанному капельками самоцветной сияющей росы, но все никак не доплывут, чтобы коснуться тонких выпуклых лепестков. У Цзыюань перехватывает горло. – Ваш подарок прекрасен, благодарю, – спустя мучительный миг молчания между ними наконец едва слышно выдавливает из себя она. Не Минцзюэ смотрит пристально, понимающе. – Рад услужить блистательной госпоже, – тотчас же отвечает он – и не перестает наблюдать за ней. Напоенные впечатлениями зрители обтекают их с двух сторон, расходясь продырявленным полотном вокруг их застывших изваяниями фигур, и мяо Цзыюань чувствует в себе трусливое желание среди них просто-напросто раствориться, но быстро справляется с приступом малодушия. Количество гематита на одних лишь черепашьих панцирях в полной мере показывает глубину притязаний стоящего перед ней мужчины. Она не имеет права сбежать сейчас. Не после того, как прибыла в Нечистую Юдоль, чтобы получить объяснение поступкам и поведению этого человека, и добилась чего хотела. – Эта безделица не разобьется и не сломается, и выкрасть ее никто не сможет, а потому можете быть спокойны, – обрывая затянувшееся молчание между ними сообщает молодой глава Не предельно небрежным тоном. – Передать заколку в чужие руки можно лишь добровольно. Рука сама тянется скользнуть подушечками пальцев по ясному солнцу золотых рек, так и не переданных ей покойником, но Цзыюань в очередной раз не позволяет этому произойти, до боли сжимая в ладонях углы шкатулки. Забудь о шпильке. – Должна сказать, – она прочищает горло, – что ваша благосклонность лестна и приятна, однако… мне хотелось бы прояснить туман ваших намерений. Перестань на меня смотреть, потому что сама я не перестану. Не Минцзюэ беспечно взмахивает похожими на вороньи крылья черными рукавами. По их краям в текучей вязи защищающих заклинаний блуждают ажурные черепахи и хмурые маленькие быки. – Здесь нечего прояснять, – смотреть он не прекращает. – Этот ничтожный просит позволения ухаживать за несравненной госпожой Цзян. Ястребиные глаза обугливают пленяющей безотрывностью. – Неужели?.. И вас при этом совсем ничто не смущает? – А что должно? Слова не рождаются. Словно из-за угла выглянул Лань Цижэнь и наградил Цзыюань этим типичным для не умеющих объясняться Лань проклятущим безмолвием. Она силится вымучить из себя хоть что-то, что не будет выглядеть несуразно, но что может быть нелепее, чем декларация намерений с передачей соответствующих регалий посреди залитой светом на излете праздника городской площади? – Может быть, то, что я госпожа Цзян? Может быть, то, что я обремененная наследниками и обязанностями вдова, содержащая собственный орден? Не Минцзюэ, однако, выглядит удивленным. Возможно именно от этого следующие его слова звучат – и ощущаются – для Цзыюань как пощечина. – Ваша преданность вызывает во мне бесконечное восхищение, но много ли радости в воспоминаниях о покойнике? Тон его при этом так будничен и равнодушен, как будто сиятельный Чифэн-цзюнь даже на мяо не задумывался о том, что именно это может послужить причиной для отказа. И именно этот тон заставляет Цзыюань залиться сердитым жаром, в запале которого она наконец-то находит потерянные слова. – Вы слишком прямолинейны даже для того, что о вас говорят, – заявляет она, поджимая губы. Углы шкатулки все еще до красных метин впиваются ей в ладони, потому что будь она проклята, если знает, что делать с брошенным прямо к ее ногам признанием, а городская площадь все еще остается городской площадью, на которой не стоит выяснять отношения, но разве она все это начала? Вот только Чифэн-цзюнь в своей раздражающей самоуверенности, кажется, совершенно не страшится