Животворение

Утро пахнет сандалом и тушью и будит ласкающими спину щекотными поцелуями, отмечающими выступающие холмами на равнине спины позвонки. Подушки мягко пружинят под щекой, согревая скользким лиловым шелком, и не дают вырваться из дурманного плена тягучей дремы даже ради томительно-приятного «каждого дня». Вэй Ин тянется, лениво и совсем не изящно переваливаясь с живота на спину, чем заслуживает короткий смешок, и сонно щурится на ласково скривленные губы, только что покрывавшие поцелуями его лопатки. Мягкий разлет точеных бровей, похожих на чаячьи крылья, виртуозно складывается в снисходительную гримасу, и спать под давлением этой обходительной укоризны возможным решительно больше не представляется. – Лань Чжань!.. Прекрати так смотреть, ты прожжешь дыру в этом смиренном заклинателе! – притворно-ноющие нотки, специально подпущенные в голос дабы соблюсти привычный утренний ритуал, ни капельки не смущают невозмутимого Ханьгуан-цзюня, и Вэй Ин наконец-то разлепляет глаза. Муж сидит на разворошенной кровати возмутительно расхристанный и восхитительно игнорирующий вбиваемые в него родными Облачными Глубинами устои. Темный пурпур ханьфу небрежно накинут на плечи поверх светлого нижнего одеяния, волосы собраны в расслабленный пучок. – Вэй Ину пора вставать, – Лань Чжань улыбается уголками губ, прекрасно знакомый со всеми его утренними уловками, и зовуще тянет вниз и без того наполовину сбившееся в ком одеяло. – Завтрак уже принесли, и А-Юань скоро проснется. Сегодня важный день. – Это ты в таком виде к адептам забрать еду выходил? – Вэй Ин тянется, расплываясь по постели комком похрустывающих костей и измятых одежек, и широко ухмыляется. – Я даже не знаю, что думать! Все девушки теперь будут мне завидовать, а ведь я и так достаточно порицаем! Что же ты делаешь, Лань-эр-гэгэ? Решил совсем загубить репутацию своего беспутного супруга? Теперь все будут говорить, что я гоняю своего мужа за завтраком в одном исподнем только б от подушки не отрываться! – Репутации Вэй Ина ничего не грозит, пока он продолжает хотя бы ужинать с главой Цзян и братом, – крылья точеных бровей как будто складываются в очередную беззлобную усмешку, и сам Вэй Ин, не выдержав, громко хохочет. Счастье пузырится в нем как вода в бурном речном потоке, готовая обрушиться с горы стремительным водопадом. Сегодня важный день. Сегодня он нарекает именем своего ребенка. За стеной, в отведенных А-Юаню как взрослому ребенку покоях, раздается пыхтящая сонная возня, и Вэй Ин наконец поднимается, чтобы ненадолго окунуться в ежеутреннюю поцелуйную негу, прежде чем взять на себя обязанности серьезного взрослого человека и покинуть уютный мирок семейного дома Цзян. Большие ласковые руки гладят его спину, чувствительно нажимая на отзывающиеся сладкой ломотой лопатки, и вырывают из горла довольный рокот. Вэй Ин с радостью подставляет шею и плечи под мелкие метки поцелуев, спуская на локти распущенную рубаху, и рисует на ребрах супруга рассеянные узоры сквозь тонкую ткань одежды. Лань Чжань выпускает изо рта очаровательный маленький смешок, вздрагивая от узорной щекотки, и выдыхает любяще-сожалеющим «А-Юань проснулся», прежде чем отстраниться. Вэй Ин кивает, торопливо слизывая с нижней губы след мягкого супружеского укуса, и расплывается в такой широкой улыбке, что лицо от нее, кажется, еще чуть-чуть – и расколется пополам. С того момента, как они наконец стали чем-то, каждое утро упоительно сильно походит на частичку счастливой сказки. – Надо проконтролировать, чтобы он точно оделся правильно, – он поднимается и, совершенно не заботясь о собственном мятом виде, коротко чмокает Лань Чжаня в обнаженный лоб, точно туда, где прежде располагалось чуть выше чаячьих бровей «море облаков» Гусу Лань, отсутствие которого до сих пор заставляет почтенного Лань Цижэня хмуриться. Это «море» уже четвертую зиму обвивает руку Вэй Ина от запястья до самого локтя, и узел на нем не ослаб ни капли. Лань Чжань кивает и легко поднимается, словно бы нарочито звякая серебром колокольчика на распущенном поясе своего одеяния. – Я приготовлю твое ханьфу. Вэй Ин кивает, пряча улыбку, и выходит на галерею. Он совершенно точно уверен, что великолепный Ханьгуан-цзюнь до сих пор в тихом восторге от издаваемого этим колокольчиком звука, но никогда в этом не признается. В конце концов, не всякий клановый атрибут для вошедшего в семью заклинателя создается с таким кропотливым вниманием к деталям. Близкие Вэй Ина – все-таки необыкновенно проницательные люди. Пусть отлить на клановом знаке отличия вместо лотосов плывущие облака и добавить хрусталь к аметистам – это вроде бы не большое дело, брату такой приказ явно дался неимоверно