ни ее ярости, ни зреющего у нее на губах отказа, готового вот-вот сорваться обидным пассажем как перезрелая вишня с отяжелевшей от обилия плодов ветки. – Что я вижу? – он склоняет к плечу голову, этим своим отвратительно чарующим хищным жестом роняя тяжелые короткие пряди на крутой склон мощной шеи. – Госпожа глава Цзян уходит от разговора, который сама же и затеяла? Разве это на вас похоже? – А разве на вас похоже сезонами разливаться славословием, пародируя Цзинь Гуаншаня, чтобы потом вдруг сойти с пути и перестать говорить загадками? – не остается в долгу все еще горящая кожей от той, самой первой пощечины Цзыюань. Не Минцзюэ недоуменно хмурится. – Мне казалось, я с самого начала был довольно прямолинеен, – недовольно дергает уголком рта он – и тут же порывисто взмахивает вороновым рукавом. – Но, впрочем, может, мы подле друг друга становимся не похожими на самих себя? Даже если и так, то что? Получив от меня ответ, увильнете от собственной честности просто из уважения к прежнему главе Цзян? Бросьте, – он морщится, и выдающиеся вперед скулы делают его лицо похожим на подернутую хмарью гору. – Даже если бы оно того стоило, он давно умер, а вы живы. Цзыюань тщетно пытается отвести глаза и смотреть куда угодно – на подвешенные к загнутым углам крыш фонарики, на опустевшую сцену, теневой театр которой, отведя представления, сгустился в сумрак, да даже на складки собственных одеяний – только не получается. Он давно умер, а вы живы. Пальцы впиваются в искрящийся в рассеянном свете площади бархат так сильно, что, кажется, лишь мгновение – и маленькие ворсинки прорвут и без того раздраженную трением кожу. – Зачем все это? Глава Не резко, тоже как будто бы раздраженно ведет плечами. – Ради вашей переменчивой благосклонности. Ястребиные глаза не перестают прожигать Цзыюань ни на одно мгновенье, и ей кажется… кажется, что она и правда сейчас сгорит. – Но это же смехотворно. Это же смехотворно? – Если вам будет так угодно. Как мне угодно? Цзыюань медленно выдыхает, заставляя себя расслабить закаменевшие от стальной хватки ладони и сглотнуть скудную слюну, вязко потекшую по пересохшему руслу ее гортани. – Даже если я это вам позволю, не ждите от меня никаких реверансов, слышите? Полные искр глаза Не Минцзюэ светлеют и остывают. Он вскидывает руки – и скользит по тыльным сторонам напряженных ладоней Цзыюань щекотной ласковой невесомостью, почти не касаясь ее кожи углями пальцев. Склоняет перед ней голову – и застывает в этом внезапном не-прикосновении, с восхитительной легкостью игнорируя то, что они стоят посреди улицы. – Этот ничтожный и мысли не допускает о том, что блистательная госпожа подумает ему кланяться, – говорит он со спокойной искренней убежденностью. – Вместо этого он сам готов преклонить перед ней колени. Преклонить колени. Мысли в голове у Цзыюань перекатываются как стеклянные шарики, каждое слово отзывается во всем теле болезненно-жарким эхом, и только обитые бархатом шкатулочные углы еще, кажется, удерживают ее в реальности. – Мне казалось, глава Не больше знает о самоуважении, – вымучивает из себя она, бросая скрывать растерянность. Толку в притворстве, когда эти глаза прожигают тебя насквозь? – Так определитесь, дозволение или пощечину вы желаете получить, говоря мне это? Полные губы Чифэн-цзюня раздвигаются, вновь обнажая влажную белизну его озорной улыбки. – Где же вы усмотрели унижение моего достоинства в чувствах к вам? Он как будто чувствует, что она сдалась, еще до того, как она сама это окончательно понимает. – О, прекратите это немедленно! Цзыюань отстраняется, желая разорвать их странное не-касание и заодно оставить эту гуеву шкатулку вместе с распирающим ее изнутри признанием в его руках, но, конечно, не преуспевает. Не Минцзюэ обхватывает ее ладони своими, только делая хватку на черном бархате крепче, и весело смотрит на нее исподлобья. – Я наконец вывел вас из равновесия? Цзыюань морщится, стирая о бархат фехтовальные мозоли (что угодно, лишь бы уйти сейчас от этого сжигающего, захватнического жара). – Скорее уж из себя. – О, – кажется, улыбка этого человека не может стать шире – но она все-таки таковой становится. – Мне стоит гордиться или же опасаться? Гортань снова перехватывает горячий спазм. Цзыюань огромной силой заставляет себя сглотнуть – и обреченно опускает веки, сдаваясь. – Остановитесь, – только и советует она, сокрушенно встряхивая головой (ах, если бы это помогло выветрить из нее пущенный туда чужими словами дым). – Замолчите, пока я не наговорила вам гадостей, которые заставят нас обоих пожалеть обо всем здесь сказанном. Не Минцзюэ тут же перестает улыбаться и отпускает ее ладони. Только злополучную шкатулку с заколкой подталкивает ближе к ее животу. – Как несравненная госпожа прикажет, – покорно отзывается он – и делает шаг назад. – В таком случае, полагаю, мне следует вас оставить. Видимо, нам обоим есть о чем поразмыслить. Цзыюань молчит, наконец вновь опуская на так и насмехающуюся открытой крышкой шкатулку взгляд. А когда находит в себе достаточно воли, чтоб оторвать глаза от холодной звездности гематитов на черепашьих панцирях и ирисовых лепестках, спина главы Не уже маячит тонкими золотыми нитями птицекрылого одеяния на другой стороне площади. Может быть, действительно стоит сегодня кому-нибудь помолиться?

*

Цзыюань преодолевает ворота Нечистой Юдоли только когда светает. Шкатулка оттягивает лишь кажущийся невесомым и бездонным рукав, но, несмотря на это, за всю эту полную бесцельных блужданий ночь на устах госпожи главы Цзян так и не рождается ни одной молитвы. Кому молиться? О чем просить? «Великая госпожа Чжинюй, помоги мне избавиться от мужчины, внимание которого так приятно, что соображение отбивает напрочь?» Нет, никаких молитв. Они ни одного чертова раза не помогли. Весь следующий день – последний день пребывания в Хэбэе – она не покидает своих покоев, с утра даже прикинувшись для пришедшей сообщить ей о завтраке девушке медитирующей. Трусливо и слабосердно, но не то чтобы Цзыюань не плевать. Ей нужно больше времени. Ей требуется подумать. Ночи для размышлений все же ничтожно мало. Вот только вернуться в Пристань Лотоса, оставив без ответа и Не Минцзюэ, и себя саму – значит сделать вид, что все это было зря; что все происходящее ничего не значит. Поэтому весь день Цзыюань проводит в отрешенном молчании, игнорируя любые звуки за стенами запертых изнутри покоев и вслушиваясь только в шум открывающегося ей из окна водопада. А под вечер – собирается с мыслями и решает, что ей следует написать письмо. В цзянху существует лишь один человек, у которого она по-настоящему решилась бы попросить совета, и так случилось, что однажды она уже посмела воспользоваться чужой мудростью только ради того, чтобы тут же ею пренебречь. Кто как не глава Юй – та самая госпожа глава, под пятою которой стоит Мэйшань и по чьему подолу фамильные ирисы раскрывают свои лепестки согласно праву ее рождения – может посоветовать Цзыюань, что ей делать с обрушившимися на нее ухаживаниями? И кто, как не она, уже заявила однажды дочери, что, раз та ее не слушает, так больше ни слова и не услышит? С тех пор, как Цзыюань вышла замуж за Цзян Фэнмяня, госпожа Юй Ичжи не сказала ни слова относительно сделанного третьей – младшей, любимой – дочерью выбора. Внуков обожала страстно и беззаветно и баловала их так, словно они не дети ее А-Синь от мужчины, влюбленного в другую женщину, а по меньшей мере отроки самого небесного императора. Однако после появления в Пристани Лотоса маленького Вэй Усяня Цзыюань действительно ни разу не слышала ее голоса. Больше Юй Ичжи не прибывала в Хубэй с визитами, не пыталась быть вежливой с тогда еще «молодым главой Цзян», не одаривала дочь полными горького торжества взглядами. «Вот видишь, а я тебе говорила!» Что говорила, мам? Что Фэнмянь долгие двадцать лет будет закрытее и неприступней ворот Паучьего Лога? Что безделушки будут его попыткой пойти с ней на мировую, не сказав при этом ни слова и продолжив вежливо-отчужденно называть ее своей госпожой? Что единственный раз, когда она почувствует себя принадлежащей своему мужу, произойдет прямо перед его кончиной? Они не виделись много лет и не увиделись бы, наверное, еще столько же, если бы Цзыюань не гнала себя тогда от Илина до Жэньшоу панической мыслью о том, что же будет с А-Ли, если никто не расскажет ей о случившемся. И даже стоило ей появиться у стен Паучьего Лога, в праведном гневе пуская по ободу доставшегося в приданое кольца лиловые искры, когда ее не узнали стоящие на часах адепты, навстречу вышла не мать, а Дияо-дацзе, первая госпожа, самая волевая и спокойная из трех дочерей Юй Ичжи, будущая надежда рода. С тех пор немногое изменилось. Конечно, все это время Юй Ичжи исправно изводила цуни пергамента на письма своей А-Синь, которой благодаря этому о сестрах и их успехах было все-все известно. И о том, что Юй Цзыдияо все-таки привела в клан мужа («наконец-то надежный мужчина, я уже и не чаяла»), и о том, что Юй Цзыгуань до сих пор ищет свою когда-то лишь раз увиденную возлюбленную и за тем собирается в очередное странствие, и даже о том, что бабушка на свою непутевую – и любимую – внучку иногда до сих пор ругается. Только о самой себе мать редко что говорит, будучи олицетворением родной семьи. Все-таки Мэйшань Юй – крайне закрытый клан, даже таинственнее Не. Именно клан – не орден. Просто клан столь плодовитый и многочисленный из-за того, что девы почти никогда не уводили кровь на сторону, что может соперничать с кем угодно. Какое счастье – и какая потеря – что Юй всегда стремились к соперничеству лишь в любви и никогда не лезли в заклинательскую политику. Что ж, пришло время Цзыюань попытаться объяснить матери, что все то время, что Цзян Фэнмянь был жив, она всего лишь пыталась оставаться одной из Юй. И что, может быть, у нее даже все получилось, просто она оказалась недостаточно прозорлива, чтобы это понять. Тем не менее… в одном Не Минцзюэ все еще остается прав. Цзян Фэнмянь мертв, а она – жива. Послание выходит сумбурным и беспорядочным. Три свитка Цзыюань переводит на черновики, потому что не привыкла делиться сокровенными мыслями с кем-то, кроме своего отражения, но… может ли она сейчас положиться на собственную рассудочность? Все последние годы ее мудрости вполне хватало на исправление тех ошибок, что она совершила по отношению к детям, которые ни в чем не были виноваты, но вдруг именно сейчас этот запас все-таки истощился? Правильно ли будет принять эти пугающие, заманчивые намерения? Может, стоило бы забыть в разговорах с матерью эту тему, ведь та вполне могла просто припомнить ей то, что предыдущему ее совету Цзыюань не последовала, однако… Кто еще, кроме матери, мог ей помочь? Может ли А-Ли посоветовать что-то? А-Ли, которая купается в привязанности Цзысюаня как в вечном источнике с неостывающей водой. Имеет ли смысл о чем-то спросить А-Мэй? А-Мэй, которую никогда