сложно. А уж матушке… Но это было сделано для него. Наверняка не без подводных камней, конечно. Скорее всего, это было вроде: «Мы принимаем тебя в семью, но если ты не оправдаешь нашего доверия, то этот колокольчик никогда не подарит ясности твоему рассудку». Еще небось и господину Черной Воде на корм пустить грозились. Во всяком случае, нечто подобное куда больше отвечает непреклонным характерам сиятельной Цзыхуэй-тай и грозного Саньду Шэншоу, чем смиренное принятие его выбора. Впрочем, колокольчик ни разу не подводил Лань Чжаня, исправно помогая ему на ночных охотах – как не слаб и узел его ленты у Вэй Ина на запястье. – Папа! – А-Юань встречает его в дверях своей комнаты заливистым окликом и с размаху впечатывается ему в живот объятьями. – Я как раз хотел идти к вам! Сегодня ведь!.. – Доброе утро, моя редисочка, – звонкий возглас разливается в груди привычной теплотой, и Вэй Ин нежно гладит растрепанные со сна волосы сына, явно перенявшего привычку своего отца подниматься ни свет ни заря. – Да, сегодня важный день. А-Лин и твоя Цзян-гу прибыли еще вчера вечером. – Вчера? – А-Юань отстраняется и растерянно округляет свои удивительные глаза. Прозрачно-серые, как у всех детей Цзян. Кристальные, как реки Юньмэна. – Но ведь… – он обиженно хмурится, явно готовясь разразиться недовольной тирадой, но Вэй Ин легко щелкает его по носу. – Мой кроткий и послушный ребенок в это время спал, как и все разумные дети его возраста, – ласковые поддразнивания еще никому не помешали вырасти великими заклинателями, и Вэй Ин пользуется этим фактом со всей беззастенчивостью отца, лелеющего свое единственное чадо. – Поверь, ты не захотел бы встретить вчера Цзинь Лина. Сей отрок капризен и избалован, и он извел всех, кого только встретил по пути в отведенную ему комнату. А-Юань тут же перестает хмуриться и смеется. – Ты его любишь, – это все, что он отвечает на уверенное выступление привыкшего за годы учительства вешать детям лапшу на уши Вэй Ина, и тому ничего не остается, кроме как согласиться. В конце концов, как можно не любить сына а-цзе? Пусть даже он самый избалованный мальчик в цзянху. – Мой сын удивительно проницателен для своих лет, – смиренный наклон головы заставляет А-Юаня рассмеяться лишь звонче, и Вэй Ин весело ему подмигивает. – Но кажется мне, что, пока он упражняется в остроумии за счет своего бедного родителя, остывает уже кэ ожидающий его завтрак. Кристальные глаза, так похожие на глаза самого Вэй Ина – и на глаза Вэнь Цин, кровной тетки – широко распахиваются в обрамлении пушистых ресничек. А-Юань замирает на короткое мгновение. – Завтрак? Уже? Цзян-шу и Вэнь-има ждут? И нэйнэй? И Цзян-гу? И… и отец? – последнее сказано почти что испуганным шепотом, и Вэй Ин не выдерживает – ерошит ребенку волосы, успокаивающе зарываясь в лоснящиеся прядки пальцами. – Только отец, – уточняет он, хотя это определенно не уменьшает трепет А-Юаня перед вероятным опозданием. – Сегодня мы завтракаем втроем – вчера все очень устали из-за позднего прибытия гостей, поэтому на утреннюю трапезу было решено не собираться. Но, – здесь Вэй Ин воздевает палец к потолку, – если продолжим болтать, опоздаем даже на семейный завтрак! – И отец не разрешит Хун Ю! – и это трагедия для того, кто с детства ест острое по примеру своего сумасбродного папаши. Вэй Ин, помнится, был безумно расстроен, когда, будучи ребенком, оказался отлученным от острой кухни, только-только к ней пристрастившись. Матушка тогда ругала дядю Цзян на чем свет стоит, возмущаясь его беспечности, а тот только руками разводил виновато. Оказывается, когда становишься родителем – узнаешь массу важных нюансов, в том числе – что детям потреблять большое количество перца вредно. Впрочем, сам Вэй Ин его истребляет столько, что не каждому взрослому впрок пойдет. Именно поэтому он серьезно вздыхает: – Даже мне, – и А-Юань тут же бросается к своему сундуку, на котором разложено приготовленное с вечера церемониальное одеяние. Когда они наконец приходят завтракать, рис, на удивление, не успевает остыть, а маньтоу еще свежие и источают нежный фруктовый аромат. – В следующий раз еда будет уже холодной, – только и говорит Лань Чжань, прежде чем передать Вэй Ину подставку с баночками специй, и тот виновато цокает языком. – Вот видишь, редисинка? В следующий раз нас ждет на одно объятие меньше. Он ничуть не огорчается, когда сын вовсе не выглядит расстроенным. Это всего лишь означает, что его ребенку вполне хватает любви. Впрочем, тут же решает Вэй Ин, позволяя себе легко скользнуть кончиками пальцев по бедру сидящего рядом заклинателя, разве любви когда-нибудь бывает достаточно? Жар золотого ядра в даньтяне лишь подтверждает это.