не любили по-настоящему. Нет. Определенно не А-Ли и уж тем более не А-Мэй. Не А-Ли – ее восхитительная, тонкая, умная, нежная дочь – потому как для нее Цзыюань всегда была образцом и опорой, а оттого не может показаться ей растерянной и слабой. Не А-Мэй – потому что А-Мэй все же ее сестра. Названая, но тем не менее младшая. Близкая – ближе кровных, – но тем не менее далекая от любви. В письме нет ни слова о том, что Цзыюань нуждается в надежном и уверенном материном плече. Не говорится и о том, что она не знает, как поступить, и понятия не имеет, как реагировать на подобные притязания. И уж тем более нет там ни строчки о том, как зудят кончики ее пальцев от желания успокоить себя медитативным поглаживанием швов на расколотой шпильке, которую давно следовало бы убрать подальше. И когда только эта шпилька из символа новой жизни успела превратиться в знак расколотого на части чувства, неподвластного восстановлению? Ведь нельзя склеить разбитые отношения, когда один из вас – не больше, чем сгусток праха под поминальной табличкой в храме предков. Однако попытка просто сообщить о происходящем без лишних подробностей вовсе не делает письмо менее сбивчивым и стыдливым. И на самом деле Цзыюань даже наполовину не ждет ответа, когда уже ближе к закату все-таки скручивает свиток в подобие стрекозиного брюшка, делая крылья посланницы мощнее и шире обыкновенных, чтобы той проще было нести на себе эту чувственную усталость. Далеко лететь ей, понятное дело, не потребуется из-за киноварной вязи переместительных заклинаний по краям напитанной духовной энергией бумаги, но все-таки. Как ни удивительно, ответ все же приходит и даже куда быстрее, чем Цзыюань могла бы его ожидать. Мать, словно оценив неожиданную срочность ее послания, тоже решила использовать перемещающее заклятье. В письме ее, впрочем, – ни подписи, ни приветствия. С изящной размашистостью на пергаменте, свернутом в нетипичный для крылатых посланий цветочный лепесток, выведено всего одно слово. Юй Ичжи как никогда кратка. «Решайся». Цзыюань зажмуривается и судорожно комкает исчерченный исчерна-ирисовой тушью неровный свиток в дрожащих пальцах. К рассвету ей все-таки приходится ненадолго уйти в восстанавливающую медитацию, потому что всю ночь после получения материного ответа она не спит. Послушаться ли этого совета или вновь презреть мудрость женщины, однажды открывшей ей то, что сама потом Цзыюань повторила дочери? «Ты не можешь быть уверена, что твоей любви хватит. Только твои чувства не сделают счастливыми вас обоих». Пусть сейчас уже не сказать, была ли тогда мать во всем права, но одно Цзыюань знает кристально точно – двадцать лет жизни с мужем, который никогда не показывал своего отношения к ней, были и впрямь несчастны, пусть она и ни капли о них не жалеет. Вот только… влюблена ли она сейчас? Утро застигает Цзыюань внезапно. Зеркало отражает рассветные лучи прямо ей в лицо, когда она открывает глаза, отпуская свою задумчивость. Водопад шумит за распахнутыми настежь окнами, привнося в покои мир и отдохновение. Это отдохновение помогает собраться с мыслями и взяться наконец за приведение себя в порядок. С тех пор, как Цзиньчжу и Иньчжу не стало, Цзыюань сама заботилась о своих прическах и туалетах, не желая брать новых служанок даже из числа самых расторопных и подающих надежды девушек. Сестры были с ней двадцать лет – с тех самых пор, как она покинула Мэйшань Юй, умерев девой Юй и родившись госпожой Юньмэн Цзян. Взять себе в помощь кого-то другого после того, как верные спутницы отдали свои жизни за нее и ее детей, кажется ей нечестным. Впрочем, именно сегодня помощь Цзиньчжу