*

На церемонию имянаречения отпрысков двух великих орденов собирается неимоверное количество народа даже с учетом того, что до присутствия решено было допускать только членов семьи. И, удивительное дело, Вэй Ин вдруг обнаруживает у себя такое количество родни, о каком еще хотя бы лет пять назад и мечтать не смел. А-Юань, стоящий в центре зала рядом с А-Лином, кажется внезапно совершенно крошечным несмотря даже на то, что старше своего брата почти на три года и выше него на полголовы. Недавно Вэй Ин предлагал сыну заранее проколоть ухо для церемониальной серьги, чтобы не пришлось страдать от боли сейчас, но тот мужественно отказался, заявив, что хочет сделать все как положено, и теперь определенно волновался, предвкушая то, что ему предстоит. Милый, милый А-Юань… Вэй Ин поглаживает большими пальцами бока резной шкатулки с клановыми символами Цзян и Вэнь, которые его сыну надлежит носить в дальнейшем до конца дней, и невольно ищет глазами Цзинь Цзысюаня, держащего точно такой же сундучок в своих ладонях. Зять отчетливо нервничает, посылая своему наследнику обнадеживающие взгляды, но при этом светится такой неприкрытой гордостью, что даже смешно немного. Стоящая рядом А-Ли, впрочем, лишь ласково улыбается, невесомо поглаживая его локоть. Прекрасная Лянь Хуэй, умиротворяющая одним лишь своим движением, она окидывает взглядом наряженный специально для такого случая церемониальный зал Алычовых Крыш – и едва заметно кивает матушке, выступающей сегодня как главная распорядительница этого праздника. И действительно, отчего бы госпоже главе Цзян не обозначить себя ведущей, когда день имянаречения посвящен обоим ее внукам? Сиятельная Цзыхуэй-тай медленно выплывает на середину зала и со сдержанной нежностью кивает застывшим перед ней детям. Вэй Юань – в лиловых с серебром рек и лотосов одеяниях Юньмэн Цзян, Цзинь Лин – в желто-золотом ханьфу Ланьлин Цзинь, расписанном родовым «сиянием средь снегов». – Сегодня наша семья собралась здесь, чтобы дать этим наследникам имена, – вкрадчиво говорит она, и голос ее разносится по залу подобно ветру. Вэй Ин цепляется взглядом за покачивающиеся в ее прическе гематитовые капли и поспешно отводит глаза. Не пристало сыновьям так неприкрыто пялиться на знаки внимания мужчин, оказываемые их матерям, даже если самих этих мужчин сейчас в зале нет. Вон, Цзян Чэн тоже на матушкину прическу в упор не смотрит. Вместо этого Вэй Ин блуждает взглядом по залу, то и дело выхватывая знакомые и незнакомые лица из толпы. Молчаливо возвышающуюся – не по росту, а, скорее, по силе – над дочерями госпожу Юй Ичжи, как будто бы наконец-то сменившую гнев на милость (в конце концов, это первый на памяти Вэй Ина раз, когда она нанесла визит в Пристань Лотоса); хмурящегося и по обыкновению поглаживающего свою знаменитую бородку Лань Цижэня – бело-голубое пятно в разноцветье лотосов, ирисов и пионов; госпожу Цзинь, держащую за руку любопытно озирающегося девятилетку, до боли похожего на своего беспутного папашу – и тонкую, нежную девушку, стоящую за ее спиной. Видимо, ту самую Мо Жоушунь, о которой в последних письмах рассказывала сестра. На членов клана Цзинь тоже сейчас нельзя смотреть слишком долго – уж слишком слепит глаза яркое золото клановых одеяний на тех, кто открыто и принципиально отказался носить по своему почившему не так и давно отцу, супругу и свекру траур. С другой стороны, лениво размышляет Вэй Ин, привычно ласково поглаживая мужа по запястью большим пальцем, разве заслуживает почитания и памяти человек, нашедший свой конец в обществе семнадцати куртизанок, которых сам же привел в свой дом? Полгода уже с похорон прошло, а цзянху и до сих пор судачит, сокрушаясь о супружеской неверности бывшего верховного заклинателя. Матушка не разменивается на долгие приветственные речи – в конце концов, даже хвост кажущегося самодовольным Цзинь Лина взволнованно дрожит – и вскоре вытягивает в разные стороны руки, призывая поднести ей ритуальные шкатулки. Конечно, пока дети маленькие, никаких особенных действий им совершать не нужно, однако… в последний момент, когда уже следует шагнуть со своей ношей на середину зала, Вэй Ина внезапно пробивает мандраж. Это его ребенок стоит здесь облаченный в клановые одеяния Цзян и принятый в семью так же, как когда-то принят был сам Вэй Ин. В глазах совершенно не вовремя вдруг начинает щипать, и только теплое рукопожатие Лань Чжаня позволяет сохранить какое-никакое достоинство перед всеми этими людьми, собравшимися здесь сегодня. Это их ребенок, напоминает себе Вэй Ин, его и Лань Чжаня. И муж сейчас тоже наверняка волнуется. Он сжимает в ответном пожатье шершавые от гуциня пальцы, окутывая мимолетной лаской намозоленные подушечки, и дарит стоящему рядом с ним мужчине ободряющую улыбку. Тот чуть склоняет голову, не давая посторонним видеть свое лицо – и приподнимает уголки губ в ответ. – Иди, – говорит он. – Дай нашему сыну имя. И Вэй Ин – идет. А-Юань стоит прямой-прямой, на лице – ни кровинки. Волосы забраны в элегантный – даже излишне, пожалуй, для мальчика его возраста – пучок, ничем не напоминающий смешную кичку с торчащими прядками, которую обычно делает ему Вэнь Сюин, когда он у нее ночует. Этот пучок – другой. Взрослый. Он перевит тонкими косами, и украшен когда-то нежно любимой Вэй Ином шпилькой с розовыми агатами. Кажется, это была одна из первых статусных вещей, что появилась у него после его становления старшим учителем Юньмэн Цзян. – Сегодня свое имя получит тот, кто долго ждал, – мягким голосом говорит матушка – и оборачивается к Вэй Ину, чтобы одним движением откинуть крышку покоящейся в его ладонях шкатулки. На бархатной подкладке рядышком переливаются в теплом свете ламп массивная серьга с такой щедрой россыпью светло-красных рубинов, что золота за ней почти не видать, и ажурный серебряный колокольчик с кристально-сиреневым хвостом из хрусталя, аметиста и длинных шелковых пурпурных нитей. Вэнь. Лань. Цзян. – Всегда помни, откуда ты родом, – наказывает матушка строго и сначала берет из шкатулки рубиновую серьгу. Пускает по острой игле застежки тонкую струйку ци – и с силой вдавливает А-Юаню в ушную мочку. Вэй Ин слышит, как сдавленно шипит сын, видит, как сжимает он в маленьких пальцах длинные рукава церемониального ханьфу – и ободряюще склоняет голову, пытаясь слегка подсластить его боль улыбкой. – Никогда не забывай о том, где ты вырос, – между тем, не позволяет матушка – сиятельная госпожа глава Цзян – ни мгновения передышки. Повязывает А-Юаню на пояс серебряный колокольчик и дает последний наказ. – Да пребудет голова твоя ясной, а сердце – мудрым, Вэй Сечжу. Здесь сын должен поклониться и выразить благодарность своим родителям и тому, кто одарил его этим именем, что он и делает, церемонно складывая маленькие ладошки и заставляя Вэй Ина сиять от гордости. – Благодарю господ заклинателей, – говорит он, тщательно выговаривая местами не по возрасту сложные для него слова, – за то, что почтили своим визитом сегодняшнюю церемонию. Этот ученик обещает почитать память о своих предках и трепетно относиться к семье, частью которой стал. Цзинь Лина приветствуют по-другому. – Сегодня свое имя получит тот, кого долго ждали, – говорит матушка – и племянник под ослепительной улыбкой своего отца вспыхивает яростным румянцем. Не секрет, что церемонию имянаречения А-Юаня откладывали единственно по той причине, что ждали, когда подрастет его младший братец. Редиска заявил, что будет оберегать младшего, а для этого им обязательно надо получить свои имена в один день. И, может, в другом случае