ей бы не помешала. Та всегда была хороша в плетении замысловатых кос на роскошных лоснящихся волосах своей госпожи. С другой стороны… Может быть, это те косы, которые Цзыюань следует заплести самой. Так или иначе, несмотря на целую палочку благовоний привычной мороки с непокорными прядями, результат оказывается стоящим потраченных сил. Даже больше – идеальным в себе Цзыюань видит абсолютно все, стоит ей только бросить мимолетный взгляд на зеркальное отражение. Женщина, смотрящая на нее оттуда, тонет в лучах хмурого от усилий утреннего солнца, едва пробившегося сквозь окружающие Нечистую Юдоль вековые сосны, и есть в ней что-то такое пьяняще взволнованное, чего не было в деве Юй даже в тот день, когда она выходила замуж. Может быть, потому что тогда от ее согласия ничего не ждали? Глава Не встречает ее в трапезной, где она появляется без какого-либо сопровождения и оскорбительно по-хозяйски, но даже бровью не ведет на поведение, любому другому главе великого ордена – да и просто мужчине, они ведь обычно так берегут свое хрупкое эго – показавшееся бы неприемлемым и неподобающим. – Надеюсь, госпожа глава Цзян хорошо спала, – только и говорит он, никак не упоминая, что в последний раз они виделись позавчера ночью, что было не очень-то вежливо со стороны Цзыюань как гостьи. – Иногда водопад мешает непривычным к подобным шумам гостям. – Благодарю главу Не, – склоняет в ответ голову Цзыюань, – как и все предыдущие ночи здесь, эта была прекрасна. Шум воды успокаивает меня. – Счастлив слышать это. Они не говорят о том, что произошло на площади. На завтрак подают исходящие горячим паром бао, душистую конджи, ютяо и свежий чай, пахнущий хвоей и дикой розой. Молодой господин Не по своему обыкновению появляется, как только тоненький юноша заканчивает раскладывать на столе приборы. Стол в личной трапезной Узилища Грешников один, массивный и высокий, в ширину он довольно длинен, но их всего трое, и они садятся близко. Поэтому, стоит только Не Хуайсану девически изящно опуститься на свое обычное место подле брата, он сразу же замечает вещь, которую не увидел бы разве что слепой. Частое хлопанье глазами вовсе его не красит, как и ошеломленно приоткрытый рот, но он быстро справляется с собой, пряча изумление за золотой росписью цветущего роскошными пионами веера. – Потрясающее утро, дагэ! – бодро щебечет он спустя пару свежих взмахов, разогнавших из-за стола сладковатую дымку сдобренного специями пара. – Солнце сегодня как будто бы вдвое ярче! Неужели ты все же послушался моего совета и приказал спилить ту старую ель, затеняющую окна с востока? – Прекрасное утро, Цзяцань, – мирно соглашается обычно легко раздражающийся жеманством брата Не Минцзюэ и разламывает надвое льющую божественный запах булочку с красной фасолью. – Замолчи и ешь. Не Хуайсан покорно затыкает рот протянутой ему половинкой бао и начинает суетливо разливать между ними чай. Попыток заговорить он больше не предпринимает, что само по себе удивительно, учитывая его прочные дружеские отношения с Вэй Ином, однако нет-нет да все-таки искоса посматривает на замысловато убранные волосы Цзыюань. Точнее, на то, что удерживает их, заплетенные в пышные косы и расслабленно подвязанные широкими лентами глубокого фиолетового оттенка. Массивный, но при этом не лишенный изящества литой гребень из черненого золота переливается каплями гематитовых рос на ирисах и отсверкивает самоцветными звездами на черепашьих панцирях словно ответ или обещание. Чифэн-цзюнь широко, победительно (ослепляюще) улыбается, и Цзыюань под светом этой улыбки чувствует себя неожиданно упоенной, испуганной – и свободной.