Вэй Ину это бы показалось глупым, вот только они с а-цзе тоже договорились, как нарекут детей друг друга, в пределах одного дня, да и сама сестра была не против маленьких капризов племянника. В конце концов, сказала тогда она, для ребенка своего возраста он чрезвычайно редко их себе позволяет. И Вэй Ин почел за лучшее с ней согласиться, тактично умолчав о том, что его сын растет таким зрелым единственно из-за усилий Лань Чжаня, на которого равняется во всем, кроме, пожалуй, методов заклинательства, здесь отдавая предпочтение все-таки папе, а не отцу. Цзинь Лин получает свои символы – и свои напутствия. Колокольчик ясности – для четкости ума – и подвеску чистоты помыслов – для безупречности поступков. Колокольчик находит свое место на расшитом поясе кланового ханьфу юного наследника Цзинь, а подвеска – на ножнах его маленького меча. Синьцзы, подарок А-Чэна племяннику еще на первую луну, наконец-то начнет применяться по назначению. Впрочем, как и подарок Вэй Ина, легко позвякивающий теперь на поясе у притопывающего от нетерпения мальчика. Цзинь Цзысюань вчера поделился, что после праздников А-Лин наконец вступит на путь совершенствования. – Да пребудет душа твоя чистой, а разум – ясным, Цзинь Жулань, – матушка награждает облаченного в золото Цзинь внука короткой улыбкой и принимает традиционный благодарственный поклон и от него тоже. – Благодарю господ заклинателей! – излишне громко – не иначе как от волнения – заявляет Жулань, и Вэй Ин замечает, как его собственный сын воспитанно наклоняет голову, пряча улыбку украденным у своего крайне сдержанного отца жестом. – Этот ученик обязуется, – он выговаривает это слово правильно, но с явным усилием, – чтить семьи отца и матери и с честью носить их знаки! Вэй Ин не сдерживается – одаривает детей широкой улыбкой – и торопится снова окинуть взглядом зал и присутствующих, чтобы отвлечь себя от внезапного приступа сентиментальности. В конце концов, когда-то он думал, что никогда больше не увидит пурпурные цвета ставшей ему домом резиденции. Что никогда больше не возьмет меч в руки. Что всегда будет обязан семье, облагодетельствовавшей его, но не позволяющей быть своей частью. Что не найдется на земле человека, который примет его. Что он должен быть благодарен за то, что ему дают, и знать свое место. И вот прошло девять лет. Он вновь крепит меч по утрам на пояс. Он стал частью большой семьи. У него есть своя семья – и тот, кто принял его как есть. У него есть место. Сегодня получил свое имя его ребенок. Не поворачивая головы, Вэй Ин отступает назад, чтобы уже через три шага упереться спиною Лань Чжаню в грудь, и зажмуривается, без остатка отдаваясь целомудренному объятью. Муж, не обращая внимания на прожигающий их укоризной взгляд своего дядюшки, утыкается ему носом в волосы. – Хочу поцеловать тебя, – говорит он тихо. – Это благодаря тебе у меня есть сын. Они вдвоем наблюдают, как гости вытекают из церемониального зала, чтобы разместиться в подготовленной к отмечанию трапезной, и ждут, когда А-Юань наболтается с А-Лином, прежде чем двинуться туда же, куда и все. Когда сын мячиком подскакивает к ним и хватает Вэй Ина за руку, до боли сжимая пальцы, тот лишь смеется. – Эй, а как же правило, запрещающее демонстрировать эмоции на людях? Глядите как смотрит на нас господин старший учитель Лань! Лань Чжань издает милый негромкий звук, что-то среднее между смешком и фырканьем, и целует его в висок. – Ты сам говорил, – напоминает он, – здесь не Облачные Глубины. Вэй Ин закатывает глаза и, легко подхватив их сына на руки – просто потому что он это может – шагает к выходу из церемониального зала. Теперь остается дождаться только появления на свет наследника Цзян и просто… что ж, просто жить. Не то чтобы этот план чем-то его не устраивал.